Текст книги "Пьесы"
Автор книги: Зот Тоболкин
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Прошел год.
Та же изба. Но мебель уже современная, цветной телевизор, телефон, «стенка». На полу вместо половика – добротный ковер.
И только одно напоминание о прошлом – множество фотокарточек в общей рамке, как это любили в старину сельские жители.
Опять зима. На календаре 23 февраля.
Входит Т а т ь я н а. В руках ее цветы и бутылка вина.
Т а т ь я н а (ставит цветы в вазу). Васька, Васька! Ты где? Иди, ветчиной покормлю. Иди, не бойся, нечистая сила! К смерти приговорила тебя, а ты жив. Зато спасатель твой смылся куда-то. Даже машину Валентину отдал. А, Васька? Есть же такие простофили… (Любовно.) Запросто мог подарить своему дяде машину. Вот Юрка такой! (Подошла к календарю.) Ну вот, опять праздник. Мужской праздник-то. Только мужчин в доме нет. Может, их в этом веке вообще не существует?.. Слышь, Васька? Может, ты один из мужчин остался? Ну так – с праздником! Давай-ка мы с тобой пир устроим. Кутнем на славу. Ты у меня мужик что надо. Прошел огонь, воду, медные трубы. Стреляли в тебя, а ты жив. Топить хотели и даже вполне гуманно усыпить… Жив – это ли не чудо, Васька? Выжил ведь, а считай, через три смерти прошел. Вот за то и выпьем. И еще есть причина, кот! Одной женщине сегодня стукнуло ровно сорок. Сорок, чувствуешь? Что это означает, Васька? Бабий век на исходе – вот что это означает. Видишь, поздравили, цветы поднесли… А я, дура, разревелась. «Что ревешь, Татьяна? – спросил меня один человек. – Ты же у нас счастливая. Токо жить по-настоящему начинаешь. У тебя все есть…» Правда, мужа нет и сына нет. А кроме этого все – решительно все есть! Давай еще по одной, кот, а? Кто нас, счастливых, за это осудит? (Включила радиолу.)
Г о л о с п е в ц а.
«В комнате моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды».
Т а т ь я н а (выключив радио). Песня-то Петина. Для меня сочинял. А поет ее какой-то козел. Кто позволил ему петь мою песню? (Сама поет.)
«Красные цветы мои
К вечеру завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем».
Как там дальше-то? Васька, не помнишь? Хотя что может быть дальше, когда лодка догнивает? Слышь, кот, лодка-то догнивает! Ну и шут с ней, с лодкой! Мы жить будем. Мы с тобой это… мы выпьем, а? Нет, погоди, Васька, я нынче что-то не сделала… Что же я сделать хотела? Дырявая стала память! Никудышняя память! Вот они, сорок-то лет, сказываются! Ничо не помню! А, ладно! Раз пошла такая пьянка… Пьем, что ли, кот? (Подняла бокал, вспомнила.) Стоп! Я же Валентина с праздником не поздравила! Поздновато, но ничего. Ежели спит – разбужу. Нечего разлеживаться в такой вечер. (Подходит к телефону, звонит.) Молчит. Может, вышел куда? Может, ко мне в гости наладился? Идет, протезами поскрипывает… Подожду. Ночь зимняя, долгая… как одиночество. Красные цветы мои… (Выхватила из вазы цветы, уткнулась в них, плачет.) Нет Валентина. Никого нет. Ни-ко-го-шень-ки! (Звонит телефон.) Да. А, Саввич!.. Большое спасибо. И я тебя поздравляю… Нет, лучше не приходи. (Смеется.) Тут уже есть мужик… четвероногий. Сидит на коленях, мурлычет. Шучу я. Кот это, Васька. Воскресший из мертвых. Извини, Сергей Саввич, я просто хочу побыть одна. Имею право раз в сорок лет посидеть, подумать?.. Правильно, имею. Жила, думать некогда было… Шуточки не нравятся? Ну так что. Ты тоже не всегда удачно шутишь. Сегодня вот пошутил насчет того, что у меня все есть. Да ладно, ладно, замнем для ясности. Откуда звонишь-то?.. Опять из конторы? Частенько ты там ночуешь? Очень мне это подозрительно. Анна-то Петровна куда смотрит?.. Ну-ну, не сердись! Опять неудачно пошутила. День такой выдался… из одних неудачных шуток… Спокойной ночи. (Положила трубку, оглядела семейные фотографии. Снова села за стол. Налила вина, но пить не стала. Уронив голову на руки, сидит.)
Затемнение.
И снится ей сон.
Третий сон Татьяны. Т а т ь я н а и П е т р, они молодые.
В кроватке ребенок.
П е т р (склонившись над кроваткой). А мы щас в гости пойдем. Так, что ли, сынок? Мы щас дядю Валю проведаем. Придем к дяде Вале и скажем: «Вот мы какие, дядя Валя!» А дядя Валя скажет…
Резко, требовательно звонит телефон. Заплакал ребенок. Татьяна не знает, куда ей кинуться: к сыну или к телефону.
Ты гляди: едва успели поставить, он уже панику в доме наводит. Тише, сынок, тише! Это всего-навсего телефон, техника, значит, такая. По телефону люди меж собой общаются, чтоб друг на дружку меньше глядеть. Иной раз в рожу кому плюнуть хочется, а по телефону такого ему наплетешь – сочтет тебя самым задушевным другом. Или, наоборот, струсишь перед кем, когда глаза в глаза… Спасовал – не расстраивайся. Набирай номер и гони по проводам правду-матку. Нет, сынок, телефон, что ни говори, замечательное изобретение! Возьми трубку, Тань! Ишь как надрывается!
Т а т ь я н а (опасливо подходит к телефону, сняла трубку). Ну, кто там? Что надо-то?
П е т р. Ты трубку неправильно держишь. Переверни.
Т а т ь я н а. Ой, ну ее! (Бросила трубку.) Боюсь я. Вдруг кто обругает.
П е т р. Ну почему обязательно должны ругать? Да и за что тебя ругать? Таких, как ты, на руках носить надо… как хлеб-соль… или как скрипку.
Т а т ь я н а. Ты наговоришь!
П е т р. А разве не так? Вон какого сына мне родила! Всем сыновьям сын! Ох, Таня! Я такой счастливый! Слов нет! Я теперь, Таня, горы сворочу!
Снова пронзительно звонит телефон.
Т а т ь я н а. Беда с ним! Вот раззвонился ни прежь, ни после. Айда в гости-то.
П е т р. Трубку-то все же возьми. Может, что важное? Телефон тем и хорош, что раньше всех о наиглавнейших событиях извещает. Когда война началась, мы по телефону о ней узнали. И о победе по телефону же.
Т а т ь я н а (снова взяла трубку, относит ее подальше от уха). Алё! Что там у вас стряслось? Война или наводнение? На всю деревню трезвон… А, это вы, Сергей Саввич? Доброго вам здоровьичка… В район? Ой нет! Ни за какие шанежки!.. Да так, не поеду, и все. Не нужны мне ваши совещания. Я с мужем в гости собираюсь… Ага, к военному брату… Нет-нет, ни за что! Да и муж меня не отпускает. Он у меня шибко строгий. (Петру.) Не отпустишь ведь, а?
П е т р. Сама решай, Тань. Решай, где ты нужнее.
Т а т ь я н а. А я знаю, где я нужней? И к брату твоему надо, и на совещание высылают… Не разорвусь же я на две половинки! (Сердито в трубку.) Не пущает он… сердится. Ногами даже топает.
П е т р. Чо уж так-то? Когда же это я ногами на тебя топал?
Т а т ь я н а. А взял бы и топнул! (В трубку.) Фрукт? Это почему же он фрукт-то? Нормальный у меня мужик… славный и вообще обходительный. Худого слова от него не слыхала… (Петру.) Тебя подзывает.
П е т р. Меня-то зачем? Я лишняя спица в колесе. На совещаниях сроду не сиживал. В других местах, случалось, сиживал. А на совещаниях – нет. Так что совещайтесь сами между собой.
Т а т ь я н а. Ты все же подойди. Да покруче с ним… в случае чего – прикрикни…
П е т р. Как хошь. (Взял трубку.) Слушаю. (Отнес трубку подальше.) Там лай сплошной. Так даже зэки не выражаются. (Снова поднес трубку к уху.) Ну, все вывалили?.. Вывалили, дак слушайте. Татьяна отказывается от вашего совещания. Некогда ей… Ага, ну все у меня на данном этапе. Ваши оскорбления выслушивать не желаю. (Кричит.) Плюю я на ваши оскорбления! И на вас тоже… Подумаешь, чин! Для меня вы не чин, а всего-навсего чинарик. Так что права качать не советую. Я это и сам горазд. (Гневно топнул ногой.) Сказал – не поедет! Не поедет, и точка!
Т а т ь я н а. Ты чо разоряешься? Ногами-то чо топаешь? Ишь, приказчик какой выискался! Да я такому приказчику… пельмень за щеку! За всех поспешил расписаться… Отвыкай от этих хулиганских замашек! Понял? Райком требует, чтоб я ехала. И поеду.
П е т р (оробев). Ну, поезжай. Я разве против?
Т а т ь я н а. А ногами зачем топал?
П е т р. Сама просила… И этот твой… Игошев… совсем распоясался.
Т а т ь я н а. Не мой он. И никогда моим не будет.
П е т р. Что ж, ладно, Тань, поезжай. Мы с Юркой к Валентину двинем. Валентин-то нас не видел еще… Давненько поджидает нас Валентин.
Затемнение.
Четвертый сон Татьяны. Т а т ь я н а и Б о г – И г о ш е в. Над головой его нимб, сам в полушубке.
Б о г – И г о ш е в. Вот, значит, Татьяна. Как сказано в Писании: благословенна ты в женах, благословен плод чрева твоего. Вырастет, сушь-ка, твой сын – за грехи муки примет, яко Христос. И тебе за это воздастся. Хоть ты и сама много чего претерпела. В войну без отца осталась. А сироты известно как жили: хлеб из мякины на слезах замешивали. Потом мать умерла. Институт пришлось бросить… Были и другие испытания, уж не помню какие. Это в твоем житии записано. Сколь ни испытываю тебя – все терпишь. Такие уж вы, бабы русские. Жалко мне вас, тебя ж в особицу. Нехорошо это – жалости поддаваться, а не утерпел я… поддался. Посоветовались мы там (палец вверх) и решили: хватит уж искушать рабу божию Татьяну. Пора и благополучием ее побаловать. Отныне все, что ни пожелаешь, исполнится. Так что проси, не стесняйся.
Т а т ь я н а. Счастья мне, господи! Простого бабьего счастья!
Б о г – И г о ш е в. Экая гусыня! Да разве я знаю, какое оно, бабье счастье! Проси что полегче: оклад посолидней или должность повыше… Тут я сразу резолюцию наложу. А счастье – штука туманная. Совет архангелов этим туманом занимался… и не разобрался.
Т а т ь я н а. Счастья мне… счастья!..
Круг, в котором светился Бог – Игошев, исчезает.
И г о ш е в реальный тихонько переступает порог. Медленно, неслышно подходит к спящей Т а т ь я н е. Хочет погладить ее голову, но не решается, воровато отдергивает руку. Садится рядом.
Т а т ь я н а (просыпается). А я тебя во сне видела.
И г о ш е в. Не к добру.
Т а т ь я н а. Что не спится? Шастаешь по ночам…
И г о ш е в. Да вот, не спится.
Т а т ь я н а. А почему в конторе ночуешь? Сознавайся, как на духу. Из дома вытурили?
И г о ш е в. Сам ушел.
Т а т ь я н а. Совсем?
И г о ш е в. Совсем.
Т а т ь я н а. Что ж теперь будет?
И г о ш е в. Суд, развод – только и всего…
Т а т ь я н а. Ничего себе – «только»! Семья рушится, а он – «только»!
И г о ш е в. Семьи давно нет. Есть видимость. И общая крыша.
Т а т ь я н а. Витька-то как?
И г о ш е в. Витька? Он у меня в мать: «Ванька-встанька». На Камчатку уехал.
Т а т ь я н а. И мой кукушонок куда-то пропал. Тревожусь я за него.
И г о ш е в. Может, с Витькой отправился. Все-таки друзья…
Т а т ь я н а. Думаю, где-то… поблизости скрывается. Он у меня в отца, чувствительный.
И г о ш е в. Я как-то в Канске его видел. Из автобуса. Около церкви стоял. Стоит и смотрит и смотрит на купола. Я уж подумал, не с попами ли стакнулся?.. Или просто храм оформлять взялся…
Т а т ь я н а (с тревогой). Около церкви? Интересно.
И г о ш е в. Ты чо побледнела? Из-за Юрки переживаешь?
Т а т ь я н а. Так, ничего. (Держится рукою за сердце.) А ведь ты выговор можешь схлопотать… по семейной линии.
И г о ш е в. Уж лучше выговор, чем так жить… Мы с ней как две враждующие армии. Стоим на позициях, а войны не начинаем.
Т а т ь я н а. И вот у твоей армии нервы сдали, и она кинулась в бегство. Или ты называешь это иначе?
И г о ш е в. Никак я это не называю. Все думы мои о… об одной женщине. Вошла она в меня, как холера, и треплет, и треплет!
Т а т ь я н а. Выговорок схлопочешь – живо от холеры избавишься.
И г о ш е в. Меня не только выговором, Таня, меня смертью не испугаешь.
Т а т ь я н а. Дела-а-а.
И г о ш е в. Ты ничего не думай. Ведь я тебя безвредно люблю… на расстоянии.
Т а т ь я н а. Меня-я-я?
И г о ш е в. Кого боле-то? Одна ты такая… Мне уж потому хорошо, что ты на земле присутствуешь. Исчезни – жизнь не в жизнь станет.
Т а т ь я н а. У меня ведь муж, Сергей Саввич.
И г о ш е в. Все знаю, Таня. Да что я поделаю с собой? Боролся, критиковал себя всяко… что слабости этой подвержен… Не помогло. Хворь во все поры проникла. Во сне тобой брежу. Анна Петровна на стенку от ревности лезет.
Т а т ь я н а. Она знает?
И г о ш е в. От бабы, да еще от такой бдительной, как моя, разве скроешь?
Т а т ь я н а (смеется). Вот выследит – будет тебе на орехи. И мне попутно. А за что?
И г о ш е в. Да вроде не за что.
Т а т ь я н а. Ну так сиди и не тушуйся.
И г о ш е в. А я и не тушуюсь. (Беспокойно возится.) Я, сушь-ка, нисколько не тушуюсь.
Т а т ь я н а. То и видно. На вот, выпей (налила рюмку) для храбрости. Праздник-то все-таки твой. Мой по случаю.
И г о ш е в. Как это по случаю?
Т а т ь я н а. Могла бы и в другой день родиться.
И г о ш е в (убежденно). Не могла. Ты должна была родиться именно в этот день.
Т а т ь я н а. Это еще почему?
И г о ш е в. В другой день родилась бы другая Татьяна. Ту я не полюбил бы. За тебя. (Выпил.)
Т а т ь я н а. Доказал. Ну, стало быть, за нас обоих. Сушь-ка, а ведь ты опять с какой-то каверзой явился.
И г о ш е в. С чего ты взяла?
Т а т ь я н а. Что я, не знаю тебя, что ли? Я тебя, Сергей Саввич, как облупленного знаю. Вон сколько лет знакомы.
И г о ш е в. За что я люблю тебя больше всего, дак это за ум.
Т а т ь я н а. Ну, ума-то во мне не больше, чем во всякой другой женщине. А чутье есть. Чутье у меня звериное. Ну, так что у тебя за пазухой-то?
И г о ш е в. Вечером не сказал: торжество было… (Мнется.) Понимаешь…
Татьяна его поощряет.
Директором свинокомплекса назначили.
Т а т ь я н а. Комплекса? Так он же еще не достроен!
И г о ш е в. Достроить-то его рано или поздно достроят. Не в том закавыка, Таня. Его к маю задействовать хотят… на всю катушку.
Т а т ь я н а. Легко сказать! Хоть бы к Октябрьским! Тепла нет, оборудование раскомплектовано… И корма неизвестно как добывать и где. Своего-то комбикормового завода не построили.
И г о ш е в. Я приводил им все это. Николай Иванович и слушать не хочет. Игошев, говорит, вывернется.
Т а т ь я н а. Ну ладно. А я здесь при чем?
И г о ш е в. А я им в ответ: «Ладно, мол, вывернусь. Ежели главным зоотехником Татьяну Жилкину дадите».
Т а т ь я н а. Да не возьму я на себя такую обузу!
И г о ш е в. Они уверены, что возьмешь. И… я уверен. Ты же отчаянная, Таня.
Т а т ь я н а. На сей раз все вы промахнулись! Не возьму! На том и кончим. А теперь давай выпьем… за твое назначение.
Кто-то звезданул в окно камнем.
(Рассмеялась.) Ну вот, Анна Петровна начала боевые действия…
Слышится песня:
«Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл – страдания людей!
Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей.
И потом их бережно, без злости,
Головами стелют по земле.
И цепами маленькие кости
Выбивают из живых телес».
Взрыв. Тишина. Жуткая, пронзительная тишина!.. Потом яростно взвыл ветер, и снова та же самая тишина. Глухо, как в небытии.
Г о л о с П е т р а. Ты пиши мне, сынок, пиши! Слов-то я не различаю. Оглох… Взрывником был… Что-то сталось после взрыва с перепонками… Врачи в ушах ковырялись. Да ежели пропал он, слух, дак его не в ушах искать надо. Теперь я как глухарь на току. Самого себя слушаю. И еще – тишину. Не звучит больше жизнь. Ничто не звучит. Тишь такая, что жутко становится. Говорят, солдаты после тяжких боев о затишье мечтают. Верю в это, Юра. Сам, однако, хотел бы еще разок взрывы услышать. А еще лучше – музыку. Не слышу. Ничего не слышу!.. Хор мой поет. А я только рты раззявленные вижу. Будто смеются надо мной товарищи мои. Громче, братцы, громче! Музыки дайте!
Слышится, как поет хор:
«Песни, песни, о чем вы кричите?
Иль вам нечего больше дать?
Голубого покоя нити
Я учусь в мои кудри вплетать.
Хорошо в эту лунную осень
Бродить по траве одному
И сбирать на дороге колосья
В обнищалую душу-суму…»
Музыки, братцы! Немножко музыки! Может, и впрямь они надо мной смеются? Но за что? За что? Что плохого им сделал? Я всегда был добрым и верным товарищем. Последним куском делился, последней цигаркой… Нет, нет! Не такой народ люди, чтобы глумиться над глухим! Я столько песен им перепел! На слова лучших поэтов российских! Любили они мои песни. Меня любили. Не могут, не должны они надо мной смеяться. Это жизнь посмеялась. Она проказница – жизнь! Ух, какая проказница! Все по-своему поворачивает. Когда-то думал: вот махну через всю страну, от одного рубежа к другому… Махнул… под конвоем. Мечта, можно сказать, исполнилась. Через решетку вагона столько чудес повидал: степь, тайгу, тундру… Велик этот мир, прекрасен! И если бы я стал сейчас помирать, сказал бы людям: «Любите его! Понимайте!» И ты люби, сынок. Но я тебе все это объясню при встрече. Срок-то мой кончился. Хор нынче для меня поет. Проводины устроили. Поет, а я не слышу.
Хор поет:
«Но равнинная синь не лечит.
Песни, песни, иль вам не стряхнуть?..
Золотистой метелкой вечер
Расчищает мой ровный путь».
Не слышу! Но все равно спасибо вам, братцы. Долго я ждал воли. А покидать вас под песню, которой не слышу, грустно. Прощайте, однако. Авось свидимся. Меня Валентин ждет. Вот тоже путешественник! Я под конвоем отмерил три лаптя по карте, он – своей волей. Твой дядя, сынок, святой человек. Его тут все зауважали. С его ли здоровьем, сынок, по моим следам тащиться? Дак нет, снялся и на твоей машине – ко мне. Сломалась она по дороге. Бросил где-то… Стоит сейчас на костыликах, ждет… Ребята его шибко зауважали.
Хор поет:
«И так радостен мне над пущей
Замирающий в ветре крик:
«Будь же холоден ты, живущий,
Как осеннее золото лип!»
Ах, если хоть одно словечко различить! Хоть одну-единственную нотку! Одну только! Единственную! Слышь, сынок! Я бы все свои песни отдал за эту нотку…
Т а т ь я н а, нарядно одетая, входит в избу. На груди орден. Она и довольна и чем-то озабочена. Кот подал голос.
Т а т ь я н а. Ну вот, Васька, пророк-то наш, Сергей-то Саввич, прав оказался: теперь у меня действительно все есть. (Тронула орден.) Видишь? И депутатом избрали. Что еще нужно-то? Выше головы счастлива. Люди завидуют. (Подходит к телевизору.) Щас как раз передача должна быть. Посмотрим, что ли? (Включает телевизор.)
Г о л о с д и к т о р а. А теперь предлагаем вашему вниманию очерк о главном зоотехнике Хорзовского свинокомплекса Татьяне Жилкиной.
На экране титры: «Современная женщина». Крупно – лицо Татьяны. Затем – Татьяна в поле. Татьяна на комплексе. У себя в рабочем кабинете. С кем-то спорит, листает книгу, делая выписки, выступает с трибуны. Она же на берегу реки весною.
Г о л о с д и к т о р а. Она из тех женщин, про которых поэт Некрасов сказал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»
Татьяна убирает звук. Ей слышится музыка… песня, которую когда-то посвятил ей Петр.
Татьяна усиливает звук.
На экране – общий план комплекса. Татьяна дает интервью.
Г о л о с Т а т ь я н ы. Сегодня сдали вторую очередь. Есть недоделки, конечно. Пожалуй, их даже слишком много. Но, думаю я, несмотря ни на что, мясной конвейер заработает скоро на полную мощность.
Т а т ь я н а. Поспешила я, Васька! Барахлит наш конвейер! Совсем с ним запурхались…
Г о л о с д и к т о р а. А теперь, если позволите, вопрос личного плана.
Г о л о с Т а т ь я н ы (сухо). Пожалуйста.
Г о л о с д и к т о р а. Скажите, вы счастливы, Татьяна Алексеевна?
Г о л о с Т а т ь я н ы. Я выбрала себе дело. Серьезное, нужное дело. Им и живу.
Г о л о с д и к т о р а (подхватывает). Да, дело чрезвычайно ответственное… Оно по плечу только сильным и беззаветным людям…
Г о л о с Т а т ь я н ы. Я не считаю себя ни сильной, ни беззаветной… Но существует такое простое понятие – совесть…
Г о л о с д и к т о р а. Вы слишком строги к себе, Татьяна Алексеевна. Впрочем, именно так и должно быть. Именно так могла гордо сказать современная советская женщина, коммунист, депутат, член областного комитета партии…
Входит И г о ш е в. Татьяна выключает телевизор.
И г о ш е в. Таня, бедная ты моя…
Т а т ь я н а. С чего ты взял, Сергей Саввич?
И г о ш е в (подошел к ней, обнял. Татьяна беспомощно приникла к нему). Таня, родная!..
Т а т ь я н а. Что случилось?
И г о ш е в. Я с худой вестью к тебе, Таня. (Гладит ее по волосам.)
Т а т ь я н а. Что, падеж начался? Я с этими депутатскими делами все на свете забросила…
И г о ш е в. Хуже, Таня. Много хуже.
Татьяна оторвалась от него, вопросительно смотрит в глаза.
Валентин разбился…
Т а т ь я н а. Разбился?
И г о ш е в. Ага. Ехал на машине… не знаю на чьей… и разбился.
Пауза.
Т а т ь я н а. Что я Петру-то теперь скажу? Что я скажу ему? А?
Звучит одна из песен Петра. На полуслове обрывается, хрипит, как это случается с испорченной пластинкой. Диск крутится.
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Здравствуйте… Не могу, Николай Иванович. У меня… родственник в автомобильной катастрофе погиб… Понимаю, что принципиальный. Непринципиальных вопросов райком не ставит. Считайте, что голос мой с вами. С большинством, конечно. А мне сейчас не до заседаний… (Уходит.)
Изба пуста. Но вот дверь тихонько открывается. В щель робко протискивается П е т р. Кинул котомку у порога.
П е т р (нерешительно позвал). Таня, Тань! Ты дома? (Обошел комнаты, внимательно ко всему присматриваясь.) Сам виноват. Надо было известить телеграммой. Валентин-то, наверно, не доехал еще… Где-нибудь завяз на своей тачке. Да. Все как на картине «Не ждали». Может, и впрямь не ждали. Подумайте: муж объявился! Мало нас, сереньких, что ли? Можно и получше найти… незапятнанных. (Подошел к кровати, ощупал постель.) Что я, как ищейка, принюхиваюсь? Таня у меня не таковская. Она мне до гроба верна. А ежели и не верная, так что? Чем она мне обязана? Штампом в паспорте? Так у меня и паспорта нет. Беспаспортный я теперь… Стало быть, и штампа нет никакого. (Походил по комнате. Подошел к двери.) Уйду от греха подальше, пока ее нет. Побуду у Валентина, если приехал. (Остановился возле фотографии, на которой снят вместе с Татьяной. Включил на полную громкость телевизор.) О чем-то говорят, а я не слышу! Весь мир для меня окаменел… (Увидал на столе газету.) Хоть из гаубицы стреляй – не оглушишь. (Пробегает глазами газету.) «Уловки японских монополий»… «Конфликт урегулирован»… «Пиночет угрожает»… Ну, Пиночет, он на то и есть Пиночет… Большой войной вроде не пахнет. Сообщение ТАСС… (Читает.) «Мелиоратор С. Домратс услышал в лесу птичий крик. Это кричала ворона. Звала на помощь. Рядом с ней был вороненок с подбитым крылом. Домратс взял подранка домой и лечил, пока не срослось крыло. «Приятельница» жила тут же. Когда крыло срослось, обе птицы улетели». Вот она, птичья солидарность! Даже ТАСС о ней сообщает. А Пиночет грозит. Может, и боится его кто-то. Я вот не боюсь… Может, оттого, что не слышу… (Сдавил ладонями уши.) Тюрьма! Тюрьма! Страшней, чем глухота, тюрьмы не бывает. (Уходит.)
Мяукает кот. Беспокойно оглядываясь, чуть-чуть согнувшись, входит Ю р а. Вскоре появляется и Т а т ь я н а.
Т а т ь я н а. О, кто приехал! Ну, здравствуй! (Обнимает сына.) Какой ты колючий! Что не бреешься? Решил бороду отпускать?
Ю р а. Так вышло, мать.
Т а т ь я н а. Что вышло?
Ю р а. Сидел я… ровно пятнадцать суток. Тютелька в тютельку.
Т а т ь я н а. Не так много… в отличие от отца. А за что?
Ю р а. Да. В церкви… ну нашумел я… там.
Т а т ь я н а. На бога восстал? Чем же он помешал тебе?
Ю р а. Ненавижу всяческое поклонение…
Т а т ь я н а. Богоборец какой выискался! Это ты от безделья бесишься.
Ю р а. Нет, мать! Тут вот во мне накипело. (Указывает на сердце.)
Т а т ь я н а. Я и говорю – от безделья. То в Рембрандты лезешь, то в богоборцы. Мечешься, мечешься… В кого ты таков?..
Ю р а. Наверно, в себя самого.
Т а т ь я н а. Скоро?..
Ю р а. Что скоро?
Т а т ь я н а. Я говорю, скоро болтать перестанешь?
Ю р а. Тебе все это кажется болтовней? А я в тупике, мать. Я в безвыходном тупике. Не выйдет из меня юриста. Хотел быть и адвокатом. А меня самого защищать надо.
Т а т ь я н а. Дерганный ты какой-то. Я в твои годы такой не была.
Ю р а. Ну, мать, мне с тобой не тягаться. Ты у нас запрограммирована на счастье. Потому и живешь с нарастанием. А я вниз качусь… где остановлюсь – не знаю.
Т а т ь я н а. А кто бахвалился когда-то: дескать к тридцати годам стану министром.
Ю р а. И в министры меня не тянет. Я бродяжить решил…
Т а т ь я н а. Что ж, Горький в молодости тоже бродяжил.
Ю р а. Ничего себе завернула!
Т а т ь я н а. Иначе я не умею. Как говорится: «Украсть, так миллион, жениться, так на царевне!» Рискни, сын, докажи миру, что ты не кисляй.
Ю р а. Не того я полета, мать. Главное, призвания в себе не вижу. Может, таланта во мне нет никакого… А?
Т а т ь я н а. Давай талант оставим в покое. А институт ты кончишь, хоть тресни.
Ю р а. Ладно, мать. Как скажешь, так будет.
Т а т ь я н а (нежно). Устал?
Юра. Я бы не прочь храпануть часок.
Т а т ь я н а. Ну поспи, сыночка, поспи.
Юра. Как ты сказала это волшебно! Обычное слово музыкой вдруг зазвучало.
Т а т ь я н а. Какое же оно обычное? Оно необычное, Юра. Каждый сын для матери необычен. Ее сын-то, единственный. Ну, спи, родной. Спи, мой воробушек.
Ю р а (порывисто). Дай руку, мама. Дай мне твою руку. (Взяв ее руку, нежно целует.)
Т а т ь я н а. Маленький… Ты все еще маленький у меня. (Прижала голову сына к груди.) Тебе бы, действительно, колыбельную сейчас спеть, а я вот не умею.
Ю р а. Это ничего, мам. Это ничего. Ты все равно у меня самая лучшая. Спокойной ночи.
Т а т ь я н а. До ночи еще далеко. Мне на работу сбегать надо.
Ю р а. Так беги. Беги, не задерживайся.
Т а т ь я н а, внимательно поглядев на него, уходит. Юра лежит на диване, улыбается, вспоминая ласку и нежность матери. Увидев висящее на стене ружье, вскакивает и снимает его. Заглянув в казенник, подмигнул коту.
Ну вот, Васька, эта вещица мне в дорогу сгодится. Даже патрон один цел. (Заглядывает в ствол от мушки.) Давненько не чищено…
С грохотом врывается Т а т ь я н а. Подбежав к сыну, выхватила ружье.
Т а т ь я н а (словно безумная). Ты чо?.. Ты чо?..
Ю р а. Ничего. Ружье проверяю. Славное ружьецо, правда?
Т а т ь я н а (медленно отходя). Правда. Ружьецо славное. (Залепила сыну пощечину.)
Ю р а (стукнувшись головой о стену). Ох и рученька у тебя, мать! Больше не бей. Ладно?
Т а т ь я н а. Ладно. (Дает еще одну оплеуху.)
Ю р а. Мать, имей совесть!
Т а т ь я н а. А у тебя совесть есть?
Ю р а. Полагаю, что есть.
Т а т ь я н а. Нет у тебя совести. Ни капельки!
Ю р а (улыбаясь). Ну капелька-то найдется, наверно…
Т а т ь я н а. Разве что капелька. И та мутная. Стреляй уж в меня, сын. Стреляй, мне в тыщу раз легче будет.
Ю р а. В тебя? С какой стати? Я вообще ни в кого стрелять не собирался.
Т а т ь я н а. А снял зачем?
Ю р а. Посмотреть. Что, разве нельзя?
Т а т ь я н а. Подлец ты, вот что. Не думала я, что такого подлеца воспитала.
Ю р а. Подлец, мать. Это точно. Прости, больше не буду.
Т а т ь я н а. Обещаешь?
Ю р а. Обещаю… подлецом никогда не буду.
Т а т ь я н а. Поклянись жизнью моей. Но учти, если сделаешь это, – учти… следующий патрон будет мой.
Ю р а. Так вон ты о чем, мать! Не-ет, нет, этого не случится. Жизнью твоей клянусь, мама. С собой я не покончу. Буду жить, что бы там ни было… Как говорят нынче… строить буду… жизнь свою.
Т а т ь я н а (успокаиваясь). Как же ты меня напугал!
Ю р а. Не такой уж я мозгляк, мам. Что тебе вдруг взбрело в голову?.. Ну прости, мать, прости. Теперь я завалюсь спать. А рано утром уйду. Как Горький. Или как хиппи. Считай кем хочешь. Мне все равно.
Т а т ь я н а. Ну ложись, спи. Утро вечера мудренее. А ружье я унесу. Ни к чему нам ружье. (Уходит.)
Затемнение.
В дом с песней входит И г о ш е в. Он в двухдневной щетине, слегка пьян.
И г о ш е в (поет).
Т а т ь я н а (сочувственно). Загулял, Сергей Саввич?
И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо.
Т а т ь я н а. На радостях, что ли, выпил-то?
И г о ш е в. Что мне оставалось теперь? Токо пить. Из партии меня вымели. От ведьмы своей учесал… Не на кого ей больше доносы строчить.
Т а т ь я н а. Я тебя, Сергей Саввич, из партии не выгоняла.
И г о ш е в. Выгоняла, Тань, выгоняла! Даже комплекс от меня унаследовала. Будешь вместо меня там кашу расхлебывать. А каша-то густая!
Т а т ь я н а (настойчиво). И все-таки из партии я тебя не выгоняла.
И г о ш е в (недоверчиво покачивая головой). Сказали: «Член обкома Татьяна Жилкина присоединяется к большинству». Низкий поклон тебе за это! Выточил топор на свою шею!
Т а т ь я н а. Побойся бога, Сергей Саввич! Я даже на бюро не была.
И г о ш е в. Не была, а голос твой в райкоме остался. Весомый голос! Во внимание его очень даже приняли. Зато другого не приняли во внимание… Как я вытягивал этот чертов комплекс! Тянул же, тяну-ул! (Заскрежетал зубами.) Теперь вот… теперь я «свободен»!..
Т а т ь я н а. Прости меня, Саввич! Прости, мой хороший! Не думала я, что там судьба твоя решалась. Как раз с Валентином беда случилась… И Юрка тут чудить начал…
И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо. «Как помру, как помру я…» Выпить ничего нет?
Т а т ь я н а. Поищу. (Приносит бутылку.)
И г о ш е в. За тебя пью. За повышение твое. А все прочее… гори оно белым пламенем.
Т а т ь я н а. Что за сердце держишься? Дать валидолу?
И г о ш е в. Валидолом боль из сердца не выгонишь. Пусто здесь стало. Двадцать три года в этом кармашке носил ма-аленькую такую книжечку! И вот вынул в субботу, на райкомовский стол положил! Маленькая, а как много весит! Только теперь понял.
Т а т ь я н а. Не чаяла я, что так обернется!
И г о ш е в. Все вспомнили: скандалы с женой, банкеты… неполадки с комплексом… Одного не учли: коммунист я… что бы там ни случилось! До последнего дыхания коммунист! Веришь мне, Таня?
Т а т ь я н а (обняв его). Верю, Сережа. Верю тебе, как никому.
И г о ш е в. А мне больше ничего и не надо. Лишь бы ты верила – вот что главное. Должен же кто-то в человека верить! Должен, а?
Т а т ь я н а. Должен. И я в тебя верю. А за билет мы еще поборемся. И Николай Иванович не последняя инстанция. Сама лично до обкома дойду. Не помогут – в ЦК поеду. Не я буду, если тебя не восстановят! Ты партии нужен, Сережа!
И г о ш е в. И она мне нужна. Она мне вот так нужна, Таня!
Входит П е т р.
П е т р. Ну вот и я. Извиняюсь, конечно.
Т а т ь я н а. Петя?! Петенька!
И г о ш е в. Сушь-ка, я тут малость рассолодел… Из партии меня исключили.
П е т р. Что ж, все правильно.
И г о ш е в. Это почему же… правильно? Совсем наоборот: неправильно! И Таня так же считает: не-пра-виль-но! Да!
П е т р. Я тебя не сужу, Таня. Нисколечко не сужу. Каждый устраивается, как может. Ты не ошиблась, ровню себе выбрала.
Т а т ь я н а. Что он мелет, Сергей Саввич? Что он мелет?
И г о ш е в. Сама его об этом спроси. Подойди и спроси. Я вам не толмач, сушь-ка, и не третейский судья!
Т а т ь я н а (беспомощно улыбается.) Подошла бы – ноги чо-то отерпли. Петя, ноги у меня отерпли… ватные стали ноги.
И г о ш е в (решительно и бесцеремонно). Ну, дак сам пускай подойдет. (Петру.) Чо там стоишь, как столб? С женой-то здоровайся! (Едва ли не силком подтаскивает Петра к Татьяне.)
