Текст книги "Усобица триумвирата (СИ)"

Автор книги: AlmaZa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать пятая. «Зимовка»

Обещанная Татианой встреча была устроена в саду её дворца. Дюрги пришёл поговорить со Святославом, вернее, вежливо выслушать его, поскольку не был расположен к принятию в Тмутаракани нового приезжего князя.

– Мы, касоги, уважаем не каждого, – сказал он, прогуливаясь с собеседником среди тронутых палевым налётом осени деревьев и вечнозелёных самшитов, – чтобы занять среди нас какое-то место, нужно доказать, что ты его достоин.

– И как же это доказывается? – поинтересовался Святослав.

Дюрги пожал плечами. Это был немного тучный мужчина, чуть младше Татианы, с сединой на голове и чёрной-чёрной густой бородой.

– Покойный князь Мстислав Владимирович победил моего отца в схватке, и за ним безоговорочно признали силу и авторитет.

– Я бы вызвал тебя на поединок, – улыбнулся Ярославич, – но не могу драться с тем, кто годится мне в отцы.

– Да, в твои годы я бы и сам не задумываясь решил всё делом, а не словом.

– Однако, Дюрги Редедевич, словами иногда решать лучше, без кровопролития. Сила хороша, но для защиты дома и там, где она уместна, а зря кулаками махать нечего.

– Разговоры – женское дело, Святослав. У нас мужество не стало измеряться по-новому. Велеречивость и пустословие оставим ромеям, этим льстивым и лживым людям.

– Не любишь их?

– Как и киевлян. Ярослав не совался в битвы сам, не проявлял личной храбрости, только водил руками и пальцем всем указывал.

– Отец был хром большую часть жизни, это мешало ему быть на равных с воинами, – заступился Святослав за родителя, – кто бы ринулся на врага, заранее зная, что проиграет?

– Но ты, я вижу, не хромец?

– Что ж, тогда… есть ли у тебя сын? Я готов потягаться.

Касожский князь взглянул на черниговского. Они были примерно одного роста, не то, что Редедя, некогда слывший богатырём, гигантом. Впрочем, и они не малы – локтя четыре[1] с лишком.

– Есть. Твоих примерно лет.

– Тогда не будем больше тратить время на болтовню, раз не желаешь, – остановился Святослав, – говори, где и когда – сражусь с ним, как у вас и полагается.

Татиана была удивлена, когда Ярославич, не прошло и пятнадцати минут, вернулся в дом.

– Уже всё обсудили?

– Всё да не всё, – на его губах расцвела улыбка, – завтра пойду завоёвывать наше княжество, сестрица.

Для поединка выбрали песчаный берег у самого моря. Святослав пришёл только с Перенегом, оставив Глеба под присмотром Татианы и дружинников, а со стороны касогов явилось десятка два родичей, в том числе и сам Дюрги. Сын его, крещённый Иваном, выглядел крепким и матёрым, разве что на полпальца ниже Ярославича.

– Во что ты вечно ввязываешься, Свят? – сетовал Перенег, наблюдая темноглазых, бородатых мужчин, выстраивающихся кругом по периметру будущей арены.

– А что такого? За своё же бьюсь, в чём я не прав?

– Убьёт он тебя, что я твоей княгине скажу?

– Ничего не придётся. Убить он меня не сможет.

– Откуда такая уверенность?

Святослав пожал плечами, скинув с себя рубаху.

– Ну, Иван, на мечах или кулачным боем?

– На мечах не по-нашенски, – ответил за него Дюрги, – умение махать железкой не то, что сила рук!

– Как скажете, – отвязав от пояса ножны, Святослав разулся и, босой, в одних штанах, вышел на песок. – Я готов.

– Я тоже! – шагнул навстречу Иван Дюргиевич.

Родичи его вытянулись, напряжённо затаив дыхание перед боем.

– С Богом, – перекрестился Ярославич и, поцеловав нательный крест, висевший на груди, ринулся вперёд. Они с соперником схватились, оба полуголые, удалые, лихие. Словно и не прошло десятилетий, и Мстислав с Редедей вновь схлестнулись за первенство.

Пытаясь ухватить один другого, мужчины протягивали руки, подцепляя соперника, но ловко уворачивались. Выпады и рывки, отдёргивания и удары сыпались то без устали чередой, то с паузами, чтобы присмотреться и продумать следующий ход. Иван был толстокож и мощен, но в его грузных плечах и спине, тяжёлых ногах Святослав угадал небольшую неповоротливость. Да, он постройнее будет и полегче, но это не поможет завались его, если не дать подобраться. А он не даст. Тмутаракань – его наследство, и должно достаться ему, но не насилу, а через добровольное подчинение власти.

Иван дёрнул его за ногу, но Святослав сразу же схватил того за руку и повалил за собой. Они упали вместе, и песок облепил вспотевшие тела. Волны плескались под боком, выбрасывая пену. Перекатываясь, как и эти волны, мужчины силились взять верх. Докатившись до воды, они расцепились и принялись молотить друг друга кулаками. Сначала черниговский князь ударил противника по лицу, потом касожский. У обоих на губах заалела кровь, добавив солёного привкуса к морской соли, осевшей на лицах. Святослав закинул назад мокрые волосы и вытер тыльной стороной ладони красные капли с бороды. Он должен победить, потому что дать Тмутаракани отсоединиться от остальной Руси – это подарить её Византии, которая рано или поздно посчитает ничейный город своим. Касоги зря думают, что, избавившись от киевской власти, обретут свою собственную, у них не хватит сил противостоять Константинополю.

Подгоняемый этими мыслями, укрепляемый верой в то, что придерживается правильной стороны, Святослав опять бросился на Ивана и, найдя уязвимое место в его медлительности, повалил на колени. Заломив тому руку за спину, своей он обхватил его шею, сжав локтевым изгибом. Иван, со всей энергией пытавшийся вырваться, постепенно стал слабеть, хватая ртом воздух. Свободная рука, бьющая Святослава, взметнулась вверх, пытаясь за что-нибудь зацепиться или ища спасения.

– Хватит! – раздался голос Дюрги.

Ярославич разжал удушающие объятья и отпустил соперника. Тот, закашлявшись, тяжело дыша, повалился вперёд, выставив ладони, и остался сидеть, согнувшись. Святослав обернулся к касогам, половина из которых смотрела на него с ненавистью и яростью. Другая половина – с восхищением и уважением. В глазах Дюрги была равная смесь всех этих чувств. Но он нашёл в себе мужества произнести:

– Ты победил, Святослав.

Вытерев лоб, черниговский князь подошёл к нему и протянул руку:

– Тогда – мир, Дюрги Редедевич?

Тот пожал его ладонь:

– Мир, Ярославич.

– И, может, поговорим, наконец? – тепло улыбнулся Святослав.

Они вернулись во дворец Татианы всем скопом. Быстро накрыли столы, впрочем, довольно скромные – начался Рождественский пост. Но пища всё равно была разнообразной, сюда привозили фрукты и орехи, заморские лакомства из постных продуктов, и подкреплялись сытно и вкусно. Хозяйка тоже села с гостями, не желая пропустить что-нибудь важное. Сел за стол и Глеб.

– Должен признать, – заговорил Дюрги, – ты не такой киевский князь, каких я представлял.

– Я и не киевский, – поправил Святослав, – я владею Черниговом. И Тмутараканью.

– Для меня все вы там – оттуда – были одинаковые. После гибели брата…

– Меня ещё на свете не было, когда случилась битва при Листвене, должен ли я как-то отвечать за это?

– Ты – сын нашего врага.

– Правда[2], записанная отцом, не приветствует кровную месть и наказывает за неё. Жизнями за жизни не наплатишься. Должна быть вира.

– А серебром разве жизнь окупишь?

– Её ничем не окупишь, Дюрги Редедевич, поэтому не стоит множить смерти и злобу.

Помолчав, тот добавил:

– И всё-таки… трудно тебе будет, Святослав. Хорошо, я тебя признаю и моя семья – мой род, – сопровождавшие его мужчины молча и хмуро ели, призывая всё своё смирение. Видно, Иван всё-таки был лучшим их борцом, и поражение его не оставляло надежды. – Но здешним людям нужен тот, кто будет отстаивать их интересы. Не киевские или черниговские.

– Я не собираюсь поступаться интересами Тмутаракани во благо других княжеств. Интерес у нас у всех должен быть общий – спокойная Русь без усобиц, способная отбиться от любого недруга. Если каждый будет тянуть в свою сторону, мы ослабеем, разорвёмся на части и падём перед какими-нибудь кочевниками или Византией. Ты сказал, что не любишь ромеев, Дюрги Редедевич, так неужто думаешь, что Тмутаракань без Киева, Чернигова, Новгорода устоит и не утечёт в их лапы? – Касожский князь задумчиво молчал. – Я слышал, что, когда мы ходили в поход на Царьград, здесь недовольны были сбором на корабли и оружие?

– Да, больше всего, конечно, ромейцы, – кивнул Дюрги, – разве могли они поддержать поход против своей же родной земли? Едва бунт не учинили! А из наших многие присоединились и уплыли воевать в Византию.

– Так, значит, мы всё-таки на одной стороне?

– Был бы ты нашим, – сказал один старик, сидевший рядом с Дюрги, – каким Мстислав тогда стал. Дочь свою здесь укоренил браком…

– Моей дочери четыре весны лишь будет, – развёл руками Святослав.

– Ты сам ещё молодой мужчина, – продолжал старик, – и, останься в Тмутаракани и обженись, это многое бы поменяло…

– Я жену уже имею, – строже прервал его Ярославич, понимая, куда касоги клонят. Проникаясь к силе и умелости князя, они хотят сделать его своим защитником, своим полководцем. Представителем своего народа, который пренебрежёт другими землями ради их возвышения или, хотя бы, сохранения их общества в неприкасаемости. – Вон у меня жених сидит.

Глеб понял, что речь о нём, тем более что отец на него и посмотрел. Вытянулся и, краснея до самых ушей, рта не смог раскрыть. Святослав кивнул Дюрги:

– С сыном твоим я славно познакомился. А дочери у тебя есть подходящего возраста? Сосватай моему Глебу невесту, и будет у вас свой князь.

– Дочери имеются, – располагаясь всё больше к черниговскому князю, Дюрги позволил себе улыбнуться, – и подходящего возраста найдём.

Один из многочисленных вопросов был улажен. Святослав был принят касожскими родами, среди которых быстро распространилась весть о поединке и его исходе. Но проблем оставалось немало.

– Ты мудр, как и твой отец, – сказала ему как-то утром Татиана, увидевшая, что он куда-то уходит.

– Разве? – остановился черниговский князь.

– Хитрость твоя незаметна, но я её вижу.

– Главное, что я оказался силён, как стрый, – намекая на Мстислава, просиял Ярославич. Губа уже заживала и позволяла без боли ею шевелить.

– Да, сила в мужчине важна, – согласилась она, польщённая комплиментом покойному отцу, – ты снова идёшь к Дюрги?

– Нет, хотел навестить греческих старейшин… – Лицо Татианы покривилось: – Что такое?

– В таком виде? Как воин?

– А разве я – не он? – оглядел свой обычный потрёпанный путешествиями и переездами наряд Святослав.

– Если ты хочешь заслужить уважения у торговцев, а не у касогов, тебе лучше переодеться.

– Во что?

– Во что-нибудь очень богатое, что затмит их собственную роскошь, – женщина, сама уже под властью обаяния двоюродного брата, искренне собиралась помогать ему во всём. Не будь он ей столь близким родственником, и будь ей хотя бы лет на двадцать меньше, лучшего мужа было бы не сыскать. Но теперь оставалось опекать его, подобно стареющей тётушке, испытывая скорее материнские чувства. – Торгаши… они силу боятся, а не уважают. Уважают они того, кто способен овладеть ещё большими богатствами, чем они.

– Спасибо за совет, сестрица, да только… вряд ли я привёз с собой что-то подобное.

– Я поищу у себя, – успокоила его Татиана, – подожди немного.

Золототканные византийские одежды нашлись в её закромах. Святослав никогда прежде не надевал ничего подобного, и, хотя длинное мужское платье с тяжёлым поясом было легче доспехов, ему в нём было неудобно, неуютно, как в чём-то женском. Блеск золота и искрящиеся каменья, вшитые в воротник и пояс, вызывали отторжение. Алчность всегда была чужда Святославу, а сейчас он и вовсе испытал какое-то неприятное чувство излишка, вычурности, дурновкусия.

– Клянусь, никогда ещё так сильно не хотел отправиться в поход, спать под открытым небом и пить воду из рек, как сейчас, – пожаловался он Перенегу, когда они шли в греческий квартал. Застёгнутая на плече фибула пускала солнечных зайчиков на прохожих. – Мы глупо выглядим.

– Согласен, – Перенегу тоже нашлась одежонка в этом духе, только слегка попроще. Мечи же они оба оставлять дома отказались, и те болтались под мятелями[3], скрытые из-за несоответствия остальному наряду.

Святослав сумел скрыть внутреннее ощущение дискомфорта и был принят вместе со своим воеводой у одного из самых успешных купцов города. От князя не укрылось, как оглядели его с ног до головы, прежде чем пригласить за стол. Заговорили, само собой, по-гречески.

– Мы уже слышали о твоём приезде, архонт, – лукаво улыбался торговец, – чему обязаны?

– Приехал посмотреть, всё ли здесь ладно, не нуждаетесь ли в чём?

– Мы? Нуждаемся? – мужчина переглянулся со своим помощником или секретарём, а затем с ещё одним купцом, приглашённым на эту беседу. – Насколько я знаю, это Русь обычно испытывает нужду, не имея собственных ни серебра, ни злата. Для того и ходила извечно на Константинополь, чтобы иметь хоть что-то. Так, может, и в этот раз что-нибудь нужно вам, архонт?

– Нам? Да, пожалуй. Кажется, у вас тут нет ни одной школы…

– Как же это? – хохотнул торговец. – При каждом монастыре обучают грамоте.

– Странно.

– Что странно, архонт?

– Что школы есть, а русской речью мало кто владеет, – посмотрел ему в глаза Святослав. Ему удалось чуть-чуть сконфузить грека, опять пробежавшегося глазами по присутствующим:

– Здесь учат ромейской письменности.

– Почему?

– То есть? – грек не растерялся, но не знал, как ответить более понятно, и при этом не разозлить князя. Слепым он не был и заметил торчащее из-под мятеля оружие. – Потому что на ней удобнее вести дела. Все ведут их здесь на ромейском, ведь и вся торговля – с Византией.

– Не вся, но большая её часть, да, – кивнул Святослав. – А иногда она прерывается, как десять вёсен назад, и лучше было бы для такого случая владеть своей.

Купцы явно подавились этим «своей», ведь для них греческая письменность таковой и была.

– Уж не в этом ли настоящая причина? – задался вопросом другой купец, маленький, лысенький и кругловатый, лоснящийся от достатка и тайного пренебрежения рождественским постом. – Не задумали ли в Киеве новой войны с Византией? – «Да что ж такое! – обругал их в мыслях Святослав. – Везде представляюсь приехавшим из Чернигова, но для них я всё равно посланник Киева. С одной стороны, это хорошо, что Русь видится им сплочённой, но с другой мне трудно проводить дела так, как планировал». – Последний раз, когда сюда приезжали люди из Киева, как раз эти самые десять вёсен назад, началась война.

Первый купец, Анастос, хозяин дома, хмыкнул:

– Если это так, то всё закончится как в тот раз. Византия сильна как никогда и разобьёт корабли русов ещё быстрее. Напрасная затея.

– Да, мы знаем, что Византия сейчас непобедима, – собрав волю в кулак, безмятежно продолжал Святослав, при этом думая, как же некрасиво со стороны этих торговцев зарабатывать здесь, обогащаться здесь, а нахваливать страну по другую сторону моря, восхищаться ею, обожествлять её. «Вот и сидели бы там!». – Смею напомнить, что брат мой, князь Переяславский, женат на дочери императора, – купцы почтительно опустили взгляды, – да и моя княгиня – ромейка.

– В самом деле? – оживился Анастос. – Так вот, откуда ты, архонт, владеешь нашим языком?

– Да, мы с братом владеем им. И, раз уж мы заговорили о наших дорогих супругах, вы напомнили мне о моём тесте, – Святослав назвал имя отца Киликии. Лица вокруг побледнели. Благодаря сыновьям, рассудительности и трудолюбию, за годы семья Лики стала одной из богатейших в Царьграде и вдоль побережья. Торговлю они вели всё шире, добывая самые невиданные и востребованные товары, у них были свои корабли, лавки в десятках городов, дома. Имя её отца, вытеснившего нескольких поставщиков в императорский дворец за прошедшие десять лет, знали все. – Я думал пригласить его сюда, чтобы расширять торговлю. Иногда я, действительно, в чём-то нуждаюсь, серебре или злате, одежде или оружии, а он всегда всё сумеет достать, – напоказ погладил Святослав своё драгоценное платье, намекая об источнике его происхождения.

– Архонт! – изменился в голосе Анастос. Любезный и внимательный, он указал на окружающие их всех предметы в трапезной зале. – Неужели ты думаешь, что я не достану тебе чего-то, если ты будешь нуждаться? Неужели ты думаешь, что мы, тмутараканские купцы, уступим константинопольским? При всём уважении к твоему тестю, зачем ему торговать здесь тем, что и без того у нас имеется? – «Если торгаши, как сказала Татиана, уважают лишь богатство, – подытожил Святослав, – то ненавидят они больше всего на свете конкуренцию». – Он напрасно потратит время, у него пропадёт товар! У нас есть всё! Хочешь – проверь! Скажи, что ты желаешь?

– Школы. Обучающие русской грамоте, – повторил первоначальное предложение Святослав. – Тесть-то мой, живя в Царьграде, её тоже не знает, поэтому, если вы, живя тут, сумеете её подучить и сами, мне его приглашать не потребуется, – князь поднялся, – я тут до весны пробуду, успею проверить, всё ли вы в силах предоставить. Благодарю за обед!

Перенег, греческого не понимающий, спросил у Святослава, когда они вышли:

– На чём всё закончилось?

– На том, что они будут делать Тмутаракань русским княжеством.

– Будут? – удивился воевода.

– А куда им деваться? Не хотят же без прибыли остаться.

– Ты пригрозил закрыть их лавки?

– Хуже! Я пригрозил открыть новые другим купцам.

Перенег переварил то, что сказал ему Святослав и, дойдя до смысла, засмеялся:

– Ох хитёр ты, в самом деле, Ярославич!

– Закрой я их лавки – они взбунтуются и начнутся возмущения, направленные на меня, на княжескую власть, а при открытии лавок другим грекам, им самим пришлось бы пытаться закрыть что-то, вызывая гнев на себя. И эти ромейцы переругались бы между собой.

– Я бы на это посмотрел.

– Не станут подчиняться, будь уверен – посмотрим, – пообещал Святослав, уже продумывая следующие свои действия, ведь предстояли разговоры ещё с двумя влиятельными диаспорами города.

Примечания

[1] Четыре локтя – 180 см, один локоть – 45 см

[2] Имеется в виду Русская правда, первый законодательный документ на Руси, созданный при Ярославе Мудром

[3] Мятель – разновидность плаща

Глава двадцать шестая. «Тянущаяся зимовка»

Армянский квартал, перезванивающийся ювелирными молоточками, пах пекарнями. Все тесные улочки выходили к главной, заканчивающейся церковью. Старейшины пожелали говорить после службы – среди них были не только купцы и главы ремесленнических групп, но сепухи[1] и даже вардапет[2]. Многие стали перебираться сюда девять лет назад, после того как император Константин захватил столицу Армянского царства Ани, и оно распалось на несколько княжеств. Можно было понять, какие отношения из-за этого властвовали между этим и греческим кварталом. Святослав, придя на переговоры, хотел сыграть на затаившемся недружелюбии.

– Приехав сюда, я успел заметить, что ромеи как будто бы хозяйствуют в городе.

– Верно заметил, – согласился с ним один из ювелиров. Говорили они притом на греческом. – А где они нынче не хозяйствуют?

– В Киеве?

– Ой ли? – прищурился купец с низкими бровями, смуглый и носатый. – Я был там со своим товаром весны три-четыре назад. Ромеев не меньше, чем здесь.

– Тогда приглашаю тебя поторговать в Чернигове – там ты их сыщешь едва ли, разве что пару священников. Жене моей, Киликии, что-нибудь продашь, – намеренно на этот раз назвал княгиню по имени Святослав. Присутствующие мужчины неуловимо взбаламутились, зашушукавшись на задних рядах. На передних сделать это было неудобно, а потому важный сепух переспросил:

– Киликии?

– Да, она родом оттуда, в честь чего и была названа, – кивнул Ярославич. Разве он солгал? Лика родилась и выросла в Царьграде, но отец-то её приехал из провинции-тёзки.

Присутствующие как будто бы потеплели. Несмотря на то, что в провинции жили разные народы, повсюду допускали ту же ошибку, уравнивая всё киликийское с армянским. Князь женат на одной из них! Значит, ему будут ближе их интересы. Носатый купец принял приглашение:

– Если зовёшь, князь, отчего бы не приехать?

– Буду рад, милости прошу, – отведав постного лаваша с зеленью, закусив сочной грушей, Святослав продолжал, – слышал, у вас тут школа есть?

– Есть, – гордо выпятил грудь какой-то мужчина. Возможно, он водил туда своих детей. – Её открыли два ученика Григора Пахлавуни[3]!

– Прости моё невежество, не знаю, кто это.

– Учёный муж! Очень учёный! Знает языки, Священное писание! Он живёт в Санаине[4], открыл там академию.

– Академию? – удивился Ярославич.

– Да! – красуясь собственными знаниями, большая часть которых ни о чём не говорила князю, тот уточнял: – Как у Платона в Афинах. Там изучают математику и философию.

– Ромейскую? – полюбопытствовал Святослав. Не чтобы обидеть, а чтобы заставить задуматься.

– А разве есть иная? – усмехнулся ювелир.

– Не верю, что украшения да посуду вы делаете лучше ромеев, а философии своей не заимели! – изобразил недоумение князь. Общине это польстило и вместе с тем пристыдило. Но не всех. Вардапет, полный достоинства, сказал:

– У каждого народа есть, чему поучиться. Армения приняла христианство, и Византия последовала её примеру. Отчего же нам не изучать их философию?

– И то верно! – закивали мужи, соглашаясь и приветствуя авторитет своего священнослужителя.

«А здесь есть мудрый человек, с которым надо держать ухо востро» – отметил Ярославич и произнёс:

– Твоя правда. Все мы друг у друга стараемся перенимать лучшее. На ваш взгляд, благородное собрание, есть ли что-то, чему можно поучиться у русов?

Вопрос озадачил. В раздумья погрузился каждый, кто не пытался обговорить это с соседом. Видя, что армяне либо не решаются сказать, либо не находят ничего стоящего, Святослав нарушил молчание сам:

– Я предложу вам свой вариант. Русы объединили земли от Варяжского моря до Русского[5], не дали ляхам Червенские земли, что они хотели отобрать, не дали печенегам разорять впредь сёла и поля, освободили от хазарского господства местные народы и сроднились с касогами. Не раз успешно ходили мы на Царьград, и, хотя последний поход оказался неудачен – я сам побыл там немного пленником – мы не уступили Византии своих земель и отодвинули ромеев от себя настолько, что и они зовут море более не Гостеприимным[6], а именно Русским. Со времён пращуров умеем мы давать отпор врагам и недругам, укрепляясь. Так, я предлагаю объединиться вам с нами, чтобы научиться давать отпор тоже. Тем более, многие враги у нас могут быть общие, – не называя прямо греков, сказал Святослав. Мужчины опять с минуту играли в переглядки. Потом заговорил вардапет:

– У всякого народа бывает время для возвышения, а после – для падения. Когда-то Римская империя расстилалась до этих самых земель, затмив державу Александра Македонского. Затем она пала. Великая Армения властвовала над огромными просторами, но потом её потеснила Византия. Даже если Русь сейчас ширится, то придёт момент, когда и она потеряет своё величие. Тут нечему учиться, ишхан[7]. Таковы Божьи законы, что время сеять – и время собирать, время находить – и время терять, время смеяться – и время плакать.

Духовное лицо обладало должным смирением и, чтя Святое писание, где рассказывалась история еврейского народа, изгнанного со своей земли, вардапет не мог не провести параллель с нынешним положением армян, теснимых где ромеями, где арабами, где сельджуками. Святослав догадался, что вряд ли его переубедит воинственным кличем, а вот надавить на самолюбие сепухов очень даже можно.

– Согласен с тобой, отче. Мудрый не станет противостоять Божьему промыслу. Но пока Господь возвышает кого-то – он на его стороне, а, значит, быть на стороне сильного – это быть на Божьей стороне.

– Однако, – усомнился ювелир, – Русь ещё не повергает Византию ниц. С чего вдруг думать, что она не будет разбита вскоре ромеями, если те пожелают?

– С того, что ромеи и сами считают – будущее здесь, на Руси, – видя ухмылки и недоверчивые выражения, Ярославич бросил: – Они собираются изучать славянскую грамоту в своих школах. Выискали уже наставников среди здешней братии.

Ему удалось удивить. То, что всюду распространяющие свою культуру греки вдруг решились на такой шаг – было чем-то особенным, если не невероятным, то трудно вообразимым.

– Если это так… – протянул сепух.

– Это так – можете в следующем месяце пойти и убедиться, что преподавание идёт на языке русов. – Святослав посмотрел на этого мужа, по всей очевидности бывшего воина, повидавшего не одну битву. – Они, несомненно, захотят вступить в мою дружину, но что такое ромеи? Разве они надёжны? Позволить им влиться в свою дружину я могу, но предпочёл бы, чтобы ваши юноши, ваши азаты[8] присоединились ко мне, обороняли Тмутаракань наравне с нами.

– Быть воином для мужчины почётно, – со знанием кивнул сепух. – У меня есть сыновья… Я приведу к тебе двоих, ишхан. Это верно, что нельзя давать ромеям хозяйствовать всюду, сколько это будет продолжаться? Не для того я покинул Ани, чтобы терпеть их здесь!

– Прошу, только не устраивайте склок и драк, – обратился к ним Святослав, – в спокойствии и благополучии города и наше с вами благополучие.

– Мой младший внук, – отозвался ювелир, – не склонен к ремеслу, я всё думал, чем его занять? Не возьмёшь ли ты и его в дружину?

– Я буду рад каждому, – улыбнулся Ярославич и, как будто бы случайно вспомнив, сказал: – Да, только в моей дружине все команды, приказы, всё общение проходит на русской речи, ведь в ней кого только нет! И печенег, и норманны, ляхи, и картвел, и аланы. По-гречески они не говорят. Так что вашим юношам надо будет уж как-то подучить язык. Смогут?

Вардапет, внимательно слушавший беседу, заметил, что все смотрят на него, как на распространителя знаний и вершителя подобных дел. Он развёл руками:

– Коли мы берём философию у ромеев, не вижу причин, по которым нельзя было бы взять и языка у русов.

Рождество в Тмутаракани встретилось под погоду, обычно стоявшую в Киеве серединой осени. На солнце накапливалось тепло, но без него возникала прохлада, от которой накрывались плащами – не кутались, а просто оберегались от сквозняков с остывшего моря, потемневшего и будто углубившегося. С окончанием поста пошли пиршества и богатые празднования, так что Святослав только и успевал ходить по гостям или приглашать кого-либо к Татиане. Та не была против. Ведшая уединённый образ жизни, она оживилась и радовалась тому, что оказалась в центре событий, а в доме появились голоса, люди, дети. Глеб бегал в догонялки и наперегонки не только с местными мальчишками, но и Ауле. Пока девочка прикидывалась в пути пацанёнком, он успел к ней привыкнуть, и в Тмутаракани, хотя её переодели в платье, воспринимал уже как друга.

– Ты действительно женишь его на дочери Дюрги? – спросила как-то за обедом Татиана, посмотрев на княжича, уплетавшего перепёлку.

Святослав подумал несколько мгновений, наблюдая за сыном. Потом перевёл взгляд на двоюродную сестру.

– До этого ещё вёсен восемь, а то и десять. Доживём – увидим.

– Но слова твои были серьёзны? Я бы не хотела, чтобы ты обманывал моих родичей…

– Я говорил серьёзно. У Глеба пока ещё нет невесты…

– Я сам хотел выбрать! – немного возмутился тот, повернувшись к отцу. – Как ты!

– Я не сам выбирал, – возразил Святослав, – мне приказали.

– Кто? Дедушка?

– Душа и сердце, – засмеялся Ярославич.

– Твоя супруга, должно быть, счастливая женщина, – заметила Татиана.

– Хотел бы, чтобы это было так.

– Ты познакомился с ней в Константинополе?

– Да.

Татиане было очень интересно слушать истории любви, узнавать, как у кого сложилась жизнь, даже если это походило на сбор сплетен. Но Святослав не доставлял ей удовольствия подробностями. Она знала, что он не поддастся ни на какие уловки, поэтому прекратила допрос.

Князь сходил к хазарам, но там столкнулся с изворотливостью и хитростью, пользуясь которыми пытались вертеть им в своих целях, а не наоборот. Иудейские торговцы подстрекали его к ненависти против греков и армян, агарян и касогов, делали это осторожно, вкрадчиво, подливая вина и очаровывая дружелюбными разговорами. Обвинявшие византийцев в хрематистике[9], они вызывали в душе Святослава смех. Уж кому бы говорить об этом! У них в Тмутаракани имелись должники, обязавшиеся вернуть взятое чуть ли не в двойном размере, и такого же должника они пожелали слепить из князя, когда тот попросил снабдить дружину деньгами на мечи, коней, шлемы и кольчуги.

– Дадим, князь, как не дать? – среди них немало говорило на языке русов, с тех пор как Святослав Игоревич почти сто лет назад разбил каганат в пух и прах. – Под процент.

Процент! Пообещав подумать, Ярославич ушёл. Послал спустя пару дней Перенега, объявив, что ромеи и армяне дадут серебра достаточно, так что вопрос снят. Следующим вечером во дворец Татианы прислали трёх прекраснейших юных дев, лет пятнадцати, обученных танцам и – по желанию – многому другому. Хазары просили обдумать Святослава ещё раз, обещая значительно снизить процент и предоставить сразу товары. «Теперь они хотят подсунуть оружие и всё необходимое плохого качества, назвав этому высокую стоимость? А потому, даже с низким процентом, заработают столько же». Святослав не позволил девам сплясать в зале, объяснив их провожатому, что остановившаяся тут же его дружина – дикая и варварская, манер совсем не знающая, распалившись от зрелища женской плоти повредит красавицам, потеряв самообладание. Что касается сниженного процента, то к чему он, если другие дают без него вовсе?

Иудеи заподозрили блеф. Предусмотрительные, они стали узнавать, какие именно купцы собирались давать серебро князю и, никак не находя таковых, убеждались, что торг не проигран. Но у Святослава и на этот случай был выход. Собравшись якобы устроить смотр – это он объявил только касогам и другим вступившим недавно в его отряд местным, Ярославич попросил явиться не облачёнными, а принести всё в сундуках. Он знал, что жидовские соглядатаи обязательно наблюдают за всем происходящим в городе, как наблюдали за этим византийцы – не здешние ромеи, нет, а присылаемые прямо из Константинополя люди, постоянно пытавшиеся проводить тут политику, выгодную по ту сторону моря.

Принеся и свои запасы мечей, луков, щитов, шлемов тоже, уговорив Татиану предоставить набитые монетами сумы из закромов её отца, Святослав устроил спектакль с «получением» необходимого от диаспор. Понявшие, что остаются на обочине жизни Тмутаракани, чьё сплочающееся население решает общие дела и договаривается в обход них, хазары сдались, и противостояние, длившееся целый месяц, закончилось безвозмездным подарком князю некоторой значительной суммы, которая должна была покрыть расходы на коней и остальное, что ещё не успело приобрестись.

Следившая за всем этим Татиана окончательно покорилась властной, но относительно мягкой руке князя Черниговского, так умело сводящего и разводящего людей, сходящегося с ними, улаживающего конфликты. Особенно её поразило, как он отверг юных прелестниц, присланных иудеями. Никогда прежде не видела она такой выдержки у мужчин, и теперь была готова заделаться его верной помощницей, советницей и хранительницей его интересов. За все дни пребывания у неё, Татиана не была обижена ни словом, ни взглядом, а окружалась почтением и заботливым участием.