Текст книги "Второй после Мадары (СИ)"

Автор книги: _monkey

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

====== Фрагмент I ======

And if I fall and crash and burn

At least we both know that I tried

And as I crawl those lessons learned

Yeah they remind me I survived

And Iʼve been hurt and Iʼve been scarred

At least I know that Iʼm alive

And If I fall and crash and burn

At least we both know that I tried

© Lifehouse – Crash And Burn

Он лежал на берегу реки, закинув руки за голову и глядя в небо. Смеркалось. От нагревшейся за день воды было душно, поэтому он расположился раздетый по пояс прямо на земле. Фиолетовый плащ валялся рядом.

Со стороны могло показаться, что он просто отдыхает, если бы его грудь и живот не пересекали внушительные раны, из которых бежала кровь.

Периодически морщась, Обито прислушивался к ощущениям. Благодаря рефлекторному камуи, за последние много лет он редко встречался с физической болью. Впрочем, совсем отвыкнуть от неё не удалось.

Пару минут назад он едва не задыхался от боли, но это всё равно не могло сравниться с ощущениями после восстановления половины тела давным-давно. Сколько лет назад, восемнадцать, двадцать?

Сейчас уже стерпелось, получалось дышать, но от обильной потери крови начало темнеть в глазах. Стало окончательно ясно, что регенерация не справляется, и не удивительно: лишней чакры совсем нет, активные остатки пожирает тяжёлый в обращении риннеган. Силы на исходе. В таком состоянии самому себе раны не срастишь и даже не перевяжешь. Не довольствуясь одной регенерацией, за годы тренировок Обито неплохо овладел медицинскими техниками, отточив их вплоть до трансплантации глаз. Но какой от этих умений толк без чакры?

Некстати вспомнилось, что до обретения камуи все его раны бинтовала Рин. «Где ты теперь?..» – бессильно взвыл внутренний голос, не слушаясь Обито, вынуждая его злиться на собственную слабость и неуместные, расхолаживающие воспоминания.

Кому до его травм есть дело и когда было?! Призраку Рин?

«Никогда не прячь от меня свои раны… Я всегда буду приглядывать за тобой…» – гулко отдавался в голове строгий и заботливый голос, не поистёршийся из памяти за года, слишком дорогой и ценный. Обито тяжело, яростно вздохнул и закрыл глаза. Настоящие раны были внутри.

Стоило на секунду отключиться, как перед ним предстало недавнее: вспышка света, ослепившая шаринган, – лапа Девятихвостого – когти по груди – не успевающее за этим камуи… Обито вздрогнул и часто заморгал.

Хорошо, что в последний момент той схватки телепортация всё-таки сработала – дожал остатки чакры – но подпространство тут же выкинуло его неожиданно сюда, не удержало.

Последние полчаса Обито пытался здесь прийти в себя. А где-то далеко, без него, продолжалась война.

Влажная земля приятно остужала спину. Хоть Обито и догадывался, что пострадала спина не меньше, а может, и больше, и что влажной земля была не иначе как от его же собственной крови, он не мог заставить себя встать. Будет заражение… Да и чёрт с ним.

С годами его душа превратилась в месиво из тоски, ярости, одиночества и темноты. Образ Рин периодически всплывал из памяти, редко, очень редко, то серый, то лучистый, но свой свет ему передать не мог. Единственное, что все эти годы напоминало Обито о том, что он ещё жив, была боль – то тяжёлая, саднящая, то раздирающая. Она не оставляла его ни на секунду, сковывала лёгкие, горло и делала голос хриплым, словно он наглотался крови и та сухой коркой облепила глотку изнутри. Если он и умер – то не под завалом. Он умер на обрыве, в луже крови, с ней на руках.

Раньше его часто преследовала эта картина. Особенно ночью. Потом, когда нервы стали совсем ни к чёрту, он принялся ложиться спать только когда полностью вымотается, или не ложился вообще. Чёрт знает, почему эти видения набросились на него именно сейчас: он ни спать, ни снова умирать не собирался.

Обито обнаружил, что дрожит от холода. В глазах то и дело рубили темноту яркие всполохи. Он сел размять затёкшую поясницу – изображение мгновенно повело в сторону – и снова откинулся назад. Плохо было дело. На лбу выступала испарина, воздух был всё ещё душен, с трудом проталкивался в лёгкие – значит, виновата была не погода. Сознание ворочалось туго. Озноб от кровопотери? Так скоро? Скверный знак. Он умрёт раньше, чем восстановит чакру. Хоть выкалывай прожорливый риннеган…

Вязкие мысли кое-как удалось направить в нужную сторону. Если самому не справиться, остаётся искать помощи. Где искать? Зецу давно не помощник. Стоит ли вообще? Каков шанс, что его попросту не добьют? Да и ради чего ему, в конце концов, теперь жить? Инициатива в войне была перехвачена и теперь утекала сквозь пальцы вслед за временем и кровью. План рушился, складывался и схлопывался. Возможно, если бы Обито так сильно был ранен когда-то раньше – не будь неуязвимости, это обязательно случилось бы, – он тоже цепляться за жизнь не стал бы. Будто бы Рин, уходя, нарочно оставила ему мангекё в виде камуи: её смерть выжгла эту способность на глазных нервах, чтобы неуклюжий Обито больше не получал ран, ведь лечить его будет некому.

Только благодаря образу Рин он жил все эти годы, только благодаря Рин он сцепил зубы и старался выжить и сейчас. Одно он знал точно: он был ей небезразличен, пусть даже как старый друг. Она бы хотела, чтобы он жил, сколько только сможет. И как бы ни было невыносимо в мире, где нет её, Обито не мог поддаться слабости, умереть – значит сдаться, тем более что выход был. Вечное Цукуёми могло вернуть ему Рин. До сих пор от одного воспоминания о взгляде, которым она смотрела на Какаши, Обито скручивало, и казалось, что у него вырывают одно ребро за другим. Ему бы только успеть тогда, он бы добился… Ничего, в его мире Рин в любом случае так посмотрит только на него.

Грудь, спину и плечи жгло огнём. Очевидно было, что раны глубокие. Кто с такими справится? Кустарных умельцев, которых он знал, давно не было в живых, а в новых он уже много лет не нуждался. В какой деревне сильная медицинская часть, да чтобы поближе – хватило бы чакры, да чтобы ни одной ипостаси Обито не знали? Да что там, хоть какого-нибудь медика бы… Надолго сил на камуи не хватит. Он вообще сомневался, хватит ли. Насколько он мог сориентироваться, ближе всего – ирония! – Скрытый Лист. Там-то ему, конечно, помогут!..

Он невесело усмехнулся – и тут же поперхнулся кровью. Вытер кулаком подбородок. Липкое, красное, мерзость.

К чёрту плащ и маску. Тогда, может, не узнают. Или узнают не все.

– Камуи!..

«Чёрт, как больно!..»

Обито ударился боком и плечом о деревянный пол. Сил не хватило материализоваться по-человечески. Он сплюнул кровь.

В обе стороны был пустой коридор. И что теперь?

Сконцентрировавшись изо всех сил на том, чтобы встать, Обито не заметил даже приближающихся шагов, хотя те должны были гулко отдаваться от стен больницы.

Только когда его робко тронули за плечо («Больно!»), он поспешно развернулся. От резкого движения потемнело в глазах. Пара секунд ушли на то, чтобы стабилизировать картинку.

На него смотрела маленькая рыжеволосая девчонка лет двенадцати со странной высокой причёской. Очевидно, разглядев в полумраке на лице незнакомца характерные шрамы, девчонка инстинктивно отпрянула. Однако атаки с её стороны не последовало, да и не успел бы сюда так скоро добраться портрет Обито – теперь, без штаба сенсоров, вовремя уничтоженного им. Неоткуда ей знать пока, чьё именно она видит лицо. Похоже, девчонке оказалось достаточно убедиться через некоторое время, что незнакомец агрессии не проявляет, и, более того, покачиваясь, едва держится на ногах. Она сделала глубокий вдох. Зажмурилась. Выдохнула. Теперь уже Обито был уверен, что та его не узнала.

Она снова открыла глаза, приняв серьёзный вид, и одновременно заставила себя сделать шаг вперёд, наверное, руководствуясь чем-то вроде кодекса ниндзя-медика.

– Пойдёмте со мной, я вас отведу в приёмное отделение.

И ни одного вопроса.

Обито выдохнул. Пока всё шло по плану, вот только Обито не знал, сколько он сам ещё пройдёт шагов.

В приёмном была суматоха. Раненых было столько, что никто не обращал на него внимания. Они были везде – у стен, на каталках, стульях, даже просто на полу. Обито уже смирился с тем, что умереть ему здесь, так как очередь до него точно не дойдёт. А между тем уже не было сил даже стоять. Чтобы ещё хоть на секунду сохранить равновесие, он прислонился лбом к стене. Прохладно, приятно.

К счастью, девчонка, похоже, отнеслась к своему долгу даже ответственнее, чем нужно. Она решительно подёргала своего подопечного за штанину (спасибо, что не за многострадальное плечо), отчего мокрый лоб Обито едва не соскользнул со стены. Провожатая потащила его куда-то сквозь толпу, явно зная нужное направление. Обито уже не видел, куда шёл, голова раскалывалась, он старался хотя бы не рухнуть прямо на раненых и не привлечь к себе этим ненужное внимание.

Толпа перестала стискивать с боков.

Последним, что он слышал, было: «Осторожно!..» – и громкий удар его собственного тела об пол.

Глаза сильно щипало. И один гораздо сильнее другого.

Точно: проклятый риннеган.

Не спеша их открывать, Обито сделал несколько глубоких вдохов. Дышать было всё ещё больно, умопомрачительно больно.

Пришлось разлепить веки, терпя яркий, режущий свет: проверить обстановку было важнее. Этот свет отражался от белых стен. Первым, во что уткнулся взгляд, был какой-то человек – тоже в белом, – он поспешно развернулся и вышел в дверь. Раздались торопливые шаги и приглушённый дверьми голос:

– Пришёл в сознание. Анестезию? Иначе выключится.

– Нет у нас лишней! Своим не хватает! – Второй голос был женский, командный.

«Узнали?.. Чёртов я идиот! Шаринган. Будто Учих не по пальцам пересчитать. И риннеган. Конченый я идиот», – с обречённой злостью заключил Обито.

Между тем женский голос продолжал:

– Если Сакура не занята, поручите ей. И пусть охрана глаз не сводит.

Только тут Обито осознал, что его руки и ноги чем-то плотно зафиксированы. Пошевелить ими не удавалось. Молодцы, обезопасились. Сил на камуи, разумеется, ещё долго не будет.

Похоже, кровь остановили – по бокам больше не текло. Да и голова работала чуть получше. Вот только всё тело адски ныло, а на груди как будто вовсе не было кожи – чудовищное ощущение.

Прошло не меньше двадцати минут, – по вечность каждая, – прежде чем появилась знакомая на вид девчонка в белом халате и со шприцем в руке. Похоже, упомянутая Сакура.

– Давно не виделись. – Взгляд её метал огонь, рот кривился едкой усмешкой.

– Мм, – было единственное, что Обито мог выдавить, прежде чем задохнулся от боли.

Задеты лёгкие – вот почему так сложно говорить и дышать, – дошло до него.

Кажется, увидев, как страдальчески исказилось лицо пациента, Сакура несколько смягчилась и проглотила следующую заготовленную издёвку. Её взгляд обеспокоенно заметался по его груди, собственные руки она пока не использовала.

– Где больнее всего? – скорее машинально, профессионально коротко бросила она, чем из жалости. Её голос был уже чуть мягче, но строгость никуда не делась.

Обито неопределённо кивнул на грудь.

– Посередине? Выше? Ниже? Если не можешь говорить, на пальцах покажи.

Не без труда Обито разогнул два пальца на левой руке – туго зафиксированной, как и все остальные конечности, и прямо показать ею нужное место было невозможно. Правая же и вовсе всегда слушалась хуже.

– Значит, верхняя треть.

Даже не останавливаясь, чтобы примериться, девушка профессиональным движением перевернула шприц, ввела иглу в большую мышцу груди, чуть выше левого соска, и быстро, совершенно не больно, выпустила лекарство. «Почти в сердце», – подумалось Обито.

И что же это было, если не анестетик?

– Глаза слезятся и, насколько я могу судить, воспалены. Предполагаю, от перенапряжения. Хотя лучше бы они вообще не открывались. Никогда. – В её голосе звякнул металл. Сакура хмурилась и как будто сама смущалась своей грубости одновременно. – Но раз уж я здесь, осмотрю. – Она неуловимым движением извлекла из кармана халата небольшой фонарик и приблизилась к лицу Обито.

В первое мгновение её брови дрогнули: жалость – одна из двух эмоций, которую видел Обито при первом прямом взгляде людей на своё лицо. Вторая – страх. Либо жалость, либо страх. А чаще – сначала страх, затем жалость. Отклика это никакого внутри не вызывало. Просто подобная информация помогала делать выводы о том, что представляет собой тот, кто перед ним.

Отдать должное Сакуре – это выражение возникло всего на долю секунды и мгновенно – профессионально – сменилось серьёзной сосредоточенностью. Страха не было: она повидала всякое.

Обито поддался осмотру, Сакура ненадолго ослепила его фонариком. Сначала шаринган. Риннеган смотрела дольше. У Обито затекла шея, он поёрзал – и внезапно осознал, что боль частично отступила. Больше не хотелось умереть во время каждого движения. Вероятно, им пришлось-таки выделить на него дефицитное обезболивающее ради возможности устроить долгий допрос.

Зато благодаря этому теперь Обито мог поднять голову и посмотреть, что с ранами. Почти весь торс был перебинтован, больше половины бинтов уже опасно сырые, красные.

Всё время с момента завершения осмотра глаз и пока он себя разглядывал, хмурая Сакура напряжённо и задумчиво вглядывалась в его лицо. Казалось, она пытается принять какое-то решение и прикидывает варианты.

Обито прервал её размышления:

– Почему я… ещё жив? – Глотка пересохла, он совсем охрип. До одури хотелось пить.

«Раз ты до сих пор не попытался сбежать, значит, с чакрой пока проблемы», – размышляла Сакура. Процесс принятия решения был завершён.

– Скажи спасибо, но не мне. В любом случае, рано радуешься. Сейчас я сделаю перевязку и посмотрю, что там. Насколько я знаю, ран никто не промывал, так что, вероятно, осталось тебе недолго.

Он на удивление терпеливо перенёс снятие бинтов, хоть Сакура и не церемонилась. События на поле боя всё отчётливей проступали в её памяти. Впервые в жизни ей хотелось не облегчить страдания пациента, а усилить. А ещё лучше – свернуть ему шею. За всё, за всех.

Но пока было нельзя.

Сделав глубокий вдох, Сакуре пришлось взять себя в руки.

Раны выглядели плохо. Глубокие V-образные борозды шириной с пол-ладони: две на груди, одна на животе, – тянулись от плеча до плеча и на глазах наполнялись кровью, за исключением белой половины тела. Почти та же картина была на спине, только всюду въелась земля, мешалась с кровью. Последней было столько, что не удавалось понять, есть ли инфекция. Но опыт подсказывал, что не могло не быть.

«Наверное, трудно это терпеть», – невольно посочувствовала Сакура, на мгновение забыв, что перед ней убийца. Убийца многих и многих шиноби, её друзей. Но только на мгновение. Встряхнув головой, она снова возродила в себе злость.

С помощью губки и металлической чаши с водой Сакура на скорую руку смыла столько земли, сколько смогла, остальное смазала антисептической смесью, втирая прямо в сочащуюся кровью взрыхлённую плоть. Запахло мятой.

Голова кружилась от усталости и недосыпа, через её руки прошло за эти сутки столько тяжёло раненых, что никакой чакры уже не хватило бы, чтобы даже просто чуть замедлить кровотечение с помощью дзюцу.

Поэтому Сакура просто перетянула свежие бинты потуже.

На протяжении всей обработки и перевязки Обито шумно дышал, скрипел зубами и один раз даже сорвался, застонал, – чего совсем не хотел и чем наверняка порадовал Сакуру. Но деваться было некуда: нещедрая анестезия почти совсем не избавляла от боли.

Обито устало закрыл глаза. Вдруг острая странная мысль кольнула сознание: «Интересно, что с Какаши?» Зачем ему вообще это знать? С сомнением посмотрев на Сакуру – стоит ли что-то спрашивать – Обито решил, что не известно, насколько плохо он будет соображать, когда обезболивающее отойдёт. Поэтому лучше было сейчас.

Но вслух он сказал другое.

– Что с Мадарой?

Сакура уставилась на него.

– Как видишь, если бы он добился своего, то тебе получше бы иллюзию подарил, чем сейчас, не так ли?

Обито поморщился. Это он уже и сам понял. Прогнав из головы тут же выскользнувший образ Рин, – чтобы не завыть в голос, – он не сдался:

– Убит?

Она явно сомневалась, что именно ему можно сообщить.

– Исчез. Вместе с Первым-сама. Вскоре после тебя, – неуверенно произнесла она.

Похоже было на правду.

– А Какаши? – выпалил Обито.

Сакура в изумлении смотрела на него. В её взгляде явно читалось: «Это чудовище беспокоится о ком-то?»

– Какаши-сенсей? С каких это пор тебе интересно?

Обито не знал, что его воспоминания во время разговора с Наруто прочитал не только сам Наруто: по чакре последнего они автоматически транслировались всем отрядам армии шиноби. Если бы он знал, то пришёл бы в ужас.

Сакура, как и все, была в курсе. Ей нисколько не было жалко увиденного в чужих воспоминаниях мальчика в оранжевых очках, однако почему-то преследовало неловкое чувство, что нельзя упоминать, что она о нём знает. Как будто даже чудовище не заслуживало такого обращения с остатками его души.

Внезапно Сакура почувствовала, что чакра Обито стала расти. Не теряя ни секунды и сохраняя невозмутимое выражение лица, она опустила руку в карман халата, извлекла маленький инъектор и с небольшого размаха точным движением ввела жидкость в его плечо.

Однако инъектор неожиданно легко утонул в плече вместе с её рукой и воткнулся в матрас. На простыне увеличивался мокрый ореол препарата. Прежде чем Сакура успела сообразить, что случилось, никуда не девшийся Обито прошептал:

– Попробуй ещё раз.

Запасного с собой не было, она не рассчитывала, что даже первый понадобится так скоро. Чудом взяв себя в руки и сохранив внешне спокойствие, Сакура заявила пациенту, что сейчас вернётся. Уже в коридоре она закусила губу и ускорила шаги.

Пока Обито надеялся на новую дозу анестезии, в другом конце коридора, неслышимый для него, происходил разговор.

– Цунаде-сама, как себя чувствует Какаши-сенсей? Если может передвигаться, мне срочно нужна его способность… Передайте, пожалуйста, пусть подойдёт к двери палаты и ждёт моего сигнала. Если сенсей не в состоянии, тогда столько АНБУ, сколько в порядке. Лучше не меньше десяти. Это срочно. Времени на объяснения нет.

– Хорошо, Сакура. Шизуне!..

Захватив из лаборатории на всякий случай все инъекторы с нужным препаратом, которые нашла, на обратном пути Сакура увидела у двери палаты уже ждавшего её сенсея. Тот стоял, прислонившись к стене. Выглядел он измождённым. Из-под рукава виднелось забинтованное предплечье. Не говоря ни слова, она показала на свой левый глаз. Какаши кивнул.

Зажмурившись и предвкушая недоброе, Сакура толкнула дверь.

Комментарий к Фрагмент I Внимание, ниже, в комментариях к этому фрагменту спойлеры.

====== Фрагмент II ======

– Я уже думал, ты не вернёшься. Это была случайность.

Обито сам себе усмехнулся. Выживание выживанием, но как же он сейчас жалок со своими оправданиями! Кто бы мог подумать, что до такого дойдёт.

Сакура настороженно замерла в дверях и дважды моргнула. Как будто ошиблась палатой. Обито удивлённо вздёрнул бровь.

С задержкой в пару секунд она наконец-то отмерла:

– Я смотрю, тебе уже весело. – Она скривилась. – Значит, лекарство не нужно.

– Нужно! – Боль снова нарастала, Обито категорически не хотел возвращаться в то состояние беспомощного куска мяса с расплавленными мозгами.

Он видел, как она притворяется – из вредности, ясное дело, – что нехотя достаёт из кармана инъектор, и идёт к нему. Нельзя судить её за это, она ничего ему не должна. Вдруг странная вспышка в голове: белая стена, какая-то девушка с чёлкой и молочными глазами…

Прежде чем Обито успел нахмуриться, плечо ужалил инъектор. А спустя несколько мгновений всё – Сакура, дверь, свет из окна – схлопнулось в одно тёмное пятно.

«Сработало!» – убедилась Сакура и с облегчением выдохнула.

– Какаши-сенсей, – негромко позвала она.

Какаши резко вошёл, однако дверь за ним закрылась не сразу. Из-за его спины в проём нерешительно заглядывала Хината.

– Сакура-чан… Я нужна? Меня Хокаге-сама послала…

Сакура хлопнула себя по лбу.

– Входи, Хината! Конечно, ты нужна. Я должна была сама об этом подумать.

Как же надоела эта чернота.

Последними яркими всполохами в его жизни были сиреневые щёки Рин. С тех пор всё было тёмное, глухое, душное. Даже солнце освещало Обито светом, серым как тряпка. Никакие глаза не могли изменить этот фильтр.

Однако прямо сейчас чернота перед глазами чем-то отличалась. Обито не сразу понял, что руки больше не привязаны. «Это либо очень хорошо, либо очень плохо…»

Боли тоже не было.

Обито поднял руку, чтобы наконец-то с наслаждением почесать лоб, и наткнулся на повязку шириной от носа до бровей.

Понимание нахлынуло вместе с липким ужасом, словно окатило ледяной водой.

«Нет… Неужели…»

Не было никаких сомнений. У него не было шанса этого избежать.

Коноха оказалась умнее, чем можно было подумать, когда он очнулся привязанным к кровати.

Перестав контролировать себя, Обито заскулил от отчаяния.

Никакого камуи. Теперь он навсегда заперт здесь. Даже не в этом измерении, а в этой черноте, в крошечной каморке своего достигшего апогея персонального ада.

Прошло много времени, в течение которого Обито мысленно метался от одного способа самоубийства до другого. Кровать промокла от пота или от крови из ран, его трясло.

Вдруг чья-то рука коснулась его локтя.

Обито замер и прислушался, насколько позволял гул в висках.

– Как ты?

Обито молчал.

– Я принёс тебе кое-что…

Голос знакомый, но он не сразу осознал, чей. Что-то твёрдое легло в его руку. Обито осторожно ощупал. Не может быть. Очки! Его детские очки. Он столько провёл с ними времени, что никогда бы не ошибся, сколько лет бы ни прошло.

– Какаши…

Внезапно Обито совершил нехитрое открытие – без глаз нельзя плакать. Хотелось выть от тяжести бессилия.

– Это жестоко, Какаши… Зачем они мне теперь?

– Прости, Обито. Я думал… – Долгое молчание. – Я хранил их всё это время. Сам не знаю, зачем сейчас взял с собой.

====== Фрагмент III ======

Какаши с детства наблюдал за людьми. Не то чтобы специально – обладая спокойным характером, он просто успевал замечать полезные в жизни вещи, мимо которых более взбалмошные ровесники проносились ураганом, поднимая столпы пыли. Подметив что-то однажды, Какаши аккуратно складывал это в коробочку в голове под названием «правила», его личную коллекцию принципов. Одним из первых важных наблюдений было то, что никогда нельзя проявлять слабость. Иногда она даёт какие-то сиюминутные привилегии, однако в последующем непременно обращается против тебя. Отец никогда не запрещал ему плакать, ссылаясь на то, что «мальчикам нельзя». Какаши сам в этом разобрался, глядя на других детей.

К моменту поступления в академию Какаши успел убедиться, что все вокруг живут как попало. Совершают глупости на каждом шагу, делают что-то настолько лишнее, что у него в голове не укладывалось, как и почему они не замечают очевидных вещей.

Даже отец периодически делал что-то такое. В эти моменты Какаши мог только, застыв на месте, недоумённо на него смотреть. Иногда ему казалось, что это он должен воспитывать отца, а не наоборот. Но вслух Какаши такого никогда не произносил.

Даже когда отец совершил самую большую ошибку в своей жизни.

С тех пор Какаши, напротив, старался как можно меньше обращать внимание на людей. Иначе так недолго было и вовсе разочароваться в жизни. Если бы выяснилось, что равняться совершенно не на кого. Какаши было безопаснее думать, что всё же в этой жизни есть к чему стремиться.

Когда их распределили по командам, волей-неволей снова пришлось обращать внимание на окружающих. От этого зависел успех миссий.

И началось ежедневное разочарование в мире.

Сокомандники оказались чудом – не позавидуешь. Бесполезная бесклановая девчонка. Нулевое тайдзюцу. Равно как и гендзюцу. Из ниндзюцу только какие-то медицинские техники невысокого уровня, в которых и необходимости-то не возникало: Какаши безрассудно не действовал и из сражений выходил почти что невредим. Единственное, куда худо-бедно сгождалась её чакра – затягивать царапины второму горю на Какашину голову, Учихе. Хотя кто знает, может, он и не протянул бы ни одной миссии, если б эта девчонка с ним не нянчилась. Их возня напоминала Какаши «дочки-матери», поэтому как только это начиналось, он старался куда-нибудь самоустраниться, чтобы не стошнило.

Какаши втайне надеялся, что его как лучшего из выпуска вскоре снова переведут в команду постарше, но время шло, и надежда выбраться из этого детского сада таяла.

Учиха, мало того, что был бестолковый, неорганизованный и совершенно не имевший инстинкта самосохранения, но ещё и плакса. Вот этого Какаши выносить не мог. После нескольких секунд ступора при виде его очередных слёз («Да как можно так себя вести? Что за слабак? Неужели он не понимает, как жалко выглядит?! И мне с ним побеждать других шиноби? Да кто его испугается?!») Какаши до скрипа в зубах сдерживался, чтобы не дать ему подзатыльник («Даром что Учиха! Ни огня, ни гендзюцу!»).

Действительно, команда подобралась что надо – девчонка без каких бы то ни было боевых навыков и Учиха без шарингана. Какаши все миссии тянул на себе.

Кто знал, что потом дороже этих двоих ему никого не будет… Но только когда они сами перестанут существовать.

Он был готов поклясться, что плечи перебинтованного почти с ног до головы Обито знакомо дрогнули. В голове Какаши словно взорвалась бомба хвостатого. Так стало оглушительно, непереносимо стыдно.

После всего, что случилось за эти восемнадцать лет, Какаши и в голову не могло прийти слово «плакса» по отношению к другу. Шаринган, риннеган, чёрт знает сколько всего ещё – Обито действительно превзошёл Какаши, превзошёл их всех. Даже Минато-сенсея. Он едва не сравнялся с Рикудо-сеннином… Какаши ни на секунду не сомневался, что никто никогда больше не видел его слёз. Его слабость не обратилась против него, а сделала его таким сильным, что – хорошо это или плохо – весь мир как следует тряхнуло. Что бы делал он сам без части этой силы Обито?..

И теперь вот Какаши притащился с этими очками. Какого чёрта он вообще сунулся? Что за идиотский поступок?

– Мне правда жаль, Обито…

Прошло не меньше двух минут, прежде чем тот ответил.

– Я знаю.

Снова долгое молчание.

– У тебя все повязки промокли… Я позову кого-нибудь из медиков. – Однако в ту же секунду Какаши вспомнил, что пока Цунаде-сама не пнёт кого-нибудь, никто не спешит помогать Обито. Это для него он призрак прошлого – то, что осталось от лучшего друга. Для остальных – монстр. Воплощение ненависти. – Хотя нет, лучше я сам, если ты не возражаешь.

Он немного владел навыками элементарной медицинской помощи. За годы работы в одиночку приходилось даже несложные раны зашивать на самом себе едва ли не прямо в бою.

Обито кивнул:

– Спасибо.

Казалось, ему всё равно. Он словно был где-то не здесь, нематериален, будто камуи вопреки всему всё ещё было ему доступно.

Во время перевязки Обито не проронил ни слова. Однако к концу её создалось впечатление, что он как-то странно повеселел.

– Какаши? Пожалуйста… Расскажи мне о Рин.

Хлоп. Пузырёк с дезинфицирующей жидкостью не удержался в руках Какаши и теперь блестел осколками на полу.

– Я до сих пор не знаю, сколько времени провёл в том гробу с Мадарой. – Обито поморщился. – А ведь Рин всё это время была жива… Была рядом с тобой. Расскажи что-нибудь! Что угодно! О миссиях. Что она говорила? Изменилась ли она? – После молчания: – Что видел вместо меня… твой шаринган?

Улыбка. Странная улыбка. Как тогда: недвижимый, прижатый камнем, уже подаривший свой «подарок», он улыбался…

У Какаши холодок пробежал по спине. Повинуясь сиюминутному порыву, он резко подался вперёд всем телом и схватил Обито за плечо – материален ли он, не исчезает ли из его жизни снова.

Обито скривился. Похоже, Какаши перестарался.

Он убрал руку, смутившись собственной несдержанности.

– Не знаю, Обито… Говорили, между миссиями Рин уходила надолго гулять одна. На заданиях она была немногословна, но внимательна к другим, как и всегда. Однажды обмолвилась, что Цунаде-сама всё чаще её хвалит перед Третьим, говорит, что у неё талант. Если честно… Это она подобрала твои очки. И хранила их… Тоже она. Я – потом.

Какаши смотрел в пол. Он бы и под угрозой гибели не рассказал Обито об их неловком поцелуе: Рин неожиданно приблизилась и… О том, как однажды она замёрзла и, попросив разрешения, всё дежурство прижималась к нему, сидящему на дереве и охраняющему их с Минато-сенсеем сон… О том, как её глаза всегда чуть дольше останавливались на его лице, чем нужно…

Но кое о чём он не мог не рассказать.

– Наверное, тебе всё-таки нужно знать это. Мне же это известно от Минато-сенсея. Спустя три дня после той миссии… Рин пришла к нему и попросила собрать команду сенсоров для поисков. Сенсей был в тот момент снаряжён на важное задание, Третий не дал разрешения отложить его ни на час. Он сказал, что команда на поиски твоего… тебя уже отправлялась и вернулась ни с чем. Ей руководил Данзо, – Какаши перевёл дух. – Именно с тех пор Рин начала гулять одна за пределами деревни. Иногда мне кажется, что она искала… И что очки у неё оттуда. Ведь когда мы выбирались из той ямы, я держал её за руку, у неё их точно не было.

Какаши выдохнул. Он не мог себя заставить посмотреть на Обито, как будто тот был способен сквозь повязку прочитать на его лице невысказанное.

Когда он все же поднял глаза, то понял, что не зря боялся. Губы Обито были плотно сжаты, брови подрагивали. Он был в ярости.

– Как ты мог? Отпускать её одну?! За пределы деревни?! Ты дал слово!!!

– Обито! Пожалуйста! – взмолился Какаши.

Что-то в его голосе неожиданно мгновенно остудило Обито. Он всё ещё шумно дышал, но больше не хотел не глядя схватить Какаши за горло и куда-нибудь швырнуть.

Так странно было обращаться по имени, этому имени, не к мемориальному камню, а к чему-то живому. Необъяснимо, но несмотря на все смерти земляков, сквозь которые перед Какаши проступал теперь образ друга, он будто чувствовал там, внутри израненного, искалеченного тела того, кто бесстрастно обрёк на гибель половину шиноби Конохи, что-то живое. Словно сквозь броню жестокости, бессильной ярости, страдания и ненависти едва уловимо пробивалось огненное сияние улыбки того неуклюжего жизнерадостного Учихи.

Особенно когда он произносил имя Рин.

Обито решил, что хватит на сегодня себя пытать новой информацией такого рода, – внутри и так что-то заныло, зашевелилось, ещё чуть-чуть, и будет нестерпимо, – а потому сменил тему:

– Сколько дней я уже здесь?

– Около трёх.

Ого. Трёх.

– А это?.. – Вместо озвучивания страшного вслух Обито показал на свою голову.