Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Зот Тоболкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

М а ш а. Какой ты умный, Ефим! С тобой беседовать – одно удовольствие!

Ш а м а н (гордо, с достоинством). Я шаман. (Сбавив тон, с улыбочкой.) Бывший шаман. Глупцы шаманами не бывают.

М а ш а. Да-да, ты умный. Но зря ты идешь против Советской власти. Будь осторожен. Иначе… иначе тебе несдобровать, бывший шаман.

Ш а м а н (юродствуя). Что, разве я не так тешу? (Тюкнул топором.) Если не так, научи, как надо.

М а ш а. Не так, Ефим, не так тешешь. Ты сам это знаешь.

Раздается гром бубна. Появляется пьяная  к о м п а н и я.  Р о ч е в  терзает колотушкой бубен, поет. Собутыльники хрипло и вразброд подтягивают, скорее, мычат, и получается: кто в лес, кто по дрова.

Р о ч е в.

 
«Дружно, товарищи, в ногу,
Остро наточим ножи…»
 

Ну, чего рты зажали? Пойте! Вы свободные люди! Революция! Раз! Социализь! Два! Начали!

 
«Всем беднякам на подмо-огу
Красные двинем полки…
Пьют всюду трутни и воры
Кровь трудовых муравьев…»
 

Стоп! (Указывая на Шамана). Вот перед вами трутень и вор… А мы муравьи. Понятно? Теперь вы его кровь пейте…

М а ш а. Опять вы пьянствуете?

Р о ч е в. Я, Марья Васильевна, агитирую… я им разъясняю: кто есть кто. Он шаман, он трутень… Его власть кончилась. И вот он гнется тут за кусок хлеба. А мы…

Ш а м а н. А вы бездельничаете. Потому что ваша власть.

М а ш а. А ведь он прав, Рочев. Вы третий день спаиваете людей. И третий день не можете подыскать мне место для занятий.

Р о ч е в. Место? Да это легче, чем комара задавить! Вот место! Учи! (Ткнул пальцем в чум Салиндеров.) Здесь учи.

М а ш а. Не мешало бы прежде хозяев спросить.

Р о ч е в. Хозяин здесь я. Понятно? Потому что власть. Понятно? Долой шаманов! Долой жуликов и трутней! Вся власть Советам! (Ударил в бубен, поет.)

 
«Будем душить фараонов
Пальцами голой руки…»
 

Его собутыльники, в том числе и  Г р и г о р и й, подпевают.

Ш а м а н. Однако ты не худо шаманишь. Только шибко громко. Тоже мухоморов наелся?

Р о ч е в. Мухоморы – шаманская отрава. Мы – революция. Мы – социализь. Верно, Марья Васильевна? Иди в тот чум, учи. А кто против будет, скажи мне. Я их живо вот так… И – всегда ко мне. Учи, Марь Васильна… Нам шибко нужны грамотные. Чтобы всегда… чтобы везде… вот так. Нужны! Всегда! Везде! (Своим.) Айдате. (Ударил в бубен.)

 
«Дружно, товарищи, в ногу,
Нет нам возврата назад…
Всем беднякам на подмогу
Красные люди спешат».
 

(Горланя, уходит вместе со своими дружками.)

Ш а м а н. Смотри, Ядне, какая громкая власть! На всю тундру шумит.

М а ш а. Ошибаешься, Ефим: эти-то только на тундру… А мы хотим новую жизнь дать всему трудовому народу.

Ш а м а н. Уй-о! Где же вы столько бубнов возьмете? А колотить в них будут такие же, как Петька Зырян?

М а ш а. Зырян – это всего лишь ошибка. И мы ее исправим.

Ш а м а н. Ошибка-то она вон командует, водку хлещет. При мне такого не было. И сколько сейчас таких ошибок! Уй-о! Бедный народ!

М а ш а. Все наладится, Ефим. И народ наш не бедный. Вот реки станут – съезжу в Лурьян, и не будет твоего Петьки.

Ш а м а н. Петька не мой. Петьку вы ставили, Марья Васильевна. Новый шаман со старым бубном. Ни одна власть без бубна не может. Так будет вечно.

М а ш а. Даже если ты очень этого хочешь, все равно так не будет, Ефим. Вот посмотришь, уберут твоего Петьку.

Ш а м а н. Или тебя уберут. (Сочувственно.) Не с теми идешь, Марья Васильевна. Со мной идти надо было. И тогда твоя школа была бы цела.

М а ш а. А ведь я знаю, кто ее сжег, Ефим. И кто натравил эту женщину, знаю. (Уходит.)

Ш а м а н. Девка-то умная, Ядне. Ни к чему нам умные девки… Совсем ни к чему.

С т а р и к и  у костра. Матвей снова подбрасывает дровец.

Е ф и м. Ты видишь? Я не был против твоей власти. Я вместе со всеми строил социализм. Я строил, а большевик Петька Рочев пьянствовал.

М а т в е й. Какой он большевик? Он и рядом с большевиками не сидел. Направили его к нам бригадиром… не разобрались…

Е ф и м. А ведь до того Петька был тихим работящим парнем. Побывал в Лурьяне, власти отведал и начал бесчинствовать. Значит, было где поучиться! Вот она, власть-то, как слабых людей портит! Опьяняет, головы кружит. А головы-то не крепкие…

М а т в е й. Устал я слушать тебя… Помолчи. Ишь как разговорился. И без тебя одни разговоры вокруг. Зачем сбежал, Ефим? Четвертый раз убегаешь.

Е ф и м. Смерть за спиной почуял. И потянуло меня на родину. Да не повезло… забрел в твою избушку.

М а т в е й. Рано или поздно мы должны были встретиться. Я долго ждал этой встречи…

В чуме Салиндеров. Здесь теперь светло, чисто. На одном из нюков портрет Ленина, на другом – доска белая. На доске углем написано:

 
«Ой ты, Русь моя, Родина кроткая,
Для тебя я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу».
 

М а ш а (своим ученикам и слушателям, которых не видно). Есенин – поэт, конечно, не совсем наш. (Застенчиво, тихо.) Хотя стихи у него прекрасные. Очень русские стихи… Но нам ближе пролетарские поэты, об этом поговорим в следующий раз. На сегодня хватит. Можете расходиться. Завтра как обычно, в это же время.

Голоса детские, женские: «До свиданья, Марья Васильевна! Лакомбой!»

Маша одна в чуме. Прибирает столы, хочет стереть с доски стихи, но с тайной, с восторженной улыбкой перечитывает их. Затем снимает с печурки ведро и, вынув из-под спящего малыша пеленки, начинает стирать.

В тени спит пьяный  Г р и г о р и й. Подле него, опять с синяком, сидит  А н ф и с а. Она водит по букварю пальцем: «Аня и Саша дети. У них есть мама… Сава!» По-детски хлопнула в ладоши.

Интересно?

А н ф и с а. Беда как интересно! Буковки черные, вроде муравьев. Побежали одна к другой – цепочка составилась, слово называется. Потом еще много слов. «У них есть мама». И у Костьки есть мама. Эта мама я. Как написать про это, Марья Васильевна?

М а ш а (взяв уголь, пишет). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Вот, пожалуйста.

А н ф и с а (хлопнув себя по бедрам). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Уй-о! Жить хочется!

М а ш а. Вот и прекрасно. Живи.

А н ф и с а. Мне бы Матвейку еще… Ты не отнимешь у меня Матвейку?

М а ш а (после паузы). Если он полюбит тебя… его никто не отнимет.

А н ф и с а (перебивая). Он любил меня, пока ты не пришла. Разве не знаешь? Костька его сын.

М а ш а. Что ж, живите. Только сперва разведись с Григорием.

А н ф и с а. Зачем? Мужики имеют двух жен. Я хочу иметь двух мужей. Гришка будет работать. Матвейка будет любить.

М а ш а. Какая ты смешная!

А н ф и с а. Я грамотная. Я буду читать им букварь. (Толкает Григория.) Эй, Гришка! Пойди дров наруби! Хватит бока пролеживать!

Григорий что-то бормочет во сне.

М а ш а. Теперь его не разбудишь.

А н ф и с а (глядя на Машу). У тебя щека в саже. Умойся.

М а ш а (заглянув в маленькое зеркальце). Ой, правда! Какая грязнуля!

А н ф и с а. А я – нет, не грязнуля. Я вчера умывалась.

М а ш а. Умываться нужно каждый день. И перед едой мыть руки. Белье стирать тоже надо.

А н ф и с а. У меня нет белья. Я накидываю ягушку на голое тело.

М а ш а. Я дам тебе свою рубашку. И все остальное дам тоже.

А н ф и с а. Давай скорей! Я хочу быть такой же красивой, как ты.

М а ш а (не без зависти). Ты и так красивая. Очень красивая.

А н ф и с а (качает головой). У меня нет рубашки. И другой твоей сбруи нет.

Маша дает ей принадлежности женского туалета.

А н ф и с а  уходит, вскоре появляется в нижнем белье.

Сава?

М а ш а. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.

А н ф и с а (очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?

М а ш а. Ужасно! Теперь платье мое примерь. (Помогает обрядиться в платье.)

А н ф и с а (в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!

М а ш а. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.

А н ф и с а. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.

М а ш а. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.

В чум входит заросший, оборванный  М а т в е й.

А н ф и с а. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.

Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана.

Звучит тема «Песни Сольвейг».

Г о л о с  М а ш и. «Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберешься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. До района – сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро, Эмторпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро… А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась все меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело… Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!»

Анфиса ревниво переводит взгляд с Маши на Матвея. Охорашивается перед зеркалом. Увидав висящие на стене Машины косы, снова пристегивает их к своим волосам. Матвей не замечает ее ухищрений.

Г о л о с  М а ш и. «Против этого я не протестую. Ведь нужно же когда-то становиться взрослой, когда-то взваливать на свои плечи ответственность и за себя и за каждого человека, за его будущее…»

Просыпается Григорий. Увидав Матвея, вскакивает, испуганно прижимается к стене.

М а т в е й (бросается к Маше). Ты жива? Жива?

А н ф и с а. Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! Посмотри, как я красива!

Затемнение.

Г о л о с  М а ш и. «Я не слишком звонко говорю, мама? Но, честное слово, я не лукавлю. Я говорю то, что думаю. Потому что люблю людей. Я хочу, чтобы каждый был искренен, чтобы не было трусости, не было лжи… Больше всего я довольна, мама, что ни разу в жизни не солгала… Вот струсила, правда, однажды… Но я изо всех сил делала вид, что мне не страшно…»

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й (шепчет). Маленькая она была… а отважная!

Е ф и м. Ты бы мог ее сохранить. Но ты пошел против брата…

Топоры смолкли. Слышится грохот бубна. Пьяная, разгульная песня. Рочев гуляет, поет: «Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма…»

Г о л о с  М а ш и. «Я разболталась, мама. А ты можешь подумать, что я жалуюсь, что мне трудно… Мне трудно, конечно. Но и хорошо, мама. Именно потому и хорошо, что трудно! Вот сейчас допишу письмо и постараюсь до последней морщинки восстановить в памяти твое лицо. Или на нем теперь морщинок прибавилось? Наверно, и я в этом повинна, прости. Раньше я бы взяла кисть и нарисовала тебя… Теперь не решаюсь: поняла, что рисовать совсем не умею. Я встретила здесь необычайно талантливого человека, ненца. То, над чем я просижу день или два, он исполняет за две-три минуты. Вот видишь, мамочка, я взрослею. Уже могу признавать чужие достоинства и собственные недостатки. Отметь это для себя. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Маша».

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. Долго они пьянствовали тогда. Долго куражились над людьми.

М а т в е й. А тебе на руку это было! Ты еще масла в огонь подливал!

Е ф и м. Надо же было показать, какая она, ваша новая власть! Все вино, которое в лавке было, выпили. Потом ко мне пришли…

Р о ч е в  и  к о м п а н и я. Он по-прежнему с бубном. Там же  Ш а м а н  и  Я д н е.

Ш а м а н (тюкая топором). Что, Петьша, голова болит?

Р о ч е в. Болит, Ефим, шибко болит. А вина в лавке нету.

Ш а м а н. Экая досада! Какие маленькие лавки строят! Надо такие, чтоб на всю жизнь пить и не выпить.

Р о ч е в. Досада, Ефим, вот уж верно, досада!

Ш а м а н. Не знаю, как горю твоему помочь.

Р о ч е в. Помогай, Ефим, помогай. Никак нельзя, чтобы у власти голова болела. У тебя, однако, спиртишко есть.

Ш а м а н. Есть, есть спиртишко. Как ему не быть? Обязательно есть. Так ведь он денег стоит, Зырян. А денег у тебя нет.

Р о ч е в. Давай в долг, Ефим. Нам свадьбу играть надо.

Ш а м а н. Свадьбу? Кто женится?

Р о ч е в. А вот Гришка. На учителке.

Ш а м а н. Учителка разве согласна?

Р о ч е в. Ее согласия не требуется. Гришка согласен. Я согласен. Этого хватит. Давай спирту, Ефим. Шибко надо.

Ш а м а н. Нет, однако, не дам. Зачем назначил меня на тяжелую работу?

Р о ч е в. Переведу на легкую. С этого дня будешь моим заместителем. Давай спирту.

Ш а м а н. Все равно даром не дам. Неси шкурки взамен или еще что…

Р о ч е в. Шкурки были… были. Нет их. Все в лавке. Хошь, малицу принесу?

Ш а м а н. Если новая – неси.

Р о ч е в. Новая, совсем новая. (Уходит к жертвеннику, снимает с сучка малицу и возвращается.)

Ш а м а н (сделал вид, что не видел). Малица-то, однако, не твоя.

Р о ч е в. Земля эта чья? Наша… И все, что на нашей земле, тоже наше.

Забрав малицу. Ш а м а н  уходит и вскоре приносит Рочеву бутыль спирта. Р о ч е в  и  его  с о б у т ы л ь н и к и  удаляются.

Ш а м а н. Разумно правит новая власть! Шибко разумно! Давай, Ядне, поможем ей. Может, скорей кончится? (Смеется.) Малицу-то он на капище взял. Пожертвованная малица была. А он взял. Украл, выходит. Вот так, Ядне. Украл Петька малицу-то! Когда так было? Никогда не бывало. Уй-о! Совсем дурак! Так мы и людям скажем. Из дураков дурак. Побольше бы таких. (Пауза.) Я смотрел твоего оленя, Ядне. Чума его давит. Запусти-ка ты его в колхозное стадо. Это и будет наш подарок колхозу…

В чуме Салиндеров крик. Это  М а т в е й  выбросил из чума  Р о ч е в а  и его  с о б у т ы л ь н и к о в. Завязалась драка. Матвея скрутили. М а ш у  силком усадили рядом с  Г р и г о р и е м.

Г р и г о р и й. Ну вот, Машка, теперь ты и по закону моя жена.

Р о ч е в (входя, строго). Еще не жена. Я слов таких не говорил. Когда скажу, тогда и будет.

М а ш а. Отпустите меня! Вы не имеете права.

Р о ч е в. Не упрямься, Марь Васильна. Тебе давно пора замуж. Тебе рожать надо.

А н ф и с а. Ага, так. Давно пора. Не теряйся, Гришка, женись, а то опять ушами прохлопаешь.

М а ш а. Он же муж твой, Анфиса! Как ты можешь выдавать меня за своего собственного мужа?

Р о ч е в. Он был ее муж. Теперь не будет. Я освобождаю. Ты больше не муж ей, Гришка. А ты, Анфиса, ему не жена. Ясно?

А н ф и с а. Я свободна, Матвейка! Я свободна! Ты слышишь?

М а т в е й. Развяжи мне руки.

А н ф и с а. После того как они поженятся.

М а ш а. Послушайте, что вы мелете? Ведь, чтобы развести людей, нужно оформить документ.

Р о ч е в. Документ? (Растерялся.)

М а ш а. Ну, бумагу такую с печатью.

Р о ч е в. Ага, правильно.

М а ш а (ухватившись за эту мысль). А бумаги у вас нет. И нет печати. Значит, развод недействителен.

Р о ч е в. Ага, так. Я упустил это из виду. Пойду схожу за гумагой. Есть у меня гумага с печатью. (Уходит.)

Входит  Ш а м а н.

Ш а м а н. Матвейку-то зачем связали? Нехорошо, отпустите.

Г р и г о р и й. Буянит шибко. Жениться мне не дает.

М а ш а. Послушайте, вы умный человек?..

Шаман кивает.

Хоть вы им скажите, что они совершают преступление.

Ш а м а н. Мне и сказать не дадут. Тут власть – Петька Рочев. Пускай он и говорит.

М а т в е й. Развяжи мне руки, Ефим.

Ш а м а н. Я тебя не связывал. Проси тех, кто связал.

М а т в е й. Ну погоди! И вы все тоже… Я вам прижгу пятки, сволочи!

А н ф и с а. Не сердись, Матвей-а! Ты теперь мой!

Вернулся  Р о ч е в, в руках у него Почетная грамота.

Р о ч е в. Вот гумага с печатью. И слова в ней написаны. (Маше и Григорию.) Теперь вы муж и жена.

М а ш а. Но это же Почетная грамота! Она выдана вам за ударную работу. А нужна совсем другая бумага. Когда люди женятся, им выдают свидетельство о браке.

Р о ч е в. Пиши, Ефим.

Шаман берет ручку, ждет.

Бригадир Рочев женил Гришку Салиндера на учительнице Марье Васильевне. Всё! Где мне подписаться в этом свидетельстве?

Ш а м а н. Вот здесь, над печатью.

Р о ч е в (обмакнув палец в чернила, прижимает его к листу). Теперь вы муж и жена. Нате вашу гумагу.

А н ф и с а. Давай и мне такую гумагу. Я Матвейку в мужья беру.

Р о ч е в. Больше нет. Бери без гумаги. Митинг кончился. Давайте пить.

Шаман, налив Григорию и Рочеву по стакану спирта, подмигнул Маше. Те выпили и опять захмелели.

Ш а м а н. За молодых худо пьете. Видно, и жить худо будут. (Снова налил.)

Р о ч е в. При Советской власти ни-кто… никто худо жить не будет. (Пьет.)

А н ф и с а. А за нас с Матвейкой никто не пьет.

Ш а м а н. Э, день длинный. За всех выпьем.

Р о ч е в (ударив в бубен).

 
«Дружно, товарищи, в ногу.
Нет нам возврата назад.
Всем беднякам на подмогу
Наши отряды спешат…»
 

Бубен его глохнет, колотушка увяла. Собутыльники тоже. Но кто-то еще шевелится, кто-то тянет руку с пустым стаканом. Шаман подливает. Маша вскочила, подбежала к Матвею.

А н ф и с а. Мой Матвейка! Не тронь его!

М а т в е й. Отцепись, постылая!

А н ф и с а. Посты-ыла-ая?! Ты сказал, постылая?

Маша развязывает Матвея.

М а т в е й. Ишь придумали! Силком женить! Я всех вас перестреляю! (Схватил ружье.)

М а ш а. Не надо, Матвей. Не горячись. Темные они… а сейчас еще и пьяные. Не надо.

М а т в е й. В тюрьму их… и этого тоже! (Указывает на брата.)

Ш а м а н. Славно отблагодарил за спасение. (Усмехнулся.) Меня-то за что, брат?

М а т в е й. За то, что спаиваешь их, на Машу натравливаешь.

Ш а м а н. Спаивать – это было. Так ведь я ради вас и спаивал. Не напои я их – быть бы тебе на Анфиске женатому. А ей – Гришкиной женой.

А н ф и с а. Обманул, проклятый! Не любит меня Матвейка! Сказывай, Матвейка: эту любишь?

М а т в е й. Сказано: отвяжись!

А н ф и с а. А, так! Кыш из моего чума! Из стойбища кыш! (Срывает доску, выбрасывает книги, тетради.)

М а ш а. За что ты меня, Анфиса? Я же добра тебе хочу.

А н ф и с а. Уходи! Убирайся, если жить хочешь. Все убирайтесь!

Шаман, посмеиваясь, уходит. Компания спит. Кто-то, впрочем, стоит на карачках, кто-то ползает еще.

М а т в е й. Идем ко мне, Марья Васильевна. (Уходит вместе с Машей.)

А н ф и с а (вслед им). Не жить тебе с ним, Машка. Не жить, попомни мое слово.

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Пришла в чум ко мне. С виду веселая, а глаза… глаза, как у раненой нерпы. Печальные такие глаза. Поглядел я в них – сердце остановилось. Все бы сделал, чтоб ей веселей стало. Что, спрашиваю, делать надо? Она молчит. Думал, растерялась она. Нет, не растерялась. Видно, себя выверяла. Поглядела опять на меня – совсем другие глаза стали: сияют, будто сквозь ветки солнышко смотрит. Пусть, говорит, останется как было. Люди должны в добро поверить! Не надо запугивать их. Их и так много пугали… Добром людей учить надо. А я жаловаться хотел. В Лурьян собирался… Послушал ее, не стал жаловаться. И вскоре ушел в тайгу на промысел. Петька Зырян с Гришкой на время притихли. В школе опять занятия начались. Занимались в моем чуме.

Улица. М а ш а,  М а т в е й.

М а ш а. Удачной охоты тебе, Матвей.

М а т в е й. Боюсь я, как бы эти опять чудить тут не начали.

М а ш а. Я им письмо показала. «Вот, – говорю, – тут все про вас написано. Безобразничать станете – отправлю письмо в милицию». (Смеется.) Письмо-то маме.

М а т в е й. Боюсь я за тебя. Одна останешься.

М а ш а. Не одна. Ребятишки со мной. Ступай, не волнуйся. И возвращайся скорее. (Взяла его за руку, погладила.)

М а т в е й. Я тебе одну штуку хочу подарить… чтоб помнила. (Уходит в чум и вскоре появляется с небольшим полотном.) Вот это я рисовал долго, три дня почти.

М а ш а (захлопала в ладоши). Ой! Как это замечательно! Как замечательно, Матвей! И ты сделал это всего за три дня?

М а т в е й. Долго, долго делал… переделывал даже. Ни охота, ни рыбалка на ум не шли.

М а ш а. Горы-то у тебя какие… горящие! Ну словно люди! Похоже, дышат они, к глазу тянутся.

М а т в е й. Поют горы… потому что душа пела, когда рисовал. (Тихо.) Про тебя пела, Маша.

М а ш а. Красиво пела твоя душа. И я рада, что она про меня пела. Мы так и назовем эту вещь: «Горы поют».

М а т в е й. Называй как хочешь. Я в этих горах охотиться буду. Вот здесь.

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Ушел я… А уходить-то нельзя было. Да разве мог я тогда подумать? Совсем одурел после того разговора…

Вокализ – тема Сольвейг.

Г о л о с  М а ш и. «У нас весна, мама. Скоро полетят лебеди, журавли. Я так люблю, когда они галдят. Их прилет – вечное обновление. Это, наверное, странно, что человек, которому едва исполнилось восемнадцать, лопочет об обновлении? Что это значит, мамочка? Неужели преждевременная старость души? Не верится мне, что старость, не хочу стареть. Старость – это мудрость морщин, это умение прощать человеческие слабости, даже пороки. А я не умею этого и никогда, должно быть, не научусь. Нет, во мне, конечно, достаточно доброты и снисходительности, но все-таки я максималистка… Я за скорое одоление зла, а не за ожидание, когда зло перекуется в добро… хотя пробую переломить себя: скоро только сказки сказываются. И все же я не Сольвейг. Но как я люблю Сольвейг, мама! Как я ее люблю! Мне дорога ее теплая грусть… а грусть для меня роскошь. Непозволительная роскошь. Я давлю ее в себе, пусть люди видят меня улыбающейся. Пусть они думают, что я никогда не отчаиваюсь…»

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Костер-то догорел.

Е ф и м. Уй-о! Догорел. (Вздохнул.) Может, еще трубочку выкурим?

М а т в е й. Вторая трубка – вторая жизнь. К чему тебе жизнь вторая, Ефим? Ты и в первой много напакостил. Устал, наверно, от пакостей-то?

Е ф и м. Один добро делает, другой – пакости. Оба живут. Устают не от добра и не от пакостей – от длинной дороги. Моя дорога была длинной и ухабистой. По горам шел, по ущельям, то вверх, то вниз. Да ведь и ты жил не лучше. (Смеется.) Ты сидел. Я сидел… Ты убегал из тюрьмы. Я убегал…

М а т в е й. Я на войну убегал. Ты – просто на волю.

Е ф и м. Разве воля хуже войны? Во-оля! Воля – сава, Матвей!

М а т в е й. Воля для гордых людей, для сильных. Ты подл и злобен. Тюрьма или смерть – вот твоя воля.

Е ф и м. Я тоже гордый, Матвей. Я тоже сильный. Меня много ломали – сколько живу! – а до сих пор не сломили. Я верен себе. Значит, я не подл. Себя храню. Вот опять убежал… в четвертый раз… (Кричит.) Моя-я во-оля! Не ты бы, так я подольше на воле побыл. Может, до конца жизни. Мне уж немного осталось. (Злобно.) Встретился, шайтан!

М а т в е й. Я двадцать лет ждал этой встречи. Я только этим ожиданием и жил. Бывало, иду по лесу и все думаю: «Вдруг за этим кустом Ефим притаился? Уж я его…»

Е ф и м. Ты бы лучше не ждал. Ты бы лучше делом занялся. У тебя, помню, красивое дело было… рисовал.

М а т в е й. Ранили меня на войне… в голову ранили. С тех пор все краски померкли. Мир серый какой-то стал, как пепел. А может, они раньше померкли… когда Маши не стало. Не помню… Готовься, Ефим. Время твое истекло.

Е ф и м. Я вот думаю, не помереть ли мне дома? Родился в Орликах, там бы и помереть. На родину шел… дай с родиной повидаться, Матвей!

М а т в е й. С родиной? (Пауза.) Это справедливое желание.

Е ф и м. Увижу Орлики и умру. Обниму эту землю вот так… земля-то моя… и – умру.

М а т в е й. Так нельзя, Ефим. Так на войне помирали. Друг у меня был, Прокопий Гордеев. Веселый русский парень… три раза из огня меня выносил. Сам пал от пули в четвертый раз. Пал и землю обнял. Правда, земля-то была венгерская… Но он воевал за нее, так она как бы и наша. Там и остался он… Пойдем, Ефим. Костер потушим и пойдем. Землю обнять – святое желание. (Опустил голову.) Эх, Пронька, Пронька! Мне бы погибнуть-то, не тебе. Один-я. У тебя жена молодая осталась. Не тебе, кому-то другому детей нарожала. Эх, Пронька, Пронька!

Вокализ – «Песня Сольвейг».

Г о л о с  М а ш и. «Ах, как я жду, как жду, когда полетят домой птицы! Потом еще немного, и вслед за ними прилечу к тебе я…»

В поселке что-то произошло. Ш а м а н,  Р о ч е в.

Р о ч е в. Что делать, Ефим? Слыхал, поди? Олени колхозные дохнут.

Ш а м а н. Все живое когда-нибудь дохнет. И ты сдохнешь, Зырян.

Р о ч е в. Я сдохну – не жалко. Оленей жалко! Куда мы без оленей-то? Олени – жизнь наша.

Ш а м а н. Куда велишь. Ты власть.

Р о ч е в. Не надо так, Ефим. По-другому надо. Советуй, ты же мой заместитель.

Ш а м а н. Шаман у глупца заместителем быть не может. Сам натворил, сам и думай.

Р о ч е в. Уй-о! Как же мне думать-то, а? Как думать, когда голова не думает?

Ш а м а н. Бей в бубен и пой. Если пить уже нечего.

Р о ч е в. Не могу пить. Сердце сосет. Уй-о! Несчастный я человек! Зачем согласился быть начальником?

Ш а м а н. Рыбак ты был хороший. Вот и рыбачил бы. Черпать рыбу – это как раз по твоему уму. Черпал бы, не лез бы куда не следует. (Властно, с презрением.) Отдай мой бубен!

Р о ч е в. А песню ты выучил?

Ш а м а н. Какую песню?

Р о ч е в. Ну ту, что я пою: «Дружно, товарищи, в ногу…»

Ш а м а н. Мне такие товарищи не нужны. Я сам себе товарищ.

Р о ч е в. Опасный ты человек, Ефим! Однако зря я тебя заместителем-то назначил!

Е ф и м. Не знаю, кто из нас двоих опасней для твоей власти.

Р о ч е в. Не ссорься со мной, Ефим. Лучше совет дай. Олени-то падают. Похоже, чума. Заразим все стадо.

Ш а м а н. Камлать буду. С духами разговаривать буду. Голос мой услышите – тоже кричите. Духи от вас отвернулись. Может, смилуются над дураками. (Ударил в бубен, пронзительно вскрикнул.)

Появляются  л ю д и, они робко поеживаются. Шаман забил в бубен яростнее, воззвал к духам. Молчат духи. Горы молчат. Молчат и оробевшие люди. Крик Шамана приводит их в ужас. Такого камлания еще не бывало. Гремит бубен, носится ласкою Шаман, невидимый для нас, где-то около своего чума. И вот выкрикнул, почти простонал, снова вскрикнул торжествующе, страстно, счастливый оттого, что духи вняли ему. Люди вздрогнули, пали на колени. Пал и Рочев, здешняя власть. И  А н ф и с а  с  Г р и г о р и е м, все.

Слышите? Слышите их? Я вас спрашиваю: слышите ли вы духов?

Р о ч е в. Слышим, Ефим. Тебя слышим.

Ш а м а н. Не меня, дурак, духов. Они говорят: «Утопите больных оленей в священном озере. Вода поглотит всю заразу. Только так можете спасти стадо». (Изменив голос.) Утопите оленей… утопите оленей…

Р о ч е в. Сделаем, Ефим, все сделаем, как велишь. (Поправился.) Как велят твои духи. (Расталкивает одуревших от камлания людей, уходит.)

И вскоре мы слышим крики загонщиков: «Хей-о! Хей-хе! Хей-о! Хей-хе!»

Входит  Ш а м а н  расслабленной походкой, волоча за собой пробитый бубен. Падает на колени, потом валится набок и, неловко поджав ногу, долго-долго лежит. Кажется, что он умер. А он просто изнемог.

Крики: «Хей-хе! Хей-о!»

Г о л о с  М а ш и. Что вы делаете, изверги? Зачем оленей в озере топите?

Г о л о с а. Хей-о!

– Хей-хе!

М а ш а (выбежав). Это вы… это ты их заставил, подлец! Останови! Слышишь? Останови, говорю!

Ш а м а н. Хей-о!

– Хей-хе!

М а ш а (трясет обессиленного Шамана). Негодяй! Негодяй! Ну что ж, хватит с тебя, попрыгал! Теперь в другом месте будешь прыгать! (Уходит.)

Шаман, поднявшись, смеется, вешает себе на обруч очередной бубенчик. Потом сбрасывает с головы обруч, топчет его.

Г о л о с а. Хей-о!

– Хей-хе! Хей-о!

С т а р и к и  у костра. Затушили костер, собираются уходить.

М а т в е й. Поторапливайся, Ефим. А то не успеешь с Орликами проститься. Тебя могут найти раньше, чем мы туда попадем.

Е ф и м. Поспеем, я чувствую. Стосковался я по родимым местам.

М а т в е й. Айда, не будем тянуть время. Твой час пробил.

Е ф и м. Ты охотник, Матвей. Ты лучше знаешь, чей час пробил. Ну да, так. Ты знаешь.

Бредут к смерти два усталых человека, два врага, два брата. Бредут. А горы молчат. И костер потух. И кажется, никто уж не зажжет его снова.

В стойбище.

Пьяный  Г р и г о р и й  появляется с головою оленя. Целует ее, плачет.

Г р и г о р и й. О Мирцэ мой, Мирцэ! Цветочек мой! Почему ты так рано отцвел? Почему отпали твои белые крылья? Пропаду без тебя! Совсем пропаду. О Мирцэ! Мой Мирцэ! (Пьет вино, плачет.) Без бабы проживу, без винка проживу. Нет тебя – нет жизни для Гришки. Кормилец мой! Друг крылатый! Брат! О Мирцэ! Мой Мирцэ! Пал ты. Пало все колхозное стадо… Сколько пешек нерожденных пало, сколько неблюев! Сколько важенок, сколько хоров! И мы все помрем с голоду! Все помрем! Все подохнем! Все! Все!

А н ф и с а. Ревешь как медведь раненый. Совсем потерял мужскую силу.

Г р и г о р и й. Потерял, потерял, Анфиска. Все потерял. Ничего теперь нет. Кто я без Мирцэ?

А н ф и с а. И жены у тебя нет. Я уж не жена. И учителка не жена.

Г р и г о р и й. Не жена, не жена. (Пьет.) Все потерял…

А н ф и с а (как бы прощупывая). И силу потерял…

Г р и г о р и й. Потерял, потерял… (Падает наземь, плачет.)

А н ф и с а (взяв хорей, лупит его). А у меня возникла сила. Много силы! Злости много! Запорю-ю! (Бьет.)

Входит  Р о ч е в.

Р о ч е в. Где учителка? Кто видел?

А н ф и с а. В Лурьян ушла. Доносить на вас пошла.

Р о ч е в. Догнать! Не догоним – беда будет. Всех заарестуют.

Входит  Ш а м а н. Он без бубна, без обруча. Ничем не отличается от своих сородичей.

Ш а м а н. Всех-то за что? Только тебя, за то что Гришку силой хотел оженить, что озеро рыбное испоганил, что малицу с жертвенника пропил…

Р о ч е в. Сам же сказал: топить оленей…

Ш а м а н. Не я сказал. Духи сказали. А духов нет, Петька. Духи – это я. (Повторяет чужим голосом.) Утопите больных оленей…

А н ф и с а (всплеснув руками). Уй-о! (Снова принимается бить пьяного мужа.)

Р о ч е в. Зачем врал? Кому теперь верить?

Ш а м а н. Никому не верь. Все врут. Анфиску посадят за то, что учителку выгнала из чума. Книжки сожгла, столы изрубила…

А н ф и с а (прекратив экзекуцию). Уй-о! Неужто вправду посадят?

Ш а м а н. И Гришку с тобой… он учителку в тундру силком увез, оленей угнал…

А н ф и с а. Опять учителка… везде она… Ненавижу!

Р о ч е в. Из-за нее нас всех посадят! Из-за одной куропатки пропадут все охотники!

Ш а м а н. А может, и не посадят! Убрать – не посадят.

А н ф и с а. Как убрать?

Ш а м а н. Как убирают камень с дороги? Мешает – убирают.

Р о ч е в. О, сильно мешает! Беда как мешает!

Г р и г о р и й. Баба же… убивать бабу жалко. Красивая баба.

А н ф и с а. Меня убивал – не жалко? Каждый день убивал… Говори, зачем меня убивал? Чтоб с ней путаться, так?

Г р и г о р и й (трезвея, отбрасывает ее). Отстань, не жужжи.

А н ф и с а. Все равно Матвейка тебя опередит! Не достанется тебе агитатка. Ему достанется.

Г р и г о р и й. Ему-у?.. Ну не-ет! Никому не достанется! Только вот как убивать? Не медведь она, не волк… Человек… баба.

А н ф и с а. А я не человек? Я тоже была человек. Ты меня сделал нечеловеком!

Ш а м а н. Можно и не убивать… Можно живой оставить.