Текст книги "Ибо прежнее прошло (СИ)"

Ласт вернулась к себе поздно, застав Зольфа в кровати за чтением. В его ногах вольготно развалился Мустанг, который, завидев хозяйку, тут же понёсся встречать её, радостно виляя обрубком хвоста.

– Развлекаешься или опять самообразование? – подмигнула она мужу, походя погладив собаку меж торчащих ушей.

Он неопределённо хмыкнул и отложил книгу.

– Олдос Хаксли? – она легла рядом и заинтересованно потянулась к книге.

Доберман Рой Мустанг ощерил пасть в искренней собачьей улыбке и взгромоздился на кровать, сворачиваясь калачиком в ногах у Ласт.

– Он самый, – ухмыльнулся Зольф. – Кстати, а почему вы не занимаетесь производством маточных репликаторов? Это бы прекрасно сказалось на экономике – посуди сама, сколько освобождается рабочих рук, более не занятых в воспроизводстве себе подобных.

Кимбли часто сравнивал устройство этого мира с родным Аместрисом и не понимал: почему в этой армии так мало женщин? С приходом к власти нацистов для целой половины населения была чётко обозначена единственно верная линия развития: кухня, дети, церковь. Ему, как человеку прагматичному, было непонятно: отчего такой ресурс использовался столь бездарно и экстенсивно.

– Сложно… – разочарованно протянула Ласт. – Вот сегодня матку пересаживали, а вчера Йозеф сшил двух близнецов. Они всё ещё живы, представляешь?

– Ого, – глубокомысленно отозвался Зольф.

Он не слишком хорошо разбирался во всех этих тонкостях, хотя читал довольно много по теме, да и Ласт рассказывала, но разве возможно стать экспертом в какой-либо области, нахватавшись по верхам? Диалог, конечно, он поддержать был способен, при желании мог пустить пыль в глаза, но не более. Сейчас же не было смысла притворяться.

– Близнецы такие интересные, – увлечённо продолжала Ласт, – ты можешь себе представить – у них нечто вроде коллективного разума и коллективной чувствительности! Если развести их по разным комнатам и одному отрезать пальчик, то второй четко в это же время громко кричит и жалуется на нестерпимую боль в том же пальце!

Зольф скосил глаза на книгу, между бровей пролегла складка.

– Ласт… – он прищурился. – А что, если спровоцировать развитие близнецов вне тела женщины? Заставить оплодотворённую яйцеклетку делиться, так, чтобы получилось пятьсот двенадцать, или тысяча двадцать четыре близнеца? Целый полк, только подумай! Целый полк солдат, обладающих коллективным разумом! Главное, сделать их нечувствительными к боли, тогда они и сражаться будут до последнего!

Ласт внимала. Идеи этого человека подчас балансировали на умозрительной грани между гениальностью и шизофреничностью.

– Но люди с анальгезией часто не доживают до взрослого возраста, – нахмурилась она. – Ведь боль – важнейший защитный механизм…

– А есть способ отнять у взрослого человека всякую чувствительность? – он наклонил голову набок. – Непосредственно перед боем провести некую… процедуру…

– Надо пробовать, – выдохнула она. – Опять же, всякую – не осмысленно, какие тогда будут из них воины? Если отнять не только чувствительность к боли, но и осязание и кожно-мышечную… – она закусила губу, – то это повлечёт слишком много последствий и рисков. Вплоть до затруднений с едой и естественными отправлениями, невозможностью соразмерить силу удара… Надо очень хорошо это обдумать и попытаться испытать… Вообще, люди странные существа. Я до сих пор, сколько ни наблюдаю, не могу понять. Вот взять то же самопожертвование…

Для неё, как для гомункула, это было, пожалуй, самой неизведанной частью человеческой психологии. Ласт не могла понять, как можно добровольно пожертвовать собственной жизнью, окончательно и бесповоротно, ради того, чтобы жил другой; ей казалось, что это противоречит самим основам мироздания.

– Всё просто, – голос Зольфа стал жёстким. – Большая часть этих людей делает это не по доброте душевной. Это чистой воды эгоизм, – он обнял её, наслаждаясь теплом её тела, – просто кому-то невыносима сама мысль о собственном существовании без другого человека. Даже не столько без него самого, как личности, но без того состояния, которое тот, другой, давал ему. И наш отчаянный спаситель просто не готов к этим переменам, ему проще прекратить своё существование в ореоле славы, ведь самопожертвование – это так почётно. Или он не хочет брать на себя ответственность. Не хочет жить с тяжёлым принятым решением и смертью своей попросту перекладывает его на другого.

Ласт вслушивалась в слова Кимбли и, хотя понимала его аргументацию, не могла принять для себя подобного.

– То есть, ты считаешь, что это – не проявление человеческой силы?

– Спорный вопрос, – он уткнулся носом в её мягкие волосы. – Часто сила становится слабостью. И наоборот.

– А мы поменяли кровь у двойни, – она несмело вернулась к изначальной теме разговора.

Научные дискуссии о проведённых опытах были ей ближе философствований о человеческой природе, столь часто повергавшей её в некое подобие ступора.

– Сцедили всё до капли и перелили? – непонимающе переспросил Зольф.

– Можно сказать и так, – согласилась Ласт, утыкаясь в его тёплое плечо. Это было проще, чем объяснять суть гемодиализа. – Ты знаешь, оказывается, кровь девочек чаще подходит реципиентам, чем кровь мальчиков, она реже вызывает реакцию агглютинации.

– А с чем это связано? – он задал этот вопрос уже скорее для проформы, нежели действительно интересуясь сутью.

– Группы крови, подходящие для донорства, чаще встречаются у девочек (1), – пояснила гомункул. – А ты где пропадал последние двое суток?

Зольф усмехнулся – он только что вместе с другими химиками занимался обеспечением безопасности периметра лагерей. В последнее время участились попытки побегов, да и линия фронта неумолимо приближалась к Аушвицу. Порой Кимбли казалось, что война Рейхом уже проиграна, и осталось всего несколько завершающих штрихов. С одной стороны, это не слишком его касалось: он всё ещё верил в то, что в Тот Самый День врата в Аместрис, ставший для него за эти долгие годы своего рода землёй обетованной, распахнутся, и ни ему, ни Ласт больше не будет ни малейшего дела до этого мира. С другой, горьким послевкусием оставалась лёгкая досада на то, что, кажется, он и на сей раз поставил не на ту сторону.

– Я заставил прогнить эту землю и отравил воду в колодцах, – доверительно шепнул он жене на ухо.

– Ты отравил воду? – Ласт непонимающе воззрилась на него, приподнявшись на локте.

– Не в буквальном смысле, конечно, – он пошёл на попятную. – Просто мы пропитали землю взрывчатым раствором в некоторых местах. Ни один сапёр ничего не обнаружит. Ну и кое-где туда же прикопали тринитротолуол. Если наступить на этот участок – он взорвётся, взрыв будет совсем не сильный, покалечить или убить не сможет, но вот тротил – там, где он есть, конечно, – сдетонирует.

– И сама земля разверзнется, – подхватила Ласт с ироническими нотками в голосе. – Как они там это называют? Что-то пламенное?

– Геенна огненная, – усмехнулся Кимбли. – Ну да, кара их бога.

Ласт поёжилась – она вспомнила облик Отца в этом мире. Даже им, не воспитанным в традициях этой религии, да ещё и гомункулам, порой становилось не по себе.

– Тебе холодно? – Зольф обеспокоенно поправил одеяло и обнял Ласт крепче. – Может, окно прикрыть?

– Нет-нет, – она спешно покачала головой – не хватало ещё обсуждать с ним Отца!

Ласт и так правдами и неправдами уходила от этих разговоров – и от этих мыслей. Она даже не стала рассказывать бывшему алхимику о местах Силы или местах Прорывов – так это называл Отец. В этих местах, возможно, ему бы удалось почувствовать подобие энергии из родного мира, а может, даже запустить пусть и слабенькое, но преобразование. Но гомункул не хотела бередить и без того тоскующую душу подобным суррогатом.

– Всё в порядке, – она вдохнула его запах и улыбнулась. – А что мы будем делать, когда вернёмся?

Эту тему они тоже обычно не обсуждали. Однако сейчас Ласт отчего-то ощутила почти физическую потребность поговорить об этом.

– Если меня не расстреляют сразу за все былые подвиги, – весело начал Зольф, – то я пристроюсь куда-нибудь на границу. Если не будет войны, конечно. А на границе мои умения всегда пригодятся.

– Я не хочу жить в глуши! – капризно протянула Ласт.

Кимбли поджал губы. Он привык к ней, он уже не представлял себе, что может быть иначе, однако он отдавал себе отчёт: когда они добьются цели, их альянс будет упразднён за ненадобностью.

– Ты? – он приподнял бровь, хотя его собеседница и не могла этого увидеть. – Кажется, я говорил о себе.

– Ты собираешься уехать в глушь один? – она высвободилась из кольца его рук и нависла над ним, гневно сверкая аметистами глаз. – Ты собираешься бросить меня?

Зольф смешался. Конечно, он хотел бы остаться с ней, однако тешить себя подобной надеждой было бы верхом глупости и недальновидности.

– Отчего же – бросить? Просто когда мы добьёмся цели…

– Я буду тебе не нужна?!

Зольф смешался ещё больше. От Ласт он не ожидал такого поведения – оно, по его мнению, было больше свойственно человеческим женщинам. Хотя чего он хотел – двадцать лет жить бок о бок с людьми и не перенять от них ничего?

– Скорее, это у тебя отпадёт необходимость в союзе со мной, – с деланным равнодушием он отвернулся.

Мустанг во сне тихо, но печально заворчал на своём, собачьем.

– Но мы же хорошая семья! – Ласт потрясла Кимбли за плечо. – И Энви к тебе привязался, и Глаттони…

– То есть ты предлагаешь и в Аместрисе нам жить всем вместе? – Зольф прикрыл глаза тяжёлыми веками. – А потом однажды утром я проснусь в одной постели с твоим братцем вместо тебя?

– Вообще-то, у него была такая идея, – Ласт словно остыла и опустила кудрявую голову на плечо Кимбли. – Зольф… Мне нравится жить с тобой…

– Передай ему, что если он это устроит, я голыми руками оторву его лохматую башку, а после для верности взорву и её, и что там ещё от него останется, не глядя на то, что он твой брат, – пообещал Зольф. – И потом ответственно заявлю, что всё так и было изначально.

1) Разумеется, это не так. Дело в том, что в ряде исследований тех годов действительно попалась выборка, в которой было больше женских особей – «универсальных доноров».

========== Глава 6: Astra inclinant, non necessitant/Звезды склоняют, а не принуждают ==========

He’s a god, he’s a man,

He’s a ghost, he’s a guru,

They’re whispering his name

Through this disappearing land

But hidden in his coat

Is a red right hand.

Nick Cave «Red Right Hand».

Олеся Силыч сидела на носилках, ожидая отправки эшелоном в Москву. Грядущая поездка не давала ей покоя: ранение не казалось настолько серьёзным, чтобы получить направление в саму столицу, да ещё и вместе с загадочными иностранцами, о которых она вскоре сообщила не кому-кому, а самому Верховному главнокомандующему, хотя это и далось ей непросто. Проведя с ними бок о бок три недели, понаблюдав и порасспросив всех по отдельности, Олеся убедилась в том, что всё, что они говорили, более всего похоже на бред. Но оставался еще один рискованный вариант: возможно, это была какая-то шифровка. Угроза, о которой они так упорно твердили, была слишком серьёзной. Поэтому, здраво рассудив, что пусть начальство и разбирается со столь глобальными проблемами, она донесла самую суть и теперь считала свою миссию выполненной.

И Элрики, и цыганка изрядно поднаторели в смеси русского и украинского, осознали, что товарищу Сталину нужно рассказать о надвигающейся катастрофе, а никак не о «пиздеце», и были, наконец, невероятно счастливы тому, что, наконец, их дело готовилось сдвинуться с мёртвой точки. Тем более что у них были причины полагать, что бомба – или очередная пустышка – находится именно в Москве. Поэтому сейчас они ждали приезда, как манны небесной, и готовились терпеть и косые взгляды, и всё на свете – уж им-то явно было не привыкать.

Москва встретила их суровым величием. Ноа вздрогнула и прикрыла руками рот, оказавшись на Красной площади – она видела это место в воспоминаниях Анны, которую далёкие двадцать лет назад приводил в их временное пристанище Ледяной алхимик, Исаак Макдугал. Цыганке казалось, что это было в какой-то прошлой, чужой жизни, и воспоминания те, словно старые фотокарточки, поблёкли от времени и даже приобрели свой специфический запах. Однако сердце города и великой страны всё ещё было наполнено тем самым красным восторгом, который словно не мог поблёкнуть, по крайней мере, не за эти двадцать лет. Хотя отчего-то, когда цыганка рассказала о впечатлениях Эду и Алу, те лишь изумлённо покачали головами: они не видели ни красных звёзд, ни зелёных крыш, ни стен красного кирпича.(1)

Их поселили в гостиницу с видом на Москву-реку. Исполинская многоэтажка пугала Ноа, но чрезвычайно вдохновила обоих Элриков. И буквально на следующий день ко входу подъехал чёрный автомобиль, на капоте которого была установлена фигурка маленького, но гордо реющего красного знамени с начищенной пятиконечной звездой. Водитель посадил пассажиров на мягкий задний диван и куда-то повёз. Куда – троица затруднялась сказать. Мало того, что они не знали города, так ещё и окна машины были зашторены, а между ними и водителем находилась непрозрачная перегородка.

Их высадили прямо напротив входа в какое-то здание и сопроводили до кабинета, а когда все трое вошли внутрь, тяжёлая дубовая дверь захлопнулась за их спиной. За столом сидел человек и курил трубку. Тугая пружина свернулась в груди обоих Элриков, едва они посмотрели ему в неестественно фиолетовые глаза, в которых мелькнуло узнавание. Он усмехнулся в пышные усы.

– Привэтствую вас, братья Элрики. А я всё ждал вашего визита. Уже даже атчаялся, – Рас выпустил облако дыма.

Он не сомневался, что его узнают. Пусть его лицо не было точной копией лица Раса из Аместриса, но сходство было чрезвычайно велико. Да и не было у него резона скрывать, тем паче, теперь он предпочитал вести игру в открытую. Ноа с удивлением воззрилась на спутников – они никогда не говорили, что знакомы с генеральным секретарём СССР.

– Рас… – выдохнул Эд. – Как есть такой… – он замялся, подбирая слова.

– Ви можете гаварить на немэцком, – любезно сообщил генсек. – Садитесь. И рассказивайтэ, что за дэло привело вас сюда.

Эд замялся. Раскрывать карты гомункулу? Впрочем, двоим из этой шайки в своё время они рассказали всё…

– Видите ли, – осторожно начал он. – Ещё давно, в Аметрисе было создано оружие массового поражения.

В фиолетовых глазах заплясали огоньки заинтересованности. По мере рассказа Эдварда лицо генсека оставалось неизменным, и лишь взгляд выдавал нешуточную заинтересованность.

– Ви панимаэте, что это аружие может аканчатэлно пэреламить ход вайни? – спросил Рас.

– Это исключено, – жёстко возразил Альфонс. – Это повлечёт за собой слишком глобальную катастрофу, которая отразится и на вашей стране в том числе. Или вы этого хотите?

Сталин пожевал мундштук трубки. Он не хотел дополнительных жертв со стороны советского народа, если те не были оправданными. Насколько оправданными могли оказаться жертвы бомбы, он пока не знал.

– Скажите, – осмелел Ал, – а здесь происходит то же, что и в Аместрисе?

– Что ви имэете в виду? – лукаво улыбнулся вождь.

– Кровавые печати и этого вашего отца, – внезапно для себя самого выпалил Эд.

Гомункул откинулся на спинку кресла.

– Да, – жёстко ответил он. – Толко масштабы значитэльна болше.

– Что это значит? – упавшим голосом спросил Эдвард.

Нехорошее предчувствие ледяной хваткой сжало его горло. Он помнил тот запланированный геноцид ради одного – утоления гордыни чудовищной твари, пожелавшей стать всем и в итоге получившей звенящее ничто, когда могущество его, что он стяжал в алчных ладонях, просыпалось песком сквозь пальцы, устилая путь в могилу – для того, кто позарился на то, чего удержать не сумел.

– То и значит, – пожал плечами Рас. – Ви же хатите вэрнуться дамой? У вас будэт такая вазможнасть.

Эд упрямо дёрнул головой. Он и Ал долгие двадцать лет скитались по этому странному миру не для того, чтобы в один прекрасный момент вот так с пустыми руками вернуться назад.

– Мы не уйдём без бомбы! – упёрся бывший Стальной алхимик.

– А бомбе мне ничего нэ извэстно, – холодно ответил Рас. – Аднако я нэ стану вам мэшать в ваших поисках. Вас даже спакойна атпустят атсюда, а это, знаэте ли, дарагова стоит – атсюда мало кто уходит на свабоду.

– Какова цена? – дрогнувшим голосом спросил Ал. Он уже привык, что ни в одном из миров ничего не давалось просто так.

– О, минимална, – по-отечески тепло проронил Сталин. – Прадалжайте ваши поиски. Что узнаэте – саабщите мнэ. Главное, нэ суйте нос нэ в своё дело и на питайтэсь предатвратить нэизбежнаго, иначе плата может аказаться нэпамерной для вас траих.