Текст книги "Ибо прежнее прошло (СИ)"
Автор книги: add violence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Он хочет, чтобы ты открыл Врата.
Это было ожидаемо. Как в Аместрисе Ему были нужны ценные жертвы, так и здесь. Зольф вздрогнул: поглощённый Гордыней, он видел, как выкрутили руки Рою Мустангу. И совсем не желал подобной участи себе, как и не желал отдавать кошмарную плату за нарушение Табу.
– Но… Как? Как это возможно в мире без алхимии?
Ласт снова отвела глаза:
– Не знаю. Я не знаю, что он приготовил на этот раз.
Кимбли было известно о Великом эликсире, но известно не больше, чем детям Отца. И он, как и гомункулы, не понимал, как его ухитрялись изготавливать в этом мире. Суть, конечно, оставалась той же – энергия тысяч жизней, однако как её аккумулировать без применения алхимического преобразования? Казалось, найди он ответ на этот вопрос, он сможет обойти и равноценный обмен, а, точнее, его горькую иллюзию. Однако чем больше проходило времени, тем меньше он был уверен в том, что у этих вопросов вообще был ответ, доступный пусть даже и не совсем простому, но – смертному.
– Мы что-нибудь придумаем, – проронил Зольф с притворной уверенностью, крепко обнимая её в ответ. – Обязательно придумаем.
*
Цыган огромными партиями отправляли в газовые камеры. Зондеркоманда сбивалась с ног, крематорий работал бесперебойно, наполняя воздух дымом и смрадом горелой плоти. Тех, кто пытался бежать, отлавливали и убивали с особой жестокостью. Глаза Ирмы Грезе и её доберманов налились кровью, лицо надзирательницы пошло лихорадочным румянцем, её хлыст то и дело то тут, то там со свистом рассекал воздух. Аушвиц кипел, словно адский котёл, обращая в пепел и золу тысячи и тысячи человеческих жизней, не делая различий по возрасту и полу – лишь по нации.
А в подземелье, в тоннеле, вырытом Слоссом, стояло нечто, более всего напоминающее алхимический перегонный куб, из которого в прозрачные реторты капала густая алая жидкость – квинтэссенция жизни, выдавленная костлявой иссохшейся рукой. Огромный мужчина в спецовке, которую обыкновенно носили рабочие советского метростроя, казалось, спал на стуле, лишь изредка лениво приоткрывая один глаз и позёвывая, и по мере наполнения переставлял сосуды.
*
Три дня понадобилось Аушвицу и его аппаратам на ликвидацию цыган – более двадцати семи тысяч человек погибли в начале зловещего октября (1) одна тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Остальные узники притихли: число побегов резко упало, если кто роптал, то только шёпотом: всё больше молились, и то беззвучно. Зондеры не поднимали глаз – они знали, что дни их сочтены; они чувствовали, что их руки навеки обагрены кровью человеческой и смыть эту кровь им не суждено никогда.
Чаша терпения человеческого – бездонная, неизбывная, – казалось, наконец наполнилась, возвещая страшным затишьем новую безысходную бурю. И буря грянула. Ещё через три дня восстали зондеры. Кровавое действо снова унесло жизни – троих эсэсовцев убили, ещё двенадцать ранили, а восставших зондеров в количестве примерно двухсот человек зверски и показательно казнили – в назидание. Однако был безвозвратно утрачен один из крематориев: самый большой, четвёртый.
Поползли слухи о том, что советские солдаты подбираются всё ближе. Узникам это подарило новые всполохи надежды – яркой живительной эмоции, дававшей сил на поддержание уже готовых погаснуть искр жизни в измученных, измождённых телах. Эсэсовцам новость внушала первобытный ужас и предвосхищение расплаты, от чего жестокость их лишь возросла, и изощрённость пыток – вместе с ней. Палачи отдавались делу со вкусом и безнадёжностью, их посиделки становились веселее и разгульнее, всё более напоминая пир во время чумы. Всякий пристально следил за товарищем, готовый написать донос на любого, кто, по его мнению, казался подозрительным или злонамеренным по отношению к Рейху. Ликовала паранойя.
Глаза Энви разгорались чудовищным огнём – казалось, к гомункулу вернулось всё, что он так любил: люди рвали друг друга на части, как стая бешеных собак. И впервые за последнее время душа Энви радовалась и даже была готова позабыть о треволнениях, прочно поселившихся в ней в последние месяцы.
Ласт самозабвенно участвовала в опытах, всё чаще подмечая некоторую нервозность в Менгеле. Она гадала, когда же тот сорвётся и что предпримет. Гомункул была готова побиться об заклад, что, как только угроза станет более осязаемой, он рванёт с тонущего корабля, словно крыса, разнося чуму дальше, но пока доктор Смерть только усерднее работал и требовал от ассистентов всё большей отдачи. Для людей такой темп стал практически невыносимым, от чего положение работоспособной Ласт только упрочилось. Злые языки поговаривали, что такую лояльность Менгеле обер-арцтин Кимблер получила от прямой неуставной связи с начальником, однако говорить об этом в присутствии Менгеле или четы Кимблеров не решался никто. И лишь Ирма Грезе всё с большей ненавистью смотрела на прекрасную Леонор, но дальше взглядов дело, разумеется, не шло.
Рихард Кунц мрачнел день ото дня, курил все больше и больше, пожелтевшие от табака пальцы его тряслись так, что Ласт поражалась, как ему удаётся безукоризненно совершать сложнейшие хирургические манипуляции. Порой Рихард бесцельно бродил по территории лагеря и что-то бормотал себе под нос – то ли молитвы, то ли проклятья.
Зольф тоже работал, загоняя своих подчинённых постоянно возрастающими требованиями. Ему ситуация откровенно не нравилась, но он находил привычный способ убежать от реальности – с головой нырнув в свои изыскания. Кимбли постоянно совершенствовал сыворотку, изуверски уничтожая всё больше и больше подопытных и поставляя всё больше и больше оружия на фронт.
Однако это не помогало. То тут, то там велись бои, которые завершались победой – только отнюдь не Тысячелетнего Рейха. По Европе победоносно шествовала Непобедимая Красная армия, освобождая одну оккупированную территорию за другой. Новостные сводки Германии пестрели агитками, но не фактами. Всё больше говорили о том, что война проиграна, и что будет дальше – лишь вопрос времени. Но, разумеется, говорили об этом шёпотом и в кулуарах – никому не хотелось быть показательно казнённым за упаднические настроения.
1) По историческим данным ликвидация цыганского лагеря произошла 2 августа 1944.
========== Глава 9: Vestigia semper adora/Всегда благоговей перед следами прошлого ==========
Ich öffne alte Türen, betrat Vergangenheit
Erinnerungen leben im Licht der Dunkelheit
Sekunden währen ewig, die Zeit steht still
Die Wahrheit bleibt verborgen im Spiegel unsrer Seel
Seelennacht «Die nacht der ewigkeit».
Рас, барабаня по столу пальцами правой руки, смотрел на бомбу. Судя по всему, перед ним лежала именно та злополучная взрывчатка, о которой когда-то достаточно подробно рассказывала Ласт. Если всё было именно так, то ему, по большому счёту было всё равно, передадут ему Элрики эту бомбу или нет, однако он нуждался в подтверждении некоторой доли лояльности с их стороны. Конечно, это подтверждение было, скорее, для проформы – слишком большое количество допущений. Гомункул был уверен, что, попади им в руки не суррогат, а их истинная цель, они бы легли костьми, но не передали столь ценный предмет в его руки. Но теоретизировать можно было бесконечно, а сейчас перед ним лежала пустышка. Свидетельство того, что Элрики, по его мнению, за эти двадцать лет обучились хотя бы одному – компромиссам даже с такими, как он.
В холодном январе одна тысяча девятьсот семнадцатого года, в неприветливом сибирском Ачинске, Иосиф Сталин проснулся от кошмара, в котором он погиб в тяжёлой схватке с человеком с красными глазами и страшным икс-образным шрамом на лице. Однако проснувшись, он с удивлением обнаружил, что это, судя по всему, был не просто сон: с этой минуты он словно бы обладал не только своей памятью, но и памятью кого-то совершенно иного. Что самое парадоксальное, этот кто-то, как казалось Иосифу Виссарионовичу, ничем не отличался от него, кроме разве что нечеловеческой природы и – как следствие – нечеловеческих же способностей.
Долгое время Рас вдыхал пьянящий воздух свободы, верша революцию и претворяя в жизнь столь близкие ему идеалы. На сей раз ему очень повезло как с союзниками и друзьями, так и с народом, среди которого он оказался. Однако через какое-то время, в так запомнившемся ему двадцать четвёртом, всколыхнулось мутное болото старых связей, подняли головы призраки прошлой жизни. Сначала – весной 1924 – появился Слосс, а, точнее, Фёдор Слосин, дюжий мужик, что должен был возглавить бригаду рабочих для осуществления проекта по строительству метро в Москве. Даже проект был уже готов – немцы из компании Siemens Bauunion GmbH расстарались на славу, однако строительство отложили из-за недостатка финансирования. Тогда-то Слосин заявился напрямую к Расу и, позёвывая, равнодушно поведал, что он может выкопать всё в одиночку, но ему слишком лень заниматься этим. Однако он уже вырыл кое-что ещё и продолжает этим заниматься. (1)
Метро в Москве открыли только к тридцать пятому году, тогда как легендарное «метро-2», соединявшее не только стратегические точки Советского Союза друг с другом, но и имевшее выход на множество европейских территорий – в особенности тех, где ощущалось присутствие какой-то странной силы, не характерной для этого мира, но такой родной для Аместриса, – к тому моменту функционировало уже более десяти лет.
Тогда, в 1924 году, добиться от Слосина вразумительного ответа, по чьему проекту он вырыл эти тоннели и продолжал их копать, Расу не удалось – здоровяк только дал ему посмотреть на причудливую схему и удалился. Всё указывало на то, что снова готовится нечто масштабное. Слосс уже появился, что с остальными, Рас не знал: этот мир был огромен. Однако вскоре в побеждённой в Первой мировой войне Германии нарисовался один давно знакомый Расу субъект. Субъекта завербовала одна из лучших советских разведчиц, и сам он был полон решительности служить такой прекрасной стране и её чрезвычайно справедливому режиму. Узнав, кто именно так рвётся на службу к нему, генсек долго беззвучно смеялся в пышные усы, пожёвывая мундштук трубки и утирая слёзы. Рас слишком хорошо помнил казнённого им Ледяного алхимика из Аместриса. Что ж… Не принять такой вызов старухи-судьбы он попросту не мог. Расу было слишком интересно, что испытает незадачливый Макдугал, узнав, кому служит вот уже вторую жизнь кряду.
Когда же Отец собрал их – всех, кроме того, кто был его сыном в Аместрисе, самого старшего из них, Гордыни, малыша Селима – всё стало ещё более понятным. Рас принял новый план охотно, без сомнений, громко выказанных Гридом или столь явно написанных на красивом лице Ласт. Он охотно пополнял запасы Великого эликсира и производил подготовку плана, вырезая кровавые печати, вступил во Вторую мировую – хотя изначально такого уговора и не было, однако Отец с прискорбием пояснил, что это, похоже, дело рук вероломного Грида. Сейчас же его не устраивали две вещи. Во-первых, он не любил неопределённости, а Отец до сих пор мало того, что не сказал дату, так ещё и с печатями что-то мудрил. Во-вторых, он испытывал весьма странную, но привязанность к своему народу, и его не устраивало то, какое количество именно его людей уходило в небытие, чтобы послужить фундаментом порядка нового мира, который столь тщательно выстраивал Отец. Рас был убеждён – можно было иначе. Мало ли жило в Европе немцев, австрийцев, да поляков тех же? А гордые горные народы, которые плохо перенимали дух тоталитаризма? Французы-либертариацы, итальянцы-фашисты, предатели-чехословаки – да мало ли материала? Вот их, по мнению гомункула, и надо было пускать в расход первыми. Да инакомыслящих, чтоб не мутили воду, не швыряли камни под ноги наступающему на мир – точнее, оба мира – коммунизму. Несмотря на все планы Отца по получению могущества, Рас свято верил в одно: светлое будущее просто обязано быть коммунистическим.
*
– Наши войска терпят поражение за поражением! – Энви вскочил с лавчонки мелкой церквушки. – Мы с Кимбли едва не погибли, а ведь он – ценная жертва!
Хотя с событий, о которых говорил Энви, прошло уже полгода, только сейчас гомункул обнаглел настолько, чтобы перечить Отцу настолько дерзко.
Рас, прищурившись, курил. По его мнению, всё было совершенно иначе: это СССР положил непомерное число жертв на реализацию плана, и обмен уже не казался ему таким уж равноценным.
– Успокойся, сын мой, – даже по тону голоса создавалось впечатление, что Отца нимало не интересовали претензии Энви.
– Соглашусь, – глубокий голос Ласт редко звучал на собраниях у Отца в этом мире. – Всё, что мы имеем, – только постоянно возрастающие риски и никаких гарантий. У нас нет даже даты.
Отец был готов выйти из себя. Этот мир был слишком сложен, и он хотел лишний раз убедиться в том, что ничего не упускает. А также ему не хотелось озвучивать дату ещё по одной причине – никто не был застрахован от предателей, а дети его в последнее время несколько настораживали. Конечно, их утомило пребывание в неопределённости, но входить в чужое положение Отец не умел и не слишком желал.
– Я паддэржу вазмущэние касатэлно даты, – пыхнул трубкой Сталин. – И катэгоричэски аткланяю предыдущую претензию. Саветские салдаты умирают сотнями тисяч!
– У вас и так есть эти мертвяки! – зло ощерился Энви.
– А у вас – взривчатка, – парировал Рас.
– Я требую, чтобы и нам выдали зомбячью сыворотку! – Энви поднял вверх кулак.
– Да! – неожиданно поддержал его Глаттони, облизнувшись. – И еды!
Христос висел недвижно. Воистину – как дети, в самых плохих их проявлениях!
– Тагда нам нужна взривчатка, – не растерялся Рас, уравнивая счёт.
– Хорошо, – неожиданно легко согласился Отец. В его голосе прорезались нотки, от которых всем, кроме Слосса – ему было всё равно, так как он громко храпел, – стало не по себе. – Ласт. Пусть твой верный пёс передаст им взрывную сыворотку.
Ласт сузила глаза и поджала накрашенные губы.
– И без глупостей. Он, конечно, жертва ценная, но не незаменимая, – усмехнулся Христос. – Рас! А ты передашь наработки по проекту «Бессмертная армия». Чтобы игра стала честной.
Рас сжал зубы на мундштуке трубки.
– А еда? – заныл Глаттони, махая короткими ножками в воздухе.
– И еда, – зло выплюнул Христос.
*
– Красиво…
Ал оглядывал непривычный пейзаж. Самим бы им вряд ли пришло в голову отправиться в Новороссийск, но Ноа, рассматривавшая фотоснимки с открыток, в один прекрасный момент заявила, что им обязательно нужно посетить это место. Эд и Ал, памятуя о том, как цыганка безошибочно определила их главный ориентир при поиске бомбы, даже не сопротивлялись. Теперь они рассматривали местные достопримечательности и непривычную природу, направляясь к легендарной Суджукской косе.
– Эд… – Альфонс ошарашенно огляделся.
Сердце защемило, глаза защипало, по телу прошла дрожь. Ал не знал, как сказать брату о том, что он чувствовал, как лёгким эхом, порой более напоминающим забытое воспоминание, по долине струились едва уловимые потоки силы, так похожей на позабытую, оставшуюся по ту сторону Врат. Он не знал, как сказать об этом Эду, для которого алхимия была всем, чтобы не бередить и без того не заживающую рану.
– Что?.. – старший брат поджал губы, подозрительно воззрившись на Ала. Уж очень ошарашенным он выглядел.
– Здесь… Земля… – голос Ноа дрожал от благоговения. – Поёт… Тихо, мелодично, словно перезвон колокольчиков слышится – как аккомпанемент чудному голосу…
Альфонс с нежностью посмотрел на цыганку – как поэтично она описала то, что чувствовал он! Как тонко воспринимала мир! Такая хрупкая, искренняя…
– Что ты имеешь в виду? – голос Эда звучал глухо, в горле пересохло.
Кажется, он понимал, что к чему. Реакция брата, слова Ноа – он был уверен, что они чувствуют то, что было больше недоступно ему. По его собственному почину.
– Брат… – Ал спрятал глаза. – Это очень похоже на алхимию. Только в разы слабее.
Несмотря на то, что Эду казалось, что он готов к этому ответу, горечь и досада переполнили его сердце и были готовы выплеснуться через край.
В горле встал противный ком, мешающий говорить, поэтому Эдвард махнул рукой и, опустив голову и разом став ниже, понуро поплёлся в сторону.
– Пусть он побудет один, – удержала Ноа дёрнувшегося Ала. – Всё равно пейзаж просматривается, далеко не уйдёт.
А Эдвард и не собирался уходить далеко. Отойдя на несколько десятков метров, он тяжело опустился на крупный валун и закрыл руками лицо. По щекам предательски текли слёзы. Совершенно некстати вспомнилась Уинри, пообещавшая больше не плакать, если только не от счастья. Будто бы тяжесть всего мира резко свалилась на плечи Эда, воспоминания захлестнули его с головой, провоцируя новые и новые потоки никак не унимавшихся слёз. Родной мир, по которому он так скучал: улыбка Уинри и её голос, когда она так смешно ругалась по поводу очередной сломанной детали от автоброни, бабуля Пинако, несносный полковник, без конца цеплявшийся к нему по поводу и без, лейтенант Хоукай, майор Армстронг… Что с ними стало за это время? Кто ещё жив, а кто уже ушёл? Кто бы обрадовался его возвращению? Наверняка, Уинри уже похоронила его, нашла свою судьбу и обзавелась полным домом ребятишек… При мысли о том, что у неё за его отсутствие наверняка наладилась семейная жизнь, слёзы, было оскудевшие, вернулись и полились с удвоенной силой. «Мальчишки не плачут!» – гордо говорил себе Эдвард всегда, но сейчас было всё равно. Боль отчаянно требовала выхода.
– Чёртов дождь, – оправдывался перед собой Элрик, не поднимая глаз на небо. Он и так знал, что в нём – ни облачка.
*
Альфонс и Ноа стояли и молчали, глядя в чистейшее ледяное небо. Цыганка, которой передалось настроение Эда, едва сдерживала дрожь в тонких пальцах. Воздух был словно наэлектризован, будто сама природа этого странного места вступала в резонанс с движениями души бывшего алхимика. И мелодия, которую слышала Ноа, из жизнеутверждающего зелёного ля мажора переместилась в серо-чёрный с серебряно-стальными всполохами си-бемоль минор, передавая боль существа, некогда имевшего сродство к той силе, что порождала эту музыку.
Сердце Ала наполняло сострадание. К брату, перед которым он нет-нет, да чувствовал себя виноватым: ведь именно ради него Эд пожертвовал
тем самым, что составляло настолько значимую часть его сути. И если в этом мире, пока ничто не шевелилось в земной коре, это и было практически незаметно, то что же будет, если – когда! – они вернутся? Уже сейчас Альфонс испытывал, с одной стороны, невероятную вину за то, что из-за него Эдвард стал таким, а с другой – жгучий стыд, что он вообще допускает все эти мысли в отношении брата.
Но также Ал сочувствовал Ноа. Женщине, которая никогда не будет его; той, что отдала сердце его брату, несмотря на то, что ему это было совершенно не нужно. Он видел, как чутко она реагирует на все изменения, и испытывал вину ещё и перед ней – втянули же они её в переплёт! Долгие годы она моталась с ними по свету, не создав семьи, не приведя в мир новых людей, хотя, с другой стороны, как там говорили о цыганах? Что дорога им всего родней? Конечно, можно было вечно утешать себя тем, что никто не тащил её за собой на привязи, но Альфонс всё равно чувствовал свою ответственность перед Ноа.
Из раздумий его выдернула цыганка – она потянула его за рукав и приложила палец к губам. Тонкое лицо было сосредоточенно, в бездонных глазах промелькнула тревога.
– Смотри! – одними губами проговорила Ноа, указывая взглядом в сторону.
Сквозь розоватую дымку влажного воздуха вдали виднелась одинокая фигура седого высокого мужчины. Он присел на корточки, задумчиво провёл рукой под землей и принялся что-то аккуратно выкапывать из земли.
– Надо сказать Эду, – мотнул головой Ал. – Я сейчас.
Альфонс направился к брату. Он представлял себе, в каком состоянии Эдвард, и не хотел, чтобы его таким увидела Ноа. В первую очередь, ради самого Эда: уязвить брата тем, что кто-то кроме него станет свидетелем его слабости Альфонс не мог. Хотя какая-то частичка в нём очень хотела,
чтобы это видела Ноа – быть может, тогда она разочаруется в объекте своей уже даже не любви, а навязчивой идеи? Ал на секунду затормозил и потряс головой, прогоняя с края сознания недостойные мысли. Он ни за что не предаст брата.
– Эд… – холодная рука Альфонса легла на подрагивающее плечо Элрика-старшего.
– А? – отрывисто спросил он: ни на что более длинное и связное прерывающегося дыхания бы попросту не хватило.
– Эд, пойдём. Тут кто-то есть, мало ли…
– Угу, – кивнул Эдвард. – Я… Я сейчас.
Альфонс вздохнул и направился к Ноа – Эду нужно было немного времени, чтобы показаться им на глаза.
Когда же они втроём, наконец, оказались рядом, Эд нарочито резко повернул голову в сторону источника беспокойства, пряча покрасневшие и опухшие глаза.
– Брат… – глухо спросил бывший Стальной алхимик. – Он тебе никого не напоминает?
– Расстояние большое, – неохотно ответил Альфонс.
Признаваться в том, кого напомнил ему мужчина, Алу не хотелось даже себе.
– Вы опять что-то скрываете? – прищурилась Ноа. – Кого он должен напоминать?
– Давай подойдем и посмотрим, – пожал плечами Эдвард.
Алу не нравилась эта идея. В том месте, где слышались чёткие отзвуки алхимии, было слишком рискованно тревожить призраков прошлого,
особенно тех, что там представляли нешуточную опасность. Как знать, чем обернётся для них эта встреча? Но иного способа выяснить это не было.
– Давай, – согласился младший, – Ноа, мы тебе всё расскажем, обязательно, – заверил он цыганку. – Но сначала мы должны убедиться, правильна ли наша догадка.
Ноа, казалось, удовлетворилась ответом.
Чем ближе они подходили, тем точнее убеждались в догадке. Золотистые лучи скупого северного солнца играли бликами на абсолютно белых волосах, оттеняли смуглую кожу на лице, обезображенном шрамом в виде буквы «икс». Они были совсем рядом, когда тот, кого они беззастенчиво рассматривали, отвлёкся от кореньев и посмотрел на троицу серьёзными тёмно-карими глазами, казавшимися красноватыми под солнечными лучами. В его взгляде промелькнуло узнавание, не утаившееся от обоих братьев.
– Шрам?.. – выдохнул Эдвард, широко раскрыв красные от слёз глаза.
1) По историческим данным проект заказали в 1923 году, представлен он был в 1925. Однако здесь проект был представлен в 1924, накануне того момента, когда Отец собрал гомункулов в Мюнхене, в соборе Святого Петра.
========== Глава 10: Aliud stans, aliud sedens/Одно говорит стоя, другое сидя ==========
And it really doesn’t matter if I’m wrong
I’m right where I belong
I’m right where I belong
See the people standing there
who disagree and never win
and wonder why they don’t get in my door.
The Beatles “Fixing a Hole”.
– Что-то рано в этом году у вас задождило, – дребезжащим голосом отметила безупречно одетая старушка в элегантной шляпе, одной рукой опиравшаяся на трость, другой – на заботливо подставленную руку седого благообразного мужчины. Она нарочито чётко выговаривала английские слова, однако немецкий акцент всё же был очевиден. – Всего-то октябрь, а погода – полное die Scheiße.(1)
– Тётушка, – скривился изрядно постаревший Веллер, – здесь прекрасный климат, рядом океан. Полно вам. Сейчас возьмём такси, и я покажу вам дом.
Огромный дом на двоих хозяев, построенный по личному проекту Веллера, располагался в стороне от городской суеты и тем паче в стороне от трассы на Лос-Анжелес. Неподалёку от океана, около кампуса Калифорнийского университета жили он, Готтфрид Веллер, профессор медицины, и Эрнст Шаттерхэнд, учёный-естествоиспытатель и тоже профессор. Разумеется, так как Шаттерхэнд был инвалидом и нуждался в посторонней помощи, социальная система Соединённых Штатов только с облегчением выдохнула, что можно не отягощаться этим делом: весь уход за гениальным физиком взял на себя бывший немецкий военный врач. Точнее, всю оплату ухода, осуществлявшегося молодыми сиделками, исключительно чёрными.
Трудолюбивых и талантливых мужчин в Санта-Барбаре приняли приветливо. А когда речь пошла о создании ядерного оружия ни для кого иного, как для США, им предоставили всё.
– Ну, посмотрим, – с сомнением проронила старуха. – В тебе-то я не сомневаюсь, а вот твой приятель из другого мира кажется мне человеком, начисто лишённым художественного вкуса.
Однако, вопреки ожиданиям, дом Магду Веллер не разочаровал. Особенно её привел в восторг тайный ход в библиотеке, соединяющий обе части особняка, и плавно едущий лифт бронированного стекла, благодаря которому без малого столетняя фрау могла не утруждать себя подъёмом по роскошной лестнице.
Также благоприятнейшее впечатление на Магду произвела оранжерея, занимавшая изрядную часть площади половины Эрнста. В ней росли, цвели и благоухали редчайшие растения: по большей части, разумеется, столь любимые физиком кактусы.
Но более всего её удивил сам Шаттерхэнд, безукоризненно одетый; на лице его сияла совершенно неискренняя голливудская улыбка. И это самое лицо его, казалось, ни капли не изменилось с того момента, когда Магда видела Шаттерхэнда – тогда еще на немецкий манер Шаттерханда – в последний раз. Ни новых морщин, ни седых волос, но всё те же шрамы.
– Доброго дня, херр Шаттерханд, – очаровательно, словно флиртуя, улыбнулась фрау Веллер. – Вы, как я посмотрю, ни капли не изменились. Говорят, вы разрабатываете оружие, но, судя по вашему внешнему виду, это больше похоже на эликсир вечной молодости. Не поделитесь? – её глаза лукаво засверкали.
– О, мисс Веллер, – Шаттерхэнд поднялся из-за стола, чтобы подвинуть женщине стул.
Старуха ничем не выдала удивления. Он отлично помнила, что у полусумасшеднего учёного не было обеих ног чуть выше колена и что передвигался он всегда в инвалидном кресле. Выходит, этот гений инженерной мысли придумал рабочие протезы? Шёл он медленно, но уверенно. Или же её племянничек выдумал новый способ пересадки конечностей? Как бы там ни было, она вежливо наклонила голову и села на заботливо придвинутый стул, решив, что всенепременно ещё получит ответы на свои вопросы, коих скопилось немало.
Ещё до начала Второй мировой фрау Веллер, прислушавшись к свистящему в водосточных трубах ветру перемен, монетизировала большую часть имущества семьи, позже перевела эти накопления во всегда ценное золото и, собрав оставшийся скарб, спешно уехала в Швейцарию. Ставка оправдала себя на все сто: Швейцария придерживалась позиции нейтралитета и стояла на ней непоколебимо.
– Боюсь, это не мне необходимо раскрывать вам свои секреты, – Эрнст вежливо улыбнулся, – коих у меня, впрочем, и нет, а вам – вашего потрясающего долголетия и, как я надеюсь, крепкого здоровья.
Он дал знак стоявшей у входа горничной, чтобы та несла обед.
– О, проще простого, – старуха сверкнула рядом ровных жемчужных зубов. – Я каждый вечер пью рюмку превосходного коньяку, заедая её долькой горького шоколада. А ещё я никогда не имела детей и ни дня не была замужем.
Готтфрид Веллер усмехнулся – его тётка, как и он на протяжении долгого времени, была изгоем и позором семьи. Он же был счастлив, что этой женщине хватило прозорливости и сил отстоять своё мнение. Магде Веллер он был не только как сын, но и как союзник и друг. Впрочем, коварство тётки он тоже никогда не сбрасывал со счетов. Она всегда ухитрялась извлекать выгоду из самых патовых ситуаций, и редко когда делилась этой самой выгодой с кем-либо.
– Итак, – она неприязненно зыркнула на прислугу-негритянку и придирчиво поковыряла вилкой еду, – у меня будут к вам новости, господа. Но поделюсь я всем этим позже. Я женщина старая, мне необходим отдых после долгой дороги, да и у вас тут день с ночью местами поменялись.
– Разумеется, тётушка, – кивнул Готтфрид, кидая упреждающий взгляд на нетерпеливого аместрийца.
Эрнст едва заметно вздохнул – он не хотел выдавать ажиотажа этой старой карге.
– Вот ответь мне, Готтфрид, – она ещё раз поковыряла вилкой в тарелке, – неужели нельзя взять в прислугу нормальных людей?
– О чём вы? – Готтфрид удивлённо приподнял бровь.
– Об этих грязных обезьянах, – скривилась старуха. – Особенно на кухне. Вдруг они разносят заразу?
Эрнст недобро прищурился, но промолчал.
– Тётушка, право слово, – примирительно покачал головой Веллер, – в стольких семьях они готовили и продолжают готовить еду, и всё в порядке.
– А скольких рабы отравили? – стояла на своём Магда.
– Они не рабы, – усмехнулся Готтфрид. – Просто им можно платить вдвое, а то и втрое меньше, чем белым. А вы же понимаете, деньги никогда не бывают лишними.
Веллер выразительно посмотрел на Шаттерхэнда и, к своему спокойствию, понял, что тот не собирается встревать в разговор.
– И всё же, – старуха капризно изогнула губы, – до тех пор, пока у меня есть моё состояние, я прошу… Нет, настоятельно требую! Слышите, я требую нанять мне белую горничную.
*
– Оставьте, – почти весело махнул рукой Готтфрид, раскуривая трубку, после того, как почтенная Магда Веллер отправилась почивать с дороги. – Она всегда была со странностями.
– А вдруг она окочурится до завтра? – недоверчиво покачал головой Безногий, гладя белого ангорского кота, лежащего у него на коленях. – И как мы тогда получим новости?
Веллер выпустил облако дыма и усмехнулся:
– Поверьте, дружище, она ещё нас с вами переживёт. Если вы не бессмертны, конечно, – он развёл руками. – А то судя по тому, как вы всё ещё выглядите…
Эрнст помрачнел, задумчиво перебирая пушистую шерсть. Он не знал, отчего его организм словно находился в безвременье. Веллер неоднократно предлагал провести – разумеется, тайно – ряд исследований его тканей, но Шаттерхэнд наотрез отказывался. Отчего – он сам не знал. Отчасти ему было страшно. Отчасти – он не хотел, чтобы Веллер использовал эти его свойства в своих целях. Ему льстило отношение к его персоне здесь, он был в шаге от того, чтобы лучи славы озарили его с ног до головы. И он очень не хотел утратить некоторую “эксклюзивность”.
– И я настаиваю на том, чтобы не менять прислугу, – жёстко сказал Шаттерхэнд. – Ей персональную горничную можете нанять хоть зелёную, хоть синюю!
– Успокойтесь, – остудил пыл коллеги Веллер. – Никто не собирается ограничивать вас в ваших слабостях. Лучше расскажите, как там ваш “Малыш”. А то за всей этой суматохой…
“Малыш” был отдельной гордостью Безногого. Бомба, ещё более совершенная по сравнению с той, что он создал в Аместрисе. Конечно, были ещё “Штучка” и “Толстяк”, но Шаттерхэнд упорно отдавал преимущество урану, а не плутонию, и пушечной схеме. Вероятность самоподрыва, по мнению учёного, компенсировалась ничтожным процентом отказов, а стабильность урана была выше.
