Текст книги "Усобица триумвирата (СИ)"
Автор книги: AlmaZa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
[5] Шимон Офрикович (иногда пишут Африканович) – реальная историческая личность, племянник Хакона Эйрикссона, упомянутого в главе одиннадцатой
[6] Барн – ребёнок, дети по-норвежски и шведски, к этому слову восходит и английское born, потому как с корнем barn скандинавы говорили и о беременности, и о родах
[7] Сверд – меч в скандинавских языках
[8] Георгий Шимонович – реальная историческая личность. Через него от Шимона вели своё происхождение многие дворянские роды: Воронцовы. Вельяминовы, Аксаковы, Якунины и др.
[9] Норвегия. В авторском тексте я употребляю более понятные и современные названия, герои же говорят более идентично
[10] «понимаешь, понимать» на скандинавских языках
[11] «правда» по-норвежски
[12] Вообще должность тысяцкого в летописях впервые упоминается в 1080-х гг., но поскольку по их же данным под управлением Шимона было до 3 тысяч варяжских воинов, вполне вероятно, что в Ростове он имел именно эту должность
[13] Так называли совокупление, через «им», а не «еб», как сейчас
[14] Славянское племя кривичей, на территории которого находилось Смоленской княжество, до второй половины XI сохранялись языческие традиции
Глава шестнадцатая. «Ростов»
– Ну что, какие вести ещё от твоей зазнобы? – опершись о перекладину, к которой привязывали лошадей, Святослав подвинулся, освобождая место для Перенега. Тот привалился рядом:
– Ничего дурного она про Вышату и его семью не знает.
– А что вообще знает?
– Вышата вдов, охоч до доброго оружия – целый сундук держит со всяким. Дочка – девица как девица. Путята – младшой сынок, едва в пору мужества входит, у старшого, Яна, невеста вроде бы в Новгороде осталась, из-за которой ехать сюда не хотел. Поэтому на местных прелестниц не смотрит – страдает.
– Да? – Святослав прекратил жевать колосок, выдернул его изо рта. – Невеста, стало быть… – Задумчиво отбросив травину, князь огладил подстриженную ровно утром бороду. Серо-голубые глаза, отражавшие безоблачное небо, светлели под тёмными бровями. – А ну-ка, попробуем!
– Чего надумал, князь?
– Не стану говорить наперёд дела.
– Оно мудро, – признал Перенег, куда более говорливый, чем Ярославич. Они пошли к княжескому двору. Встав неподалёку, начали караулить. Вскоре ожидание увенчалось успехом. По улице шёл ближайший друг Ростислава, брат его суженой и сын Вышаты Остромировича.
– Стой здесь. Или можешь гулять, – велел Святослав своему воеводе и направился навстречу, как будто бы его вели какие-то дела. Приблизившись к молодому человеку, он, выходя из напускной задумчивости, улыбнулся: – Ян Вышатич! Доброго здравия!
– Доброго, князь, – поклонился он и, уже произнеся, неловко покосился по сторонам, словно ему могли высказать за то, что зовёт князя князем!
– А я вот в сборах снова в дорогу. Не подскажешь, где найти кожевенных дел мастера получше? Ремень поизносился.
– Я, Святослав Ярославич, сам тут ещё не всё изведал, уж прости, – извинился юноша.
– Оно и понятно, Ростов, всё же, город не маленький. Хоть и далеко ему до Новгорода! Я туда отсюда и поеду, деду твоему поклониться, братову могилу навестить.
Ян Вышатич вздохнул, отведя глаза. Как будто бы тоскливо молвил:
– Да, там бы я сразу тебе сказал, князь, где мастера хорошие.
– А почему бы и нет? Едем с нами! Я ведь сюда добирался долго, местами боялись с дороги сбиться, а ты наверняка путь к Новгороду знаешь! Проводником бы послужил.
Ян опять покосился в сторону. На хоромы, где жили Ростислав и его семья.
– Прости, Святослав Ярославич, не могу. Тут дел хватает.
– Жаль, а то я совсем город подзабыл. А ведь я тоже новгородец!
– Неужто?
– Родился там, детство провёл. Десятое лето шло от роду, когда уехали оттуда в Киев[1].
– Вон оно как… – проникнувшись, кивнул Ян. – А… на Торговой стороне[2] бывал, князь?
– А как же! Волхов не Смородина-река[3], туда-обратно хаживал. Знакомых там имеешь?
– Знавал кое-кого, – тихо пробормотал юноша. Святослав догадался, что любовь его не из боярских дочерей, потому и не посчитались с его чувствами, увезли с собой в Ростов, хотя Ян был ровесником Игорю, обженённому в начале лета, и ему тоже пора было обзаводиться семьёй, а не за отцом всюду следовать.
– Ну, ежели надумаешь, Ян Вышатич, в путники возьму с удовольствием!
Они разошлись, но Ярославичу хотелось думать, что предложение не забудется.
Ростислав шёл после встречи со своей ненаглядной через сад. Свидания наедине были бы недозволительны, но они с Янкой Вышатовной[4] выросли вместе, играли детьми, не различая, кто мальчишка, а кто – девчонка. Когда-то и она, вторя ему и брату, выхватывала деревяный меч и вприпрыжку неслась за ними по двору. Сейчас ей было уже пятнадцать, и так вести себя не подобало, но, уходя от посторонних глаз, они по-прежнему могли резвиться, как хотелось. Прятаться среди берёз, со смехом догонять друг друга, падать в траву и смотреть на плывущие облака, угадывая в них силуэты кораблей, рыб, лесного зверья. Тогда, украдкой, Ростислав мог урвать поцелуй, который носил потом на губах неделями, мечтая о дне венчания. Янка была всем для него, сироты, оставшегося без матери, а потом и отца. Её семья стала его семьёй, а эти стрыи, которых он никогда не видел – кто они ему? Что сделали? Отобрали то, что принадлежит по праву! А теперь ещё и войско Шимона Офриковича по приказу кагана уводят! Терзалось сердце между двумя желаниями: справедливости, получения того, что принадлежит по наследованию, и безмятежности в этом далёком краю, где ничто не будет мешать счастью с Янкой. Разве есть ему дело до великокняжеской власти? Пусть подавятся!
Тень меж деревьев мелькнула, заставив Ростислава остановиться.
– Кто здесь? – невольно легла ладонь на рукоять меча.
Из-под раскидистых ветвей яблонь, отяжелело гнувшихся под румянеющими плодами, выступил незнакомец, черноволосый и безбородый мужчина с двумя серебряными прядями от висков. Он поклонился низко:
– Ростислав Владимирович!
– Кто ты такой? – первым делом у князя мелькнула мысль, что это кто-то из варягов Шимона. Кто ещё мог бы странно бриться?
– Привет тебе от полоцкого князя, Всеслава Брячиславовича. Я – родич его, по имени Лютый.
Ростислав постарался сообразить, что бы всё это значило? Всеслав Полоцкий? Это который Чародей? Слыхивал он в Новгороде о нём рассказы от купцов, бывавших в землях полочанских. Якобы пирует Всеслав в своих теремах с нечистью всякой, охраняют его волки, а вороны крадут со всей округи золото и тащат в его кладовые.
– Что тебе нужно?
– Ничего, кроме того же, что и тебе надобно.
– И что же мне надобно? – гордо приподнял голову Ростислав, приосанившись.
– Дружба и поддержка – вот что предлагает Всеслав.
– С чего бы ему это мне предлагать?
Лютый приблизился крадучись. Шаги были неслышны, будто земля скрывала его поступь.
– С того, что вы с ним в похожих положениях оказались. Разве нет?
Ростислав покосился по сторонам, чувствуя себя неуютно без кого-либо из своих рядом. Было что-то настораживающее в собеседнике.
– Почему ты не пришёл ко мне в хоромы княжеские? Почему поджидал тут? К чему эта таинственность?
– К тому, что Ярославичам не стоит знать о наших разговорах. Они хотят захватить всю власть, избавиться от других на неё претендентов. Неужели не понял ты ещё этого?
– Мне это известно, как никому! Это у меня отобрали отцову вотчину!
– Как и у Всеслава…
Но Ростислава покойный отец успел при жизни образовать достаточно, и он с подозрением уточнил:
– А что считает своей вотчиной Всеслав? Уж не Новгород ли мой? Его отец, князь Брячислав, туда наведывался со своей дружиной, грабил и разорял!
– О, нет-нет, что ты, Ростислав Владимирович! То было из мести Ярославу, отобравшему у племянника Киев. Киев – вот что по праву принадлежит старшей ветви детей Владимира Святославича, принёсшего русичам христианство.
– Рекут, будто бы Всеслав христианства не принял?
– Так и есть. Он того не скрывает. Он чтит традиции пращуров.
Установлено было так священниками, занимавшимися просвещением народа, детей боярских и княжеских, что язычники не имеют доверия, что с ними бесполезно договариваться – они клятвопреступники, идолопоклонники лицемерные, потому и Ростислав первым делом так начал рассуждать, опасаясь подвоха. Но разве не крещённые стрыи его обобрали? Разве не одинаковы бывают в подлости и доблести люди разной веры? К тому же, оказавшемуся тут в одиночестве, на отшибе, Ростиславу союзники бы пригодились, если когда-нибудь он отважится на борьбу. Однако, если у него, как у старшего внука Ярослава, есть права не только на Новгород, но и на Киев, то, заключая союз с Всеславом, он передаёт это право тому? Ведь его-то ветвь превосходит старшинством и ярославскую, то есть, Ростислав перед полоцким князем в невыгодном положении.
– И что предлагает Всеслав? – не решаясь сразу отказываться, а думая, что можно было бы вначале воспользоваться помощью для противостояния одним соперникам, а дальше – видно будет, полюбопытствовал Ростислав.
– Он предлагает сделать, как некогда сделали Ярослав и Мстислав – поделить Русь по Днепру. Ему – правую часть с Киевом, тебе – левую с Новгородом.
– А стрыев куда?
Лютый, пряча заговорщическую ухмылку, принял по возможности обеспокоенную и смущённую гримасу, хотя с его лукавым прищуром, подчёркнутым сплетёнными назад амулетами волосами, какая-либо невинность и простота на лицо шла плохо.
– О них ли, которые погубить тебя хотят, думать? Враги они тебе, Ростислав, как и Всеславу.
– Вы думаете, что они не просто отослали меня, а смерти мне желают?
– Желают и добьются её! Трое старших Ярославичей: Изяслав, Святослав и Всеволод, хотят поделить всё меж собой. Они и родных младших братьев от себя прочь прогнали. Не знал этого?
– Нет, пока что… куда же?
– Вячеслава – в Смоленск, Игоря – на Волынь. Эта троица изведёт всех, поверь, Ростислав! У Святослава жена – ведьма греческая, её ой как не любит народ! Она на Вячеслава взглянула один раз – и тот на охоте чуть не погиб.
– Ну, вот ещё, суеверия глупые! – едва удержался от того, чтобы не перекреститься, Ростислав. – Невозможно человека взглядом погубить, порча и ведунство – для невежд, которых пугает всё, что они не понимают. А если с Вячеславом и правда что случилось, так на охоте всякое бывает.
– Я тебя убеждать не стану, Ростислав Владимирович, но ты гляди лучше в оба. Случись что – знай, старшие Ярославичи не дремлют и сжимают свою хватку. И вам со Всеславом следовало бы держаться вместе.
– Я бы желал с ним встретиться лицом к лицу, – молодой человек обвёл рукой сад, подразумевая Ростовское княжество, – да куда мне отсюда? Стрыи воспримут отъезд как неповиновение, и земле этой всё же князь свой нужен.
– Я передам Всеславу твоё пожелание. Он более свободен пока в своих передвижениях, может быть, выберется в эти места.
– Да, передай ему приглашение от меня, – кивнул Ростислав, – и не переживай, Ярославичи о нашей беседе не узнают.
Лютый поклонился, отходя и пропуская князя дальше. Пусть он и не бросился горячо принимать дружбу Всеслава, но и не отверг её. Начало положено, на нём выстроится и продолжение. Рёдварг, ждавший конца разговора, высунулся с другой стороны:
– Ростислав колеблется.
– На колеблющихся держатся все перемены мира, – улыбнулся Лютый, – они никогда не знают, куда причалить, поэтому можно толкать их в нужную гавань. Посмотрел на его свидание?
– Он души не чает в своей Янке. Ходит с ней, как кроткий агнец!
– Не рассказывай так вкусно, – облизнул губы полочанин, – молодой ягнёнок – это то, от чего бы я не отказался сейчас. – Сорвав яблоко с ветви, он откусил его и пожевав, выплюнул и выкинул остальной плод: – Кислятина! – скрестив руки на груди, Лютый повёл бровью: – При удобном случае, если кто-то из Ярославичей или их людей снова окажется в Ростове, надо будет извести Янку. Он не простит стрыям гибель возлюбленной.
– А если на нас подумает, а не на них?
– Я уже приписал таланты Нейолы Киликии, теперь при всех напастях и неурядицах он будет думать о жене Святослава. Таковы правила, ведущие к победе: обвиняй первым, нападай вторым. Потому что тот, кто первым пожалился – всегда жертва, а тот, кто напал вторым – справедливо обороняющийся. Важно не упустить момент для клеветы и иметь терпение дождаться атаки, провоцировать, чтобы пришлось защищаться. И мы дождёмся, Рёдварг, дождёмся, когда Ярославово племя пойдёт в бой, переругавшись, а мы всегда будем на стороне ущемлённых и вероломно обиженных. Они перебьют друг друга, и тогда Всеслав займёт положенное ему место, мы вернём наших богов на киевские и новгородские вершины, мы выйдем из своих чащ и вновь заживём как прежде, не прячась, не сторонясь христиан, считающих нас демонами! Пусть они боятся и уходят! – Лютый тронул висевший на шее амулет, изображавший волка. – А теперь идём, пора подкрепиться и выдвигаться в Полоцк.
Обед завершился без него, и Ростислав нашёл в чертогах только друга, задумчиво поглаживающего охотничьего пса у своих ног. С Яном они были не разлей вода, но с момента отъезда из Новгорода возникло противоречие в душе Яна: подчиняясь отцу и, служа верной опорой другу, он поехал в Ростов, но, с другой стороны, Ростислав прибыл сюда вместе с возлюбленной, а его сердце осталось там – в Новгороде, потому что Вышата, желавший более выгодного брака для старшего сына, запретил ему жениться на той, которую сын сам выбрал.
– У сестры был? – спросил он Ростислава. Молодой князь кивнул и, пройдя, сел на скамью рядом.
– Хочешь, завтра втроём на озеро пойдём? Ваш батюшка всё равно глаз с нас не сводил сегодня.
– Я – не он, я не люблю мешать никому.
– Брось! – понимая, что судьба оказалась к нему более благосклонной, чем к другу, Ростислав хотел бы отвлечь его, но не знал, стоит ли говорить о появлении загадочного Лютого, посланника из Полоцка? Ян отцу ничего не скажет, он с ним не в ладу нынче. – На обратном пути, когда я шёл…
– В Новгород хочу! – перебил его Ян, встав и подойдя к окну. Взор его был уже не здесь, внутренне он рисовал обратный путь к дому, к порогу, возле которого любил проезжать каждый день, любуясь дочерью торговца и обмениваясь с нею иногда парой фраз, не более. – Постыло мне здесь, Ростя!
Помолчав, тот вздохнул, прекрасно зная печаль друга.
– Мне думаешь, сладко? Я тоже хочу обратно. Но победителем, князем новгородским!
– И ты туда же! – Ян повернулся к нему. – Это всё Порей подстрекает, что батюшку, что тебя! Тщеславный он и жадный, и хочет использовать все шансы, чтобы повыше забраться!
– Но престол Новгорода мой по праву!
– Я разве спорю? Но и дед твой, Ярослав, первоначально ростовским князем был! Все начинают с уделов дальних, пограничных или малых, по старшинству…
– Но в Новгород посадили приблуду Изяслава! А не кого-то из стрыев! Они сами пренебрегли очередностью!
– А! – отмахнулся Ян, совершенно лишённый амбиций, натура если и склонная к героизму, то скорее поэтическому, рыцарскому, чтобы всё ради чувств, а не власти и корысти. – Что хотите делайте.
– Ты что же, не поддержишь меня, когда придёт час?
– Да рассуди сам, Ростя! Их пятеро, у них дружины опытные, а у тебя что? Батюшка Шимона Офриковича и то обидел, так что тот уходит в Киев!
– Его Святослав подкупил наверняка, с чего бы ему иначе сейчас уходить пришло в голову?
– И всё же, не хватит у нас сил тягаться с Ярославичами в одиночку!
– А если мы будем не одни? – прищурился Ростислав.
– О чём ты? – нахмурился Ян. – Чудь хочешь поднять на Русь? Варягов нанять? Или степняков новых сыскать?
– Нет. Есть у меня одна идея. Сядь! – Друг послушался, вернувшись на прежнее место. Пёс, отбежавший на время, вернулся к нему, но уже не дождавшись к себе внимания, просто лёг под скамьёй. – Человек ко мне подходил сегодня, от Всеслава Полоцкого. Тот тоже недоволен Ярославичами, предлагает объединиться с ним.
Ян Вышатич, услышав это, с минуту молчал. Ростислав ждал его реакции. Наконец, друг мотнул головой:
– Усобицу новую затеять хочешь? И всё ради того, чтоб владеть большим градом?
– Градом моего отца!
– А проиграешь, и что тогда? Янку оставишь горевать по тебе? Да и неизвестно, что сделают с ней победители!
– Прекрати!
– А что? Не может быть такого исхода разве? Жить надо мирно пока живётся, война всегда прийти успеет! Ты своего счастья не понимаешь, Ростя, которого меня отец лишил.
Оба притихли. Ростислав опять впал в противоречие. И справедливости хотелось, проучить стрыев, завоевать славу. И уюта домашнего, чтоб рука об руку идти с Янкой, в согласии пребывать, любовью довольствоваться. На их поколение пришлось отмирание прежнего языческого варварства, когда мужчина был лишь воин, сильный и могучий, захватчик, завоёвывающий и богатства, и женщин не лаской и уговором, а напором и принуждением. Эти отголоски и боролись в юной душе – страсть к битвам и крови неприятеля, с христианским милосердием, призывающим к терпению и прощению. Ростислав угрюмо посмотрел на друга:
– Вышата тебя не отпустит же в Новгород всё равно.
– Мне твоё слово важно, ты мне позволь, а батюшка – пусть что хочет делает! Не примет обратно – так тому и быть! Отпустишь?
Вздохнув, князь протянул ему руку:
– Как могу я запретить тебе? Отпускаю, Ян, только уж ты постарайся вернуться!
– Постараюсь! – посветлело лицо того, преисполненное радужных надежд. – Благодарю тебя, Ростя, жизнь мне возвращаешь! Токмо, пока меня не будет, не ввязывайся ни во что! Порея меньше слушай. А я как обвенчаюсь – сразу назад!
Два дня спустя Вышата Остромирович грозно ругался и кричал в княжьих хоромах, стуча кулаком по столу, ведь не только Шимон Офрикович увёл под три тысячи варягов, которых хотелось присвоить под свою десницу, но и старший сын его, на которого он возлагал большие надежды, уехал купно[5] со Святославом Ярославичем, собираясь без родительского благословения и одобрения вступить в брак.
Примечания:
[1] В летописях говорится, что Ярослав Мудрый до самой смерти своего брата Мстислава, с которым поделили Русь по Днепру, остерегался жить в Киеве и оставался в Новгороде, да и все дела Ярослава до тех пор проходили на севере (основание города Юрьев, например). Мстислав умер где-то в 1034-1036 гг., т.е. все дети, кроме разве что младшего Игоря (с ним спорный вопрос) родились в Новгороде
[2] Новгород делился рекой на две части – Софийскую (где кремль) и Торговую – купеческую
[3] У славян река Смородина в сказаниях отделяла мир живых от мира мёртвых
[4] В отличие от братьев – выдуманный мной персонаж
[5] вместе
Глава семнадцатая. «Новгород»
Святослав в пути проникся симпатией к юному остромирову внуку, он узнавал в нём себя самого, такого, каким был несколько лет назад, разве что Ян был более учтив, спокоен и культурен. В его годы Святослав в Царьграде вёл себя дикарём, и разбойничьи варяжские нравы жили в той среде, где он вращался тогда. Это сейчас, возмужавший и степенный, он сделался более вдумчивым и мудрым, но не всегда был таким. За костром, во время одного из ночлегов, князь разговорился с сыном Вышаты, сделал вид, что не знал о причине, толкавшей того ехать в Новгород. Ян поделился своей сердечной тоской, и Святослав ответил ему той же искренностью, поведал, что когда он сам женился – каган Ярослав был дюже недоволен, бранил сына совсем не по-христиански и обещал изгнать вон, ведь в его планах было проводить удачные династические браки всех своих детей, и тем укреплять свою власть и покой границ. А тут какая-то дочь торгаша! Да, его княгиня была того же происхождения, что и девушка, которую любил Ян. Услышав это, молодой человек ещё более приободрился. Если уж князь сумел заключить такой неравный брак, то что взять с него, воеводского отпрыска?
В дне езды от Новгорода встреченные путники сказали, что в град приехал сам великий князь. Святослав нимало удивился, поглядев на Перенега:
– Чего это Изу вздумалось?
– Да кто его, кагана, может прозреть? Что желает, то и делает, – пожал тот плечами.
Внутри Святослава засвербела нехорошая мысль, что старший брат не доверяет ему, поэтому отправился в Верхние земли, чтобы убедиться в порядке и отсутствии сговора. Неужто он думал, что против него с новгородцами объединится и пойдёт на Киев? Оставшуюся дорогу Святослав пребывал в раздумьях. Он готов был делать всё ради сохранения их братской дружбы, сплочённости, чтобы исполнять завещание отца, но другие? Будет ли Изяслав так же стоек и твёрд в установленном?
По движению с востока, сначала они прискакали к Княжьему двору[1], но там стояла тишина, охраняемая десятком челядинов и столькими же гридями, и даже с другого берега Волхва не доносилось никаких звуков: поруганные Владимиром Крестителем идолы, выброшенные с Перыни[2], прекратили туда ход людей. Всё выглядело несколько позабытым, так что и лесного зверя неподалёку можно было услышать, как он рыскает в папоротнике и ныряет в кусты. Под скрип сосен, покачивающихся на ветру, постукивал дробно дятел. Князь вспомнил детские годы, узнавал эти места, эти запахи полуночные, озёрные, не такие, как у Днепра: там пахло простором и солнцем, а здесь – уединённостью, смолой и хвоей, как пахли свежие варяжские струги, доходившие до Царьграда.
– Значит, он остановился не здесь, – понял Святослав насчёт брата и, надавив на бока коня под собой, тронулся дальше, ведя с собой небольшую дружину и не отстающего Яна Вышатича. Посёлок неподалёку поредел, все старались перебраться поближе к торговым путям, не только потому, что там бойче шли жизнь и заработок, но и потому, что разбойники держались подальше от мест, где располагалась дружина.
Новгород встретил их шумными улицами и не менее заполненной людом рекой: по Волхву сновали лодки и судёнышки, от одного причала к другому. Не все умещались на мосту[3] и не каждый хотел попасть в столпотворение, вечно на нём творившееся. Ещё издали над крепостными бревенчатыми стенами детинца виднелись купола храма Святой Софии, воздвигнутой здесь не так давно – брат Владимир Ярославович и занимался строительством, да умер, едва тот успели закончить. Святослав спешился, взяв коня под узду, и его примеру последовали все его спутники.
– Ты со мной, Ян Вышатич, али по своему умыслу?
– А ты великого князя искать будешь?
– Сначала могилу братову посещу, а потом – к твоему деду. Уверен, Изяслав там.
– Не хочу деду на глаза показываться.
– Боишься, что посрамит и отругает?
– Не боюсь – не желаю этого. А если он силой надумает меня удержать от венчания?
– Я за тебя вступлюсь, не страшись!
– Благодарю, Святослав Ярославич, но прежде, всё же, повидаться с нею хочу… – и лицо Яна повернулось к рядам в стороне, где говорливо и неумолчно шёл торг, расхваливание товаров, лилась иноземная речь. Немало виднелось свеев и немцев[4]. Рынок жужжал, как улей, и мог жалить высокими ценами, но товар, который искал Ян, был для него бесценен, и скупости не позволял.
– Тогда встретимся позже! – кивнул ему Святослав и, по доскам моста, ведя коня, пошагал к воротам под проездной Богородицкой башней. Новгородцы держали себя с достоинством, никто, завидев родовитого мужа, дорогу уступать не спешил, до земли не кланялся. Большинство горожан относилось к боярству, тому самому, что когда-то призвало первого князя для наведения порядка. И до сих пор это боярство считало, что в любой момент может попросить этих князей убраться восвояси. Норовистый тут жил народ, бодливый.
Отдав Перенегу повод коня, Святослав попросил оповестить в посаднических теремах, что он приехал, а сам, перекрестившись, вошёл в Святую Софию. Под высокими сводами раздавался гул, вызванный любым шорохом, даже мягких кожаных сапог. Каменные стены украшались святыми ликами, мрачно-умилёнными, выстрадавшими и сострадающими. Подозвав какого-то служку, Святослав спросил, где похоронен князь Владимир Ярославич? Тот, сообразив, что перед ним кто-то из братьев покойного, поспешил отвести его в предел с надгробием. Молча встав перед ним, черниговский князь рассуждал, а что бы было, не умри Владимир раньше отца? Он бы приехал в Киев, стал каганом, не позволил бы убрать Ростислава, и тот остался бы старшим наследником. Святослава бы оставили на Волыни, а вот Изяславу бы достался Чернигов или Переяславль. «Может, поспешили мы, грешные, с решением своим? – размышлял теперь Ярославич. – Может, не стоило трогать братанича? Надо было к нему сперва мне приехать в Новгород, поговорить, убедить, чтоб не входил в рознь с родичами. Или уже не послушался бы он? Поддался бы уговорам и влиянию Вышаты и Порея? Теперь не угадать, как бы всё обернулось, прими мы иное решение!». Святослав опустился на одно колено и тронул могилу старшего брата:
– Прости нас, если обидели твоего сына. Прости меня. Клянусь, что если первым на нас руку не поднимет, ценой своей жизни буду его защищать!
Изяслав и Остромир со своими ближними стояли на гульбище[5]. Перенег успел доложить о появлении Святослава и, отведя коней в конюшни, вернулся к своему князю. Тот не увидел боярина Коснячки – и то хорошо, значит, не стал через дочь незаменимым советником. Да и какие советы от него? Узколоб и жаден. Зато тут как тут высился, расправив самоуверенно плечи, Богдан, вуй Мстислава, и сам он, новгородский юный князь.
Подойдя, Святослав приложил руку к груди и в пояс поклонился:
– Здравы будьте, князья и бояре!
– И тебе добра и здоровья, – откликнулся Изяслав. На нём были одежды из золотой парчи, неудобные для верховой езды, так что видимо старший из оставшихся Ярославичей привёз их с собой, чтобы облачиться в ослепительные наряды и напоминать одним своим присутствием о собственном величии. Красоваться роскошью, под стать ромейскому императору, только что лорума[6] не хватало. – Неожиданно здесь появление твоё!
Святославу не хотелось, чтобы другие замечали их несогласованность:
– Решил навестить Владимирову могилу, да и соединиться с тобою, чтобы вместе ехать потом обратной дорогой.
У Изяслава на лице нарисовалось недоумение. Он же никого не предупреждал, что будет здесь, как Свят мог знать и искать его в Новгороде? Чтобы брат не успел ничего сказать, черниговский князь быстро поднялся по ступенькам и, оказавшись совсем рядом, тихо прошептал:
– Я тоже удивлён тебе здесь. Поговорим позже. Не при всех.
Повернулся к Остромиру и распахнул объятья старику:
– Рад видеть тебя, посадник! Сколько лет, сколько зим не пересекались пути наши!
– Да, давненько, давненько, Ярославич! Помню тебя ребёнком. А сейчас у самого, слышал, детишек мал-мала?
– Пятеро.
– Богато! Даст Господь ещё прибавления, все вырастут, все тебя порадуют! Я-то, вишь, с одним Вышатой остался[7], да дочерью. – Святослав помнил, что один из сыновей его не вернулся из похода на Царьград, убит был греками. – Да не будем о печалях, пожалуйте в хоромы, что тут стоять?
Застолье было подготовлено. Оно и без того ждало трапезы совместной с Изяславом, так что ещё одному гостю долго ждать не пришлось. Святослав не стал утаивать и рассказал, что прибыл с Яном, внуком Остромира. Замолвил за него слово, попросив простить и понять молодое сердце, тянущееся к любви и к счастью. Посадник, однако, помрачнел:
– Всё бы ничего, Ярославич, так ведь иудейка она! Знал я про дурное увлечение его, потому и отправил подальше, в Ростов.
– И что же, что иудейка? – возразил Святослав. – Если венчаться, так она окрестится! А надо – так крестным отцом её сам стану!
– Что толку в обрядах, когда всё равно они до гроба в душе остаются иудеями, Христа распявшими? – Остромир перекрестился.
– Наши пращуры все язычниками были, так что же, после крещения разве не стали христианами? А тоже сколько святого люда погубили!
Не найдя аргументов достойных, посадник махнул рукой. Он был из тех набожно-верующих людей, которые читали и слепо повторяли, а обдумывать не умели; шаг в лево и шаг вправо от буквы Святого Писания равнялся ереси и хуле. Притом Писание он не всегда помнил в точности, а только так, как подсказывала память исходя из собственных пристрастий и трактовок. И в то же время, перенимавший учение от византийцев, он впитывал мысль о том, что светская власть тако же от Бога, а, значит, с князьями спорить – гневить Творца:
– Ладно, покумекаем ещё об этом, успеется. Если так ратуешь за это, Ярославич, я готов рассмотреть это дело.
Они сменили тему и, пока Святослав ел, слушал разговор, в котором не всё первоначально понял – это было продолжение каких-то обсуждений, сформировавшихся до его появления. Изяслав и Остромир собирали поход на чудь[8], намереваясь выдвинуться через несколько дней. Любопытство одолело его:
– А что ж чудь такого сделала? По какой причине поход?
– Платить полюдье[9] не хочет, – небрежно отозвался Изяслав.
– С чего это?
– Ну… – каган переглянулся с Остромиром, и Святославу это не понравилось. – Не уважают княжескую власть, должно быть. Думают, после смерти батюшки на них управы не найдётся.
– Коли так… то, может, поговорить сначала с их старейшинами?
– Говорили, – ответил Остромир. – Не хотят платить.
– Да надавать им по их поганским головам! – вставил Богдан. Черниговский князь тяжело посмотрел на него без одобрения, и тот умолк. Нашёлся, вояка!
– А ты, Мстиславушка, что скажешь? – обратился Изяслав к сыну. Мальчонка, не державший оружия страшнее деревяного меча, естественно, воскликнул:
– Поход! Бить чудь!
– Раз уж князь Новгородский велит! – засмеялся Остромир и поднял кубок, славя Изяслава и его отпрыска: – Здоровья князьям!
– И тебе, Остромир, и тебе!
Вечером, наконец, братья остались наедине, и Святослав, едва успев выдохнуть – до сих пор не отдохнувший с дороги – получил вопрос:
– И откуда же ты узнал, что я здесь буду?
– Ниоткуда, путники по пути сказали, что ты приехал сюда.
Изяслав, вертя перстни на пальцах, оправил нарядно шитый ворот рубахи, задумчиво огладил бороду.
– А зачем ты сюда ехал?
– С Остромиром потолковать о Вышате и его поведении.
Великий князь подозрительно прищурился, напомнив в эту минуту их отца, когда тот строил хитрые планы.
– Расскажи мне, что там в Ростове-то творится?
Святослав без утайки пересказал, с какой столкнулся встречей, какие настроения у дядек Ростислава. Доложил о том, как переманил Шимона и выудил Яна, для чего тоже нужно было ехать в сторону Новгорода. Изяслав улыбнулся:
– Как славно у тебя всё вышло! – он радовался успехам, но при этом испытал лёгкую зависть к Святославу. А не подчинит ли лично себе он Шимона? А точно ли не сговорился с Вышатой в Ростове? С Остромиром он, видите ли, собирался говорить! Разве ему то поручено было? Нет, хорошо, что он, Изяслав, сам прибыл. – А с Остромиром я сам обо всём договорился, не переживай.
– Ты для этого сюда отправился?
