Текст книги "Ибо прежнее прошло (СИ)"
Автор книги: add violence
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Ты поздно, – он зевнул, нехотя поднимаясь и убирая книги и исписанные убористым почерком листы на полку. – Работа?
Зольф погасил лампу, но комната так и не погрузилась во мрак – в окна лился ледяной свет прожекторов.
– Да, – Ласт кивнула и принялась переодеваться.
На работе она мало того, что собрала в пробирку часть спермы Кляйна, чтобы, в случае чего, иметь не только словесные доказательства, так ещё и обработала тело антисептиком. Пусть Ласт как гомункул и не могла подхватить человеческую хворь, надзиратель был ей до глубины души противен.
– Я разобралась с нашей проблемой, – радостно сообщила Ласт. – Теперь это цыганское недоразумение не имеет к нам ни малейшего отношения. И она пристроена туда, где её будут кормить, дадут нормальную одежду и комнату.
Зольф непонимающе поднял бровь – он привык, что узники Аушвица не имели подобных условий в принципе нигде, кроме разве что зондеркоманд и “ангелов”(1).
– Зольф, право слово, – она откинула волосы за спину, – ну в двадцать четвёртый же, в бордель.
Кимбли раздражённо дёрнул плечами – это его не касалось, почему он должен вообще об этом знать или думать?
– Гладко прошло? – он участливо посмотрел на уставшую жену.
– Нормально, – выдохнула она, ложась с ним рядом. – Ничего особенного, как обычно. Вот не понимаю я таких людей… Не фетишист, не извращенец, женат…
Зольф поджал губы. Ласт периодически прибегала к таким способам решения проблем, хотя чаще дело ограничивалось разной степени безобидности флиртом. Но у них был уговор: она всегда предупреждала его о подобном. Хотя Зольф и не подавал виду, каждый аналогичный случай вызывал у него целый спектр негативных эмоций.
– Почему ты меня не предупредила? – его голос, казалось, не выражал ничего. Как и его лицо.
Ласт нахмурилась. Обычно Зольф вёл себя таким образом, если был чем-то взбешён; однако она не понимала, что на данный момент было не так. Может, он попросту голоден?
– Я не успела, – она покачала головой. – Было очень мало времени…
Ласт, устраиваясь поудобнее, обняла его и положила голову ему на плечо. Кимбли не шелохнулся.
– Зольф, у тебя всё в порядке? – она обеспокоенно заглянула в его глаза.
– Просто отлично, – подтвердил он. – Сначала Энви притаскивает какую-то женщину, подставляя всех! Потом ты даже не потрудилась меня предупредить, хотя мы договаривались! Вы постоянно что-то от меня скрываете… Изворачиваетесь, врёте…
– Я не обманываю тебя! – в голосе Ласт зазвенело возмущение.
– Да? – Зольф горько усмехнулся. – Знаешь, мне казалось, что здесь мы – союзники, и я вам не цепной пёс!
Он прикусил губу. Что-то внутри него набирало обороты, а хвалёная выдержка, самообладание и умение выказывать лишь те реакции, что выгодны и уместны, изменяли ему. Как и его прекрасная жена.
– Зольф… – Ласт непонимающе покачала головой. – Ты не пёс! Мы не врём тебе и ничего не скрываем…
– Да, я помню, – он улыбнулся, но улыбка вышла какой-то неубедительной. – Помню, как вы наперебой обсуждали, стоит мне что-то там рассказать или пока повременить.
– Но мы же всё рассказали!
Зольф расхохотался:
– И сколько времени вы об этом молчали? Двадцать лет? Десять?
– Нет! – она упрямо помотала головой. – Значительно, значительно меньше!
– Пять? – он хмыкнул и махнул рукой. – Ладно, не имеет значения, – Кимбли порывисто сел на кровати. – Работы невпроворот. Пойду в лабораторию.
Ласт непонимающе воззрилась на мужа: если он собирался работать, что делал в постели? Зачем пришёл домой? И почему он так странно себя вёл, разве она что-то сделала не так?
– Останься… – тихо попросила она. – Неужели тебе обязательно работать ночью? Зольф…
Ласт перехватила его руку и попыталась удержать, но Зольф оттолкнул её.
– Обязательно, – отрезал он, подошел к шкафу и, распахнув его дверцы, уставился в темноту. – Встречный вопрос: а тебе обязательно было решать это дело? Это проблема Энви.
Ласт грустно вздохнула и, сидя на краю кровати, зябко обняла себя за плечи.
– Это уже не было проблемой Энви, – горько проговорила она. – И я не могла, – она встала и неслышно подошла к Зольфу вплотную, – не могла не помочь Энви спасти его человека.
Кимбли замер; казалось, будто он даже дышать перестал. Глаза его опасно потемнели, но он не шевелился и не говорил ничего. Ласт показалось, что прошла целая вечность.
– Любимого питомца, значит, – хмыкнул Зольф и отошел к окну, избегая даже смотреть в сторону Ласт. – Это всё объясняет. Кто же будет рассказывать о своих планах питомцу?
Он чувствовал, что ещё немного – и у него задрожат пальцы, только не как обычно во время взрывов – от удовольствия, а от гнева и осознания собственной беспомощности. Хотелось или забыться, или убить кого-нибудь, вдосталь насладившись его криками, или и вовсе уйти на дело с бомбенкомандой или, того хуже, “ангелами”. И плевать, удастся ли вернуться. В Аместрисе государственный алхимик становился цепным псом благодаря собственной присяге, здесь же всё должно было быть, как он думал, совершенно иначе.
– Зольф, – она подошла к нему, примирительно обнимая мягкими руками, – ты не питомец. Ты мой союзник, мой любовник, мой муж… Моя семья, в конце концов!
Он стоял, не шевелясь, и глядел куда-то за окно. Прожектор заливал холодным светом его бледное лицо.
– Вон Вильгельм тоже был тебе членом семьи. И Мустанг сейчас. Знаешь, – глухо проговорил Зольф, – тогда, двадцать лет назад, в театре… Когда давали “Тристана и Изольду”… Тогда фрау Вагнер назвала меня скотоложцем. И была не так уж далека от истины.
Ласт отшатнулась, глаза её сузились. Зольфу на мгновение показалось, что она сейчас его ударит.
– Ты… Ты назвал меня, – зло прошипела она ему в самое ухо, – животным?!
– Если подойти к терминологии формально – мы и правда разные виды, – пожал плечами Кимбли.
Ласт неверными шагами подошла к кровати, села и, обняв себя за колени, молча уставилась в стену. Ей было совершенно непонятно, от чего он обошёлся с ней так жестоко, когда она своими действиями сначала спасла их всех, потом без утайки рассказала о то, как это ей удалось, а вместо благодарности получила одни только оскорбления.
Зольф обернулся, удивившись повисшей в комнате тишине. На бледном лице Ласт в отблесках холодного света прожектора выделялись влажные дорожки слез.
– О, ты умеешь плакать, – ядовито процедил Кимбли. – Удивительное дело! Надо зафиксировать, что у гомункулов есть в наличии слёзные железы.
Он сел на край кровати.
– Зольф… Что я сделала не так? Почему ты говоришь такие вещи? Мне кажется, или ты специально стараешься меня обидеть? – Ласт наклонила голову и посмотрела на него заплаканными глазами.
– Стараюсь, – сквозь зубы выдохнул Зольф, откидываясь на спину и глядя в потолок.
Она попала в точку. Обычно, когда возникала подобная необходимость, Ласт предупреждала о таких вещах заранее. Конечно, это не вызывало у Зольфа восторга, но хотя бы давало возможность морально подготовиться. Сейчас же, когда все были на взводе, он среагировал особенно остро и никак не мог остановиться. Нечто липкое сжимало, давило на ребра изнутри, мешало дышать; и он никак не мог понять, что же злило больше: что его Ласт отдалась другому или что ей самой было от этого гадко, а он, вместо того, чтобы поступить как хороший союзник, намеренно делал ей еще больнее. И, что самое отвратительное, Зольф желал причинить ей как можно больше боли, отомстить за собственное состояние, за то, что так легко далось ей и так немилосердно отчего-то выворачивало все его существо наизнанку. Зольф ощущал собственную беспомощность и не понимал, как уязвить ее сильнее. Ударить? Унизить? Он смотрел на ее слезы, и не мог определить, вызывают ли они в нем удовлетворение, перемешанное с лихорадочным возбуждением, или отчаянное желание больше никогда не видеть этого зрелища; сделать так, чтобы лицо Ласт всегда лучилось лишь счастьем и радостью…
– Ляг нормально, – Ласт тронула его тёплой ладонью за плечо. – Завтра всё тело болеть будет…
Нечто, переполнявшее его, вдруг натянулось тысячей струн и гулко оборвалось, оставив за собой звенящую пустоту.
– Я передал сыворотку Советам, – внезапно сообщил Зольф, ложась на привычное место. – Через связного их резидента.
Ласт приподнялась на локте и заглянула в его мрачное лицо.
– Только… – Зольф замялся. – Видишь ли… Если обнаружат недостачу…
Она передёрнула плечами и прижалась к нему:
– А это возможно?
Зольф умолк, кусая губы.
– Возможно, – нехотя согласился он. – Я не знаю, сколько нас писало отчёты по тому, что там вообще осталось на складах. Я не знаю, кто ещё что написал. И, как ты понимаешь, если сойдутся все данные, кроме моих, а потом сыворотка всплывёт на фронте…
– Значит, нужно, чтобы не сошлось у кого-то другого, – глаза Ласт воинственно блеснули.
Зольф посмотрел на неё испытующе, словно о чём-то раздумывая.
– Не знаю, – после внушительной паузы проговорил он, – не знаю. Не понимаю, как именно это осуществить.
– Может, до того, как всё это вскроется, уже решится вопрос с нашим уходом отсюда… – её голос был задумчив.
Зольф вскинулся: неужели она что-то всё-таки знает и скрывает? Только было улёгшееся, как песок на дно, беспокойство вновь поднялось в его душе.
– Ты что-то знаешь?
– Нет, – Ласт печально покачала головой. – Ни дат, на дальнейших указаний. Пока тихо… Так что полагаться на это слишком опасно.
Она провела пальцами по его груди:
– Давай я навещу архивы? Мне всё равно были нужны истории некоторых экспериментов.
– Это слишком опасно, – между бровей Зольфа пролегла вертикальная складка. – С другой стороны, на фоне всеобщей паранойи гестапо и так с ног сбивается. Вряд ли они начнут копаться в этой информации до того, как сыворотка всплывёт.
Он зябко повёл плечами, натягивая тонкое одеяло повыше. Когда злость прошла, Зольф особенно остро ощутил, как стало холодно и струи стылого воздуха проникали в оконные щели, ледяными языками облизывали обнажённые участки кожи и заползали под тонкую материю пижамы.
– Холодно? – сочувственно спросила Ласт, прижимаясь теснее.
Он согласно кивнул, обнимая её в ответ и слегка дрожа не то от холода, не то от перевозбуждения.
– Зима близко, – выдохнула она куда-то ему в шею.
– Очередная в этом мире, – скривился Зольф, зарываясь в привычно пахнущие ванилью волосы.
1) Зондеркоманда – от нем. Sonderkommando – “специальный отряд”. Особое подразделение узников, которое было предназначено для сопровождения заключённых в газовую камеру, а затем для обработки и уничтожения трупов.
Бомбенкоманда – от нем. Bombenkommando, или бомбовая команда – команда узников, откапывающая неразорвавшиеся снаряды.
Отряд “ангелов” – команда узников, обезвреживающая выкопанные бомбенкомандой снаряды. И бомбенкоманда, и “ангелы” очень часто погибали на месте вместе с конвоем и солдатами-подрывниками. На поиск их останков, как правило, даже не выходили.
========== Глава 20: Omnes una manet nox/Всех ожидает одна ночь ==========
So, maybe next time when you cast your stones
From the shadows of the dark unknown
You will crawl up from your hiding place
Take a look in the mirror, see the truth in your face.
In This Moment “Whore”.
Ноа лежала на животе на кровати в небольшой комнате. Ей регулярно приносили еду, чистую одежду, долговязый нескладный надзиратель, представившийся Кляйном, даже дал пару книг, хотя и смерил её несколько удивлённым взглядом. Кем был Кляйн, цыганка пока не могла определиться. Зато её группу “друзей” пополнила женщина, немка, наверное, ровесница самой Ноа или чуть старше. Хотя она была тоже надзирательницей, она не обижала ни Ноа, ни живущих в соседних комнатах женщин. Сама узница не имела возможности поговорить ни с кем из соседок: её не выпускали за порог. Также к ней приходила та самая красавица, оказавшая ей первую помощь после того, как изверг Кёниг чуть её не убил.
Фрау Кимблер, как звали красавицу, осматривала осторожно, но ощущения от её прикосновений…
Жуткие крики боли. Поток стенающих душ. Бешеная круговерть…
…были похожи на ощущения от прикосновений к встрёпанному Циммерману, спасшему её. Если её друзьям суждено быть такими странными противоестественными существами – что ж, так тому и быть. Ведь люди…
Верёвки на тонких запястьях. Красивое лицо обнажённой фрау Кимблер, искажённое неслышным криком. Нависающий над ней длинноволосый мужчина…
…зачастую оказывались врагами. Как Кёниг.
Мужское обнажённое тело, покрытое шрамами. Влажный язык, слизывающий жемчужно-белую каплю с ярко накрашенных губ…
…Как этот, с хвостом и татуированными ладонями, который делал больно этой красавице.
Так продолжалось восемь дней, а на девятый…
Ей было всё равно. Словно это происходило вовсе не с ней. Было всё ещё больно, но Ноа вспомнила, что красавица оставила ей банку с вязким кремом, как она выразилась, “на всякий случай”. Ноа очень быстро сделала вывод, что уж её спасительнице точно известно, как себя хоть немного обезопасить, и последовала советам. Спина, бёдра и ягодицы всё ещё болели от плети эсэсовца, она даже спать могла только на животе, а уж когда на неё сзади наваливались все эти ужасные люди…
Воспоминаний и картин в ней становилось всё больше и больше, иногда цыганке казалось, что они вот-вот выплеснутся через край причудливыми потоками картин из переполненной киноплёнки, но ничто не могло нарушить внутреннего её порядка, её структуры. Просто час от часу у неё становилось всё больше врагов, что, конечно, не могло поначалу её не ранить. Зато она смогла определиться с тем, что тибетец – тоже враг. Друзья такого не делают.
*
– Обер-арцтин Кимблер, разрешите, – на пороге стояла Йоханна Лангефельд, надзирательница Аушвица, одна из немногих, кто вообще знал о том, что в бараке под номером двадцать четыре живёт некая цыганка, даже без номера.
– Проходите, – Ласт кивнула нежданной гостье.
Лангефельд поджала губы, изучающе глядя на неё. Судя по тому, что это именно она привела новую подопечную в двадцать четвёртый, с ней можно говорить об этом “подарочке” начистоту.
– Новенькая… – Йоханна замялась. – Из неучтённых…
– Вы о цыганке, – Ласт вздохнула. – Об этом лучше бы молчать.
Надзирательница бросила несколько выразительных взглядов по периметру кабинета и вопросительно воззрилась на Ласт. Та лишь с грустной усмешкой отрицательно покачала головой.
– Ей там плохо.
Ласт внимательным взглядом фиалковых глаз изучала нежданную гостью. Она неоднократно слышала об излишней мягкости надзирательницы Лангефельд по отношению к заключённым, но ничего касательно её неблагонадёжности. Да и Зольф, под началом которого та работала в BASF и позже в IG Farben, никогда не отзывался о Йоханне с неудовольствием или раздражением.
– Что же вы предлагаете? – Ласт непроницаемым взглядом воззрилась на Йоханну.
– Может, есть другое место?..
– Камера смерти? – резко спросила Ласт, скривив в невесёлой усмешке накрашенные губы.
Йоханна осеклась, опустив глаза. Она с самого начала прониклась к цыганке сочувствием, понимая, насколько омерзительно заниматься этим совершенно против воли. Но, похоже, в этой ледяной женщине её точка зрения не встречала ни малой толики сочувствия.
– Увы, – безжалостно продолжила Ласт. – Если вас беспокоит её состояние здоровья, я могу всё рассказать и выдать рекомендации.
– Нет… То есть… – Йоханна смешалась. – Да… Если можно, в письменном виде… Но я по большей части… о здоровье… – она нервно сглотнула. – Душевном…
Ласт не хотела поднимать этот вопрос. По её мнению, цыганка сошла с ума. То ли её странный дар переродился в душевную болезнь, то ли она изначально была предрасположена к шизофрении, но сейчас, судя по всему, ситуация выглядела достаточно однозначно.
– Я не специалист, – пожала плечами Ласт. – Это не мой профиль.
Лангефельд как-то даже поникла. Ласт всматривалась в лицо Йоханны и никак не могла понять, откуда такое участие в судьбе ничем не примечательной узницы, каких, по её мнению, были тысячи. Она постаралась оживить в памяти всё, что рассказывал о фройляйн Лангефельд Зольф, но и это не помогло Ласт пролить свет на поведение надзирательницы.
– Жаль, – искренне проронила Йоханна. – Но я всё равно жду ваших рекомендаций. Как дела у херра Кимблера?
Ласт прищурилась, снова смерив взглядом Йоханну. Она не понимала, с чего бы той интересоваться делами Зольфа.
– Благодарю, всё в порядке, – уклончиво ответила Ласт, записывая неразборчивым почерком на клочке бумаги информацию по состоянию и рекомендации по лечению и поддержанию в норме.
– Замечательно, – как-то даже просияла Лангефельд.
Йоханне не было дела до “бесчеловечных экспериментов”, как это характеризовали люди, Кимблера. Её интересовало лишь то, не захочет ли бывший дотошный начальник покопаться в этом, без сомнения, интересном и противозаконном дельце.
*
– Отправила бы её к Зайдлицу, – хохотнул Зольф, в целом сменивший за это время гнев на милость, хотя всё ещё чересчур нервный.
– Чтобы он ещё что-нибудь испортил? – возмутилась Ласт, всё ещё злая на братца. – Нет уж.
Она выложила из рабочей сумки нелегально добытую колбасу и маленькую бутылку игристого вина.
– О! – глаза Кимбли загорелись голодным огнём. – Еда!
– Ты как Глаттони, – усмехнулась Ласт. – И всё же. Ты работал с ней. Почему её так беспокоит эта цыганка?
Зольф задумался.
– Не знаю, – протянул он. – Мы никогда не беседовали на личные темы. Работала она хорошо.
Пока Ласт переодевалась, он нарезал колбасу и достал из шкафа бокалы.
– Но должно же быть что-то… – она посмотрела на него, словно изучая. – Она так скрупулёзно выясняла всё о повреждениях и рекомендациях…
– А что там в итоге произошло? – не то чтобы Кимбли было интересно произошедшее с самой цыганкой, просто он очень любил наблюдать за Ласт, когда та увлечённо рассказывала что-то о своей работе.
– Её тот белобрысый избил и изнасиловал, – Ласт принялась рассказывать о медицинских деталях.
Зольф с нескрываемым наслаждением наблюдал за женой, попутно открыв бутылку и разливая рубиновую пузырящуюся жидкость по бокалам.
– Вот чего я никак не могу понять, – она села рядом, взяла бокал и, прищурившись, заглянула Зольфу в глаза, – какой смысл насиловать женщину?
Кимбли сделал пару глотков и поджал губы.
– Не знаю… – наконец ответил он. – Чтобы почувствовать власть? Куда ни плюнь – люди всё делают ради подтверждения собственной власти.
– Разве не интереснее сделать так, чтобы тот, кому ты был противен, сам тебя возжелал? – Ласт склонила голову набок, облизывая яркие губы.
Зольф ухмыльнулся:
– Каждому свое. Кому-то интереснее ломать душу, кому-то – тело.
– Знаешь, что-то у этой цыганки сломанным выглядит и то, и то, – возразила Ласт. – Хотя я сомневаюсь, что тот белобрысый преуспел в тонком психологическом воздействии.
– Не знаю, – отмахнулся Зольф. – Как по мне, все просто. Или тебя выбрали – или нет. А уж речь о человеке или о мире…
Ласт скосила глаза на Зольфа. На его лице играла самодовольная усмешка, которую гомункул восприняла как, во-первых, несомненный комплимент в свой адрес, а во-вторых, проявление гордыни Кимбли. Впрочем, как показывал её опыт, большая часть его амбиций и правда имела весомое подкрепление.
– У меня для тебя сюрприз, – загадочно улыбнулась она, потянувшись к сумке и доставая из неё лист, исписанный размашистым нечётким почерком.
– Отчёт по тому, что осталось на химическом складе после бомбёжки! – просиял Зольф. – Ты – чудо! – он обнял её и поцеловал в висок. – Никто ничего не заподозрил?
Ласт откинула голову назад, рассматривая Кимбли из-под опущенных ресниц.
– Нет, никто, – она взяла бокал, следя за тем, как оставшиеся пузырьки стремятся вверх сквозь толщу рубиновой жидкости. – Там было четыре отчёта. Два совершенно идентичных, третий – твой, отличающийся. И ещё один. Последний не сходится больше ни с какими. Я вытащила один… И теперь там не сходится ничего! – она хищно улыбнулась. – Если организуют проверку…
– Да уж, – засмеялся Зольф, – теперь у них вообще ничего не сойдётся. Если это дело попадётся гестаповским ищейкам…
– Кстати… – начала она, погладив по бархатной голове подошедшего к ней пса и переводя тему. – Отец всё ещё не назначил день, но я не уверена, что нам удастся забрать с собой Мустанга.
Зольф передёрнул плечами. Его куда как больше интересовало, как обойти равноценный обмен с Истиной, нежели судьба какого-то там пса, пусть даже и столь дорогого его жене.
– Может, есть кто надёжный, кто позаботится о нём здесь?
Ласт была не уверена в том, что в Аместрисе обрадуются доберману. Что говорить – она не была уверена, что в Аместрисе обрадуются им – не то что собаке.
– Вот Йоханне и можно пристроить, – подал идею Зольф. – А что? Людям она сострадает, может, и в собаке примет столь же живое участие.
Ласт кивнула, фиалковые глаза загорелись энтузиазмом: всё же она была очень привязана к четвероногому питомцу.
– К слову, по поводу возвращения… – Кимбли критически посмотрел на ладони. – Круги потеряли чёткость.
– Что ты будешь с этим делать? – Ласт, казалось, думала о своём и вопрос задала скорее из вежливости.
– Не я. Ты, – усмехнулся он, доставая из ящика стола тушь и медицинский лоток с завёрнутыми в марлю иголками.
Ласт непонимающе воззрилась на Зольфа и всё извлечённое им на свет.
– То есть как это – я?
– Ласт… – он подсел к ней, убирая со лба выбившуюся из пучка прядь и нежно гладя её щёку. – Я сам не смогу, неровно выйдет. Помнишь, однажды ты уже помогала мне…
Она скрестила руки на груди – она вспомнила, как уже обновляла рисунок на его ладонях. Опыт ей, конечно, понравился, но повторения здесь и сейчас она не слишком хотела.
– Зольф, может, после возвращения найдём того, кто профессионально этим занимается?
– А что я буду делать до этого? – возразил Зольф. – Ласт, пожалуйста. Я облегчил тебе работу. Смотри!
Он вытащил из ящика формы: два круга, треугольник и полумесяц, с углублениями под иголки.
– Смотри, на этот раз будет всё просто…
========== Глава 21: In vino veritas/Истина в вине ==========
Чтобы ближнего убить, придется много пить,
Тогда все хорошо, и сердце не болит,
И разум говорит, что было, то прошло.
Думаю, что теперь ты
Знаешь как убить врага посредством коньяка,
Налив его в стакан и выпив двести грамм
Во славу небесам, теперь попробуй сам,
И не забудь сказать:
Да здравствуй бог, это же я пришел,
И почему нам не напиться?
Я нашел, это же я нашел,
Это мой новый способ молиться!
Агата Кристи “Молитва”.
Клаус Дильс ехал на выходные в Тшебиню. Там осталась его младшая сестра, Гертруда, работавшая в трудовом лагере, который без малого месяц назад сравняли с землей во время очередной бомбёжки. Теперь она и ещё некоторое количество уцелевших немцев жили там в заброшенных домах, ожидая дальнейшего распределения, которое как назло затягивалось. У Дильса в запасе была целая неделя выходных, которую он рассчитывал провести просто – наконец-то выспаться.
Порывистый ветер кусал его за щёки, сырой воздух пробирал до костей, накладываясь на озноб от недосыпа. Город был мрачен и неприветлив.
– Клаус, наконец-то… – как-то непривычно сентиментально выдохнула его сестра, обняв на пороге обветшалого домишки с заклеенными крест-накрест окнами. – Проходи. Только вот… – она замялась, между светлых бровей пролегла складка.
– Что-то случилось?.. – сердце будто пропустило удар.
С того момента, как к нему в одном из “глухих” коридоров пристал этот юнец, Зайдлиц и, недобро сверкая странными глазами, приказал говорить, если кто спросит, что поступившую злосчастного седьмого числа ноября цыганку он, Дильс, отправил не направо, а налево, к смертникам, в его сердце поселился страх. Леденящий, сжимающий горло холодными лапами, вызывающий приступы дурноты и спазмы в животе. Клаус понимал, что допроси его хоть бы один-единственный раз рьяный пёс из гестапо, вывалит он всю правду-матку и даже больше. И ненавидел себя за подобное малодушие.
– У нас гости, – Гертруда опустила глаза, теребя пальцами накинутую на плечи шаль.
Сердце Дильса ухнуло в пятки.
– Здравствуйте, – из дверного проёма высунулся совсем молодой парень с длинными волосами, в гражданском. – Меня зовут Эдвард Элрик.
– Клаус Дильс, – он на ватных ногах подошёл к гостю и пожал ему руку.
– Это мой брат, Альфонс, – Эд махнул рукой в кухню, где сидел очень похожий на него юноша. – Простите за беспокойство, мы не отнимем много времени, просто нам очень нужно поговорить.
Клаус нервно сглотнул, придвинул стул и сел напротив.
– Клаус… Ты, наверное, голоден, – захлопотала Гертруда, собирая на тарелку скудную снедь. – У нас тоже напряжёнка…
– Нам фрау Дильс сказала, что вы работаете в Аушвице, – начал Эдвард. – У нас очень, очень важное дело, мы были бы весьма благодарны, если вы нам поможете…
– Угу, – не поднимая глаз от тарелки, отозвался Дильс. Дурное предчувствие, поселившееся у него на душе, разрасталось и разливалось по нутру неприятным холодом.
– Видите ли… – Эд закусил губу, – мы здесь были с шведской экспедицией. Ничего такого, просто научные изыскания. С нами была женщина, – он как-то замялся и смешался.
Сердце Дильса гулко стучало в висках.
– Цыганка, – продолжил второй, Альфонс. – Однажды, в начале ноября, она ушла и не вернулась. Мы искали, и нам сообщили, что её увезли в Аушвиц.
Клауса затошнило. Эти, конечно, не гестаповцы… Хотя, как знать – у тайной полиции всегда было множество самых разных агентов.
– Была одна, – выдавил Дильс, чувствуя, что вот-вот вместо голоса из его горла будут вырываться лишь нечленораздельные сдавленные хрипы. Отчего-то перед глазами встало злобное лицо Зайдлица. – Седьмого, вроде…
В глазах обоих Элриков засветилась надежда. Не то чтобы Клаус хорошо разбирался в людях, но было похоже, что эти двое просто ищут потерявшегося родного человека.
– Да, седьмого! – Эдвард вскочил и посмотрел на собеседника. – Вот эта! – он сунул в лицо Дильса фотокарточку.
У Клауса перехватило дыхание – на него, смеясь, смотрела та самая цыганка, которую куда-то из-под его носа увёл Кёниг.
– Она у вас? – допытывался Элрик. – Можно попросить вас отдать её нам? Она важный член экспедиции…
Гертруда стояла в углу, теребя шаль. Дильс почувствовал, что покраснел: всё лицо и даже уши пылали адским пламенем.
– Никак нет… – он отвёл глаза. Лгать он ещё с детства не умел и, как следствие, не любил.
– Почему? – Альфонс нахмурился. – Если нужны какие-то бумаги, или что-то ещё – мы всё предоставим.
– Потому что… – Дильс поперхнулся.
Похоже, этот Зайдлиц вёл какие-то мутные дела и попутно втянул в них Клауса. А теперь ему расхлёбывать…
– Потому что её, вроде бы, отправили на ликвидацию, – выпалил он, продолжая смотреть куда-то в сторону.
Эд и Ал переглянулись. Они словно видели во взглядах друг друга лица всех тех, кого потеряли, и это отдалось в сердцах братьев болью, к которой невозможно привыкнуть. Альфонс закрыл лицо руками, ощущая, что не в его силах сдержать слёзы. В этот момент он почти ненавидел тибетца жгучей, иррациональной ненавистью. Умом он понимал, что Чунта вовсе не при чём, но он же просил, просил его сберечь…
– Как? – Эд сжал кулаки. – Вот так просто?!
– Увы, – кусок не лез в горло. – Простите, я очень устал с дороги.
*
– Как же так?! – Эдвард мерил шагами кухоньку.
Гертруда не спешила выставлять гостей, поэтому этой ночью они беспрепятственно оставались под кровом этого дома.
– Может, он ошибся? – Альфонс и сам не верил своим словам, но ещё меньше он хотел верить в то, что их Ноа больше нет. – Или сам чего не знает…
– Что такое вообще этот их чёртов Аушвиц?! – глаза Эдварда метали молнии.
– Лагерь смерти, – шёпотом проговорил Ал. – Не представляю, сколько там народа…
– Вот завтра этого Дильса и порасспрашиваем! – Эд распалялся ещё больше. – Тебе не показалось, что он что-то скрывает?! У-у-у, мутный тип!
Альфонс не знал, что ответить брату. Он был согласен, что Дильс недоговаривает, но вот причин на то у него могло быть очень много, начиная от банальной неосведомлённости и заканчивая чем-то другим, о чём Алу не хотелось не то что говорить – даже думать.
– Но он же нас не выставил, – с сомнением отметил Ал, пытаясь охладить пыл брата.
– Я придумал, – Эд задрал нос. – Купим шнапса, тогда он точно заговорит!
Шнапс и правда пришёлся ко двору. Братья слушали рассказы Дильса о том, что отправленные на перевоспитание работают на заводах, получают медицинскую помощь и продовольствие, и не могли взять в толк, отчего же о лагерях ходили столь ужасающие слухи. По мере опустошения бутылки рассказ обрастал новыми подробностями, леденящими кровь: оказалось, часть медобслуживания заключалась в участии в экспериментах в качестве подопытных кроликов, продовольствие было скудным и некачественным, лагерные увеселения были увеселениями отнюдь не для заключённых, а для склонных к садизму надзирателей, а тех, кто был негоден к тяжёлой работе, в том числе стариков и детей, отправляли на верную смерть – душили газом и сжигали в исполинских печах. Гертруда не пила и лишь поджимала бескровные губы по мере того, как Клаус рассказывал всё больше и больше.
– Давайте выпьем за память нашей Ноа, – поднял блестящие глаза Альфонс. – Хотя мне не верится, что её уже нет…
Дильса не нужно было отдавать на растерзание гестаповцам. Его мягкому сердцу хватило взгляда на этих двоих.
– Не могу… – он понимал, что совершает чудовищную ошибку. Но, по его мнению, самой его чудовищной ошибкой было и вовсе появиться на свет. – Не могу я так! Пить… – его язык заплетался, лицо раскраснелось. – Пить за память живого человека…
Слова полились из него потоком. Не то чтобы Клаус Дильс много знал; но того, что он рассказал, хватило бы на расстрел и ему, и всем, кого он сдал с потрохами. Гертруда всплеснула руками и прикрыла рот концом шали.
– Кимблер? – перебил Эдвард. – Зольф Кимблер? Химик? Он работает в Аушвице?
– Вы знаете штурмбаннфюрера Кимблера? – Дильс нахмурился и вспотел. Похоже, он только что и правда подписал себе смертный приговор.
Эдвард и Альфонс многозначительно переглянулись.
– Вообще, я не о нём, а о его жене, обер-арцтин Леонор Кимблер.
– Организуйте нам встречу с ними! – глаза Эдварда сверкали. – Передайте, что мы – братья Элрики! Они поймут, о ком речь!
Дильс пьяно махнул рукой.
– Он меня убьёт… – жалобно проговорил он, потирая кулаком слезящиеся глаза. – И он, и этот… Зайдлиц… Он мне приказал молчать…
Эдвард навострил уши:
– Это ещё кто?
– Молодчик один… Молоко на губах не обсохло – а уже хауптштурмфюрер… И глаза у него такие странные, злые… и цвета странного… – Клаус икнул и жестом показал сестре налить ещё в опустевший стакан.
Та покачала головой, но просьбу исполнила.
– Какого такого – странного? – прищурился Ал.
– Фиалковые, – выдохнул Клаус, встал и, покачиваясь, направился в сторону уборной.
