Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Зот Тоболкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Т а т ь я н а (несмело прикасаясь к мужу). Камнем на голову свалился… Хоть бы весточку дал…

П е т р (Игошеву). Ты со мной, как с кутенком… Не надо так, Сергей Саввич. Я и без применения… все сделаю в ваших интересах. Понимаю же, насильно мил не будешь.

Т а т ь я н а. Чо ты заладил? Мил – не мил… Не к себе пришел, что ли?

И г о ш е в. Дурью мается… ревнует. (Однако фраза Татьяны ему не по нутру.)

П е т р. Был я, Таня, на краю света. Тюлени там в бухте плещутся. Касатки играют. И солнышко круглый день не заходит. Места чужие, дальние. А люди – свои. Нормальные люди.

Т а т ь я н а. Хоть бы поцеловал меня, что ли? Не вчера расстались.

Звонит телефон.

П е т р. Что еще-то? А, подарок тебе привез… Не взыщи, ежели не поглянется. (Достает из котомки кораблик на цепочке.)

Т а т ь я н а. Кораблик! Уплыть бы на нем куда-нибудь!

И г о ш е в. Телефон-то, послушай!

Т а т ь я н а. А ну его, к лешему! С мужем не дадут повидаться! Значит, вспоминал меня все же? И я о тебе… думала.

П е т р. А Юре брелок на машину. Как раз шоферский брелок. Валентин воротит ему машину. Инвалиду машина ни к чему. Маяты много.

Т а т ь я н а. Ждала я тебя, Петя. (Тихо.) Ох, как долго ждала! (Как бы вслушивается в себя.)

Телефон неумолчно звонит.

П е т р. Так вот, Таня. Край, он везде, ежели в крайности кинешься. А я – нет, не кинусь. Я ко всему привыкший. Одной кручиной больше, одной меньше – какая мне разница?

Т а т ь я н а. Брелок-то напрасно купил. Нет машины. И Валентина нет больше.

П е т р. Это хорошо, Тань, это хорошо.

И г о ш е в (кашлянув, покрутил пальцем у виска). Шарики за ролики…

Т а т ь я н а. Мы больше двадцати лет с тобой… А, Петя? И я все жду, жду, жду… Не переждала ли?

Опять напоминает о себе телефон.

И г о ш е в (суетливо и, пожалуй, радостно схватившись за трубку). На проводе… Что?.. Да как я скажу-то? Тут важные вопросы решаются. Жизненные, сушь-ка, вопросы. (Повесил трубку.)

Т а т ь я н а. Любовь-то в тебе, кажись, истлела… И я от ожиданий устала.

П е т р. Ну ладно, повидались маленько. К братцу пойду.

Т а т ь я н а. Давай-ка уж договорим. Минутку всего повидались-то.

П е т р. Я этой минуты как чуда ждал. Я ради нее перепел тыщи песен.

Т а т ь я н а. А про меня песни были?

П е т р. Повидались, теперь жить можно. Будем жить, Таня. Будем жить. Только вот как жить-то?

И г о ш е в. Там накопители поломались. Из-за них вся линия стала.

Т а т ь я н а (мужу). Ты ровно глухарь со мной. Слушать совсем разучился.

И г о ш е в. Придуривается. Он всегда был чуто́к с придурью. Что им насчет накопителей-то сказать? Паникуют твои мастера. Чуть чего – караул кричат.

Т а т ь я н а. Скажи, что я сама сейчас закричу. Закричу – кто услышит?

И г о ш е в. Еще говорят, что за ночь три десятка свиней пало. Мороз-то давит! А свинья – тварь нежная. Ей тепло подавай.

Т а т ь я н а. Свинья, конечно, в тепле нуждается. А человек? Человек?..

И г о ш е в. Ну, Таня, щас не время об этом. Падеж ведь!

Т а т ь я н а (взрываясь). Что я их, за пазуху спрячу? Там тысяча голов.

П е т р. А вот последняя моя песня. «Лебедушка» называется… (Поет.)

 
«Из-за леса, леса темного,
Подымалась красна зорюшка…»
 

И г о ш е в. Поем тут, а на комплексе худо…

П е т р (продолжая петь).

 
«Рассыпала ясной радугой
Огоньки-лучи багровые…».
 

Т а т ь я н а. Слова-то какие! Есенинские… (Заслушалась, но жизнь диктует свое.) Бежать мне надо, Петенька. Айда, Сергей Саввич! Свиньи, они в тепле нуждаются. (Уходит вместе с Игошевым.)

П е т р (не замечая их ухода, поет).

 
«В это утро вместе с солнышком
Уж из тех ли темных зарослей
Выплывала, словно зоренька,
Белоснежная лебедушка…»
 

(Заметил распахнутые двери.) Ушла лебедушка-то! С другим лебедем улетела! (Пауза.) Пойду и я… Когда-то все равно уходить надо…

Потягиваясь, входит  Ю р а.

Ю р а (ошеломленно молчит. Затем со скрытым волнением). С возвращением, сэр… Отец!..

П е т р. Сыно-ок…

Ю р а. Мы будто сговорились с тобой… В один день прибыли.

П е т р. Глухой я, Юра. После взрыва оглох.

Ю р а. Может, и к лучшему, папа. Глухие, чего не хотят слышать, не слышат.

П е т р. Ты пиши мне, сынок. Вон хоть на газете пиши. Ежели есть что сказать. Тане вот нечего сказать… убежала.

Ю р а. И я ухожу, отец. Я тоже утром ухожу. Если хочешь, пойдем вместе.

П е т р. Песню-то слышал мою? Она и не дослушала даже. Видно, и петь я разучился. Разучился, а все пою. Душа-то прежним живет. Просит душа.

Ю р а. Бетховен тоже глухой был. А сочинял.

П е т р. Что ты сказал, сынок? Верно, важное что-то сказал? Напиши на газете.

Ю р а. Я про Бетховена. Глухой он был. (Пишет.) «Аппассионата», помнишь?

П е т р (читая). Ну, я не Бетховен. (Смеется.) Гляди-ка: написал-то на заметке, в которой сказано, как ворона ворону спасла. ТАСС сообщает.

Ю р а. Не опускай крылья, отец. Мы еще повоюем.

П е т р. Такого глухаря даже Ошкуряков к себе в филармонию не возьмет. (Смеется снова.) Он, между прочим, альбомчик выпустил. Так и назвал: «Песни Авенира Ошкурякова». Вот чудак! Песни-то, все до единой, – мои. Да пусть его! Мне песен не жалко. Главное, поют их. А под чьей фамилией – не важно.

Ю р а. Важно это, отец! Очень важно! Ты талантливый человек! Он – жулик! Несправедливо, когда жулики процветают за наш счет.

П е т р. А еще вычитал я в газете, что ему заслуженного деятеля к пятидесятилетию дали. Растет человек!

Ю р а. Хочешь, я в суд подам? Хочешь, сам займусь твоим делом? (Пишет.)

П е т р. Ни к чему это. Я не мелочный. Много чего терял… но лишь об одной потере жалею. Невосполнима та потеря, сынок… (Опустил голову.)

Ю р а. Чем же ты заниматься намерен? Опять в ресторан пойдешь? Или в деревне останешься?

П е т р. Пора мне, сынок.

Ю р а. Далеко ли собрался?

П е т р. Ну вот, всех, кажись, повидал. Теперь к брату пойду. Потом двинем с ним куда-нибудь подальше. Ты так и скажи матери: мол, уехали к черту на кулички. А еще передай ей, что я ее ни в чем не виню. Что бы ни случилось, она права. По самой сути права. Да вот еще что… машину-то забери у Валентина. Ни к чему нам машина. Маяты с ней много…

Ю р а. Ты хоть скажи мне: где эти самые кулички?

П е т р. Обними меня, сынок. Теперь бог весть когда свидимся.

Ю р а (нервничая). Не чуди, папа! Слышь?! Не чуди, говорю!

П е т р. Не хочешь, значит? Сердишься на отца? Что ж, верно, не состоялся у тебя отец. А все же знай, Юра: люблю я тебя. Тебя да братана. Татьяна – статья особая. В наших отношениях мы сами разберемся. Жаль, вот песню ей не допел. Последняя песня-то.

Ю р а. Не отпущу я тебя, пап! Никуда не отпущу!

П е т р (строго). Некрасиво, Юра. В мое время отцов чтили. Взглянуть на них косо не смели. А ты нападаешь. Пусти-ка… И доведи до матери все, что было говорено. (Собирается уходить.)

Ю р а (ударив кулаком о кулак). Помешкай, отец! Слышишь? Помешкай! Вот чертов глухарь!

П е т р. Будь здоров, сынок. И прости, что я не Бетховен. Бетховен один был. Таких, как я, легион. (Ушел.)

Ю р а (не может сдержать злых и бессильных слез). Легион… Отца из того легиона не выберешь. И Бетховеном его не заменишь. Легион! (Плачет. Затем, глумясь над собою.) ТАСС уполномочен сообщить: «Ворона спасла ворону…»

Входит  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Что?

Ю р а. Я говорю, сын отца спасти может?

Т а т ь я н а. Не дошла я… тут вот заныло что-то… Вернулась. Где он?

Ю р а. Пошел к дяде Вале.

Т а т ь я н а. Ты разве не знаешь? Валентин-то разбился… на твоей машине. Схоронила я Валентина.

Ю р а. Схоронила… А я не знал… Мать, я-то почему об этом не знаю?

Т а т ь я н а. Да тебя ж не было.

Ю р а. Схоронила… А он к дяде Вале…

Т а т ь я н а. Он что-нибудь сказал перед тем?

Ю р а. Сказал, что не винит тебя ни в чем.

Т а т ь я н а. Не винит… А чем я перед ним виновата?

Ю р а. Еще сказал, что он не Бетховен. Хоть и глухой.

Т а т ь я н а. Глухой?! А я не поняла. (Пауза.) Так чем я перед ним виновата? Тем, что любила его? Тем, что ждала?

Ю р а. Ты тоже глухая, мать. Слышь? Ты глухая. (Решительно.) Нет, как ты хочешь, а я догоню его. Я ворочу его! (Убегает.)

Звучит песня:

 
«В комнате моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды.
 
 
Красные цветы мои
К вечеру завяли все…
Лодка на речной мели.
Скоро догниет совсем».
 

Т а т ь я н а (гордо вскинув голову). Я не нуждаюсь ни в чьем прощении. Я… (Заплакала.)

Возвращается  Ю р а, он ведет за собой отца.

П е т р. Вот, Таня… К Валентину ходил, а его нет… Один я…

Ю р а. Ты разве один, пап? Ты не один… мы все тут… мы вместе. Понимаешь? Одно! Мы – Жилкины! И мы должны быть вместе. (Подводит отца к Татьяне.)

Петр испытующе смотрит на жену, в душе которой звучит мелодия его песни. Татьяна вслушивается, покачивает в такт головой.

Губы Петра рвет судорожная ухмылка.

Т а т ь я н а (очнувшись). Цветы-то, помнишь, мне подарил? Еще в магазин за ними забрался… Видно, завяли те цветы.

П е т р. Пойду я…

Ю р а (обессиленно). Оба идите, куда вам надо. Один песенками всю жизнь пробавлялся, другая взбиралась вверх по служебной лестнице. И оба забыли, что есть кто-то третий. Он здесь, дорогие родители. Узнаете? Нет?.. Что ж, рад познакомиться. Я постоянно ощущал ваше присутствие на земле. И теперь, когда я вырос, я благодарю за то, что вывели меня на столбовую дорогу… (Пауза.) Широка дороженька… куда идти? Вот и мечусь я, будто в буране… ищу самого себя. Вас, между прочим, тоже. Себя-то я найду, будьте уверены! Найду, чтоб мне сдохнуть! А вы поищите-ка себя!.. А сыну своему буду показывать на двух чудиков и внушать ему, как жить не надо. Вот, скажу я, сынок: это родители мои, позабывшие о своей душе. А ведь неплохие, в сущности, люди. Ты о душе, сынок, помни! Вез души человек – машина! А мы – люди, сынок! Слышишь? Люди!.. Нам жить на этой неспокойной земле, нам внуков и правнуков растить. И мы так их должны воспитывать, сынок, чтоб земля человечней стала! Земля без добрых людей погибнет. Мы люди, малыш. Мы люди! (Пауза.) Вот что скажу я про вас своему сыну. Я ждал, что и вы мне когда-нибудь это скажете. Не сказали… Сам додумался, глядя на вас. Теперь все. Идите… Бегите на все четыре. Держать не стану. (Кричит.) Бегите!.. Что же вы?..

З а н а в е с

1980

СЛОВАРЬ НЕНЕЦКИХ СЛОВ И СЛОВ СЕВЕРНЫХ НАРЕЧИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПЬЕСАХ

Ань торова – здравствуй!

Болонь – опухоль на стволе дерева.

Бродни – кожаная обувь сибиряка, типа бурок; подвязываются над щиколотками и под коленями.

Бударка – моторная или весельная лодка.

Важенка – олениха.

Голбец – род примоста, загородки, чулана в избе; между печью и полатями.

Гребешки – мелкая рыбка.

Жулан – снегирь.

Заплот – забор, деревянная ограда.

Запор – перегородка на реке, останавливающая рыбу.

Зарод – стог, скирд, большая кладь сена.

Калданка – лодка-долбленка.

Капище – место приношения жертв.

Камлание – колдовской обряд шамана.

Камус – шкура с ноги оленя, прочный мех. Используют для изготовления кис и для обтяжки полозьев нарт в целях лучшего скольжения.

Кисы – ненецкая меховая обувь.

Котцы – приспособление для ловли рыб.

Куржак – изморозь, иней.

Лемминг – обитающий на Севере маленький зверек из отряда грызунов. Здесь – насекомое.

Литовка – коса.

Малица – ненецкая меховая одежда.

Нарта – легкие сани, в которые запрягают оленей.

Неблюй – трехмесячный олененок.

Нум – бог.

Нюк – входное отверстие в чум.

Обласок – легкая лодочка.

Пешка – месячный олененок.

Сава – хорошо.

Стланик – кустарник в горных и приполярных районах.

Сусло – сладковатый навар на солоде и муке.

Ремки – полоски из тряпок, ремней; рванина.

Таймень – сибирская рыба из семейства лососевых.

Тынзян – аркан для ловли оленей.

Фаркоп – крюк у трактора, за который цепляют плуг.

Хор – олень-вожак.

Хорей – длинная палка (с шариком на конце), которой управляют оленями.

Чижи – ненецкие чулки из меха оленя.

Чум – конусообразное жилище, сделанное из шкур или бересты.

Ягушки – нарядная женская шуба шерстью наружу. Расшита сукном.

Ярыга – низший полицейский служитель (историч.). Пьяница, беспутный человек (просторечье).

ЗОТ ТОБОЛКИН И ЕГО ПЬЕСЫ

«Отец мой был очень серьезным и далеким от искусства человеком, – вспоминает писатель. – Проведав, что я тайком кропаю пьесы, он назвал мои опыты баловством и пустой тратой времени. «Вот если бы десятину-другую пшеницы вырастил, чтоб прокормить этим нашу семью, вот тогда я б зауважал тебя», – сказал он. Отнял тетрадку и вручил мне лукошко. Прокормить нашу семью, конечно, было непросто – я был в ней восемнадцатым ребенком…

На веку своем не много я посеял зерна, но шагать по полю с лукошком, сеять, полоть, жать и молотить – все это куда проще, чем дать жизнь хотя бы одной пьесе…» Так говорит о себе и своем творчестве Зот Тоболкин.

Действительно, путь драматурга к первой его пьесе был не простым.

Первое знакомство с драматургией состоялось в школе. В шкафу, на который никто не обращал внимания, ученик третьего класса Зот Тоболкин увидел несколько томов Собрания сочинений А. Н. Островского. «Прочел «Снегурочку» и очень удивился: сказка, вымысел, какой-то особый, возвышенный мир. И в то же время – все, как в жизни: и весна такая же, как в нашей деревеньке, и вся природа, – вспоминает писатель. – И герои сказки – те же люди, что живут тут, рядом, на соседних улицах… Залпом прочел все эти книги, с тех пор нет для меня в литературе ничего дороже, нет ближе моему сердцу драматурга, чем Островский.

Вскоре попробовал сам написать пьесу, поставили ее на нашей школьной сцене. Никак не думал, что когда-нибудь займусь этим делом всерьез. Шла война, и писал я, конечно, о ней, о том, как чувствовали мы ее тут, в деревне: на войну ушли девяносто три наших мужика. Восемьдесят семь из них не вернулись домой.

Окончил начальную школу, работал в колхозе трактористом, слесарем, много профессий пришлось изучить. Отслужил в армии. И задумал… писать роман».

Именно роман, ибо то, что так волновало, что переполняло его воображение, требовало поистине объемных повествовательных форм.

С детства слышал он рассказы старших о бурных 20-х и 30-х годах, о коллективизации, об острых классовых схватках на Тюменщине. То было время, когда он еще и не родился, но будущему писателю казалось, будто он пережил его вместе со своим народом. В том, что происходило на родной его сибирской земле, он видел события большого исторического значения. Спешил выведать у стариков все, что те помнили, проверял, уточнял факты. Пристально всматривался в участников отгремевших боев, находя в них прототипов своих будущих героев.

Так Зот Тоболкин начал писать роман «Припади к земле». И само это название стало как бы символом всей его творческой деятельности.

Он продолжал работать над романом, будучи студентом журналистского отделения Свердловского университета, завершал свою «сибириаду», уже став опытным журналистом. Около двадцати лет отдал писатель своему первенцу, своей, как он сам считает, «главной книге».

В предисловии к изданию романа («Современник», 1976) критик А. Н. Анастасьев так характеризовал писателя: «Зот Тоболкин и его герои – сибиряки во всем: в языке, в нравах и повадках, в окружающей их природе, в труде. Любовь и вера в людей, на долю которых выпали тяжелые драмы и испытания, – вот главенствующая нота романа… Он не подсказывает читателям своих оценок героев – в каждом из них он раскрывает человеческие пружины действия и поступков, он эпически объективен, и в этом, мне кажется, правда и сила его произведения».

Правда и сила. Пожалуй, именно в этих словах – весь Тоболкин. «Хочу видеть на сцене живых людей с их горем, с их счастьем, с их неповторимой судьбой». В этом признании – целенаправленность всей его драматургии.

В его пьесах много солнца, они поэтичны, музыкальны, согреты деятельным стремлением людей к счастью. Но житейский путь героев, как правило, нелегок – именно в трудностях драматург выявляет силу и мужество человека, его способность решать сложные этические и общественные проблемы. Эта особенность драматурга Зота Тоболкина выявилась уже в первых его пьесах.

Сегодня можно заметить и другую особенность творчества Тоболкина. Все его произведения – и прозаические и драматургические – все, что написано писателем, как бы связано воедино. Словно автор всю жизнь пишет одно огромное литературное полотно, в котором – жизнь дорогого его сердцу русского народа.

Персонажи наиболее известной драмы Тоболкина «Баня по-черному» («Сказание об Анне») – это как бы дети и внуки героев романа «Припади к земле». И действие развивается в такой же, как в романе, деревушке, затерявшейся где-то на севере России. И герои пьесы – все те же крутые характерами, но сердечные и мужественные сибиряки.

В романе они боролись за создание первых колхозов. Бой шел часто на своем дворе, в своем доме. Приходилось браться и за оружие, сталкиваясь с тем, кто жил рядом, считался «своим», но пытался мешать строительству новой жизни.

Герои пьесы «Баня по-черному» – и те, кто ушел на фронт, и те, кто, оставшись дома, всеми силами помогает делу победы. Что стало с глухой деревушкой, расположенной далеко от линии фронта? Казалось, сюда не долетают зловещие раскаты войны. Но именно тут увидел художник кровоточащий огневой рубеж – он прошел через сердца его героев. Смерть пришла и сюда, в скромное и трудолюбивое, каких много на Руси, семейство Анны. Три сына и муж, крепкие, справные мужики по зову Родины один за другим покидают родной дом, уходят на войну. И вот уже чернеют топоры их, четыре в ряд, воткнутые во дворе…

Драматизм художник оттеняет светлыми, жизнелюбивыми красками. Герои его – простодушные, чистосердечные, но и весьма своеобычные люди. Им свойственно и хлесткое словцо, и игривое лукавство, и молодецкое удальство. Рождение внука в горькие дни войны – светлый символ будущего семьи Анны.

Как правило, писателя интересуют люди с открытым и цельным характером. Умение создать многокрасочный, остроиндивидуальный портрет персонажа привлекало и в ранних, прозаических его произведениях. В пьесах это свойство таланта Тоболкина утвердилось как одно из основных. И пожалуй, наиболее яркими в галерее созданных им сильных и оригинальных драматических характеров является образ Анны, героини пьесы «Баня по-черному». Эта мужественная русская женщина – живой пример великого противостояния злу, символ непобедимости жизни.

Жизнеутверждающей идеей пронизана и драматическая поэма «Песня Сольвейг». Совсем иной характер, иная и судьба героини: ленинградская учительница, приехавшая в далекое ненецкое стойбище. Хрупкая поэтичная девушка вступает в единоборство с главой стойбища, с всемогущим шаманом. Маша борется против невежества и изуверства; хотя она и погибает в неравной битве, жизнь в стойбище идет уже по-новому. «Главный свет в человеке – свет его души», – говорит Маша. Свет ее души помогает ненцам строить новую жизнь.

Образ Маши – это торжество высокой идеи, торжество светлой человеческой личности. Маша – сама естественная доброта и интеллигентная деликатность, но это и смелый, решительный человек. Лейтмотивом драматической поэмы писатель избрал «песню Сольвейг», хотя и нет в пьесе сюжетного мотива, аналогичного теме ибсеновской героини, ее верности в любви, ожидания своего избранника. Но как же оказался прав драматург, обратившийся к поэтическому образу Сольвейг: чистая и святая мысль о верности, заложенная в этом бессмертном характере, вырастает в образе Маши в великий смысл служения высоким общественным идеалам, верности своему народу.

Через всю пьесу проходит полное драматизма столкновение двух братьев – старшего, шамана Ефима, и младшего, охотника Матвея: два ярких, самобытных характера, два мировоззрения; трагедийный их конфликт воспринимается как достоверная история, как одна из живых страниц великих битв гражданской войны.

Первую постановку этой пьесы осуществил к XXVI съезду КПСС московский театр «Ромэн», здесь она идет под названием «Братья».

Конфликт между братьями составляет одну из основных сюжетных линий пьесы. Матвей – лучший охотник в стойбище, он, оказывается, еще и талантливый художник; Маша помогает ему отправиться в город учиться.

У Ефима же одна страсть – единолично верховодить неграмотными ненцами.

«Ты скользкий, – говорит брату Матвей. – Я твой враг. Враг с того дня, когда понял, что ты подлый». Ефим и не отрицает – у него и на это есть своя «философия»: «Один добро делает, другой – пакости. Оба живут».

По указке Ефима ненцы загнали оленей в священное озеро. Погубили стадо. А обвинили в этом создателей колхоза. Хитро, подло действует Ефим. По его плану убили Машу.

Спор братьев продолжает сама жизнь: на месте глухого ненецкого стойбища вырос оленеводческий совхоз. «А в школе учатся дети тех детей, которых учила Маша, – говорит Матвей сбежавшему из заключения брату. – Ты не смог остановить жизнь, Ефим. Зря старался».

Обе эти пьесы – мужественные поэмы о жизни, о столкновении света и тьмы, добра и зла.

Добро – вот в чем единение идейного и нравственного начал, как бы утверждают герои этих пьес. Добро по отношению к близким, к своему народу, к родине. Более всего писатель ценит в людях талант душевного тепла, проявление человеческой сердечности. Он видит этот талант в открытости и щедрости чувств, царящих в семье Анны, в делах колхозников, живущих общими интересами. Выразительна сцена, в которой они собирают немудреные свои дары для отправки на фронт. Анна снимает с руки самое заветное – обручальное кольцо и отдает в помощь делу победы над врагом. В решительный момент в каждом советском человеке пробуждается его гражданственное сознание. Такова, по мысли писателя, сама природа духовности людей социалистического общества. Анна – в первых рядах тружениц, заменивших ушедших на фронт мужчин и взваливших на свои плечи самую тяжкую сельскую работу. И это не только житейская необходимость – в том видит Анна свою личную сопричастность трудной судьбе сыновей и мужа.

В том же гармоническом слиянии гражданственного и этического – сила и обаяние образа Маши. Ее вдохновенный образ, как и весь материал пьесы «Песня Сольвейг», можно зримо представить не только в сценических формах драматического театра, но и в героико-поэтическом решении музыкального спектакля.

В пьесах Тоболкина часто встречаются люди талантливые, стремящиеся к творческому совершенствованию. Это и сыновья и муж Анны («Баня по-черному») и молодой ненецкий охотник Матвей («Песня Сольвейг»). И юный герой пьесы «Жил-был Кузьма», перенявший от отца мастерство резьбы по дереву. Фигурками своих четвероногих дружков он щедро одаривает всех, кому они по душе. Присмотритесь к жизни, действительно, щедрость, доброта, как правило, – это свойства людей талантливых.

«Человек лет двенадцати-тринадцати» – так уважительно называет драматург героя пьесы «Подсолнух». В феерических сновидениях Егор устремляется ввысь, по пути легендарного Икара, к солнцу. Говоря о мечтаниях своих героев, автор утверждает веру в свершение их добрых замыслов.

Одну из пьес драматург так и назвал – «Верую!». Рядом со сложной темой, связанной с несправедливостью, обрушившейся на колхозника Игната Мантулина, развивается в пьесе удивительно светлая, как родниковая вода, история духовного становления его сына Григория. Талантливый парень высекает из мраморной глыбы могучую фигуру сеятеля – в ней символически выражена его любовь к отцу, ко всем честным и добрым труженикам земли.

Писателю близки и дороги его юные герои, их жажда духовного взлета; поиски своих, непроторенных дорог, как правило, связаны с родным краем, с людьми, схожими с ними в главном – в мироощущении. Пьеса «Верую!», так же как и «Подсолнух» и «Жил-был Кузьма», – это как бы единый вдохновенный рассказ о тех, кому строить будущее.

Есть среди многих пьес Тоболкина одна, особо печальная. «Журавли» – это грустная история сломанного чувства. Но – странное дело – пьеса словно пронизана ярким, искристым светом: она согрета теплом большого благородного сердца. Рассказ о молодой женщине, оставшейся верной своей первой и единственной любви, Тоболкин строит оптимистически. Любава не страстотерпица, не мученичество привлекает художника в образе этой женщины. Раскрывая величие ее неугасимого чувства, драматург показывает сложный духовный процесс героини: мы верим, что она найдет в себе силы начать новую жизнь.

Рассказ ведется на фоне задумчивой, душевной русской природы, как бы в раздумье, – автор и не скрывает своего сострадания к героине и восхищается чистотой и силой чувства Любавы.

Оптимистическая драма – так, пожалуй, можно назвать эту пьесу. Как, впрочем, и «Баню по-черному» и «Песню Сольвейг» – произведения, с наибольшей полнотой отражающие суровое, но доброе, жизнеутверждающее мироощущение писателя.

Не случайно именно в нашей литературе, в нашем театре родилась героико-революционная оптимистическая трагедия.

Есть, вероятно, принципиальная закономерность и в том, что сложнейший этот вид сценического искусства – психологическая драма оптимистического звучания – все более утверждается именно в советской драматургии. И именно в наши дни, в период мощного подъема всей общественной жизни народа. Ибо оптимизм – это одно из основных свойств советского человека, выражающее его способность трезво и мужественно решать самые сложные проблемы.

Тема женской судьбы занимает особое место в драматургии Тоболкина. Образ женщины в его пьесах овеян глубокой нежностью. При этом подчеркивается сугубо личностное, глубоко уважительное отношение автора к образу матери, жены, хранительницы семейного очага. В большинстве случаев – это скромная трудолюбивая дочь Сибири. Писатель умеет видеть (и умеет показать) и особую ее женскую стать, и свойственное ей природное чувство собственного достоинства, и непреклонное ее мужество – это подлинная хозяйка своего дома, своей земли. Рядом с замечательными образами Анны («Баня по-черному»), Маши («Песня Сольвейг»), Любавы («Журавли») это и Анисья («Подсолнух») и Клавдия («Верую!»).

Недавно драматург написал пьесу, которую также посвятил судьбе современной женщины. Драма «Про Татьяну» строится так, что поначалу увлекает не сама героиня, а судьба ее мужа, Петра Жилкина. Далее их образы развиваются как бы параллельно. В самом этом сюжетном приеме – своеобразный психологический и сценический расчет.

По мнению близких, Петр – человек непутевый, безнадежный. Таким он и сам себя считает. Бескорыстный, добрейший, но – запивоха. Часто попадает в нелепые истории, наконец угодил в места, совсем отдаленные…

На первый взгляд Петр Жилкин чем-то напоминает то ли деревенского «чудика» с недетским его простодушием, то ли баламута, озорника, нарушающего общее спокойствие, неспособного найти свое место в жизни. Одного из тех обаятельных «чудиков», что получили такое живое воплощение в рассказах Василия Шукшина.

Но Петр Жилкин – человек сложный.

Прежде всего – он талантлив. Сочиняет задушевные песни («Душа просит», – объясняет он), играет на различных музыкальных инструментах, выступает с концертами в колхозных клубах.

Он любит сына, очень любит жену, щедро помогает тяжелобольному брату, проявляет самую нежную заботу о нем.

Но все больше отгораживается от жизни. Есть, конечно, у Петра свои причины для обид. Небезызвестный композитор районного масштаба каждую субботу заявляется к нему «вроде как за фольклором… Потом фольклор этот за свои песни выдает. Недавно премию отхватил за одну песню. А песню-то эту я написал… Да мне что… думаешь, жалко? Во мне фольклору-то этого…». Непротивленчество злу – не в этом ли одна из причин трагедий этой несостоявшейся личности?

Или, может, все дело в том, что Петра не понимают близкие люди, они требуют, чтобы нашел он себе дело попроще да поближе к дому. Чтоб было, как у других, как у всех…

Может, мало иметь щедрое сердце, надо уметь видеть доброе и в других людях, уметь самому идти им навстречу…

В чем же все-таки причина обособленности Петра от людей?

Человек имел все, чтобы стать личностью общественно полезной. Но богатства его души так и остались нераскрытыми. Тема эта не просто фиксируется, драматургу мало вызвать сочувственное отношение к Петру Жилкину. Пьеса утверждает: позиция, занятая им, приносит зло не только ему самому, позиция эта антиобщественна. Отстранение от людей, от жизни вызывает не только боль, но и негодование драматурга. Ибо это ведь тоже позиция, пусть бессознательная, это тоже действие, нередко социально опасное.

Так в пьесе ставится вопрос о вине Петра перед собой, перед семьей, перед обществом. Обвинение тягчайшее.

Но, оказывается, виновата и жена. Причем не только за судьбу мужа.

В отличие от Петра Татьяне присуще чувство общественного долга, это человек высоконравственный. На наших глазах как бы идет процесс трудового совершенствования скромной труженицы, заслуженно приходит всеобщее ее признание: сегодня она – главный зоотехник комплекса, завтра – заведующая. Татьяне посвящается телевизионная передача «Современная женщина». Сама она смотрит эту передачу в опустевшем доме, в одиночестве.

А ее называют счастливой: «У тебя же все есть!..»

«Правда, мужа нет и сына нет, – горестно размышляет Татьяна. – А кроме этого все – решительно все есть…» «Счастья! Простого бабьего счастья!» – молит Татьяна у «бога» своего, директора животноводческого комплекса Игошева, и это уже будто сам крик ее души…

А тот – в ответ: «Экая гусыня! Да разве я знаю, какое оно, бабье счастье! Проси, чего полегче: оклад посолидней или должность повыше… Тут я сразу резолюцию наложу. А счастье – штука туманная…»

Многие драматические произведения посвящаются сегодня судьбам нашей современницы, проблемам соотношения личного и общественного. И на экране и на сцене драматических театров можем встретить целую галерею современных «деловых» женщин – почему-то их так и обозначают, в кавычках, хотя это действительно деловые, достойные общего уважения люди. Но не сами их высокие общественные и моральные качества являются предметом художественного исследования. У героинь этих произведений, как правило, несложившаяся личная жизнь. Стало уже почти привычным, если судить по многим нашим пьесам и сценариям, что современную деловую женщину будто и представить себе нельзя без неустроенной личной судьбы. Даже когда ее называют «самой счастливой»…

Когда же эти героини пытаются самостоятельно решать свои семейные проблемы, их называют еще и «странными». Может, интригующая эта формула (деловая, уважаемая, но – не как все, странная) поможет разобраться в сложных нравственных проблемах современности – так, вероятно, считают создатели этих фильмов и спектаклей.

Героиня новой пьесы Зота Тоболкина, Татьяна, – тоже женщина деловая, авторитетная. Но вот личное счастье ускользает из ее дома… Отнюдь не странной, а, к сожалению, весьма типической кажется драматургу судьба женщины, слишком увлеченной работой и потому не справляющейся со своими домашними делами.