Текст книги "Ибо прежнее прошло (СИ)"
Автор книги: add violence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– О, мой “Малыш” почти готов, – лицо его осветила абсолютно искренняя улыбка. – Я доработал всё, что было из сомнительных недостатков у моего сокровища.
По приезду в США великолепному физику, занимающемуся разработкой урана понадобилось совсем немного времени для того, чтобы присоединиться к исследователям радиоактивности, а позже – войти в Урановый Комитет Бриггса. В процессе этой работы Эрнст получил доступ к засекреченному оружию, добытому в 1924 году спецагентом американской разведки в Баварии, в котором учёный и узнал свое потерянное детище, своё сокровище.
У Шаттерхэнда открылось второе дыхание. Он, помимо ядерной физики, увлёкся радиоэлетроникой и бионикой, и вскоре, не без помощи Веллера, смог создать подобие автоброни – облегченных протезов, работающих благодаря мини-трансформаторам, преобразующим импульсы нервной системы в переменный ток. Пока эти протезы оставались слишком сложными и дорогими в производстве, а также не всегда корректно работающими, чтобы выйти на массовый уровень, но парой относительно рабочих конечностей аместриец всё же обзавёлся…
Пропустив половину эмоциональной речи Эрнста мимо ушей, но вежливо кивая и поддакивая, Веллер уловил момент, когда стоило всё же проявить более живое участие в разговоре.
– Это грандиозно, дружище, – он с энтузиазмом посмотрел на собеседника. – Не зря я говорил вам, что вы – гениальный человек.
Шаттерхэнд зарделся. Он никак не мог привыкнуть к тому, что где-то кто-то и правда ценил его наработки по достоинству.
– Впрочем, – Веллер зевнул, прикрывая рот рукой, – утро вечера мудренее. У вас же завтра выходной?
Дождавшись от собеседника подтверждения, Готтфрид самодовольно усмехнулся:
– Отлично, тогда завтра и выслушаем нашу почтенную тётушку. Она обычно приносит если не добрые, так хотя бы ценные вести. Покойной ночи вам, друг мой, – он лучезарно улыбнулся и почесал за ухом кота. – И тебе, Вилли Второй.
*
Готтфрид не понимал, отчего тётка решила приехать в Штаты. То ли и правда предчувствовала близкую кончину, то ли собиралась ещё со свойственным ей азартом ввязаться в очередную авантюру. Мнения его и Магды очень часто не совпадали: она ставила на тех людей, в сторону которых сам Веллер бы в жизни не посмотрел, но при этом отвергала такие перспективные варианты…
Веллер с досадой вспомнил Ульриха. Мальчишка ещё некоторое время после их отъезда из Германии исправно выходил на связь, съездил хвостом за Элриками во Францию, оставил им подсказку на следующий объект – даже ухитрившись не попасться им на глаза! – а потом… Потом непонятно зачем решил заняться самодеятельностью. Говорил же ему Готтфрид – не нарывайся на конфликты с полицией, а он всё же решил творить свою вендетту. Напал на этого инспектора, Хана, кажется. Веллеру удалось даже узнать подробности: отчего-то его не поймали и не посадили. В дело тогда вмешался некий Эрвин Циммерман, который сначала спас полицейского и невесть как отговорил его предавать дело огласке. А потом зазвал Ульриха на съёмки какого-то детектива. Там-то и произошло странное. Абсолютно все отчёты говорили одно: несчастный случай.
У самого же Веллера осталось множество вопросов о личности этого Циммермана. Он прекрасно помнил, что именно этого юношу хвостом за Элриками отправил Шаттерхэнд. Он помнил, что тот предал его приятеля. И, судя по всему массиву полученной Готтфридом информации, этот Эрвин обладал очень, очень странными способностями. Ни один из разговоров с Эрнстом не пролил ни капли света на эту проблему. Со временем Веллер перестал спрашивать, отложив вопрос в долгий ящик. Однако он был убеждён в том, что Шаттерхэнд что-то знает, но упорно молчит.
*
– Должна отметить, что с открытым окном у вас и правда спится превосходно!
Магда Веллер была свежа и благостна. Она даже не отпустила ни одного комментария по поводу прислуги: племянник ещё не успел подсуетиться и нанять ей в помощь белую девушку.
– Кстати, юноша, – она обратилась к Шаттерхэнду, – у вас прекрасная кошка. Давно хотела поинтересоваться, что за порода, – старушка посмотрела на Готтфрида. – Ты же не возражаешь, если я заведу пару кошек?
Веллер тяжело вздохнул. Делать было нечего:
– Хоть троих, тётушка.
– Отлично, – старуха просияла. – Вы же посоветуете мне питомник, милейший Эрнст?
Лицо Шаттерхэнда приняло такое выражение, словно ему свело нижнюю челюсть:
– Всенепременно.
– Ладно, – вздохнула Магда. – Вернёмся к нашим баранам. Фридхен, дорогой, – нарочито слащаво произнесла она, и пришла очередь Готтфрида пытаться сохранить лицо, – в одном из моих путешествий мне довелось пообщаться с одним из католических легатов…
Веллер даже не попытался скрыть удивления: он никогда не был ни добрым католиком, ни вовсе религиозным человеком. В какой-то момент он даже испугался, не выжила ли старуха из ума.
– Как это относится ко мне? – немного раздражённо переспросил он.
– Не перебивайте меня, Фридхен, – озорные огоньки заплясали в старушечьих глазах: по её лицу было отчётливо видно, что доводить племянника идиотским обращением внезапно стало ей жизненно необходимо.
Веллер только вздохнул – каков со стариков спрос? Что они, что дети, право слово.
– Всё-всё-всё, – он шутливо поднял руки, показывая тётке пустые ладони. – Сдаюсь. Продолжайте же!
– Если говорить коротко – на сколько-нибудь обстоятельный разговор, вы, молодежь, нынче не способны… – продолжила старуха, и Готтфрид никак не мог взять в толк, издевается она или говорит серьёзно. – Готтфрид! С тобой очень хочет выйти на контакт никто иной, как Папа Римский. И с вами, юноша, – она кивнула в сторону Эрнста, – тоже.
Оба “юноши” опешили и переглянулись.
– Тётушка, – начал выходить из себя Веллер. – Я понимаю, вас всегда отличало особенное чувство юмора. Но вам не кажется, что это чересчур?
Магда нахмурилась и поджала аккуратно накрашенные губы. А после принялась расстёгивать узловатыми старческими пальцами ридикюль.
– Смотрите сами, коль на слово не верите, – скривилась она, швыряя на стол конверт с сургучной печатью.
Веллер дрожащими пальцами выудил желтоватую бумагу из явно дорогого конверта. Внутри него лежало именное письмо для “херра Готтфрида Веллера и херра Эрнста Шаттерханда”, подписанное лично Папой Римским Пием ХII, с его личной печатью.
1) Die Scheiße – дерьмо (нем.).
========== Глава 11: Melior tutiorque est certa pax, quam sperata victoria/Лучше и надежнее верный мир, чем ожидаемая победа ==========
All that is, was and will be
Universe much too big to see
Time and space never ending
Disturbing thoughts, questions pending
Limitations of human understanding
Too quick to criticize
Obligation to survive
We hunger to be alive yeah.
Metallica “Through the Never”.
– Он из ума выжил? – возмутился Зольф, неприязненно сверкнув ледяными глазами.
Ночь окутала Аушвиц чёрным бархатным пологом, с которым сейчас с трудом справлялись даже яркие прожектора, безжалостно заглядывавшие во все окна, до которых могли дотянуться своими щупальцами-лучами. Эта ночь могла бы стать отличным прикрытием для самых неприглядных дел и самых тайных разговоров.
– Как я куда-то передам сыворотку, если все реактивы строго подотчётны? – Кимбли сжал зубы.
Они лежали на белом казенном белье в залитой скупым блеклым светом комнате; с улицы через щели в окнах вползала ядреная прохлада безжизненной осени вперемешку с вонью, которой пропиталась вся земля, на которой стоял лагерь, и люди – вместе с ней. Ласт повернулась в нему и обвила руками его напряжённую шею:
– Зольф… Не знаю. Я лишь передаю его слова.
– Знаю, – проворчал Кимбли, обнимая её в ответ.
Он понимал, что его жена не виновата в кульбитах оторванного от военных реалий мозга Отца. И срываться на неё он не имел ни малейшего морального права.
– Что будем делать? – она перебирала его волосы длинными пальцами.
– Понятия не имею, – вздохнул Зольф. – Не хочу сейчас об этом думать.
– А чего хочешь? – промурлыкала Ласт ему на ухо.
– Сама-то как думаешь? – ухмыльнулся он, накрывая её губы своими.
Она страстно подалась ему навстречу. В последнее время у них оставалось всё меньше и меньше времени друг на друга, отчего оба подчас становились раздражительными и несговорчивыми. Поэтому сейчас, пользуясь моментом, они вновь жадно наслаждались теплом и страстью друг друга.
Кимбли горячо целовал и ласкал её тело, спускаясь ниже и ниже; она же, забыв о приличиях, дала волю чувствам и громко стонала от наслаждения, вцепляясь в его длинные распущенные волосы. Мустанг что-то по-собачьи пробурчал, деликатно спрыгнул на пол и свернулся калачиком у изножья кровати.
Ласт задышала чаще в предоргазменном лихорадочном состоянии и не услышала, как где-то совсем неподалёку грянул взрыв. Зольф запоздало вскочил и устремился к окну.
– Эй! – обиженно протянула Ласт, не получившая ожидаемого.
Тишину разорвал ещё один взрыв, а потом ещё и ещё.
– Совсем рядом бомбят, – казалось, Зольф уже восстановил дыхание и был абсолютно равнодушен ко всему, лишь глаза его блестели и кончики пальцев подрагивали.
– Что? – Ласт непонимающе посмотрела на мужа всё ещё подёрнутыми поволокой страсти глазами.
Кимбли приоткрыл окно и втянул носом ночной воздух. После резко захлопнул окно и, срываясь на бег, направился в небольшой коридор, к тумбочке с аварийными средствами.
– Что такое? – на пороге спальни стояла обнажённая Ласт, от взгляда на которую у Зольфа перехватило дыхание.
Он за все эти годы так и не насмотрелся на неё, ему необычайно хотелось впитать в себя её красоту, сделать так, чтобы это наслаждение длилось вечно. Поэтому намерение Ласт и по возвращении в Аместрис остаться семьёй на какое-то время повергло его в некое подобие эйфории. А если удастся вернуть всё остальное: алхимию, взрывы и адреналин от хождения по грани, то он сможет по праву называть себя самым счастливым человеком на свете. Однако же мечты об этом всякий раз разбивались о препоны, что чинила им суровая реальность, и эти препоны постоянно отдаляли миг исполнения желаемого. И порой настолько, что Зольфу казалось, что всё это так и останется прекрасной несбыточной мечтой.
– Держи, – он протянул ей противогаз. – Надевай.
– Зачем? – вопрос вышел неразборчивым.
Сквозь стёкла фиалковые глаза Ласт глядели удивлённо, а сама она выглядела комично – обнажённая, со спутанными волосами, выбивающимися из-под противогаза. Зольф чуть было не рассмеялся, но осознал, что и сам смотрится не лучше. Да и повод, по которому пришлось прибегнуть к этой мере, вернул Кимбли к реальности.
– Они разбомбили химический завод.
*
На следующий день в Аушвице умерло несколько сотен заключённых из тех, что жили в бараках, наиболее близких к подразделению IG Farben, также в народе называемому IG Auschwitz. Ещё сотни заболели; личный состав СС ходил мрачнее тучи и белее мела. Ласт и Энви чувствовали себя прекрасно, но из осторожности не демонстрировали данного факта.
– Ты как? – участливо спросила Ласт, положив руку на плечо Зольфа.
– Прекрасно, – он растянул пересохшие губы в усмешке.
Глаза Кимбли нездорово блестели. Он, ссутулившись, сидел на краю широкой кровати и часто и мелко дышал.
– Я серьёзно, – поджала губы Ласт.
– Я тоже, – он растянул губы в улыбке сумасшедшего. – Они разбомбили завод, так что хрен Советам, а не сыворотка.
Он истерически засмеялся, после чего зашёлся в приступе сухого кашля. Ласт покачала головой:
– Я принесу тебе молока.
– Ненавижу молоко, – скривился Кимбли.
– Ты как старший Элрик, – упрекнула мужа Ласт. – Тот тоже вечно орал, что не будет пить эту дрянь. А оно выводит токсины, между прочим!
– Ты хочешь, чтобы я поселился в уборной? – возмутился Зольф. – Чтоб наверняка вывести из организма всё, что там есть, вместе с этими чёртовыми токсинами?
Она, сев рядом, обняла его и покачала головой, успокаивающе гладя по спине, прикрытой промокшим насквозь хлопком рубашки.
Зольф обнял её дрожащими руками, судорожно прижимая к себе, прильнув головой к пышной груди.
– У нас, кажется, незапланированные выходные, – хрипло отметил он.
– Да, я тоже сказалась больной ради безопасности, – отозвалась Ласт.
– Правильно.
Он попытался опрокинуть её на спину, но мышечная слабость дала о себе знать.
– Что ты делаешь… – притворно возмутилась Ласт. – Тебе сейчас нужен покой!
– И немного нежности, – Зольф упал на спину, глядя в потолок. – Голова кругом идёт от твоей близости, – он неловко улыбнулся.
– Это не от моей близости, а от отравления цианидами и прочей вашей химической дрянью, – проворчала Ласт, убирая налипшие на его лоб длинные пряди. – Только лежи спокойно, я всё сделаю сама.
*
Порядка недели понадобилось для относительного восстановления здоровья большей части эсэсовцев. Войдя в привычный ритм, они, не слишком-то обращая внимание на состояние бесплатной рабочей силы, отрядили несколько тысяч узников на восстановление завода. Именно это подразделение снабжало Аушвиц и фронт отравляющим газом и проводило множество опытов, в том числе со взрывчаткой. Даже недолгая утрата такой единицы тут же сказалась на жизнедеятельности конвейера смерти. Теперь подлежащих ликвидации не отправляли в газовые камеры, а расстреливали, причём контрольные в голову не осуществлялись: разнарядки на то, чтобы тратить подобным образом патроны, не было. Поэтому зондер-командам часто приходилось отгружать в крематории ещё живых.
Паёк оскудел ещё больше. Множество предметов ежедневного обихода не поставлялось вот уже который месяц.
– Чёрт возьми! – прошипел сквозь зубы Зольф, с раздражением уставившись на бритву. – Последнее лезвие…
Он уже перевернул это злополучное лезвие в станке не один раз, успел пожалеть, что выбрасывал когда-то ещё пригодные, но, по его мнению, недостаточно острые пластинки. Теперь, в который раз проводя по подбородку тем, что у него осталось, он всё ещё не был удовлетворён результатом, зато кожу нещадно жгло.
– Что-то не так? – спросила его Ласт из комнаты, задумчиво пересматривавшая лабораторный журнал: работы после вынужденного перерыва было настолько много, что приходилось брать её на дом.
В ответ послышались негромкие ругательства и звон чего-то, брошенного в стакан. Ласт покачала головой – обычно он был предельно аккуратен, что же на этот раз вывело его из себя?
На пороге спальни показался Зольф. Был он мрачнее тучи, на полотенце, которым он вытирал лицо после бритья, виднелись небольшие пятна крови.
– Порезался тупым лезвием, – раздражённо пояснил он. – Обработаешь?
Он только скривился, пока Ласт обрабатывала небольшую, но неприятную царапину. Кимбли всегда придирчиво следил за гладкостью кожи на лице, выбирал только самое высококачественное мыло и крем, часто менял лезвия в безопасной бритве и не допускал раздражения. Сейчас же…
– Спроси у Менгеле, – неохотно вздохнул Зольф. – Может, у него найдётся парочка…
– Нет, – Ласт грустно покачала головой. – Он только вчера жаловался, что все вышли, а новых так и не привезли.
Кимбли нахмурился пуще прежнего. Сейчас он был на свободе – и не имел такой элементарной возможности…
– Погоди, – Ласт заглянула ему в глаза. – Я спрошу у Энви. Ему-то, наверное, без надобности.
*
– Держи, сестрица, – Энви протянул нераспечатанную коробку с лезвиями. – Мне всё равно не нужно, – он потёр гладкий подбородок и ухмыльнулся.
– Спасибо, – кивнула Ласт. – Ты как? Подозрений не вызвал?
Они стояли в пыльной подсобке, неподалёку от одного из “канадских” помещений. Энви удалось выяснить, что дотуда не дотянулись длинные лапы-провода адских звукозаписывающих машин; и они с Ласт в последнее время встречались там для приватных разговоров всё чаще.
– Не-а, – протянул гомункул. – Сказался больным на три дня, осматривать всерьёз не стали – да кому я рассказываю? Сама знаешь, у вас там целый конвейер. Как наш подрывник? Оправился?
– Оправился, – вздохнула она.
– Испугалась за него? – неожиданно доверительным шёпотом проговорил Энви.
Ласт повела плечами и отвернулась. Ей не хотелось отвечать на вопрос брата.
– Молчишь… – недовольно отметил Энви. – Он решил, что делать с приказом Отца? Или его ты тоже не передала?
– Если так хочешь – поговори с Зольфом сам, – Ласт скрестила руки на груди.
– Не боишься? Что расскажу ему сам о том, о чём тебе бы следовало? – гомункул прищурил фиалковые глаза. – Равноценный обмен и всё такое…
Он не заметил, как скрипнула дверь и на пороге возник Кимбли собственной персоной.
– Равноценный обмен? – Зольф расхохотался. – Сказочки для детей?
Энви приоткрыл рот от изумления – он не ожидал, что их диалог с сестрой прервут так бесцеремонно.
– Только не говори мне, что ты сам в это веришь, – продолжил Кимбли, так и не прекратив смеяться. – Думаешь, алчная тварь, сидящая там, хоть что-то отдаст тебе, чем бы ты ни пожертвовал? Если изучить философию этого мира, всё становится на свои места, – неожиданно серьёзно проговорил он. – У этого самого “бога” есть монополия на создание человека, и конкуренции он не потерпит. Вот вы слышали об успешной человеческой трансмутации даже при помощи философского камня?
– Чёрт тебя дери, Кимбли, – Энви предпочитал не поднимать эти темы.
Гомункула вполне устраивало то, что алхимики в Аместрисе либо попросту выполняли приказы, либо легко велись на искушение камнем, а уже кому он для какой цели – какая разница, пока из них выходят хорошие марионетки?
– Ты бы поостерёгся вслух о таком… – Энви воровато оглянулся по сторонам.
– Да, поэтому ты сам и начал этот разговор, – голос Кимбли сочился ядом. – Хватит уже. Тот факт, что я человек, не делает из меня того, кого стоит оберегать от всякой информации.
– Не делает, – перешёл в контратаку Энви. – Так что спрошу напрямую: как тебе идея нарушить Табу и оставить примерно половину, если не больше, твоей драгоценной туши сраной Истине? Ты же, разумеется, охотно на это пойдёшь, прямо побежишь, не так ли?
Он сжал кулаки так, что впился ногтями в ладони. Не то чтобы ему было жаль Зольфа – скорее, он по-своему, по-гомункульи, сопереживал Ласт. Хотя отчасти в нём говорила обида: разве не он, Энви, закрывал Кимбли от пуль? Разве не рисковал ради него? И снова все достижения Энви остались незамеченными!
– Не твоё дело, – отрезал Зольф.
Пускаться в пространные рассуждения не было сил. Говорить же при Ласт правду о том, что понятия не имеет, что с этим делать, он не собирался. Лично Энви – тоже: тот наверняка бы передал всё сестрице. Уж она-то сумеет выпытать из братца правду, и так, что не будет иметь значения, собирался он ей о чём-то рассказывать или нет.
– Ах вот, значит, как? – Зайдлиц сорвался, и теперь его фиалковые глаза гневно сверкали, а растрёпанные волосы, казалось, встали дыбом. – То есть я ради тебя подставлял свою задницу, спасал твою гнилую шкуру – а ты мне… Вот так…
– Стойте, оба, – Ласт встала между ними, вытянув руки в стороны, и вовремя: Энви был готов броситься на Кимбли с кулаками. – У всех сейчас тяжёлые времена. Энви, Зольф не хотел тебя обидеть.
Энви побледнел от едва сдерживаемого гнева – он всегда был чересчур импульсивным, а тут приходилось следить за каждым шагом, каждым словом, каждым вздохом и гомункул нечеловечески устал. А Кимбли посмел оказаться настолько неблагодарным, что невзирая на все его, Энви, заслуги, готов вот так выбросить его за борт пусть даже только умозрительного круга посвящённых в свои планы?
– Правда, Зольф? – Ласт выжидающе и строго посмотрела на Кимбли.
Тот чувствовал себя абсолютно по-идиотски. Словно вновь вернулся в детство, и мать растаскивала их после драки со сводным братом по разным углам и вынуждала извиняться – как правило его, ведь он был старше.
– Правда, – нехотя выдавил Кимбли, чувствуя себя ещё гаже от этой дурной мизансцены.
*
– Я всё понимаю, – Энви мерил шагами всё ту же “глухую” комнату. – Но всему должен быть предел!
– Брось, – Ласт небрежно махнула рукой. – Признайся сам – ты на взводе. Он ничего такого не сказал. Может, он и сам ещё не решил, что делать?
– Выгораживаешь его, – презрительно выплюнул гомункул в лицо сестре.
Энви казалось, что Ласт целиком и полностью встала на сторону обнаглевшего алхимика. Что он сам больше ничего не значит для сестры – так, пустое место, плюнуть и растереть. Не то что Кимбли.
– Не завидуй, – она заглянула ему прямо в глаза, и Энви осёкся.
Его разрывало между желанием по-идиотски отшутиться, дурашливо объясняя свою мотивацию именем, на которое не поскупился добренький Отец, и готовностью в истерике биться головой о стену от осознания того, насколько для него, гомункула, унизительно осознавать, что сестра сказала правду. Подобный момент в его жизни уже был, но тогда всё обстояло значительно хуже: ему в душу заглянул никто иной, как цельнометаллическая фасолина. Ещё и при свидетелях.
– Завидовать человеку… Вот ещё! – пробурчал Энви себе под нос, чувствуя, как горят щёки.
– Тебе нужно развеяться, – примирительно заметила Ласт, ероша его непослушные волосы. – Давай навестим Глаттони? Надо выяснить, как там у них дела после бомбёжки завода…
========== Глава 12: Perigrinatio est vita/Жизнь – это странствие ==========
Wohin du auch gehst,
Was immer du tust
Ich bin ein Teil von dir
Ich bin der ungelebte Traum
Ich bin die Sehnsucht, die dich jagt
Ich bin der Schmerz zwischen deinen Beinen
Ich bin der Schrei in deinem Kopf
Ich bin das Licht, zu dem du einst wirst.
Lichtgestalt, in deren Schatten ich mich drehe.
Lacrimosa “Lichtgestalt”
Долгие-долгие годы Чунта работал над расшифровкой записей брата. Всякий раз одна-единственная тетрадка преподносила сюрпризы.
Сначала они расшифровали какой-то рецепт, причудливо объединивший в себе таинственную мудрость восточной медицины и научные открытия западного мира. Испробовав этот гибрид фармации и знахарства, врачи сначала были готовы трезвонить в колокола с радостной вестью: найдена панацея от всех болезней! Однако позже оказалось, что чудо-лекарство лишь ненадолго облегчало мучения больных, обеспечивая излечение только несерьёзных заболеваний. В случае же с тяжёлыми болезнями – только облегчало течение, и то лишь на первых порах. Позже у организма устанавливалась резистентность и снадобье прекращало всякое действие.
Затем кто-то из врачей, внимательно изучив формулу, предположил, что это может быть антидотом к чему-то ужасному, например, к химическому оружию. И правда – отравленные Циклоном-Б даже в замкнутом помещении, если не были задушены им до смерти, восстанавливались куда как быстрее. Те, кто получил небольшую дозу – полностью, отравленные до необратимых последствий – восстанавливались частично. Превентивно напоенные микстурой крысы и мыши не погибали от ядовитого газа. Однако никому из учёных Швеции не приходило в голову попробовать провести аналогичный опыт с человеком.
Ещё позже Чунта обнаружил карту. Долгие годы ушли на изучение того, какие же точки на самом деле складываются в причудливый узор, какие точки отмечены как особенно важные. Пока однажды в экспедиции, которую финансировал Каролинский университет и в которой Чунте помогали различные европейские учёные, ему не удалось обнаружить очень странное место.
Он помнил подобное там, где ещё мальчишкой сорвался со скалы. Подобное он ощущал в тех самых снах, которые давно прекратились, хотя и оставили после себя необычайно живую память. И, находясь там, он снова вспомнил подробности своей-чужой жизни.
Чунта ездил от точки к точке. Теперь он был уверен, что мерилом правильности определения нужного места являлся этот шёпот Земли, погружавший в транс и даривший необычайную силу. Везде – разный по громкости, интенсивности, способности вползти в сознание и прийти в резонанс в собственными мыслями и устремлениями.
Вернулись сны, однако больше они не пугали и были достаточно эпизодичными. Ощущение, что он марионетка того, второго себя, пропало; страху больше не было места в его сердце; он чувствовал небывалое умиротворение и стремился поскорее закончить работу. Пока всё шло правильно, однако Чунте казалось, что соверши он неверный шаг, и умиротворение разлетится осколками.
Расшифровав ещё один рецепт, тибетец обнаружил, что для него ему нужны редкие ингредиенты. По всем литературным данным выходило, что особенно распространёнными они были в местностях, отмеченных Норбу на карте. Решив, что стоит собрать их именно в “местах Силы”, как окрестил Чунта эти локации, он принялся за работу.
Из “особенно важных”, судя по пометкам Норбу, это было третье – славный город Новороссийск, находившийся на территории грозного и необъятного Советского Союза. Чунта уже закончил с кореньями, как понял, что трое, находившиеся там же, на почтенном расстоянии от него, приближаются. Чунта не испытывал страха: в силе, окружавшей его, не было ни намёка на негативные намерения кого-то, единственное, что наполняло её – неизбывная печаль и тоска. Когда троица подобралась ближе, он понял одно: перед ним, в сопровождении ещё двоих неизвестных людей, стоял невысокий юноша из его сна. Волосы собраны в пшеничный хвост, медовые глаза глядят требовательно и изумлённо.
– Шрам?.. – выдохнул юнец удивлённо.
Чунта усмехнулся. Как по-детски – назвать человека по самой яркой черте. С наличием на своём лице шрама он давно смирился, как и с поседевшими в одночасье волосами. Но отчего-то звучало это всё равно не слишком вежливо.
– С кем имею честь? – по-немецки спросил тибетец.
Эдвард прикусил губу. Неловко вышло. Неужто это не аместрийский Шрам? Но чтобы такое совпадение… Но если и правда не тот самый ишварит, то дело дрянь – по факту, он только что обозвал незнакомого человека.
– Простите, пожалуйста. Похоже, мы обознались… – примирительно улыбнувшись, извинился Ал. – Вы очень похожи на одного нашего старого товарища.
Чунта, прищурившись, посмотрел на Альфонса. Тибетец точно видел его впервые, но он очень походил на того, кто заговорил с ним первым.
– Я – Альфонс Элрик, – он протянул руку. – А это мой старший брат, Эдвард.
Альфонс и Эдвард Элрики. Эти имена словно всколыхнули воспоминания и поток бессвязных картинок в голове. Конечно, он виделся с ними. Во снах.
– Чунта Нгоэнг, – представился тибетец, пожимая братьям руки.
– Ноа, – цыганка протянула узкую ладонь.
Вспышка.
Выжженная пустыня. Толпа людей с красными глазами испуганно переминается с ноги на ногу. Молодой человек в очках протягивает потрёпанную тетрадку её новому знакомцу, который выглядит почти так же, как сейчас, только моложе, без шрама, да глаза отливают багрянцем. А на крыше ближайшего дома стоит тот, кого Элрики называли Багровым, кривая усмешка и татуировки на ладонях, один хлопок…
Вспышка.
Чунта в слезах сидит на полке поезда, а его обнимает тот самый человек в очках, вытирает испарину со лба и протягивает стакан воды…
Молния разрезает ночное небо.
Ливень. Могила. Фото того самого, в очках. И комья земли во влажных руках…
Ноа отшатнулась, прикрыв глаза руками.
– Вам плохо? – участливо метнулся к Ноа Чунта, но та, отчаянно замотав головой, сжалась и обняла себя руками, избегая прикосновений.
– Что такое? – он обеспокоенно посмотрел на братьев. – Если эта женщина больна, то я смогу попробовать помочь, я врач…
Альфонс задумчиво глядел на обоих. Ему было не по душе такое деятельное участие здешнего Шрама в судьбе Ноа.
– Вы же меня узнали, – утвердительно отметил Эдвард. – И Ноа так на вас отреагировала… А она, между прочим, цыганка, судьбу видит… Думаю, нам найдется, о чем поговорить.
*
Чунта пригласил троицу в экспедиционный лагерь – приехавшие ученые жили в добротных, хотя и небольших, деревянных домиках. И, грея замёрзшие руки и ноги у печи на кухне, Элрики, Ноа и Чунта разговаривали.
Тибетец решил не открывать всех карт. Эти двое не представлялись ему врагами, но он почти кожей ощущал – время не пришло. Какое такое время и почему не пришло, он сказать, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому он рассказал о том, как его брат изучал медицину сначала в родном Тибете, а после – в Европе, о том, как брат погиб, а записи остались, и вот он долгие двадцать лет занимается изучением наследия своего Норбу, а там – такой кладезь…
Рассказ заинтересовал Элриков. Они, в свою очередь, ответили откровенностью на откровенность, рассказав о бомбе, Вратах, провалившемся плане Отца по захвату Аместриса и готовящемся сейчас. О последнем те жалкие крохи информации, которыми владели, однако этого тоже оказалось отнюдь не мало.
И только Ноа смотрела недоверчиво и испуганно. Она не говорила ничего, всё больше слушала, но очень скоро уверилась в том, что седой тибетец не договаривает чего-то важного. И никак не могла понять: то ли обижает её то, что этот человек со шрамом столь неблагодарно ответил на откровенность братьев, а в особенности, Эда, то ли ей самой интересно, что же произошло с ним? Как вышло так, что в его памяти запечатлелись оба мира?
*
Под покровом ночи Ноа неслышной тенью проскользнула на кухню. На неширокой лавке в спальном мешке с выражением спокойствия и безмятежности спал их новый знакомец. Ноа было подумала сделать, как раньше с Эдвардом, но отчего-то засмущалась. Ей показалось, что она не вправе – и так, пожимая руку этому мужчине, она подсмотрела в его жизнь, тогда как ей не давали на это разрешения.
– Херр Нгоэнг… – тихо позвала она, надеясь, что он спит достаточно чутко и ей не придётся касаться его, чтобы разбудить.
– Да? – он открыл глаза и, слегка расстегнув молнию на спальном мешке, резко присел, обнял себя за колени и вопросительно посмотрел на ночную гостью.
– Простите, что тревожу… – она смешалась.
Зачем она вообще решила его разбудить? Теперь этот поступок казался ей чересчур глупым и импульсивным. Что она скажет? Что она подсмотрела в его сознание, и ей интересно, что такого произошло с ним в этой жизни?
Чунта смотрел на неё и ощущал, что эта женщина обладает чем-то особенным, уникальным, что, возможно, поможет в его изысканиях. А, может, она просто отчего-то зацепила его аскетическую душу взглядом бездонных глаз?
– Что такое? – мягко поинтересовался Чунта, сдвигаясь и жестом приглашая цыганку сесть.
– Простите, – садясь, тихо проговорила Ноа. – Понимаете… Я… У меня есть семейный дар. Прикоснувшись к человеку, я вижу его воспоминания.
Чунта похолодел.
– И что же вы увидели? – надтреснутым голосом спросил он, неловко проводя рукой по волосам.
– Помните, Эд рассказывал… Про свой мир.
Чунта подобрался. Никому, кроме брата и нескольких врачей, он не рассказывал ничего. Да и последний раз, когда ему доводилось об этом говорить, казался таким далёким…
– Помню.
Повисло неловкое молчание. Ноа стискивала руки, не решаясь продолжить разговор.
– Вы видели этот мир в моих воспоминаниях, – Чунта не спрашивал – знал.
