Текст книги "Ибо прежнее прошло (СИ)"
Автор книги: add violence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
========== Пролог: Nil sancti/Ничего святого ==========
We create now our future past
When we look back, black history
It started slow, its coming fast
Black supremacy.
Samael «Black Supremacy».
1944, май.
Этой ночью в стенах заштатной польской церквушки собралась чрезвычайно странная компания. На лавочке в середине зала сидели трое: женщина необыкновенной красоты в форме военного медика, с собранными длинными волосами; юнец, по внешнему виду кажущийся неоперившимся птенцом, но уже отрастившим клюв и когти – фуражку венчала кокарда с мёртвой головой, а на погонах гордо красовались две небольшие звёздочки, вкупе с петлицами выдававшие хауптштурмфюрера; и явно умственно отсталый толстяк соответствующего вида. Но не они были самыми необычными посетителями позабытого богом и людьми храма. Впереди, попыхивая трубкой, сидел тот, кого чаще можно было увидеть в военной хронике, а никак не в такой странной локации, – Верховный главнокомандующий Советской Красной Армии, Иосиф Виссарионович Сталин. По его правую руку, в рабочей робе и с явно скучающим лицом, восседал огромный мужчина, судя по внешности, необычайной физической силы.
Однако, забреди сюда обыкновенный обыватель или потерявшийся ополченец, он бы подумал, что увиденное им есть прямое последствие ранений, лишений и прочих ужасов войны, а кто посуеверней, и вовсе списал бы всё на откровенную бесовщину. Ведь на странной компании чудеса заканчиваться и не думали: распятый Иисус заговорил. Заговорил голосом, внушающим страх и трепет даже тем, кто расположился на утлых источенных древоточцами лавчонках; словно и правда могущественная сила, описанная в пророчествах, прорывалась сквозь символичную оболочку и оттого казалась ещё более страшной и неумолимой.
– Назначен час, – проговорил голос, – тот славный час, когда моя власть станет суверенной. Когда все миры сойдутся в одной точке лишь с одной целью – поклониться мне.
Ласт и Энви переглянулись – они слышали это уже не в первый раз, и если поначалу встречали эти речи с энтузиазмом, то сейчас его у них явно поубавилось.
– Кагда? – жёстко вопросил дымящий трубкой Рас. – Ви гаварите аб этом нэ первий год, но нэ називаэте ни дат, ни конкрэтного плана. Это заставляэт нас усомниться в вас.
Казалось, глаза Христа на мгновение гневно вспыхнули, но этого быть не могло – каменные зерцала статуи были пусты и безжизненны, а гнев был более незнаком душе Отца, ведь его средоточие теперь сидело напротив. И смело возражало создателю.
– Вы можете последовать за Гридом, – если бы статуя могла скривиться, она бы это сделала. – Однако напоминаю вам, что это решение ошибочно. План всё равно будет приведён в исполнение, но лично вы и ваши люди в этом случае получите лишь забвение и то, что стократ хуже смерти.
Рас прищурился, пожёвывая мундштук трубки. Одержанные Красной Армией победы он не считал заслугой Отца – доставшийся Гневу народ был достаточно отчаян, свободолюбив и обладал поразительной волей. Однако не признать того, что без помощи этого кукловода им пришлось бы куда как хуже, он не мог. Впрочем, часто вечерами он думал о том, что и в Рейхе велись отнюдь не только диверсии, как утверждал Отец. Сражения становились всё кровопролитнее и кровопролитнее, число жертв множилось – казалось, вся планета до самого ядра пропиталась кровью и вопиет тысячами тысяч голосов неприкаянных и неупокоенных душ, но Ему было мало. Больше, быстрее, выше, сильнее – и всякий раз он повышал ещё и планку жестокости, словно бы смотря, до какой степени способен оскотиниться человек. Рас считал цену, уже уплаченную, слишком большой, чтобы сейчас, на финишной прямой, сойти с дистанции.
Убедившись, что все остаются в деле, Христос продолжил:
– Почти всё готово. Теперь нам снова нужны ценные жертвы. Мой человек сделает так, чтобы братья Элрики к назначенному времени прибыли в указанное место. Он же привезёт с собой ещё одного неудачника, ухитрившегося нарушить Табу и оказаться здесь. Что же до остальных… Рас!
Усатый вытащил из рта трубку.
– Ты знаешь, что делать. Ласт!
Женщина вздрогнула. Она давно ждала этого момента, где-то в глубине души надеясь, что он не наступит никогда. Теперь же холод пополз по изящной спине, принимая в леденящие колкие объятия и нашёптывая на ухо нечто неразборчивое так, что волосы на затылке встали дыбом.
– У тебя есть цепной пёс. Прикормленный цепной пёс, – последнее прозвучало до тошноты медоточиво. – Заставь его нарушить табу. Когда придёт время, он должен сделать это, дочь моя.
========== Глава 1: Omnia orta cadunt/Всё рождённое обречено гибели ==========
Dem Feldherrn die Treue – der Fahne die Pflicht.
Folgen sie stumm dem Befehl
Und ziehen nun los mit Angst in den Augen
Millionen verblendeter Seelen.
Sie wissen nur das, was sie wissen sollen
Da vorne lauert der Feind.
Statt weißer Tauben fliegen Geier herbei.
Die Schlacht beginnt – der Himmel weint.
Hämatom «Todesmarsch».
1944, август.
Клонящееся к закату солнце окрасило повисшую над рекой дымку багрянцем.
– Хорошо, что здесь мы можем говорить начистоту, – Ласт медленно втянула тяжёлый влажный воздух.
Диктофоны были повсюду, кроме, пожалуй, некоторых коридоров и двора между десятым и одиннадцатым бараками – происходящее там, как правило, не вызывало желания слушать записи даже у самых оголтелых садистов. Также этих адских машин обычно не устанавливали в спальнях. Зольф временами думал, что причиной тому было вовсе не желание оставить людям хоть что-то личное – в подобном строе личному места быть не могло, тем паче в военное время – а банальная зависть. Хотя в последнее время у большей части эсэсовцев времени не хватало даже на сон, не говоря уж о чём-то ещё.
За двадцать лет их пребывания в этом мире переменилось многое, и их непростые жизни с множеством тайн вплелись в причудливый узор истории, оставив кровавые росчерки устремлений и преступлений.
– Можем, – Зольф зябко повёл плечами: тонкая нижняя рубашка не спасала от окутывающей прохлады августовского вечера, обманчиво ласковой, но постепенно пробирающейся в самое нутро. А этот вечер был неожиданно холодным, так непривычным для данных мест.
Китель он набросил на плечи Ласт – она любила вне служебного времени перебираться из порядком опостылевшей формы в платья, а в последнее время личного времени становилось всё меньше, хотя, как ни парадоксально, и работы тоже. Тихо, полужестами-полувзглядами они выражали всё большую тоску, которую, разумеется, никак нельзя было выказать хоть сколько-нибудь явно.
Сентябрь 1939 года ознаменовался тяжёлой поступью войны, неумолимо шедшей по миру под бравурные марши, несшей за собой шлейф разрушений, смерти и людской восторженности. Громыхали взрывы, не умолкала канонада, кровь питала землю столь драгоценной жизненной силой; в воздухе, кроме бомбардировщиков, поселился густой как смоль запах разложения – как плоти, так и души. Наука, в особенности направленная на благо военного дела, шла вперёд семимильными шагами по головам подопытных, а иной раз и самих учёных, и хищный блеск фиалковых глаз Ласт, вокруг которых так и не залегла полагающаяся сеть морщин, на какой-то момент стал сравним с яркостью сигнальной ракеты в ночном небе. Не зря гомункул отправилась изучать антропологию в столь далёком двадцать четвёртом – с того самого момента, когда Освенцим переименовали в Аушвиц и устроили там прекрасную базу для исследований, столь интересных продвинутым умам Третьего Рейха в целом, и Ласт в частности, они скрупулёзно и тщательно испытывали на прочность человеческие организмы. Точнее, конечно, нечеловеческие – с точки зрения идеологов НСДАП.
Фрау Кимблер скрестила на груди изящные руки, глядя на заползающий за горизонт кровавый диск. Зольф устало обнимал её за плечи, отмечая, как расползаются по воде багровые блики, как поднятая слабым едва заметным ветерком рябь кажется вязкой, тяжёлой, словно широкие мазки масла на грубом холсте.
– Это снова более всего похоже на то, что всех нас используют, – он хмуро смотрел на кровавую воду. – В прошлый раз была назначена дата. А сейчас я и вовсе не уверен, что он собирается открывать Врата.
Ласт поджала губы. Это было то, о чём ей с Зольфом разговаривать хотелось менее всего.
– Он говорил, что собирается, – Ласт безучастно пожала плечами. – Как-то же он должен править всеми мирами.
Кимбли поджал губы. Чем дальше, тем сильнее ему казалось, что сообщница что-то недоговаривает, но давить на неё и выспрашивать он не собирался.
Поначалу война стала для него глотком свежего воздуха. Несмотря на то, что он был по-прежнему приписан к IG Farben и занимался научными разработками, ему удалось правдами и неправдами несколько раз поучаствовать в боевых действиях. Свист пуль в воздухе, дрожь земли и идущая с ним рука об руку смерть словно вернули его к жизни, в привычное русло, где Зольф ходил по грани, будто приоткрывая завесу, но всякий раз ему удавалось выйти живым и, как правило, почти невредимым. Солдаты, с которыми ему доводилось сражаться, недолюбливали сумасшедшего учёного и ненавидели дни, когда ему приходилось принимать командование: он был равнодушен к потерям, его стратегии были чудовищно рискованны и подчас самоубийственны, а на «дружественный огонь» он смотрел сквозь пальцы. Если ему поручали зачистку региона, он не успокаивался, пока с упорством маньяка не оставлял никого и ничего живого на всей подведомственной территории. Впрочем, мародёрствовать и развлекаться в своё удовольствие тоже никому не давал, за что снискал ещё большую, ничем не замутнённую неприязнь.
– Пойдём обратно? – Зольф вдохнул запах её волос – они по-прежнему пахли ванилью. – Там уже, наверное, представление в разгаре. Опять Энви будет местной звездой. Жаль, если пропустим.
Ласт недовольно повела плечами – на периодических представлениях эсэсовцев, более напоминающих шоу извращенцев, обыкновенно собирались одни мужчины. Часть женского персонала находила эти водевили оскорбительными, ещё часть – непристойными. Шутка ли – почтенные офицеры переодевались в женскую одежду, более всего напоминающую костюмы танцовщиц кабаре, и устраивали танцы и представления под музыку. Особенно на этом специфическом поприще отличался её братец – тощий голенастый почти подросток с андрогинной внешностью очень многим напоминал привлекательную фройляйн, стоило ему подвести необычные выразительные глаза и принарядиться. В такие моменты Ласт особенно чётко ощущала в воздухе напряжение, исходившее от таких правильных и благообразных эсэсовцев – уж ей-то как Похоти было очевидно: почти все они вожделели юного и идейного неофита и много бы отдали за проведённое с ним в приватной обстановке время.
– Тебе жаль это пропустить? – Кимбли знал, что Ласт приподняла бровь.
– Жаль, – честно признался Зольф. – В нём артистизма на целую театральную труппу хватит.
– Хорошо, – она усмехнулась. – Мустанг! Ко мне!
На зов прибежал молодой поджарый доберман: Кимбли пару лет назад подарил Ласт щенка. Зная, какие собаки в этом мире пришлись жене по душе, он выбрал того представителя породы, что не интересовал более никого: всем были нужны злобные псы, которые быстро учились нападать на людей. Ласт же, вопреки ожиданиям, предпочитала больших и добрых животных, вроде дога Вильгельма, жившего у семьи Шварц. Узнав, как она собирается назвать щенка, Зольф испытал смешанные чувства: с одной стороны, ему было очень смешно, с другой же он ощутил едва заметный укол ревности.
*
Когда они вошли, Эрих Зайдлиц, облачённый в пышное платье и блондинистый парик, вдохновенно отплясывал под играющую на слегка ползущем патефоне «Лунную серенаду» Глена Миллера. Сидевшие стройными рядами офицеры пили виски и коньяк и курили сигары. Из женщин на празднестве присутствовала только Ирма Грезе, и, что удивительно, без любимых доберманов. Эрих-Энви, кокетливо стрельнув искусно подведёнными глазами в сторону вошедшей четы Кимблер, продолжил чувственный танец, окидывая томным взором всех собравшихся.
Невзрослеющему и нестареющему юнцу, пусть и со способностью сливаться с толпой, всё же было опасно жить под одной и той же личиной долгие двадцать лет. Поэтому талантливый актёр Эрвин Циммерман при невыясненных обстоятельствах сгинул в пучине Атлантического океана при переправе в Соединённые Штаты, к вящему сожалению Фрица Ланга и преданных поклонников своего творчества. Позже было ещё двое благонадёжных сынов Рейха, но оба безвременно отошли в лучший из миров – официально, разумеется, и на смену им явился истинный ариец, верный и перспективный член гитлерюгенда Эрих Зайдлиц, хауптштурмфюрер СС, член «Мёртвой головы», обладатель нордического характера, большого будущего, а также красивых глаз и стройных ножек.
Отошедший к столу с едой и выпивкой Зольф спиной ощущал взгляды товарищей по партии. Он прекрасно знал, что многие относились к нему, мягко говоря, не слишком тепло, но его это не заботило – боятся, значит уважают, а этого довольно для «ненормального, повёрнутого на своей работе», как описывали его многие. Впрочем, во время войны подобная странность внушала, скорее, почтение, нежели неприязнь – всё, что шло на благо Рейха, не могло быть злом.
Он передал Ласт бокал вина, багрянец которого так сочетался с её неизменными серьгами. Из-за массивных украшений на неё смотрели косо: негоже патриотке Фатерлянда в тяжёлые времена щеголять подобной роскошью. Но фрау Кимблер не собиралась расставаться со столь дорогим ей подарком Зольфа, чем снискала в свой адрес глухое непонимание.
Ещё до войны за их спинами шептались и пытались выказывать неловкое сочувствие их бездетности. Кимбли притворно вздыхал и, разумеется, в частном порядке просил не беспокоить подобными словами его жену. Та занималась тем же, от чего вскоре люди вокруг прекратили их донимать и лишь промеж собой то ли сочувственно, то ли злорадно обсуждали и осуждали. Одни не понимали, отчего Зольф не нашёл себе кого-то, кто продолжит его род, вторые завидовали столь ярой взаимоподдержке, но никому не приходило в голову истинное положение вещей – что бесплодность их союза была не бременем, но счастьем для обоих. Иегуд Шварц, разумеется, в своё время расстроился, что у его единственной дочери не будет детей, однако счёл, что в такие времена их лучше и не иметь. Сам он, заботясь о собственном выживании и благополучии дочери, продолжил врачебную практику, спасая верных граждан Рейха, за что снискал если не признание и уважение, то хотя бы неприкосновенность. Мария, отошедшая в мир иной ещё до начала войны ввиду преклонного возраста и слабого сердца, сокрушалась о злой судьбе воспитанницы, после забеспокоилась, как бы муж не оставил её Норхен из-за такого «недостатка», но в конечном итоге смирилась.
В стакане с толстым дном, зажатом в татуированной руке Зольфа, плескалась янтарная жидкость. Этой ночью он хотел спать без сновидений, без глухой снедающей его тоски, которую с трудом заглушала работа. В последнее время бессонница стала верной его спутницей, времени на сон катастрофически не хватало, а виски в небольших количествах способствовал возможности отключиться.
– Свеж, как девица накануне свадьбы, – завистливо присвистнул Клаус Дильс, один из надзирателей, глядя на Кимблера и закуривая, когда представление окончилось и все принялись расходиться ко сну. – А я ведь младше тебя на десять лет…
Кимбли усмехнулся – до гомункулов с их вечной молодостью ему было далеко, но время отчего-то словно забыло об аместрийце. Разве что в длинных тёмных волосах проблёскивало несколько серебряных нитей, да лоб расчертили едва заметные горизонтальные полосы.
– Не имею вредных привычек, стараюсь правильно питаться и не нервничать, – поёрничал Кимбли.
Дильс неопределённо хмыкнул – похоже, у этого психа вместо нервов стальные канаты.
– Ты же на передовой был, – он тряхнул головой, – оттуда и шестнадцатилетние стариками приходят. Эх, на кой-хрен нам эта напасть выпала… Вот бы родиться тогда, когда…
Он осёкся. В последнее время Дильса одолевали упаднические настроения, ему хотелось жить нормальной мирной жизнью, но высказывать такие идеи в присутствии Кимблера было всё равно что наступить на мину – разорвёт в клочья. И пусть в этом коридоре не было диктофонов – а в этом Дильс был уверен, так как сам монтировал эти адские машины, штурмбаннфюрер, которого многие небезосновательно считали редкостным психопатом, и сам был почище звукозаписывающей техники – о его памяти ходили легенды. Впрочем, Клаус отчего-то быстро нашёл с ним общий язык и временами даже забывал о субординации, что подозрительно легко сходило надзирателю с рук. Вместо ответа Зольф как-то горько рассмеялся – он-то хотел совсем иного, но в последнее время происходящее перестало отвечать даже его запросам.
– Ладно вам, – его взгляд похолодел. – Сделаем вид, что этого разговора не было. Хайль Гитлер!
Он щёлкнул каблуками и, подхватив под руку Ласт, пошёл прочь. Он не испытывал к Клаусу Дильсу ни неприязни, ни симпатии – обычный военный, службу несёт исправно, вносит свой вклад в – позвольте заметить! – процветание Рейха, и пусть его. Пару раз документировал его, Зольфа, опыты – ошибок не делал, под ногами не путался, ни к чему доносить из-за пустяков. Вспоминая Ишвар, Кимбли мог сказать, что здешние вояки были куда как меньшими нытиками и философами: был приказ – было исполнение. А что до тонких материй и рассуждениях о душе – кому они нужны?
– Штурмбаннфюрер Кимблер!
Его окликнул Энви, так до конца и не отмывший краску с лица.
– Как вам сегодняшний танец? – его глаза кокетливо сверкнули из-под длинных чёрных ресниц.
Ласт скривилась – иногда ей казалось, что братец издевается над ней просто по природе собственного гадского характера.
– Великолепно, как и всегда, фройляйн Зайдлиц, – растянул губы в неприятной усмешке Зольф. – Однако не могу не отметить, что вы изрядно похудели – неужто вам урезали паёк?
Энви поджал губы, Ласт рассмеялась. Как показалось Зольфу, слишком скованно и вымученно. Было похоже, что эти двое что-то знают, но упорно молчат. Тем более что сейчас Эрих Зайдлиц уставился слишком долгим нечитаемым взглядом прямо в глаза сестрице.
– Ну?.. – нетерпеливо бросил Кимбли. – Вы что-то хотели, Зайдлиц?
Ласт покачала головой. Слишком явно.
– Н-нет… – Энви опустил глаза и как-то ссутулился.
Зольф не помнил его таким. Гомункул всегда был нагл, весел, бравировал всем, чем ни попадя, и никогда не лез за словом в карман.
– Свободны, – скривился Кимбли.
– Так точно… – выдохнул Энви, словно с нотками облегчения. – Хайль…
Он осмотрелся, махнул рукой и, опустив растрёпанную голову, понуро побрёл прочь.
========== Глава 2: Faecem bibat, qui vinum bibit/Кто пьёт вино, пусть пьёт и осадок ==========
Die Hüllen menschenleer
Scheinbar tot, mehr tot als wahr.
Die Augen stumpf und kalt,
Infiltriertes Menschenheer
Die Zukunft aberkannt.
Willkommen im Zombieland
Vom Paradies verbannt,
Mehr tot als wahr
Dem Tod so nah.
Megaherz «Zombieland».
– Чёрт тебя раздери, Зайдлиц, какого хера ты творишь?
Кимбли вышел из себя до такой степени, что, схватив гомункула за костлявое плечо, прижал того к стене и, нависая над ним, зло шипел:
– Ты вообще не понимаешь, какой опасности подвергаешь нас и наш план?
Энви не предпринимал ни единой попытки вырваться, казалось, вся ситуация доставляет ему извращённое удовольствие. Даже когда Зольф встряхнул его так, что он больно приложился затылком о кирпичную стену, гомункул только ухмыльнулся:
– Когда это ты стал таким трусом, Багровый лотос? Не узнаю я Зольфа Джея Кимбли! Куда ты, удаль прежняя, девалась, куда умчались дни лихих забав?* – дурашливо пропел на ломаном русском Зайдлиц. – Или как там у этого Бородина было?
– Римского-Корсакова, – машинально поправил Кимбли.
Он бы и не обратил на русскую музыку внимания, если бы не отчаянная меломанка Мария Мандель, управляющая женской частью лагерей, с которой они вечерами слушали грампластинки, а то и ходили по баракам, прося заключённых музыкантов поиграть им.
– Да один хрен, – огрызнулся гомункул, продолжая наблюдать за реакциями Кимбли.
– Ничего не один, – между бровей Зольфа пролегла вертикальная борозда. – Одно дело рисковать жизнью под артобстрелом, а другое – прослыть…
Он замялся и скривился от отвращения. Люди не могли жить без слухов, а новая порция таковых о Кимблере и Зайдлице переходила все возможные и невозможные границы. А гомункул только посмеивался и создавал всё новые поводы для пересудов.
– Ладно тебе, – ухмыльнулся Энви, – я, между прочим, тебя раненого на руках из-под пуль выносил. Ты имеешь право на эту, как она там у вас называется… – он закатил глаза, – точно, вспомнил – благодарность! И потом, ты так печёшься об этом плане и об этих Вратах… Неужели Ласт тебе ничего не рассказала?
Рука Зольфа, больно стиснувшая плечо Зайдлица, сжалась ещё сильнее.
– Воркуте, голубки? – осклабившись, крикнул Ганс Метцгер, проходивший мимо и не преминувший высказать своё мнение.
– Иди куда шёл, – огрызнулся Кимбли, не поворачиваясь, – шею не сверни да о камень не споткнись. Падаль, – сквозь зубы добавил он.
– Да я-то пойду, – мстительно пообещал Метцгер. – Только вот ещё начальству сообщу, чем вы тут посередь рабочего дня занимаетесь.
– Сообщите, пожалуйста, – нарочито жалобно заговорил Зайдлиц, в глазах которого плясали черти. – А то я переставил его пробирки, а он мне теперь, невзирая на военные заслуги, трибуналом грозится!
Кимбли ослабил хватку, едва сдерживая смех, но тут же придал лицу невозмутимое выражение:
– Разумеется, хауптштурмфюрер Зайдлиц, такая халатность недопустима. И чтобы объяснительная через двадцать минут лежала на моем столе!
Он отпустил Энви и зашагал прочь. Ганс тяжело вздохнул, плюнул и ушёл по своим делам, не обратив никакого внимания на то, что Зайдлиц, поправив лацкан кителя, сначала обнажил белые зубы в хищной улыбке, а после, невесело хмыкнув, насвистывая, удалился.
Энви прекрасно знал, что сестрица никак не могла набраться смелости рассказать аместрийцу, какую именно роль уготовил ему Отец. Однако чтобы с этим что-то сделать, стоило донести эту информацию до самого Кимбли. Голова у этого психа всегда работала отменно, уж все вместе они что-то да придумают.
Самому Энви было плевать – ценная жертва и ценная жертва, хотя ему импонировал подрывник: с ним было весело уходить на фронт, он был неплохим собеседником, хотя и слишком человеком. Но гомункул не был ни слепым, ни глупым и отлично видел, что его сестрица и толстяк Глаттони слишком привязались к Багровому алхимику, и уж чего-чего, а страданий Ласт Энви не хотел.
Ещё юного эсэсовца одолевала тоска по братьям Элрикам. Связь с ними прервалась ещё до войны, и сейчас Энви понимал, что они живы только благодаря тому, что Отец иногда делился частями плана. Делился, впрочем, так, что их троица – а точнее, он и Ласт: Глаттони был не слишком способен на связное мышление – думала, что план слишком рискован, самонадеян и обречён на провал. Однако, прикинув, он пришёл к выводу, что портал все же будет открыт, а, значит, ничто не должно будет помешать им вернуться.
Энви пнул начищенным сапогом камешек. Ему не было равных в стравливании, провокациях и диверсиях. И сейчас ему казалось, что Отец врал и им, и Расу.
***
Это был его первый бой – по документам Эриху Зайдлицу едва исполнилось восемнадцать. Будь Зайдлиц человеком, он бы навсегда запомнил май 1942 года как судьбоносный, но Энви человеком не был. Поэтому вся пролившаяся под Харьковом кровь вызывала у него лишь пьянящее чувство ещё одного сделанного в верном направлении шага.
Их с Кимбли отправили под командование генерала Хуберта Ланца для выполнения операции «Фредерикус» в состав 1-й Горной дивизии. Отец перед назначением говорил что-то о кровавой метке, что Энви тут же передал Зольфу, на что тот только ухмыльнулся, проверяя комплектность своего экспериментального оружия.
Солдаты встретили их без энтузиазма, выделенные им отряды косо смотрели на юнца и на сумасшедшего учёного. А если приглядеться, можно было заметить, как Кимбли, поджимая и облизывая пересохшие губы, слегка дрожащими от возбуждения пальцами сортирует свои шприцы.
– Унтерштурмфюрер, разрешите доложить… – в глазах подбежавшего штандартенюнкера был страх. – На нас опять… пехотинцы…
Энви прищурился и посмотрел на изменившееся лицо Кимбли, тут же отдавшего приказ о построении и удержании обороны. Сам подрывник, ещё раз проверив личное оружие, поручил Зайдлицу доложить остальным и пошёл вперёд к линии наступления. Поначалу гомункул думал возмутиться – он не нанимался Багровому в адъютанты, но потом решил, что за хамство старшему по званию в такой ситуации его быстро накормят свинцом до отвала и предпочёл выполнить приказ, мстительно отметив про себя, что вернёт должок несносному алхимику.
К тому моменту, когда он, преодолевая сумятицу, мчался поближе к зоне активности, уже шёл ожесточенный бой. Он посмотрел на теснившую их советскую пехоту и обомлел.
Дождь пулеметных очередей прошивал их тела насквозь, мундиры напитывались вязкой красно-коричневой жижей, но они несгибаемо шли вперёд. Их лица были особенно пусты, страшно пусты – как те, которые он уже видел в подземельях штаба в Централе. Когда кончались патроны, они орудовали прикладами и штыками. Когда не было этой возможности – рвали голыми руками. И невероятно острыми блестящими зубами.
Зайдлиц открыл огонь по противнику, метя в головы, и не прогадал. Где-то слева пулемётчики тоже додумались до этой выгодной стратегии и теперь, пусть мало-помалу, вражеская армия замедлилась. Дело было плохо – их окружали, силы противника превосходили их численностью и без этих проклятых зомби.
Надо было найти Кимбли – если Энви не убережёт ценную жертву, которой тут адреналин понадобился, страшно подумать, что устроит Отец. Зольф нашёлся быстро – по характерным хлопкам пусть не слишком мощных, но взрывов.
– Унтерштурмфюрер, мать вашу! – вскричал незнакомый офицер, чей мундир был так заляпан кровью и грязью, что и знаков отличия не разглядеть. – Что вы в них такое пуляете, что они потом прут на нас и взрываются, а?! Приказываю немедленно прекратить! Возьмите винтовку и стреляйте, как все нормальные люди!
– Есть, штандартенфюрер, – процедил Кимбли, прикидывая, что делать дальше и как направить на несносного офицера живую – или мёртвую, черт её разберет, бомбу.
Советская бессмертная армия теснила их все сильней и сильней.
– Вот вы где! – завопил Энви, щедро поливая автоматными очередями головы неприятеля.
Зольф обернулся, проигрывая драгоценные мгновения. Взорвавшаяся голова его противника обеспечила ему спасение от мощнейшего удара штыком в грудь, вместо этого остриё прошло по касательной, распарывая ткань кителя на груди. Незнакомый офицер, в сторону которого упал импровизированный снаряд, со стоном осел на землю.
Зольф хмуро смотрел в потолок полевого госпиталя, когда над ним нарисовалась ухмыляющаяся физиономия Зайдлица.
– Отбили наступление, – выдохнул он, вытирая пот со лба и с мерзким скрежетом пододвигая колченогий стул, чтобы, по своему обыкновению, сесть на него верхом. – Скажи, Кимблер, ты всегда такая пафосная задница? Который раз наблюдаю тебя раненым – ты всегда разглагольствуешь о холодных объятиях смерти – твоей верной подруги? Интересно, если ты порежешь палец, будет такая же хрень, или ты умеешь бывать и поскромнее?
Кимбли только сильнее нахмурился.
– Что, нечем крыть? – хохотнул Энви. – Ты заболел никак?
Зольфу совершенно не хотелось объяснять гомункулу, что попади препарат из его ампул в открытую рану, уже не вражеский солдат, а он сам бы превратился в живую бомбу. Но, справедливости ради, крыть и правда было нечем – он вёл себя как экзальтированный подросток, слишком уж опьянила его битва.
– А с этим что? – с деланным равнодушием перевёл тему Кимбли, кивая на соседнюю кровать.
На ней спал тот самый штандартенфюрер, ныне тяжело раненый, что отдал Багровому самоубийственный приказ.
– Он чуть было не взорвался от возмущения твоими методами, – осклабился гомункул. – Пока его несли и он был в сознании, он очень громко требовал отдать тебя под трибунал.
*
По мнению Энви, Рас всегда был слишком человечным. И вот опять – теперь ему было жалко своих для кровавых меток и он требовал от Отца, чтобы тот дал ему возможность сохранить больше советских жизней за счёт других. Энви недоумевал: по его мнению, Расу и так выдали козырь в виде Бессмертной армии, и он совершенно закономерно завидовал. А завидовать Энви умел самозабвенно и со вкусом. Конечно, у них были концентрационные лагеря, прекрасно подходящие для меток. У них было множество оружия, и зольфовские «живые бомбы», но ему казалось, что Отец слишком выделяет Раса из прочих детей своих.
Также Зайдлиц прекрасно понимал, что подставил Ласт слишком уж откровенным намёком, но и дальше держать подрывника в неведении было как-то бесчестно. И рискованно. В конце концов, сестрица сама виновата – могла бы и не привязываться к человеку так сильно. И, пожалуй, Кимбли был прав: не стоило давать столько поводов для пересудов, но Энви не мог остановиться – игра по самой грани неимоверно заводила его, и отказать себе в удовольствии позлить всех окружающих он попросту не мог.
*
Они лежали на казённом белом белье с отпечатанными чёрной краской инвентарными номерами и смотрели в потолок. На сон оставалось без малого пять часов. Зольф смотрел на испещрённый паутиной трещин потолок, а в голове его эхом отдавался вопрос Энви: «Неужели Ласт тебе ничего не рассказала?» Он думал начать этот разговор прямо сейчас, без дальнейших расшаркиваний и экивоков, однако, скосив глаза на безмятежно лежащую рядом жену, решил, что позже. И так он снова не выспится, а этот разговор может отнять слишком много времени. «Время пока терпит», – отчего-то думал Кимбли, а по краешку сознания проползал странный вопрос: почему пока? Тишина как-то внезапно стала неуютной и колкой, хотя обыкновенно им было комфортно вот так просто молчать, не облекая своё взаимодействие в путы порой слишком грубых и прямолинейных по природе своей слов.
– Эшелон с химикатами разбомбили, – недовольно отметил Зольф. – А чёртов идиот Метцгер испортил мне сегодня два образца.
…Кимбли отчасти получил, что хотел – он разрабатывал экспериментальное химическое оружие. Гениальному подрывнику пришла в голову идея о превращении людей в живые бомбы, и эту идею он мало того, что воплотил – постоянно совершенствовал. Теперь в арсенале армии Рейха были разные виды сывороток, способных превратить человека или какую-то его часть в ходячую взрывчатку. В зависимости от химического состава препарата эти люди реагировали на разные вещи: на выстрелы, повышение температуры, удары. Зольф постоянно экспериментировал с новыми видами сыворотки и со способами её введения. Были разработаны специальные дротики, которыми обстреливали армию неприятеля. Как оказалось, этот способ был самым действенным против уникального и воистину ужасного оружия Советского Союза – Бессмертной армии. Против них ещё хорошо работал огонь, но в огнемётах очень быстро кончалось топливо. Хотя «взрывная сыворотка», как её окрестили солдаты Рейха, тоже имела свои ограничения – целить мертвецам стоило в голову, все иные ранения были не способны остановить этих вояк…
