Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Зот Тоболкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Ш а м а н. Мне все можно. Я шаман.

М а ш а. Мыться не только тебе можно. Это очень приятно.

Ш а м а н. Да, приятно. Но всем нельзя. Иначе в мире не будет порядка. Все станут одинаковы.

М а ш а. Ты против равенства?

Ш а м а н. Равенство – глупая выдумка. Когда все равны – исчезает страх, почитание. Исчезнет порядок. Пурга над землей подымется, и люди в ней заблудятся и замерзнут. Вот так.

М а ш а. Тебе их жаль?

Ш а м а н. Если они вымерзнут – перед кем я буду шаманить?

М а ш а. Ты веришь в духов? В бога веришь?

Ш а м а н. Я верю в человеческую глупость. Пока она есть – а она бессмертна, – будет бог.

М а ш а. Не верю я в твоего бога. У нас церковь отделена от государства. Большинство людей, как и я, не верят.

Ш а м а н. Неверие – тоже глупость. Человек должен во что-то верить. Или – делать вид, что верит.

М а ш а. Ты делаешь вид или веришь?

Ш а м а н. Я шаман. Мне все можно. Ведь ты не веришь в свой социализм, в комсомол не веришь, а делаешь вид, что веришь.

М а ш а. Я верю. И в социализм и в комсомол.

Ш а м а н. Как можно верить в слова? Слова можно говорить, а верить вовсе не обязательно.

М а ш а (убежденно). Если бы я не верила, я бы не поехала сюда.

Ш а м а н (задумчиво). Ты, однако, мешать мне станешь? А?

М а ш а. Я не буду тебе мешать, если ты будешь добр и справедлив с людьми. Скажи, Ефим… Вот ты спрашивал у духов, куда ушла рыба… А я видела недалеко озеро… Там очень много рыбы. Почему ее не ловят?

Ш а м а н. Это священное озеро.

М а ш а. Священное. Но рыба-то обыкновенная. Люди могли бы ее ловить.

Ш а м а н. И рыба в нем священная.

М а ш а (смеется). А кто говорил только что, что не верит в святых, в духов? Если рыба священная, почему ты ее ловишь? Даже мне приносил вчера.

Ш а м а н (ворчит с угрозой). За головню голой рукой хватаешься! (Уходит.)

М а ш а. Я, кажется, рассердила его. Его пока еще рано сердить. И опасно. (Снова заучивает ненецкие слова.)

Шаман, выйдя на улицу, оглядывает убогое селение, которое видел много раз. Все, что есть, что будет, он знает.

Вот беременная  ж е н щ и н а.  М у ж  ведет ее в нечистый чум. Там она будет маяться одна, и никто к ней не подойдет, пока роженица не «очистится».

Ш а м а н. Что, Катерина, рожать пошла?

К а т е р и н а. Пойду, однако. Брюхо назрело. Человек жить просится.

Ш а м а н (не без грусти). Жить… А для чего ему жить?

К а т е р и н а (равнодушно). Ты умный. Ты лучше знаешь.

Муж толкает ее.

Ш а м а н. Не бей ее. Она родит тебе сына.

М у ж. Верно – сына? У меня четыре девки. Верно – сына? Устал от девок. Их надо кормить. Им надо искать мужей. Верно – сына?

Ш а м а н. С каких пор ты перестал мне верить?

М у ж. Я подарю тебе оленя… двух оленей! Когда родится сын.

Ш а м а н. Ты принесешь их в жертву. А сейчас приди в мой чум. Я дам для нее рыбы.

М у ж. Хороший ты человек, Ефим. Добрый человек! (Уходит вместе с женой.)

У другого чума, под деревом, Г р и г о р и й  снова бьет  А н ф и с у. Та лишь защищает лицо, но молчит.

Г р и г о р и й. Кто отец этого выродка? (Указывает на люльку.) Говори, кто?

А н ф и с а. Ты, однако.

Г р и г о р и й. А может, Матвейка?

А н ф и с а. Может, и Матвейка. Как знать? В себя не заглянешь.

Г р и г о р и й. Запор-рюю!

Ш а м а н, усмехнувшись, равнодушно проходит мимо. Из лесу, еще издали увидав, что бьют Анфису, выбегает  М а т в е й. Отбрасывает Григория. Завязывается драка. Анфиса с восторгом смотрит на Матвея, избивающего ее мужа.

А н ф и с а. Сладкий Матвейка! Молодой Матвейка!

Какая-то  с т а р у х а  несет к священному дереву малицу, замирает подле него, прося себе то ли жизни полегче, то ли скорой смерти.

Из школы вдруг опять доносятся «голоса духов» – это Маша завела патефон, слышится «Песня Сольвейг» Грига. Драка прекратилась.

Ненцы кинулись врассыпную, но уж не так спешно. Как ласково, как необыкновенно нежно говорят с ними эти странные духи! Матвей, увидав, что они бегут, смеется. Григорий, поднявшись, злобно погрозил ему кулаком, снова спрятался за дерево. Анфиса не побежала, тоже рассмеялась, не понимая, чему смеется. Рядом с Матвеем ей ничто не страшно. Даже злые духи.

А н ф и с а. Винка хочешь, Матвей?

М а т в е й. Крепко он тебя разукрасил. Под глазами-то ровно чернику давили. Больно?

А н ф и с а (подавая ему кружку со спиртом). Раз обнимешь – пройдет. Как стемнеет – приду к черному камню.

М а т в е й (выпив). Уходить тебе надо – убьет.

А н ф и с а. Позови – уйду.

М а т в е й. Потерпи эту зиму… если охота удастся – богатый буду. Заберу тебя и Костьку.

А н ф и с а. Мне и не надо твоего богатства. Мне тебя надо, Матвейка! Позови сейчас. Тошно мне тут.

М а т в е й. Куда же я позову тебя, Анфиса? Я бездомный. Как волк, день и ночь по земле рыскаю. А ты женщина, и с ребенком.

А н ф и с а. Ах, а я разве не твоя волчица? Позови! Сил больше нет терпеть. (Распахивает кофту. Грудь в кровоподтеках.) Зверь он совсем. Лютый зверь! Каждый день меня лупит, каждый день. Матвейка!

М а т в е й. Ладно, поговорю с братом. Может, выделит отдельный чум. Там кто? (Указал на школу.)

А н ф и с а. Девка чужая. Из города приплыла. Где так долго был?

М а т в е й. Лечился. Ногу сломал – отвезли в Лурьян… к русскому доктору. В Лурьяне хорошо. Там колхоз. Знаешь?

А н ф и с а. Колхоз – у! Ефим говорит, колхоз – шибко худо. Все забирает у людей: детей, жен, оленей, рыбу…

М а т в е й. Тебе-то чего бояться? У тебя оленей нет.

А н ф и с а. Нет оленей. Гришка горюет. Все стадо пало. Потому и бьет меня часто. И пьет без просыпу.

М а т в е й (вслушиваясь). Эх, будто ручеек со скалы падает! Красиво!

А н ф и с а (злобно, начиная ревновать). Шаманка!

М а т в е й. Ты не понимаешь, Анфиса. Это музыкой называется. Я в Лурьяне слыхал. Му-зы-ка!

А н ф и с а. Му-зы-ка… (Смеется.)

Г о л о с  М а ш и. А музыка, точно алая бабочка, трепещет волшебными крылышками. Песня, словно луч солнечный, проникает в сумрачные души, пробуждая в них свет, вызывая радость… Думал ли Григ, что его будут слушать зачарованные звуками ненцы? Думали ли ненцы тогда, что через несколько лет музыка Грига в тайге и в тундре станет привычной?..

Такие вот Маши, сами легкие, беззащитные, как бабочки, бесстрашно прошли через тысячи рек и озер, через вражду и оговоры, принесли чистую душу свою людям…

Вот ненцы помаленьку собираются, шажок за шажком подходят к своим чумам. Бедные, запуганные, оглупленные существа! Не духи, а великие души говорят с вами! Они повествуют вам о любви, о красоте мира, о бескрайности родины, которая много больше, чем ваш крохотный поселок.

На крыльцо вышла  М а ш а. В глаза ей ударило веселое солнце. Маша заливисто, радостно засмеялась, закинула косу на спину.

М а т в е й. Она похожа на белочку.

А н ф и с а. Колдунья! Учи-тел-ка!

Появился  Г р и г о р и й.

Г р и г о р и й (совсем уже осмелев). Я беру ее в жены. Так решено.

Матвей без робости подходит к крыльцу, на котором стоит улыбающаяся девушка, и сам улыбается. Улыбка его восторженна. Анфиса ревниво смотрит на него.

А н ф и с а (о муже и о Матвее). Вы как два сохатых во время гона.

Г р и г о р и й. А тебя я убью. Или – Матвейке отдам. Зачем ты мне старая-то? Тебе уж двадцать пять зим. И ты рожаешь мертвых детей.

Матвей вскакивает на крыльцо.

М а ш а. Пыдар тямдэ… хибяри нгаворота… (Улыбается, довольная тем, что хоть как-то может общаться с незнакомым человеком.)

М а т в е й (оторопев). Ругаешься как… нехорошо! (Укоризненно покачал головой.)

М а ш а. Ругаюсь? Неправда! Я сказала, что ты сильный, как лось. И, судя по глазам, наверно, добрый.

М а т в е й (угрюмо). Ты сказала, что я лягушка. И людоед. Я не лягушка и не людоед. Я Матвей, охотник.

М а ш а (увидав ухмыляющегося Шамана). Зачем ты врал мне, Ефим? Зачем учил меня не тому?

Шаман достал из сумки какой-то гриб, похоже, мухомор, проглотил его и, ударив в бубен, закружился, завыл, выговаривая несвязные, нечленораздельные слова.

М а т в е й. Так это он тебя учил? (Смеется.) Он научит.

М а ш а (Шаману). Как тебе не стыдно, Ефим?

М а т в е й. Он не слышит. Он перед камланием мухоморов наглотался и ошалел. (Решительно.) Я буду звать тебя белочкой.

М а ш а (строго, «учительно»). Меня зовут Мария Васильевна Корикова.

М а т в е й. Мария Васильевна. Белочка.

М а ш а. Пойдем, Матвей. Ты мне поможешь. Столько времени зря потратила с этим прохвостом! (Указывает на беснующегося Шамана.) Он учил меня совсем не тем словам. Как, по-вашему, охотник?

М а т в е й. Ханёна. Нанём пэртя.

М а ш а. А лось? А добрый?

М а т в е й. Хабарта. Сава, Марья Васильевна, белочка.

Шаман, сорвав один из бубенцов, камлает.

Ты играла красивую музыку.

М а ш а. Правда? И ты ее не боялся?

М а т в е й. Музыки разве боятся? Музыку слушают.

М а ш а. А они боялись.

М а т в е й. Сначала боялись, потом слушали. Видишь, Ефим сердится на них из-за этого. Бубенчик с себя сорвал. Хочет музыку заглушить. Дескать, духи так требуют.

М а ш а. А тебя духи не накажут?

М а т в е й. Духов нет. Так говорил один русский, конструктор из окружкома. Бога нет. Это Ефимко, брат мой, выдумывает.

М а ш а. Он твой брат?

М а т в е й. Мы от разных матерей. Отец один. Но я охотник. Он шаман.

М а ш а. Как интересно! Идем же! Ты расскажешь мне о себе, обо всем… Я ничего, ничегошеньки не знаю. Кроме того, что знаю. Попьем чаю. Потом поставим красивую музыку. И ты иди ко мне, Анфиса.

Г р и г о р и й. Она не пойдет. Я пойду.

М а ш а. Отчего же не пойдет? Если я приглашаю? Иди, Анфиса. И ты тоже входи, Григорий. Всем места хватит.

Г р и г о р и й  с  ж е н о й,  М а т в е й  и  М а ш а  входят в школу. Шаман неистовствует. Но в голосе его не только злобные, но и жалобные нотки.

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. А ведь ты без забот со мной жил, Матвейка. И жил бы. Зачем тебе понадобились заботы? Ты мог бы стать хозяином больших стад. На тебя работали бы Гришка с Анфисой, Егорка, Микуль.

М а т в е й. Я не хотел быть хозяином.

Е ф и м. Ну да, так. Ты бы и не сумел быть хозяином. Ты дурак, как тысячи дураков. Отец тревожился за тебя. Он был умный, наш отец. «Ефим, – сказал он мне перед смертью, – выделишь ему чум, два чума и треть стада, если он станет умным». Ты умным не стал. Помнишь, как в стойбище приехал Петька Зырян? Я велел тебе угнать наше стадо к морю.

М а т в е й. Твое стадо, Ефим.

Е ф и м. Там были и твои олени. Они могли стать твоими.

М а т в е й. Но стали колхозными. Потому что колхоз…

Е ф и м. Потому что колхоз – такое же стадо. Ему нужен умный пастух, нужен хозяин. Ну-ка, скажи, Матвейка, что сталось тогда с твоим колхозом?

М а т в е й. Он развалился.

Е ф и м. А что сталось с моим озером?

М а т в е й. Его захламили.

Е ф и м (убежденно). Потому что колхоз – это стадо.

М а т в е й. Ты не все знаешь, Ефим. Ты многого не знаешь.

Е ф и м. Я все знаю.

М а т в е й. Так думаешь ты сам.

Е ф и м. И другие так думали.

М а т в е й. Пока ты был шаманом. Они боялись тебя. Заклинаний твоих боялись. Их страх ты принимал за почитание.

Е ф и м. Страх – это порядок. Страх – бубен, который оглушает глупцов. Если их не запугивать – глупцы наглеют, берут верх и ведут не туда, куда следует. А я вел дорогой верной. Я знал: вот этот рожден охотником. Он и будет охотником. Этот должен быть пастухом. Тот всех лучше ловит рыбу. Ему доверю свое озеро, когда придет большой голод.

М а т в е й. Но ты не доверил.

Е ф и м. Озеро отнял твой колхоз… колхоз обидел меня. И я рассердился. Умный человек не должен сердиться. Подбрось еще немного дровец. Я что-то стал мерзнуть последнее время.

М а т в е й. Ты долго пробыл в лагере.

Е ф и м. Девятнадцать лет. Десять по приговору да девять сверх того – за побеги.

М а т в е й. И годы сказываются… старость. Раньше, бывало, наешься своих мухоморов и чуть ли не голый на ветру пляшешь.

Е ф и м (бодрясь). Я и теперь еще в силе. Ты не знаешь меня, Матвей.

М а т в е й. Э, чего там! Порох подмок.

В школе.

Здесь собрание. Л ю д и  сидят на партах, на полу, стоят. И еще много людей за дверью. Шаман говорит по-ненецки.

Ш а м а н. Эта агитатка внесла смуту в нашу спокойную честную жизнь. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, хорошо, что здесь появилась русская учительница.

М а ш а  кивает. М а т в е й  удивленно косится на брата.

А скоро придут сюда люди с красными повязками. Они запретят вам иметь детей, пасти собственных оленей, есть мясо. Они запретят ловить рыбу, стрелять песцов и глухарей. Они посадят вас на деревянные скамейки и будут учить своим бессмысленным и пустым молитвам, которые сочинил один хитрый шаман, Ленин. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, был на свете умный человек Ленин. Он сказал: «Все равны».

Маша кивает.

Люди, учит он в своих молитвах, берите жен у соседей, потому что все равны. Отнимайте оленей у хозяев, потому что все равны. Плюйте в воды священного озера, потому что ничего святого на земле нет.

Ропот.

Кто посмеет это сделать, тот будет проклят мной навечно. Все дети его будут рождаться леммингами. Вся пища его превратится в мох. Из глаз будут расти мухоморы… Бойтесь проклятия, люди! Живите честно, как жили. Леса наши велики. Пастбища необозримы. Правда, год выдался неурожайный… мало зверя, мало птицы… потому что пришли чужаки… Из-за них ушла из рек рыба… Уйдут они – река снова наполнится рыбой. Прибегут лемминги – за ними придет песец. На стланиках будет полно шишек, а значит, и белок. Терпите пока. Я помогу вам. Я советовался с духами. Они сказали: «Можешь дать своим людям рыбы из священного озера». И я дам!

Пауза. Радостные голоса.

Этой агитатке не верьте. Она плохой человек. (Маше.) Я сказал, что завтра начнем отлов рыбы в священном озере.

М а ш а. Ты умно сказал, Ефим. Справедливо сказал.

Ш а м а н. Видишь, я все им разрешаю. Все, что для них полезно. Я забочусь об их благоденствии. Они бедны и неразумны. Но они мои дети.

М а ш а. Скажи им, пусть ведут детей в школу. Скоро начнутся занятия.

Ш а м а н. Агитатка велит вам привести в этот чум своих детей. Не ведите. Она свяжет их арканом, острижет наголо и заставит есть мыло.

Возмущенный ропот. Люди вдруг поднимаются и уходят.

М а ш а. Что они? Почему ушли? Я хотела рассказать им о Ленине.

Ш а м а н. У тебя еще есть время. Ведь ты надолго здесь поселилась?

М а ш а. Пока не научу людей грамоте. Пока они не поймут, что такое социализм.

Ш а м а н. О, значит, надолго. Потому что люди никогда этого не поймут. Я шаман, и то не понимаю. Зачем нужен какой-то социализм, когда человеку и без него хорошо? Ведь главное, чтобы человеку было хорошо. А ему хорошо, когда сытно, когда удачна охота, здоровы дети, когда в чуме горит огонь. Будут шкурки, будет мясо. Наловим рыбы в священном озере – сдадим казне.

М а ш а. Казне, то есть государству. Государство произведет с вами справедливый социалистический обмен. Понятно? Другое государство вас обмануло бы… А наше печется о своих людях.

Ш а м а н (иронически). Да-да. Оно печется.

М а ш а. Оно даст вам за шкурки ружья, патроны, муку, мясо, чай… Оно будет учить бесплатно ваших детей, лечить больных. Дома вам построит.

Ш а м а н. К чему нам дома? Мы в чумах привыкли. И школы твои не нужны. Но довольно. Я не привык спорить с людьми. Особенно с женщинами. Я шаман. И люди понимают меня с первого слова. Люди слушают меня. Потому что слова мои необходимы им. (Матвею.) Я ухожу. Ты со мной. (Поднимается.)

Матвей тоже.

М а ш а. Матвей, ты вернешься? Пожалуйста, вернись.

М а т в е й. Я вернусь. (Уходит.)

На улице. Шаман, Матвей.

Ш а м а н. Не связывайся с ней.

М а т в е й (насмешливо). Мне не велят твои духи?

Ш а м а н. Тебе не велю я.

М а т в е й. Зачем ты врал учительнице? И людям врал?

Ш а м а н. Моя ложь была вынужденной. Я врал во имя спокойствия людей.

М а т в е й. Тебе велели твои духи?

Ш а м а н (сурово). Духи сказали мне – сюда скоро приедет Петька Зырян. Помнишь того нищего рыбака? Отец еще выиграл его в карты.

М а т в е й. Приедет… зачем?

Ш а м а н. Чтобы отобрать в колхоз наших оленей. Чтобы стать нашим бригадиром. Он отберет и твоих оленей, Матвей. Угони их подальше к морю.

М а т в е й. Я не погоню твоих оленей.

Ш а м а н. Олени наши общие, Матвей. Ты получишь свою долю, когда здесь все успокоится. А пока нам лучше держать оленей вместе.

М а т в е й. Я не погоню твоих оленей.

Ш а м а н. Тогда ты не получишь свою долю.

М а т в е й. Я охотник.

Ш а м а н. Охотнику разве не нужна упряжка?

М а т в е й. У меня есть.

Ш а м а н. Нет. Пока ты болел, я принес твоих оленей в жертву. Я хотел, чтоб ты поскорей выздоровел.

М а т в е й. Я не просил тебя об этом.

Ш а м а н. Меня не надо просить. Я брат твой старший, заботливый брат. И я принес их в жертву.

М а т в е й. Ты просто жулик. Хитрый и ловкий жулик.

Ш а м а н. Ружье у тебя тоже мое. Оставишь его в моем чуме. Или погонишь оленей. Тогда я дам тебе две упряжки и второе ружье. Дам собак, дам зарядов. Спирту дам, сколько хочешь. Но к этой агитатке ты больше не пойдешь.

М а т в е й. Я мужчина. И я сам знаю, куда и к кому мне ходить. (Оттолкнув Шамана, идет в школу.)

Ш а м а н. Ты пожалеешь об этом, Матвейка. Со мной нельзя ссориться. Ты пожалеешь.

М а т в е й  захлопнул за собой дверь.

Время смут, время раздоров. (С болью.) Я хочу мира на земле! Я хочу мира… Но как поселить покой в души людей? (Вскидывает руки, падает на колени.)

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. Все началось с этой девчонки. Пришла она – ушел покой. Навсегда ушел из нашего стойбища.

М а т в е й (нежно). А ведь она маленькая была. Юркая, как белочка.

Е ф и м. Агитатка.

М а т в е й. Я называл ее белочкой.

Е ф и м. Ты при ней становился похож на тайменя, изливающего свои молоки.

М а т в е й. Рядом с ней все время было то холодно, то жарко. А в лесу я видел ее перед своими глазами. Иду, бывало, с охоты, все возле школы пройти норовлю. Выскочит Маша на крылечко, руку протянет. У-узенькая такая ладошка, с ножны охотничьего ножа. В руки взять ее боязно, не то что пожать. Осмеливаюсь, беру. А сам глаза отвожу в сторону.

Е ф и м. Таймень в пору икромета.

У школы  М а ш а.  М а т в е й  возвращается из лесу с мешком орехов.

М а ш а. Ань торово, Матвей! Нынче много орехов, правда?

М а т в е й. Да, много. Орехов много.

М а ш а. Ты насобирал уже пять мешков.

М а т в е й. Это тебе. (Ставит свой мешок.) Все белки любят орехи.

М а ш а (с притворной строгостью). Почему ты зовешь меня белкой?

М а т в е й. Потому что зову. (Помедлив.) Потому что ты маленькая и пушистая. Все белки любят орехи.

М а ш а (смеется). Все белки любят орехи. Неужели я и вправду похожа на белку? Нет, правда, похожа?

М а т в е й. Чистая правда.

М а ш а. Ты превосходно говоришь по-русски. А я уже нормально по-вашему говорю? Хой ниня пирця пя вадедесава. Понятно?

М а т в е й. На холме растет высокое дерево. Понятно.

М а ш а. Матвей Нянданя нюдако нганоханмингаха. На маленькой лодке плывут Матвей и его брат. Правильно?

М а т в е й (насупившись). Неправильно. Мы с братом плывем на разных лодках. Ты быстро освоила наш язык. И все же, когда будешь говорить с детьми, зови меня, а не Ефима.

М а ш а. Договорились. Но почему ты все время пугаешь меня Ефимом? Он совсем не такой уж страшный. Временами мне даже жалко его.

М а т в е й. А мне тебя жалко. Ты ничего не понимаешь.

М а ш а. Ты невежлив со мной, Матвей. Я учительница. (Смеется.) Какой ужас! Завтра начнутся занятия. Представляешь? Уже завтра! Бо-оююсь!

М а т в е й. А Ефим не боится. Он никогда и ничего не боится. Но учит, и его слушают. Но с тех пор как появилась здесь ты, слушают меньше.

М а ш а. Настанет день – и совсем перестанут слушать. (Тихо, смущенно.) Матвей, ты говоришь со мной… и никогда в глаза мне не смотришь. Почему?

М а т в е й. Потому что потом… в лесу… из-за каждого куста много твоих глаз. И все смеются.

М а ш а (тихо). Как интересно. (Теперь и она отводит глаза.) Матвей, а что говорят люди о том, что я плавала в Лурьян?

М а т в е й. Хорошо говорят. Ты привезла много муки, чаю, ружей, зарядов. И мне ружье привезла. (Усмехнулся.) Ефим снял с обруча еще один бубенчик.

М а ш а. О, скоро он останется совсем без бубенчиков. Он, как и все люди нашего стойбища, будет охотиться или пасти колхозных оленей.

М а т в е й. У него есть свои.

М а ш а. Они станут колхозными. Это хорошо, что ты не угнал их к морю.

М а т в е й. Могут угнать другие.

М а ш а. А мы не дадим. Что, в самом деле! Вокруг колхозы, вокруг социализм, а тут какая-то допотопная частная собственность! Шаг назад, понимаешь! Мы вперед должны двигаться! Песню такую знаешь? «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка…»

М а т в е й. Веселая песня. Но та лучше.

М а ш а. Та, это которая?

М а т в е й (насвистав). Вот эта.

М а ш а. А, да, чудесная. Я тоже от нее без ума. (Напела «Песню Сольвейг».)

М а т в е й (указывая на холщовый рулончик в ее руках). Что это?

М а ш а. Это? Да так, чепуха. Что-то вроде пейзажа… ну, картины, понимаешь? Точнее, картинки. (Смеется.) Видишь, какая я несерьезная? Завтра занятия, а я рисую. Вместо того чтоб готовиться к ним.

М а т в е й (рассматривая пейзаж). Я тоже так умею.

М а ш а. Правда? Ну покажи.

М а т в е й. Только я рисую на снегу, на бересте. Снег растаял. Береста сгорела. Как же я тебе покажу?

М а ш а. Жаль. Разве можно так обращаться со своими рисунками?

М а т в е й. Я охотник. Не могу же я таскать с собой лишний груз.

М а ш а. Пожалуйста, нарисуй мне что-нибудь.

М а т в е й. Сейчас. Вот только срежу бересту.

М а ш а. Попробуй на бумаге. Вот карандаш.

М а т в е й. На бумаге я не рисовал.

М а ш а. Это все равно что углем на бересте. Не робей, попробуй!

М а т в е й (взяв мягкий карандаш, проводит один робкий штрих, другой). Бумага такая белая, ровно снег. Только следы на снегу тают, а здесь нет. Что нарисовать тебе?

М а ш а. Что хочешь. Охоту, например. Это тебе всего ближе.

М а т в е й. Охота разная бывает. На песца, на лисицу, на соболя, на белку. На ленных гусей или на куропаток. С ружьем, с силком, с капканом. Охота разная бывает.

М а ш а. Все равно на кого. На лису, пожалуй. Вот именно: на лису.

М а т в е й (рисует). Можно и на лису. Лиса повадками похожа на моего брата… Вот нарта… Вот я на нарте. Вот олени… Распадок. И во-он лисица… Сейчас я выстрелю прямо с нарты. Лисью шкуру отдам тебе.

М а ш а. Спасибо, Матвей. Но лучше не стреляй… пока. (Заглядывает из-за его спины.) Как здорово! Даже не верится, что можно рисовать так быстро и так хорошо.

М а т в е й. Я всегда рисую быстро. Потому что все меняется. Горы голубые, а потом вдруг – зеленые или синие… Лес тоже: то золотой, то черный или белый. Надо успевать. Иногда я долго рисую: день, два. А береста сгорает быстро. И снег тает быстро. Вместе с рисунками.

М а ш а (огорчившись). А я воображала, что чуть ли не художница. По сравнению с тобой я просто бездарна. Нет, мне не стоит браться за кисть. (Убежала в школу и тотчас вернулась оттуда с красками, с этюдником.) Это тебе, Матвей. Бери, рисуй. Может, станешь большим художником. Ты должен стать им, Матвей. Поедешь когда-нибудь в город, будешь учиться рисовать.

М а т в е й. Зачем? Я умею. Сама же сказала, что умею.

М а ш а. Умеешь. Но есть люди, которые делают это лучше тебя. Вот ты охотник. Умелый охотник. И тебе обидно, когда кто-то добывает белок или соболя больше, чем ты. Верно?

М а т в е й. Больше, чем я, не добывает никто.

М а ш а. Вот и рисовать научись так, чтобы никто… понимаешь? – никто не мог нарисовать тайгу и эти горы лучше тебя.

М а т в е й. Лучше меня никто в стойбище не рисует. Я первый.

М а ш а. А там, далеко, в Тюмени или в Москве… там есть люди, которые рисуют лучше тебя.

М а т в е й. Это плохо. (Поразмыслив.) Как же я поеду туда? Там нет ни гор, ни тайги, ни тундры… Там и тебя не будет, белочка. Нет, я не поеду.

М а ш а. Но ты же вернешься, Матвей. Выучишься и вернешься.

М а т в е й. А ты не уедешь отсюда?

М а ш а. Нет. (Твердо.) Нет, теперь я знаю, что не уеду.

М а т в е й. Ладно. Посылай. Я согласен.

М а ш а. Обязательно пошлю. Завтра же напишу в окружком и попрошу у них направление для тебя. А пока помоги мне, Матвей. Я ничего не смогу без твоей помощи.

М а т в е й. Говори. Я все сделаю.

М а ш а. В наших чумах много грязи. Люди неопрятны, немыты. Едят что попало. Нужно приучить их к горячей пище, к чистоте, к зубному порошку…

М а т в е й (морщась). К порошку? Я ел его в больнице. Не знал, что им чистят зубы.

М а ш а. Теперь знаешь. И ты для меня просто незаменимый человек. С кого же мы начнем, Матвей?

М а т в е й. Давай хоть с Анфисы. Она сделает все, что я ей велю. (Ведет ее к чуму Салиндеров.)

В чуме.

А н ф и с а  вышивает «ягушку» – национальная женская одежда. Увидав Матвея, радостно вскочила.

А н ф и с а (воркующе). Матвей-я! Ой как давно не бывал! (Увидав Машу за его спиной, вытолкнула, задернула нюк – входное отверстие.)

М а т в е й (отдернул полог, впустил девушку в чум). Кипяток есть, Анфиса?

А н ф и с а. Хочешь чаю, Матвей-я?

М а т в е й. Не-ет, голова зудит шибко. Надо помыть голову.

А н ф и с а. Кипятку нет. Только чай. Заварила недавно.

М а т в е й. Можно и чаем. Еще лучше. (Оглядывает жилище Салиндеров.) Как тут грязно у вас! Будто в загоне.

А н ф и с а. Всегда так было. Только раньше ты этого не замечал.

М а т в е й. То раньше, а то теперь. (Начинает прибирать.)

А н ф и с а (наливает воду в тазик). Ой, Матвейка! Не надо! Я со стыда умру! Разве мужское это дело? Сядь, сама приберу.

М а ш а. Вы наливайте, Анфиса. Уборкой я займусь. Веничка у вас не найдется?

А н ф и с а. Веничка? Кто такой веничек?

М а ш а. Ну, метелка… из березовых веток.

А н ф и с а. Веток в лесу полно. Зачем ветки в чуме, когда их в лесу полно?

М а ш а (выходит, вскоре возвращается с пучком лиственных веток). Можно в конце концов и этими. (Метет.)

М а т в е й (намыливает голову). Сава! Ах, сава, Анфиса!

А н ф и с а (озабоченно). Не студено голове, Матвей-я?

М а т в е й. Голова моя радуется.

А н ф и с а. Пускай и моя порадуется вместе с твоей. (Окунает голову в тот же таз.)

М а ш а. Вы намыльте волосы-то, намыльте! (Помогает ей.)

А н ф и с а (сердится). Не тронь. Ты чужая. Не тронь! Матвейка намылит.

М а т в е й (ворчливо). Я бы шею тебе намылил… Зачем Марью Васильевну обижаешь?

А н ф и с а (испуганно). Не буду, Матвей-я. Если не хочешь, сама намылю.

М а т в е й (намыливая ей голову). Так-то лучше. Мой давай. Смывай мыло. Всех леммингов в волосах выводи. (Помогает. Сам же, закончив мыть голову, садится на шкуры и надевает на мокрую голову капюшон.)

М а ш а. Капюшон-то на мокрую голову разве можно? Просуши ее сначала. Или – еще лучше – вытри.

М а т в е й (вытерев волосы рукавом малицы). Я все правильно сделал, Марья Васильевна?

М а ш а. Все правильно, молодец! Дай-ка я тебя причешу. (Причесывает.)

Матвей чуть ли не мурлычет от ее прикосновений.

У тебя удивительные волосы!

А н ф и с а. Не трогай! Я сама буду расчесывать его удивительные во-лосы. (Отнимает у Маши гребенку, причесывает обратной стороной.)

М а т в е й. Не так, нельма!

А н ф и с а. Вот уж и нельма. А раньше другие слова говорил. Раньше любил меня шибко. Разве кровь во мне рыбья? Тебе ли не знать, Матвей?

М а ш а. Не обижайтесь на него, Анфиса. Мужчины все грубияны. (Отводит взгляд в сторону.) Теперь ты ее причеши, Матвей.

М а т в е й. Я лучше тебя причешу. Ведь ты тоже будешь мыть голову?

М а ш а. Я мыла утром. Но если хочешь…

М а т в е й. Хочу. Мой.

М а ш а (наливает кипятку, расплетает волосы). Мои лохмы промыть не просто.

М а т в е й. У тебя красивые лохмы.

М а ш а (смеется, подняв намыленную голову). Эти лохмы называются косами.

М а т в е й. Все равно красивые. И сама ты красивая. И лохмы-косы красивые.

А н ф и с а. А у меня не красивые, Матвей-я?

М а т в е й. А у тебя нет кос, Анфиса. И лохмы твои короткие и черные, как у меня.

А н ф и с а (улучив момент, берет острый нож и, подкравшись к Маше, отхватывает ей косу). Вот! Теперь и у нее нет. И она некрасивая. А эту я себе пристегну.

М а т в е й. Что ты натворила, гусыня!

А н ф и с а. Зачем прилип к ней глазами? На меня совсем не смотришь.

М а т в е й. Дай сюда лохму-косу!

А н ф и с а (отскочила). Убей – не отдам! Пристегну – на меня смотреть будешь. (И в самом деле, отойдя еще дальше, пристегнула светлую Машину косу к черным своим густющим волосам.)

М а ш а (расстроена, чуть не плачет. Но, набравшись мужества, улыбнулась дрожащими губами, остригла вторую косу). Возьми и эту на память. Ты права, с косами ты еще лучше. А у меня новые отрастут.

М а т в е й. Нет, эту я себе возьму.

Однако Анфиса его опередила.

А н ф и с а. Моя-я!

На улице.

Здесь  Ш а м а н  и  Г р и г о р и й.

Ш а м а н. Выпить хочешь, Гришка?

Г р и г о р и й. О, хочу! Забыться хочу. Душа болит. Мой Мирцэ, ветерок мой вчерашний!

Ш а м а н. Все по оленям убиваешься?

Г р и г о р и й. До конца дней убиваться буду. Мирцэ один такой был… Рога как лес, глаза как звезды. О мой Мирцэ, цветок таежный! Он мчал меня быстрее ветра, он спал со мною в холодных сугробах, он плодил мне маленьких олешков… Мирцэ, Мирцэ! Где винка?

Ш а м а н. Подожди. Сперва о деле. Потом получишь винка. Много винка, Григорий. И упряжку получишь. У меня есть один олень. Он лучше твоего Мирцэ. И бегает быстрее его.

Г р и г о р и й. Быстрей Мирцэ только мысль. Он сдох, и душа моя сдохла. Говори твое дело, Ефим. И давай скорей винка. Только не обмани.

Ш а м а н. Здесь будет колхоз, Григорий. Он хочет забрать мое стадо. Ты угонишь стадо в тундру, к самой Байдарацкой губе. Выберешь для упряжки любых оленей. Они заменят тебе Мирцэ.

Г р и г о р и й. У тебя есть брат. Он опытный пастух. Почему его не попросишь?

Ш а м а н. Мой брат перестал быть братом. Духи отвергли его. Духи сказали: «Твоим братом станет Григорий Салиндер. Отдай ему Матвейкиных оленей. Напои его винкой. Он будет слушаться тебя. А если предаст, мы поразим его чумой».

Г р и г о р и й. О! Они так сказали?

Ш а м а н. Да, так. И еще сказали, что на том свете твоя душа превратится за ослушание в водяную крысу. И будет вечно жить в гнилой болотной воде. Не отступи от своего слова, Григорий!

Г р и г о р и й. Не отступлю. Давай винка.

Ш а м а н (налив ему стаканчик). Подчинись. Потом я привезу к тебе в стадо целое ведро, два ведра спирта.

Г р и г о р и й. Ты правда отдашь мне оленей?

Ш а м а н. Я сказал. Я забочусь о своих людях. Ты мой человек.

Г р и г о р и й. Я твой. И Анфиса твоя. Она тоже погонит со мной оленей.

Ш а м а н. Нет, Анфису оставь здесь. Пускай нянчит твоего сына.

Г р и г о р и й. Сын привык. Он родился в пути, под снегом.

Ш а м а н. Все равно оставь. Так будет лучше.

Г р и г о р и й. Она может сойтись с твоим братом.

Ш а м а н. Этого не случится. Мой брат присох к агитатке.

Г р и г о р и й. И я к ней присох. Я хочу взять ее в жены.