Текст книги "Второй после Мадары (СИ)"

Автор книги: _monkey

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

http://storage4.static.itmages.ru/i/15/0927/h_1443361917_2780235_a8f40bc0b4.gif

**См. фрагмент XVI.

http://savepic.net/8053521.jpg

Хранилище шаринганов: http://savepic.net/8051486.jpg

====== Фрагмент XXIII ======

Видение в конце коридора испарилось быстрее, чем его даже успел ухватить шаринган. На долю секунды Обито показалось, что он видел клочок завихрения камуи.

Это невозможно.

Хотя… Почему Какаши или кто-то ещё не мог вживить себе его второй глаз? Он ведь всё ещё в распоряжении Конохи.

Другой вопрос, как его здесь нашли?

И, убедившись, что Обито здесь, не захватит ли разведчик с собой сейчас подкрепление?

Вспомнив, что у обладателя его второго шарингана наверняка будет и неуязвимость, Обито поспешно дематериализовался, рискуя, однако, столкнуться со своим преследователем в измерении Камуи. Но это в любом случае лучше, чем попасться здесь, в этом чёртовом каменном гробу.

В карманном измерении никого не оказалось. Задерживаться здесь Обито, так или иначе, не собирался, как и менять свои изначальные планы, а потому сразу же переместился в следующий намеченный пункт.

В этих окрестностях ему уже много лет не были рады. Лес возле Конохи встретил его неприветливо, но всё же нехотя согласился скрыть непрошенного гостя густой листвой. Таково уж было его предназначение.

Печати U, I, Hitsuji.*

Свет в правом глазу померк навсегда, давая Обито шанс исправить хоть что-нибудь, хоть в этот раз…

…Лицо Ханаби приближается к нему. Вместо поцелуя:

 – Назад! Живо!!! – она отшатнулась; взгляд на себя: – Камуи!

Откуда взялись силы, Обито не знал. Чтобы сорвать с себя чёртовы куски проросшего растения-паразита, ушла почти минута. Ещё минута – чтобы поджарить их наверняка. Когда это он позволил навтыкать в себя семян и превратить в цветочный горшок?!

В голове мелькнула картина смерти Ханаби. Обито завыл, громко, выпуская всё накопившееся напряжение и срывая голос, пользуясь тем, что здесь никто не слышит. Он снова допустил это. Снова. Снова. Снова. Он не шиноби. Он чёртов мусор. Дорогие ему люди обречены умирать.

Несколько минут назад его сердце словно вывернули из груди штопором, а потом как попало затолкали обратно разодранные куски – и теперь это всё болело, силясь хоть как-то срастись.

Как он сейчас будет смотреть ей в глаза?

Помнит ли она, как только что умирала?

Он поправил повязку поверх выменянного на её жизнь шарингана, и камуи вернуло его в Деревню Дождя, снова грубо швырнув за шкирку прямо на каменный пол, измученного и окончательно обессиленного.

Он лежал перед ней едва не без сознания.

Ханаби осторожно протянула руку и положила ладонь на его левую щёку. Она ожидала, что Обито чуть отведёт голову назад – он всегда так делал инстинктивно, будто любое прикосновение к шрамам обжигало. Однако Ханаби знала, что дело в смущении, он просто не хочет, чтобы их касались. Но это не меняет… ничего не меняет. Её так сильно тянет к нему, особенно к уязвимым местам…

Кажется, он не почувствовал – не отстранился. Он был крайне бледен, совершенно вымотан, под глазами пролегли синие тени. Ханаби освободила его торс от плотной ткани плаща и обнаружила множество синяков и кровоподтёков на правой – его собственной – половине. Бьякуганом стало видно многочисленные переломы нескольких рёбер. Они очень медленно, почти не заметно даже с додзюцу, по миллиметру срастались. «Наверное, это больно», – с щемящим чувством внутри подумала Ханаби и решила лишний раз не прикасаться. Всего лишь прижалась губами к его виску – и вздрогнула, когда Обито вдруг взял её за руку. Он так и лежал, не открывая глаз и сжимая её пальцы, терпя боль и ожидая окончания регенерации. Ей хотелось что-нибудь спросить, но она почему-то чувствовала, что про бой он не расскажет.

Обито едва шевелился. Как же она хотела к нему прижаться! Это чувство всё больше ей овладевало – и вот ей было почти уже не важно, причинит ли она ему боль. Но что-то всё ещё заставляло сдерживаться. Чтобы дать хоть какой-то выход эмоциям, Ханаби заговорила:

– Не уходи больше, пожалуйста. Ты не представляешь, что я пережила, не зная, где ты и что с тобой. Жив ли ты вообще.

– Ханаби, – выдохнул Обито, морщась.

– Что?

– Ты должна вернуться в деревню, – казалось, каждое слово давалось ему с дьявольским трудом.

Но слышать это было и подавно невыносимо.

– С какой стати ты возомнил себя в праве решать за меня? Это моё дело, где мне оставаться!

– Нет, – голос звякнул сталью. Обито смотрел на неё именно взглядом человека, который привык всё решать один. И сейчас решение уже определённо было принято. – Ты же понимаешь, что я мог просто переместить тебя, ничего не поясняя?

Она снова поднесла руку к его лицу – и он привычно дёрнулся, как от горячего. Внутри кольнуло, хоть реакция и была ожидаема.

– В интересах миссии, о которой я тебе говорил, ты должна молчать о том, что хоть что-то о ней знаешь. Кто бы тебя ни спросил. Подчёркиваю: кто бы ни спросил.

– Мне не нужны твои дурацкие инструкции. Я никуда не пойду.

В конце концов, она будущая глава клана Хьюга! Она сама способна о себе позаботиться.

Он ведь не посмеет переместить её сейчас, без её согласия? Более того. Ему ведь нужно будет последовать за ней, чтобы выбросить её из того пространства – если она правильно понимает принцип его техники. А сейчас он, мягко говоря, не в форме.

Обито молчал. Долго. Казалось, даже воздух вокруг потрескивает электричеством от того, как он злится.

– Ханаби, зачем тебе всё это нужно?!

Да что он несёт, почему? Ханаби хотелось его заткнуть – кулаком ли, поцелуем…

– Видишь, ты уже хочешь меня ударить, – усмехнулся он. Как-то горько усмехнулся.

Шаринган неактивен. Обито не видит микросокращений её мышц, он её просто дразнит.

Но почему у неё создаётся ощущение, что ему не просто физически больно говорить эти слова, а… больно во всех смыслах? Что за странный приступ мазохизма?

– Я люблю тебя, – она прошептала эти слова быстро, чтобы он не успел ещё что-то сказать. И сама их испугалась.

Ухмылка на его лице раскололась и рассыпалась на кусочки.

Шаринган.

Мангёкё.

Нет!

Ханаби метнулась в сторону из-под его взгляда.

– Я клянусь, я всем расскажу, где ты, если ты отправишь меня в деревню! Я запомнила это место, я опишу его! Я скажу, что ты умираешь, и соберу команду для спасения! Не прогоняй меня, – сбито закончила Ханаби упавшим внезапно голосом.

Она наткнулась на его свирепый взгляд. Глаз снова чёрный. Вероятно, сил ещё мало.

– Да как ты не понимаешь, – прошипел он сквозь зубы, – со мной опасно! Я сам не знаю, в какой момент могу умереть! Я не смогу защитить тебя! Я уже не смог! Ты не представляешь, каково видеть, когда на твоих глазах умирает кто-то дорогой тебе! Я бы отдал и второй глаз, чтобы этого не произошло! Но что если третьего у меня в нужный момент не окажется!

Она… дорога ему. Он сказал, что она дорога ему.

Внезапно Ханаби осенило.

– Мне нельзя в Коноху! Меня будут допрашивать. Я ведь была похищена. Моему отцу нужно будет знать о похитителе всё. А что я расскажу? Неудачной ложью я могу подставить под угрозу твою миссию. Не думаю, что я так искусно смогу провести бьякуган отца.

– Скажешь, что была без сознания и ничего не помнишь, – немедленно огрызнулся он, – чтоб врать поменьше. Уж на пытки-то тебя папаша не отдаст.

Однако в его взгляде уже поселилось сомнение. Интересно, почему в последнее время он закрывает правую глазницу повязкой? Из соображений эстетики?

– И… лучше поставить под угрозу миссию. Чем тебя.

Ханаби испытывала странную смесь ощущений. С одной стороны она жалела о неуместной откровенности, вырвавшейся у неё против воли, она теперь чувствовала себя слишком открытой и уязвимой перед таким разозлённым Обито, особенно учитывая его странную агрессивную реакцию на её слова. С другой – разве не получила она в ответ аналогичную откровенность? Он признался, что она дорога ему. Что-то он говорил ещё про глаза, про смерть… Обито не был похож на человека, который будет в такую минуту сыпать поэтичными метафорами. Скорее всего, он имел в виду нечто конкретное. Похолодев, она непроизвольно схватилась рукой за горло. На долю секунды ей показалось, что она видит прямо перед собой нечеловечески белое лицо с жёлтыми глазами… Ханаби закашлялась.

Последняя его фраза и вовсе выбила её из колеи. Она не знала, что ей делать. Броситься ему на шею или замереть, не дыша, стараясь не спугнуть внезапное потепление.

Больше он с ней не говорил. То ли передумал, то ли ждал, когда восстановится чакра, давая ему возможность воплотить его намерение. Ханаби села на край балкона, свесив ноги вниз, под дождь, и не забывая бьякуганом сквозь затылок наблюдать за Обито. Перед этим она подложила ему под голову подушку и подтянула поближе постель, чтобы ему было проще при необходимости забраться.

Что за странная ситуация. Что вообще происходит в последние дни, как так вышло, что она оказалась здесь? Ещё совсем недавно она в той или иной степени постигала медицинское искусство, болтала с Хинатой, сердилась на чёрствого Наруто, боялась гнева отца… А сейчас она почти нукенин, беглый преступник, дезертировавший из родной деревни в такой сложный период. Пусть официально она и считается похищенной. Она их бросила. Только сейчас Ханаби ощутила, как сильно скучает по сестре. Они ведь её ищут, впервые осознала она, и ужас пробрал её до костей. Имеет ли она право находиться здесь? С человеком, которого знает… три дня? Месяц? Сколько она вообще о нём знает?

Ещё один чудом выживший Учиха. Почему в деревне тогда говорили только о Саске-куне и отступнике Итачи? Между тем об Обито могли не распространяться, если, например, он всё это время был членом АНБУ и его личность засекречена. И тогда это объясняет его… одиночество. У АНБУ не должно быть близких. Однако у него всё же были. Была. Разрешены ли у них такие отношения между собой?

Не оборачиваясь, Ханаби схватилась за кунай. Обито приближался сзади. Безоружен. И не используя додзюцу. Но что ему стоит просто толкнуть её вниз, раз уж он решил от неё избавиться?

О чём она думает? Он только что устроил скандал из-за того, что не хочет её смерти.

Лишь только он коснулся её, Ханаби резко развернулась – сработали рефлексы ниндзя. Кунай замер в сантиметре от виска Обито, блокированный его предплечьем.

– Эй, полегче. Я просто хочу поговорить.

Сквозь кажущуюся невозмутимость едва заметно проступала грустная улыбка.

Она только что чуть не убила его.

Ханаби поняла, что из глаз бегут слёзы, только когда почувствовала на губах солёную влагу. Через мгновение она этими губами вжалась в губы Обито – то ли чтобы показать, как ей больно от его слов, то ли чтобы он не видел её плачущей. Её трясло, она захлёбывалась в смеси из его губ и своих слёз. Его руки осторожно легли ей на спину. Обито не пытался её успокоить. Он просто был рядом – и это всё, что было нужно сейчас Ханаби. Его тепло, его сила и его спокойствие. Обито разорвал поцелуй, прижал её к себе и положил свой подбородок ей на макушку.

– Я не прогоняю тебя, – произнёс он после долгого молчания за её спиной куда-то в дождь. – Ты вообще сейчас всё, что у меня есть. Я перемещу тебя в деревню, как только ты об этом попросишь. Но без твоего согласия – нет. Не знаю, зачем ты сейчас здесь, со мной. И всё же я рад этому.

Комментарий к Фрагмент

XXIII

* Печати изанаги: кролик, свинья, овца.

http://savepic.net/8019742.jpg

http://savepic.net/8053523.jpg

====== Внесюжетные размышления автора ======

Комментарий к Внесюжетные размышления автора К сожалению, в примечания к предыдущему фрагменту эти теоретические моменты не влезли. Те читатели, кто не любит ковыряться в техниках – смело пропускайте данный фрагмент и переходите к следующему=)

Применительно к изанаги я в данном случае (!) принимаю за канон скорее аниме, чем одну лишь мангу. Хотя аниме не слишком последовательно раскрывает данную технику. В частности, по манге, изанаги не призвана воскрешать других – и об этом говорится в главе про Данзо (которая почти точно повторяется и в аниме). Это гендзюцу «на себя». Однако в серии с хрониками прошлых войн Учиха одним глазом оказывается возможным воскресить несколько человек. Да и Кишимото в манге довольно непоследователен. Так, по-прежнему актуален вопрос – требуется ли для использования изанаги обладание ДНК Сенджу? Обито во время битвы с Конан (спустя более 30 глав после первого упоминания этой техники во время боя Данзо) говорит, что да. Но по словам Итачи (спустя более 100 глав после Данзо) выходит, что не требуется, т.к. изанаги когда-то превратилось в просто массовое бедствие клана Учиха, а обладание там всех и каждого (да и вообще кого-нибудь) клетками Сенджу, мягко говоря, сомнительно. Особенно учитывая их (клеток) малую адаптивность при трансплантации, а также бесконечную вражду между этими кланами (что исключает скрещивание). Выходит, Кишимото за 100 глав слегка растерял /зачеркнуто/ изменил свои изначальные представления об изанаги. И совсем уж много вопросов порождает фраза Обито про то, что с полным подчинением себе ДНК Сенджу он обрел «совершенное изанаги». Что это за зверь такой – «совершенное изанаги»?

Суть изанаги вообще довольно спорна. Например, остаётся не до конца понятным момент, сколько времени эта техника может быть активна у Учиха. Представляется, что у Данзо как не принадлежащего к клану Учиха длительность работы одного глаза в режиме изанаги ограничивается необходимостью расходовать огромное количество чакры на применение шарингана вообще и такой высококлассной техники в частности. И то, он ещё и увеличил её длительность за счёт наличия в его теле клеток Сенджу. То есть минута на глаз – это не про Учиха. Судя по всему, у них после активации техники она длится до тех пор, пока владелец шарингана не растратил всю свою чакру. Поясню. Для того, чтобы эта техника работала, её надо предварительно активировать, как бы «сохраниться» в какой-то момент, чтобы потом, в случае обширных повреждений, по своему желанию вернуться в то, «сохранённое» состояние. После этого глаз слепнет и техника завершается, даже если чакра ещё осталась.

Однако это ещё не все загадки изанаги. Например, касается ли это только физических повреждений? Судя по всему, да. Даже несмотря на абстрактные фразы Итачи про «отмену событий» и «сохранение выгодного результата», использование этой техники, пожалуй, исключительно боевое, а значит – речь о выживании. Всё же нового она ничего не создаёт. Она всего лишь отправляет уже созданное (то есть произошедшие события) в небытие. И это, кстати, ещё раз доказывает, что здесь задействована лишь энергия Учиха – Инь – и не задействована Ян Сенджу. И что техника сотворения, используемая Рикудо, имеет общее с изанаги, однако это всё же не одно и то же. Изанаги – лишь часть этой техники. Рискну предположить, что под «совершенным изанаги» Обито имел в виду как раз её – технику Рикудо. Ну, это хвастун Обито) С годами он не растерял любви к высокопарным заявлениям) Эволюция от “я стану Хокаге” к “я стану Рикудо-сеннином” =D

Будем считать, что его изанаги пусть и не даёт ему возможность творить подобно Мастеру Шести Путей, но, по крайней мере, обеспечивает «автоматическую сохранку» окружающего шаринганом (который, как известно, видит и сквозь повязку) каждые несколько секунд – без специальной предварительной активации. Таким образом, Обито смог «отменить события», касающиеся целостности Ханаби, а также потери им чакры за счёт семян Зецу, благодаря тому, что с тех пор прошло всего лишь несколько мгновений (это чтобы не было слишком имбово=)). Таким образом, складывать печати заранее ему не было нужно. Только в момент непосредственного применения техники.

Если у кого-то есть ещё какие-то соображения по этому поводу, буду рада их обсудить и совместно с вами родить в этом споре какую-нибудь истину.

====== Фрагмент XXIV ======

Он сверху.

Она чувствует, каким твёрдым становится его живот каждый раз, перед тем как его бедра бьются о её; это сводит с ума. Как перекатываются мышцы его плеч во время ритмичных движений тела. Ханаби ни капельки не тяжело, а значит, весь его вес ложится на его руки. Даже в переходящем в полную темноту сумраке видно, что одна из них светлее. Иногда он останавливается, вжимается в неё, опускаясь на локти, и становится совершенно неподвижен. Затем он принимается губами исследовать её лицо, сантиметр за сантиметром, будто считая эти сведения более надёжными, чем добытые с помощью шарингана. Она знает, что в эти моменты ему нужна передышка, потому что удовольствие вот-вот может накрыть его с головой, а он хочет подождать её. Ханаби не замечает, как начинает непроизвольно извиваться под ним, тереться о жёсткую кость внизу живота, требуя продолжения движения. Обито улыбается, позволяя тереться и в это время целуя её сосок, и вдруг прерывисто вздыхает, когда Ханаби сама вжимается в постель, а потом ведёт бедрами вверх, заставляя его член выйти и войти ещё раз. Он сдерживается из последних сил и просит: «Ханаби, подожди», – крепче сжимая её плечи, напрягаясь всем своим сильным телом. Она целует его лицо. Сейчас он не может отстраниться, хотя всё ещё рефлекторно слегка отворачивает располосованную шрамами щёку, будто извиняясь за собственное несовершенство. Ханаби хватает его за затылок и прижимает к себе той щекой. Всё ещё держа его голову, она проводит языком каждый шрамик, Обито дышит тише, боится шелохнуться и выглядит совершенно беззащитным. Самый любимый её шрамик – пересекающий губу. Во время каждого их поцелуя она всегда невольно сбивается на то, что начинает ласкать его, заставляя этим Обито немножко напрягаться. Их поцелуи почти так же редки, как секс, поэтому ему не удаётся привыкнуть к тому, что Ханаби принимает его таким, что она не видит в нём ничего отталкивающего. Он нервничает. Но Ханаби не теряет надежды заласкать его до смерти, чтобы он научился совершенно забывать об этом.

Обито потихоньку начинает двигаться, Ханаби обхватывает его обеими ногами, углубляя проникновение. Сейчас ей уже почти не больно, хотя поначалу казалось, что Обито внутри настолько много, что её вот-вот разорвёт на кусочки. Иногда он забывается и позволяет себе пару-тройку резких, грубых толчков. Ханаби вскрикивает, когда он входит в неё полностью – обычно до конца он не помещается. Обито немного приходит в себя, замедляется, безмолвно просит прощения, жарко ловя её губами и сбито дыша. Боль внутри утихает, и она снова подаётся ему навстречу, позволяя продолжить. Теперь он особенно нежен и осторожен, но его хватает ненадолго. Слишком сильны ощущения, слишком он нетерпелив. Скорость нарастает, и Ханаби находит удовольствие в этом темпе, и мысленно умоляет не останавливаться, и в какой-то момент замечает, что уже шепчет это вслух. Она кусает его куда-то между плечом и шеей, он рычит, его мокрые волосы щекочут ей лоб. Она слизывает с его кожи капельки пота, периодически не в силах сдерживать стоны от того, как же приятно он трётся животом там, где нужно. Волна наслаждения подступает, подступает – и окатывает Ханаби с головы до ног, заставляя сгибаться пополам, оставлять рядом с его ключицей отметины зубов, вжимаясь в него всем своим существом. Она обвивает его руками так крепко, что когда из-за её тугих нежных спазмов внутри Обито не выдерживает и срывается тоже, он успевает выйти только в самый последний момент и, плотно прижатый к ней, заливает горячим её живот. Из его груди вырывается низкий стон, такой сладкий, что Ханаби хочется поймать его ртом, впитать его, по позвоночнику пробегают мурашки до самой шеи и – боже, пусть он стонет ещё и ещё. Её пальцы впиваются в его спину, она чувствует его дрожь. Обито зарывается лицом в её шею и волосы и лежит так – долго, пока Ханаби наконец не начинает задыхаться под его тяжестью.

Ей недостаточно. Она просит его приподняться, выскальзывает и вытирает живот простынёй, хитро и хищно поглядывая на Обито, который так и плюхается вниз, не в силах пока сделать ни одного лишнего движения. Она подбирается к нему, ложится на спину грудью и аккуратно кусает в шею, сразу под волосами. Он мурлычет и едва заметно выгибается ей навстречу. Она трогает языком краешек уха, ему щекотно, он зарывается лицом в подушку, чтобы спрятаться. Ханаби пробегает подушечками пальцев по бокам – он вздрагивает, напрягается. То, как он боится щекотки, будоражит её и заставляет возбуждение пульсировать внизу живота сильнее. Она ещё немного мучает его этим, гладя рёбра и наблюдая, как мышцы перекатываются под кожей лопаток. Обито вцепляется руками в матрац, но не пытается скинуть с себя Ханаби. Так взрослый пёс разрешает играть с собой щенкам, даже если они делают больно.

Он снова берёт её уже сидя, прижимая спиной к холодной стене. Она физически ещё не совсем отошла от предыдущего, между ног слишком чувствительно, и рука Обито оказывается бесцеремонно оттуда вытолкнутой. Он сажает её на себя – её колени по обе стороны от него – и у самого входа гладит мокрой головкой. Это почти невыносимо, но это нежнее, чем пальцы, и вскоре Ханаби привыкает, и чувство жгучей пустоты внутри растёт. Эта пустота уже готова принять в себя Обито, но он не торопится, дразнит. Ханаби внезапно ощущает себя такой маленькой рядом с ним. Он её держит одной рукой, не давая холоду камней добираться до её спины, а она вся помещается у него на коленях. Она смотрит вниз на него, истекающего смазкой, и внезапно чувствует, как он целует её в макушку. Заботливо, с оттенком покровительственности. Она опускает руку, касается кончиками пальцев дорожки волос от пупка и ниже. Обито шумно выдыхает прямо возле уха, едва не оглушая её. Несмело касаясь в самом низу нежной, сморщенной кожи, Ханаби вырывает у него хриплый стон. Обито дрожит, его движения становятся смазанными, он разжимает руку, отпускает себя, подхватывает Ханаби под попу и начинает медленно, осторожно насаживать. Она висит в воздухе, его рука подрагивает от напряжения. Обито откидывает голову назад, она утыкается ему в грудь, находит затвердевшие кружки и берёт один в рот, сжимая второй пальцами. Что-то странное происходит с Обито, кажется, у него сбиваются все ограничители, и он резко опускает Ханаби на себя, безбожно дрожа и хватая ртом воздух. Боль молнией пронзает Ханаби снизу вверх, она от неожиданности сильно сжимает зубы. Обито рычит и прижимает её голову к себе, словно эта боль от её укуса ему нравится, словно он за свою несдержанность её заслужил. Он хватает Ханаби под мышки и чуть-чуть приподнимает, с запозданием давая время к себе привыкнуть. Ханаби так больно, что она едва сдерживает слёзы. Обито замечает, что что-то не так, выходит из неё, бережно опрокидывает её спиной на постель и долго и жадно целует живот. Его влажное горячее дыхание лечит, возвращает одновременно спокойствие и возбуждение. Вдруг Обито ныряет ниже и одним прикосновением языка вышибает весь воздух из лёгких Ханаби. Он никогда так не делал, никогда её там не целовал. Ханаби в приступе внезапного смущения хочется сдвинуть ноги, чтобы он так близко не смотрел на неё, но Обито их держит. Он продолжает изучать языком чувствительную поверхность, мягко прогоняя напряжение и страх Ханаби. И вот она уже не замечает, когда успела в сладкой истоме вцепиться в его волосы; пальцы второй руки непроизвольно мнут подушку… Ханаби не знает, сколько это длится, но к концу у неё уже всё плывёт перед глазами, она что-то бессвязно шепчет, прерывая сама себя стонами и, кажется, кусая свою же руку. Когда это заканчивается, Обито еле ворочает языком, но выглядит таким довольным, словно это был его собственный оргазм.

Ему хватает двух рывков рукой, чтобы освободиться тоже, и вот она уже лежит у него на плече, чувствуя, как его дыхание выравнивается, и едва удерживаясь, чтобы не прижаться губами к любимому шрамику. Ханаби очень интересно, о чём он думает после секса. Она настойчиво прогоняет иголкой впивающуюся мысль о той, другой, чьё имя он бормотал в бреду в госпитале. Её больше нет. Значит, волноваться не о чем.

Ханаби кладёт руку ему сверху на сердце. Он её почти сразу накрывает своей. Такой трогательный жест. Разве может быть такое, что он в этот момент думает о ком-то другом?

====== Фрагмент XXV ======

– Шикамару! Как так вышло? Я жду объяснений, – не то чтобы Цунаде грезила встречей с дедом. Она так и не придумала, как будет объяснять ему и его добродушию, почему его воскрешение обстоит именно таким образом. Но две неудачи за один день…

– Судя по всему, к делу имеет отношение пропавший из хранилища шаринган. Кто-то вернул его Учихе либо вживил себе и собственноручно его телепортировал. Покинуть госпиталь иначе как с помощью камуи он не мог. Учитывая состояние Учихи, наиболее близок к реальности второй вариант.

– Какова вероятность того, что он до сих пор в пределах деревни?

– Никакой. Имея возможность перемещаться куда угодно, оставаться в деревне, и вообще в Стране Огня, было бы глупо.

– Неизвестный как-то проник в хранилище, минуя охрану. Означает ли это, что он тоже изначально обладал какими-то пространственно-временными техниками?

– Сложно сказать. Мы до конца не знаем всех способностей Мадары. Но, думаю, если бы это были техники джикукана, ему ничего не стоило бы захватить и риннеган. Однако по непонятной причине он этого не сделал. Зато убрал свидетеля из клана Хьюга. Очевидно, тот засёк его бьякуганом сквозь стены лаборатории. Возможно, я плохо знаю Мадару… Но почему-то у меня создалось впечатление, что он не очень-то скрывает свою личность и вряд ли станет терять время на устранение свидетелей. Он и так наш единственный подозреваемый. С другой стороны, он мог сделать это затем, чтобы Хьюга не поднял тревогу и охрана Учихи не была усилена. Ему нужна была возможность максимально беспрепятственно его вытащить.

– Какаши доложил, что, как только узнал о случившемся, немедленно сделал вылазку в камуи. Однако ничего не обнаружил. Ему приказано повторять их регулярно по мере возможности глаза. Однако после перенапряжения на поле боя его шаринган в очень плохом состоянии. Неизвестно, когда в следующий раз он сможет использовать додзюцу.

– Остаётся, конечно, ещё одна версия… – Шикамару задумался. – Не исключено, что среди шиноби деревни есть предатель.

Хината не находила себе места. Токума-сан мёртв, Ханаби исчезла… Со времени последней тренировки сестры в семь вечера предыдущего дня её больше никто не видел. Никаких следов.

Место смерти Токумы-сана, дежурившего в ту ночь по кварталу, наводило на мысль о том, что и Ханаби нужно было искать где-то там. Он едва ли не лучший в клановом додзюцу и, кроме того, шиноби с развитым чувством долга. Отец всегда ему доверял. Токума-сан скорее умер бы, чем глаз спустил с Ханаби. Впрочем, он как раз умер… А это означает, что похищение Ханаби как-то связано с исчезновением тщательно охраняемого шарингана врага. Скорее всего, и проклятый глаз, и её сестрёнку похитил один и тот же человек. Бедный Токума-сан… Он явно сделал всё, что мог, чтобы это предотвратить.

Была ещё одна догадка. Хината бы не рискнула никому об этом рассказать.

Что-то подсказывало, что Токума-сан – а значит, и Ханаби – неспроста оказались возле госпиталя… Как-то это связано с тем, что в последнее время сестру было оттуда не вытащить. Хината была склонна считать повышенный интерес к этой угнетающей морально и физически деятельности скорее нездоровым и сильно беспокоилась за неё. Поэтому приказ отца присматривать – то есть шпионить – за сестрой на службе удачно ослаблял муки совести. Всё-таки она не по собственной воле это делает, да и к тому же на благо Ханаби…

Когда будучи на первом этаже и привычно сканируя помещения в поисках сестры Хината впервые заметила сквозь потолок, что Ханаби находится в комнате Учихи, она так и застыла на месте с включенным бьякуганом, готовая в любую минуту туда рвануть. Однако выглядело так, будто Ханаби просто делает ему перевязку. Она занималась этим так увлечённо и старательно, что Хината так и не решилась вмешаться. Она с тревогой проследила всю перевязку до конца, пока не убедилась, что Ханаби покинула палату цела и невредима. Если бы Хината за час до этого не проводила ему блокировку тенкецу и не была уверена в том, что он совершенно не опасен, она бы уже давно вытащила оттуда Ханаби, нарушив приказ Цунаде-самы держать его личность в тайне. А так для сестры он был обычным пациентом. Хината сама иной раз не могла отделаться от чувства жалости к нему, как к остальным больным. Одно дело – разумом понимать, сколько жизней разрушил этот человек, сколько горя причинил миру шиноби, абстрактно ненавидеть его всей душой за всё, за Неджи, за Наруто, за эту жуткую войну, за всех остальных пациентов, которыми под завязку напичкан госпиталь. Другое дело – постоянно контролировать себя при процедурах, оберегая его жизненно важные точки, чтобы ни в коем случае не повредить необратимо систему циркуляции чакры… Это долго, монотонно, это сродни заботе, а потому заставляет воспринимать его как нечто живое. Вот его сердце бьётся под её руками. Как у них, как у всех. Он не монстр, он из таких же плоти и крови. Ему больно от неосторожного прикосновения – и Хината едва сдерживается от того, чтобы не попросить прощения. Она усилием воли возвращает все негативные чувства к нему, вспоминает, как это лицо было искажено безумием где-то над головой Джуби, извивающиеся деревянные пики, пронзающие грудь Неджи… И тем не менее он перед ней настолько беспомощен, что она просто не может желать ему смерти. Но и лечить тоже не может. Её словно парализует при мысли обработать ему раны. Хината делает своё дело – перебивает тенкецу – и уходит, мучимая совестью одновременно и за своё сочувствие (этим самым она будто предаёт деревню), и за свою чёрствость. Она знает, что без чакры его раны не заживут совсем или заживут ещё очень не скоро. Оказалось, чувствовать себя невольным палачом своего врага не так уж и сладко. Во всяком случае, никакого облегчения это не даёт. Поэтому когда Хината увидела там Ханаби, какая-то часть её была рада, что кто-то по незнанию не испытывает к нему такого же отвращения и может хоть немного помочь. Хотя бы облегчить страдания. В конце концов, заживут его раны или нет, Хината без проблем сможет и дальше подавлять его чакру.

Хината не стала говорить об этих визитах отцу. Видя, как сестра самозабвенно ухаживает за Учихой, она испытывала какое-то странное тёплое чувство пополам с тревогой. Глядя в её светящиеся глаза, Хината каждый раз принимала решение молчать о том, что знает, даже перед самой Ханаби. Помимо прочего, было стыдно признаваться сестре в том, что она шпионит. И то, что Ханаби сама ни разу не заговорила об этих похождениях, только подкрепляло её решение не вмешиваться. Хината оберегала её, продолжая обеспечивать почти полную нефункциональность чакры Учихи и часто наблюдая со стороны.