Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Зот Тоболкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Ш а м а н. Тебе не позволит Советская власть.

Г р и г о р и й. Разве я не в состоянии прокормить двух жен?

Ш а м а н. Эта власть запрещает многоженство. Она разрешает всякие другие грехи: неверие, блуд. А множество запрещает.

Г р и г о р и й. Я не признаю такую власть.

Ш а м а н. Власть в твоем признании не нуждается. Власть должна сама себя хвалить. А других подчиняет. На то она и власть. А я не запрещаю тебе жить по обычаям наших предков. Если ты можешь иметь двух жен – имей.

Г р и г о р и й. Значит, агитатка будет моей женой?

Ш а м а н. Возьми ее – будет.

Г р и г о р и й. О Ефим! Ты великий шаман!

Ш а м а н. Увези ее в тундру и там женись. Только без свидетелей увези.

Г р и г о р и й. Так, ладно. Я увезу. Налей еще один стаканчик.

Ш а м а н. Ты опьянеешь. Потеряешь стадо и учительницу.

Г р и г о р и й. Я не опьянею. Во мне проснулась медвежья сила.

Шаман наливает. Г р и г о р и й  пьет, уходит.

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Ты ловко плел свои сети! Если бы я знал об этом в ту пору!

Ш а м а н. Ты и теперь не знаешь, какие сети плетут против тебя твои правители.

М а т в е й. Они не плетут. Они действуют в моих интересах.

Е ф и м (усмехнувшись). Я тоже говорил такие слова. Я говорил даже лучше. Но я был с моим народом. Твои правители разве с тобой? Видел ты их около себя хоть раз? А меня видели все. Я жил и позволял жить другим. Я не отнимал чужое имущество, не стравливал отца с сыном, брата с братом.

М а т в е й. Ты был справедлив, пока тебя не трогали. А в тот день, когда вернулось твое стадо…

Е ф и м. Агитатка замахнулась на мою собственность.

М а т в е й. Не забывай: треть оленей была моя.

Е ф и м. Нет! Потому что ты отступил от отцовских обычаев. Ты мыл голову.

М а т в е й. И ты мыл.

Е ф и м. Ел пищу, приготовленную ее руками.

М а т в е й. И ты ел.

Е ф и м. Желал ее. А жила она сначала со мной, потом с Гришкой.

М а т в е й. Лжешь, пес!

Е ф и м. От пса слышу.

В школе.

Снова звучит тема «Песни Сольвейг». М а ш а  сидит за столом, пишет. Перед ней настольная лампа.

М а ш а (тихо). «Мамочка! Вот я и выбрала часок, чтобы написать тебе снова. Подробного письма не получится. Времени маловато. Надо и учебники детишкам составить, и побеседовать с родителями, которые сами до смешного наивны. Многие из них не желают отдавать детей в школу. Но зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идет с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала – победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да, быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье – свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу ее спеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни… Песен и так достаточно… И лучшая из них – «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И все же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать ее вместе. Я здесь, ты там… Я вижу, ты достаешь из сундука детские мои локоны, ведь ты все еще бережешь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный…»

В школу, выставив окно, забрался  Г р и г о р и й.

Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.

Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.

Г р и г о р и й (пьян и потому развязен). Прошел через стену.

М а ш а. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?

Г р и г о р и й. Только чаю? Э-то мало. (Смеется.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.

М а ш а (тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признается: «Я тебя люблю».

Г р и г о р и й. Я пришел. И я говорю: люблю. Тут вот костер горит. (Стукнул себя по груди.) Жжет шибко.

М а ш а. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.

Г р и г о р и й. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.

М а ш а. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.

Г р и г о р и й. Я решительный. И я решил. Меня не интересуют русские люди. Меня интересуешь ты.

М а ш а. Допустим. Но ведь ты женат.

Г р и г о р и й. Это легко уладить. Убью Анфиску – буду холост. Или отдам за Матвейку. Она мне больше не нужна.

М а ш а. Анфиса – красивая женщина. И совсем еще молодая.

Г р и г о р и й. Ты красивее. И моложе. Ты мне подходишь.

М а ш а. Но ты мне не подходишь, Григорий.

Г р и г о р и й. Говорю с тобой долго. С женщиной долго говорить нельзя. (Хватает Машу.)

Маша сопротивляется, но силы неравны. Скрутив девушку, Григорий выносит ее из школы. Мелодия, все время тихо звучавшая, обрывается. Слышно, как на улице заскрипели нарты, затопотали олени. Григорий торжествующе воскликнул «Э, мой Мирцэ! Жи-вем!»

В дальнем чуме кричит роженица, за которой некому присмотреть.

А н ф и с а  у себя примеряет Машины косы. Ее черные волосы разительно не соответствуют светлым косам. И тем не менее в особо важных случаях, а более всего чтобы понравиться Матвею, Анфиса будет надевать их.

Входит  Ш а м а н.

Ш а м а н. Тоскуешь, Анфиса?

А н ф и с а. Матвейку хочу. Жить не могу без Матвейки! Глаза спичками распялены.

Ш а м а н. А он и не смотрит на тебя.

А н ф и с а (сокрушенно). Он на другую смотрит, на учителку. Ненавижу ее!

Ш а м а н. И Григорий сердцем к ней прикипел. (Сам вздохнул.)

А н ф и с а. Григорий – пусть, не жалко. Матвейку жалко. Матвейку никому не отдам. (С мольбой.) Ты умный, Ефим, советуй, как быть мне.

Ш а м а н. Сама думай. Бабий век доживаешь.

А н ф и с а. Не думается мне. В голове такой буран… темно и больно. И – тут больно. (Тронула грудь.)

Ш а м а н. Одурманила вас агитатка. А все оттого, что слушать меня перестали. Я разве зла вам желал? Вы дети мои неразумные.

А н ф и с а. Говори, Ефим, говори. Я дикая сейчас, как важенка, которую оводы жалят. У меня внутри оводы.

Ш а м а н (ехидно посмеиваясь). Григорий-то… видела? У агитатки ночевал. Потом увез ее куда-то.

А н ф и с а. Григорий? Да что она, ненасытная, что ли? Вот и ты, вижу, вздыхаешь…

Ш а м а н. Я о вас вздыхаю, Анфиса, о детях моих… Гришка жениться на ней хочет. Тебя убьет, однако, если женится.

А н ф и с а. А может, Матвейке отдаст?

Ш а м а н. Не-ет, Анфиса. Матвейка тоже учителке нужен.

А н ф и с а. Сам говорил, что их законами это запрещено.

Ш а м а н. Законами запрещено. Но пока законы дремлют, беззаконие торжествует. Живут без разбору, кто с кем хочет. Социализм называется. Дети общие, мужья общие.

Из дальнего чума крик.

А н ф и с а (вслушиваясь). Бедная Катерина! Никак ребенка поймать не может[2]2
  Ненецкие женщины рожают, сидя на корточках.


[Закрыть]. Я вот только поднатужусь – он тут и выпадет. Успевай лови.

Е ф и м. Роды, однако, удачные будут. Я спрашивал духов.

А н ф и с а. Спроси их: кому Матвейка достанется?

Ш а м а н. И это спрашивал: агитатке, если не выгнать ее отсюда.

А н ф и с а. А как выгнать? Добром она не уедет. Сказывай, Ефим, как выжить ее из стойбища?

Ш а м а н. Тут ничего советовать не стану. Сама думай. Не додумаешься – могу с духами свести. Не боишься?

А н ф и с а. Хоть с кем своди. Лишь бы Матвейка мне достался.

Ш а м а н. Судьбы людей в руках бога. Я лишь истолковываю его волю.

А н ф и с а. Тогда сведи меня с богом! Может, про Матвейку что скажет.

Ш а м а н. Ишь чего захотела – с богом! С нечистыми духами – могу. Они тоже все знают. Все вперед видят. У них глаз зоркий. Давай выпей это снадобье.

А н ф и с а. А я не умру? Матвейка тут без меня не останется?

Ш а м а н. Я перед камланием каждый раз пью – жив. Пожалуй, и ты не умрешь. А если умрешь – на том свете встретишься со своим Матвейкой.

А н ф и с а. Я на этом хочу. Тот свет велик и темен: может, пути разойдутся. Давай твое снадобье, хитрый шаман!

Ш а м а н. Смотри, Анфиса, не пожалей! Непосвященным нельзя его принимать. Духи с меня спросить могут. Чтобы оправдаться перед ними, ты должна что-то совершить.

А н ф и с а. Что скажешь, то и совершу. Не испытывай меня – душа пенится.

Ш а м а н (налил из фляжки, висящей на поясе, раствор мухомора на спирту). Пей и гляди вокруг во все глаза. Да уши раскрой пошире, когда духи начнут советовать.

А н ф и с а (выпила). Ничего не вижу. И голосов не слышу.

Ш а м а н. Увидишь. Услышишь. Они пока присматриваются к тебе.

А н ф и с а. Может, еще выпить? Давай, Ефим! Твое снадобье на спирт похоже.

Ш а м а н. Ты тоже на агитатку похожа, две ноги, две руки, голова с длинными волосами, а не агитатка. А то бы Матвей вокруг тебя следы плел. И Гришка в тайгу умыкнул тебя бы.

А н ф и с а. Ох, не меня, не меня!

Ш а м а н. Ну, теперь что-нибудь видишь?

А н ф и с а. Круги, кольца… красные, синие, желтые… будто снега играют… при ярком солнце… Ох, глазам больно!

Ш а м а н. А пятнышко темное на белом снегу видишь? Это олени по тундре мчатся. Это Гришка увозит с собой учителку.

А н ф и с а. Он увозит, увозит! (Захлопала в ладоши.) Может, он насовсем ее увозит?

Ш а м а н. Об этом сама спросишь духов. А вон Матвейка идет по лесу. Голова опущена. Слезы льются. Матвейка плачет по агитатке.

А н ф и с а. Я вижу его. (Нежно.) Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! (Тянет к видению руки. Руки ее натыкаются на шкуры чума.)

Ш а м а н. Тебе не достать его… нюки мешают. И стены мешают. Вон те деревянные стены. (Указывает на школу.) Выпей-ка еще моего снадобья.

А н ф и с а (выпив и совершенно одурев). Убрать нюки… стены убрать! Возьму уберу… вот так, вот так… своими руками.

Ш а м а н (нагнетая страх). Ты видишь? Дух черный, огромный, грозный? Хмурится он. Видишь духа?

А н ф и с а (лунатически повторяя). Дух грозный… хмурится… Вижу.

Ш а м а н. Слушай его. Слушай внимательно. Он тобой недоволен. (Изменив голос.) Огонь… огонь бессмертный все может. Шаман, зачем ты привел ко мне эту распатланную бабу? Ты совершил великий грех! Пусть она искупит твой грех, осветив огнем мрак ночи, или вы погибните оба. Пусть и сама огнем очистится. (Своим голосом.) Прости меня, дух ночи! Прости, я хотел ей добра.

А н ф и с а. Я слышу тебя, дух ночи. Я искуплю его вину. Я очищусь… я совершу…

Ш а м а н (изменив голос). Ты верно решила, женщина! (Своим голосом.) Что поведал тебе дух ночи?

А н ф и с а (в полубреду). Он поведал… он велел… Где спички? Хочу огня.

Шаман подсовывает ей спички и выталкивает на улицу. Затем, проследив за ней, сам напивается зелья и долго смотрит на маленькое золотое пятнышко, возникшее подле школы, и начинает камлать. Тело его извивается все быстрей, быстрей. Руки пока еще спокойны. Но вот руки взвились, как чайки. Колотушкой встревожил бубен, топнул ногою, снова воздел руки, закружился, забил в бубен, невнятно запел.

А там, на фоне огня, возникла черная женщина с золотыми косами. Безумная от вина. Она закричала: «Э-э, Матвей-а! Мой Матвей-а! Теперь ты мой!»

Ш а м а н. Из маленького зернышка родился огонь.

Огонь рос, рос и стал золотым деревом.

Дерево заплескало золотыми листьями.

Золотой шелест послышался над землей.

                        Уй-о! Уй-о!

Человек страшится темноты. Человек огня страшится.

Человек греется у огня. Человек спит во мраке.

                        Уй-о! Уй-о!

Пришли идолы с ледяными глазами. Они из мрака пришли, пока дремали мои люди. Они отвергают веру. Они все отвергают.

                        Уй-о! Уй-о!

Великий Нум! Дай мне силу! Великий Нум! Дай мне разум! Чтоб сила и разум были сильнее, чем у идолов с ледяными глазами.

                        Уй-о! Уй-о!

Я их одолею. Я спасу людей от безверия. Я спасу моих людей…

Далее слова его становятся бессвязными, все чаще слышится «Уй-о! Уй-о!». Шаман кружится все быстрее, все яростнее колотит в бубен.

Л ю д и  из мрака, леденея от ужаса, смотрят на его невероятные выверты. Двое-трое падают на колени, судорожно подергиваются, затем начинают повторять, веруя: «Он одолеет, он спасет…»

А там, у огня, беснуется плоть. Женщина беснуется. Рычит бубен. Огонь пожирает школу. Из темноты появляется  М а т в е й. Увидев горящую школу, кидается внутрь.

А н ф и с а (тянет к нему руки). О Матвейка! Мой Матвейка! Никому не отдам!

Г о л о с  М а т в е я (из школы). Марья Васильевна! Белочка! Марья Васильевна! Белочка! (Вскоре он выходит оттуда, в руках патефон.)

Безучастные люди толпятся подле Шамана, закончившего свое камлание.

М а т в е й (Анфисе). Где Маша?

А н ф и с а (торжествующе). Мой! Так духи сказали.

М а т в е й (спрашивает первого попавшего под руку. Тот дергается на земле). Маша где? (Другого спрашивает, третьего.)

Ш а м а н (в последний раз ударив в бубен). Уй-о! Растают идолы с ледяными глазами! Уй-о! Верьте мне, люди!

М а т в е й (хватает Шамана за горло). Где Маша?

Шаман, отдавший все силы камланию, рухнул наземь, даже не пытаясь сопротивляться. Люди, напуганные тем, что Матвей покусился на святого человека, недовольно ворчат. Впрочем, многие в таком же исступлении, как и их вождь. Одурели от слов.

С т а р и к и  у костра. Костер догорает.

Пламя над школой все сильней. В дальнем чуме раздался крик. Молчание. Потом плач. Новый человек родился – его крестили огнем.

Е ф и м (у костра). Катерина-то парня родила. Я не обманул тогда: она родила парня.

Шаман поднимается и вешает себе на обруч бубенчик.

М а т в е й (подбегая к старикам). Спасите Машу! Спасите мне Машу!

Е ф и м (у костра). Э, парень, это ты должен был спасать! За то время ты в ответе!

Кричит ребенок.

М а т в е й (у костра). Ответ – только слова. Только слова. А время – жизнь, жизнь… проходящая и вновь нарождающаяся жизнь.

Анфиса, размахивая отстегнувшимися косами, пьяно, бессмысленно смеется.

Среди хаоса звуков, криков, среди огня и страха вдруг родилась прекрасная, словно незапятнанной совестью омытая мелодия – «Песня Сольвейг».

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

С т а р и к и  у костра.

М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая. Да и не проста.

Е ф и м. Как еще хитра-то! Я и то сразу не распознал. (Однако злобы в его голосе нет, всего лишь констатация факта.) А если б распознал, все по-другому могло обернуться.

М а т в е й. По-другому не могло. Время не остановишь. В чрево матери младенца не спрячешь.

Е ф и м. А задушить его можно. В тюрьме думал много. И читать приходилось. Читал, к примеру, как в одной стране негодных ребятишек со скалы в море сбрасывали.

М а т в е й. Если так, то раньше других тебя следовало бы сбросить. Ты много людям вредил.

Е ф и м. Как знать: я им или они мне.

М а т в е й. Больше ты им. Вот только власть наша развернуться тебе не дала.

Е ф и м. А думаешь, худо я жил? Умный человек при любой власти сможет устроиться. Да и много ли мне надо? Какую-то малость. И эту малость я всегда получал.

М а т в е й (потрогав ружье). И сейчас получишь. Жаль, что поздно. В тот год еще следовало посчитаться. Да закон тебя уберег.

Е ф и м. В тот год, в тот год… Как далеко то время! Жили тихо, спокойно. И вдруг началось…

М а т в е й. Началось-то раньше. Тебе ли не знать, когда началось?!

Е ф и м. Э, чего там! Нас революция-то стороной обошла. А вот в том году… как раз Петька Рочев приехал… а всем заворачивала твоя агитатка.

М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая.

Е ф и м. И хитрущая! Гришку Салиндера вокруг пальца обвела. Ты, говорит, костер разожги. Он и попался…

Г р и г о р и й, отодвинув стариков, раздувает их почти погасший костер.

М а ш а, связанная, сидит на нарте.

М а ш а (с вызовом). А ведь ты боишься меня, Григорий!

Г р и г о р и й. Бояться девки! Ххэ! Кому говоришь?

М а ш а. Тебе и говорю: боишься. А то хоть бы руки развязал.

Г р и г о р и й. Эт-то можно. Забыл совсем. (Развязывает ремень.) Вот, развязал. Ну, кто боится?

М а ш а. Ты, кто же еще. Пусть не меня, закона боишься. Как мышь, в нору прячешься.

Г р и г о р и й. Мне что закон? Я человек вольный. Хочу – дома живу, хочу в тайге промышляю.

М а ш а. Подневольный ты человек, Григорий. Холуй, проще говоря. Ефимов холуй.

Г р и г о р и й. Хо-олуй… эт-то мне не понятно. Бранишься, однако?

М а ш а. Нет, говорю правду. Холуй – значит пес паршивый, который ноги своему хозяину вылизывает. А может, хуже пса. Потому что пес неразумен.

Г р и г о р и й (хмуро, с угрозой). Пес тоже разумен. И пес разумен, и олень. У ненца два друга – пес да олень. Все остальные враги.

М а ш а. Ошибаешься, Григорий. У человека много друзей. И прежде всего – среди людей. Ты просто не понимаешь… вырос в таких условиях. Ослеплен, одурманен шаманом, богачами… Они всю жизнь внушали тебе: люди – волки. А люди – просто люди.

Г р и г о р и й. Волка убить могу… шкуру продать. Человека как убьешь? Грех. И потому не трогал я человека, самого прожорливого, самого коварного из зверей. Росомаха его лучше.

М а ш а. Врешь, трогал! Анфису убить собирался…

Г р и г о р и й. Анфиса – баба… Какой же она человек?

М а ш а. Я тоже… по твоим представлениям, баба. Зачем же ты меня выкрал? Ты хуже росомахи. Ты у детей меня выкрал. А я их грамоте учила.

Г р и г о р и й. Дети обойдутся без твоей грамоты. А мне баба нужна… Без бабы трудно.

М а ш а. Значит, без бабы и ты не человек?

Г р и г о р и й. А кто мне детей рожать будет? Кто будет очаг согревать? Кто будет пищу готовить?

М а ш а. Хвастаешься, а без женщины ни на что не годен.

Г р и г о р и й. Побью, однако. Зачем ругаешься?

М а ш а. Женщину легко побить. Для этого и сильным быть не нужно. Ты побей равного себе. Или того, кто сильнее. Вот тогда я поверю что ты настоящий мужчина.

Г р и г о р и й. Вот винка выпью и кого хошь побью. (Пьет.)

М а ш а. Хвастун! Дай и мне глоток… для смелости. (Глотнула.) Фу, какая гадость! Думала, выпью – сил прибавится вдруг, тогда возьму и тебя поколочу.

Г р и г о р и й. Меня? Ха-ха-ха! Меня?! Побьешь? (Его уже начинает разбирать.) На, пей! Набирайся сил.

М а ш а. Не умею.

Г р и г о р и й. Смотри, как я! (Пьет.) Ах, вкусно! В брюхе огонь зажегся.

М а ш а. От глотка-то? Слабый ты мужичонка! Русские люди ковшами пьют. Вот это я понимаю. А тут глотнул – и огонь в брюхе. Горе-охотник!

Г р и г о р и й. Я горе? Я медведя ножом кончал… шатуна. Вышел прямиком на меня. Ружье в избушке осталось.

М а ш а. Как?!

Г р и г о р и й. Сейчас… покажу… Огня прибавлю… (Пьет.) Вот избушка. Так? Вот я. Так? Еще маленько возьму огонька. (Пьет.) Значит, вот избушка. Вот ружье… На ружье! Ты будешь ружье с избушкой. А вот я… (На нарту указывая.) А это шатун. Ой, что это? Шатун шатается… Почему он шатается? Однако винка лишку выпил. (Грозит.) Э, нехорошо! Значит, тут я… тут шатун… Я его ррраз! И – кончал. (Выронил ножик.)

Маша незаметно оттолкнула его.

Он мне тогда грудь и плечи шибко порвал, вот. (Распахивает рубаху, под которой шрамы.) Думал, сам кончусь. Крови шибко много ушло… Не кончился, дополз до избушки… Я не слабый, девка. Где избушка? Доползу до избушки…

М а ш а (щелкнув курком). Сидеть! Ни с места!

Г р и г о р и й (глупо заулыбался, ткнулся носом в землю). Э, зачем с ружьем балуешься? Застрелить можешь…

М а ш а. Я как раз это и собираюсь сделать.

Г р и г о р и й. Так нельзя, грех. Бог накажет, социализм накажет… нельзя, грех!

М а ш а. За этот грех я отвечу. (Пододвинула ему фляжку.) Пей все, что тут есть.

Г р и г о р и й. Уй, какая девка добрая! Думал, дырку во лбу сделаешь… Думал, жизнь из меня вытечет… винка вытечет. Винка в меня, жизнь в меня. (Пьет и валится без сознания.)

М а ш а. А может, и правда нажать на крючок? Палец так и просится. Ведь я тоже воюю. В меня могут выстрелить… а я не могу… не смею. Нет, нет, если бы вместо пули был заряд доброты, света, разума… тогда я не задумалась бы… я б выстрелила… (Стреляет в воздух.)

Г р и г о р и й (улыбаясь и грозя пальцем). Бог накажет, социализм накажет…

М а ш а. Ну ты, теоретик! Помалкивай! (Связывает его тем же самым ремнем, которым была связана недавно сама. Взваливает на нарту.) Вот так. Мы славно с тобой прокатились. Теперь поверну стадо и поедем обратно. Не возражаешь?

Г р и г о р и й. Винка вытечет… жизнь вытечет… не балуй с ружьем… застрелить можешь…

С т а р и к и  у костра.

Е ф и м. Дурак Гришка. А я ему доверился. Разве можно дуракам доверять?

М а т в е й. Я по тайге тогда рыскал. Машу искал. Хорошо, что не встретился с Гришкой. Встретился – убил бы.

Е ф и м. Однако девка столько суматохи в нашу жизнь внесла. А если бы сто таких девок, если бы тысяча?.. Уй-о!

М а т в е й. Их больше. Их много больше, Ефим.

Е ф и м. Потому и суматохи много. Порядка мало.

В одном из чумов, возможно, в салиндеровском, – собрание.

Собрались  в с е  ж и т е л и  стойбища. Выступает  П е т р  Р о ч е в, здесь его называют Зыряном.

Р о ч е в. Вы большую глупость сделали, земляки. Глупость да глупость – две глупости. Учительницу прогнали, школу сожгли. Зачем прогнали? Зачем сожгли? Школа для вас, для ваших детей строилась. А вы взяли и сожгли. На поводу у шамана идете.

Ш а м а н. Школу не я жег. Матвейка. За брата я не в ответе.

Р о ч е в. Ты тоже в стороне не стоял, однако. Но как бы то ни было, детей учить будем. Так решено большевиками.

А н ф и с а. Кто им велел за нас решать?

Р о ч е в. Ленин велел, партия велела. Так мне сказали в Лурьяне.

Ш а м а н. Ленин – шаман их главный. Большевики – шаманы помельче.

Р о ч е в. Какие это шаманы? Все они обыкновенные люди. И не о себе, как ты, Ефим, а о народе думают, вот.

Ш а м а н. Как же ты думать будешь, Петька? Тебе же нечем думать. Твой отец тебя в карты моему отцу проиграл… И он темный был, дикий, и ты темный… Рочев-Зырян.

Р о ч е в. Он темный, я темный… а ты паук, который кровью нашей питается. Ты хоть раз пальцем о палец ударил? Всю жизнь шаманишь.

Ш а м а н. Кому что. Один рыбу, как ты, ловил. Другой шаманит. Я рыбу ловить смогу. Ты вот шаманить сможешь ли? Скажи-ка!..

Р о ч е в. Я тут бригадиром назначен, понятно? И шаман мне не нужен. Снимаю тебя с шаманов. Отдавай свой бубен.

Ш а м а н. Бубен мой можешь взять. А где возьмешь мою голову? Твоя-то, как дупло, пустая. (Выходит из чума.)

Р о ч е в. Эй, постой! Разговор не кончен.

На улице.

М а ш а  ведет связанного  Г р и г о р и я. Тот понурил голову. Увидев на месте школы пепелище, Маша вскрикнула, подалась назад.

М а ш а (жалобно). Мамочка! Мамочка моя! Сожгли… (Плачет.)

Г р и г о р и й (опустив от стыда голову, топчется подле нее. Горе девушки задело и его. Но еще больше жжет стыд: люди из стойбища видят его связанным). Отпусти меня, девка. Отпусти, не позорь.

М а ш а (в ярости набрасываясь на него). Это ты, негодяй! Ты или твои люди сожгли! Вот тебе! Вот тебе!

Г р и г о р и й (с угрозой). Не тронь меня лучше. Добром прошу, не тронь.

М а ш а. Поджигатель! Преступник! Холуй шаманский! (Бьет связанного.)

Г р и г о р и й. Помни, девка! Душу твою на капище выверну! Помни… или уйди от греха… отпусти, и уйду… Это я тебе век не забуду.

В чуме. Р о ч е в  обращается к народу.

Р о ч е в. Всем вам надо в колхоз объединяться. Везде колхозы. А вы тут, в сторонке, и не видите, не понимаете, что в колхозах сообща жить легче. Кто вас подбил стада в тундру угнать? Он? (Указывает на входящего Шамана.) Не бойтесь, говорите правду! Он?

Ш а м а н. Сами угнали. Потому что в колхоз не хотят.

Р о ч е в. И ты не хочешь?

Ш а м а н. Я хочу. Сам, добровольно вступаю.

Р о ч е в. И оленей своих отдашь?

Ш а м а н. И оленей отдам. Только найти бы их сперва. Вот ты и поможешь найти, Петька.

Р о ч е в. Мне некогда их искать. Я аги-ти-рую… Понятно? Сам ищи. И пригоняй оленей в колхоз. Все пригоняйте. Теперь все вот это, это, это тоже – ваше… Хозяева мы, понятно? Рыбу ловить будем. Охотиться будем, оленей пасти будем… все наше.

А н ф и с а. А разве мы не ловили, не охотились, не пасли?

Входит  М а ш а. Впереди ее связанный  Г р и г о р и й.

М а ш а. Кто посмел… кто сжег нашу школу?

Р о ч е в. Разберемся. Где была? Зачем Гришку связала?

М а ш а. Он стадо шаманское угнал. И меня хотел силком увезти… да промахнулся.

Р о ч е в. Ай молодец! Порох-девка! Оленей-то пригнала?

М а ш а. Здесь олени. И этого привела… Надо выяснить, кто ему поручил угонять оленей. Думаю, шаман.

Г р и г о р и й. Зачем шаман? Сам угнал. Вижу, без присмотра олени. Дай, думаю, на пастбища угоню… Живые твари… жалко. Взял и угнал.

Р о ч е в. Ловко следы путаешь, хорек! Да не на тех напал – распутаем, дай время. Ну что, Ефим, в колхоз-то не передумал?

Ш а м а н. Мое слово – верное слово. Только кем я в колхозе буду? Бубен-то ты у меня отнял.

Р о ч е в. Дело найдется.

М а ш а. Пускай и озеро колхозу отдаст. С чего это один человек озером владеет? Что он, лучше других, что ли? Озеро принадлежит государству.

Ш а м а н. Давно хотел отдать: не знал – кому. Хозяина доброго искал. Если колхоз – добрый хозяин, пускай берет. Ловите. Только и мне долю давайте.

М а ш а. Будешь работать – дадим. Хватит шаманить. Прыгаешь как бесноватый, лучше бы работал. Ишь щеки-то какие нагулял от безделья! Хватит чужим трудом пользоваться! Сам потрудись!

А н ф и с а. А шаманить кто будет? Куда мы без шамана-то?

Ш а м а н. Вот он и будет, Петька Зырян. Я бубен ему передал. Давай, Петька, камлай! Говори свои заклинания.

Р о ч е в. Мое заклинание – со-ци-а-лизь… Мое заклинание – революция!

С т а р и к и  у костра смеются.

Е ф и м. Ну как, Матвейка, социализь-то свою Петька с умом сделал? (Помолчал.) Чистый глухарь! Только одно и заучил: социализь, революция. Теперь, говорил, бедные работать не будут. Теперь богатые будут работать. Меня на работу выгнал, старика Ядне. А сам сел с дружками в кооперации и дымил с ними, пока весь спирт не вылакал.

М а т в е й. С богатыми худо. С дураками тоже не сладко. Я в то время по тайге мотался, Машу искал. Ищу, а сам все думаю, думаю… Как-то не так живем… В лесу задумываться опасно. На самострел наскочил. Кажись, Гришкин был самострел. Плечо мне поранило. Думал, помру. Горячка была, крови утекло много… Маша одна среди вас осталась. Одна среди волков. До сельсовета шестьдесят верст. Там же и контора колхозная… А тут еще Петька Зырян властью себя возомнил. Эх, если б я понимал в ту пору!

Ефим. Что бы ты сделал, Матвейка? Революцию бы остановил? Революцию останавливать нельзя. (Смеется.)

На улице.

М а ш а,  А н ф и с а.

У Маши под мышкой несколько книжек, тетради.

Издали слышны голоса ребятишек.

А н ф и с а. Уезжать когда собираешься?

М а ш а. Когда научу тебя читать и писать.

А н ф и с а. Не стану я у тебя учиться.

М а ш а. Ты не станешь – другие станут. Вон ребятишки собрались. Сейчас попросимся к кому-нибудь в чум и начнем занятия.

А н ф и с а. Возьми свои косы. Не помогли они. Ушел от меня Матвейка.

М а ш а. Давно его нету. Уж не случилось ли что?

А н ф и с а. Тебя спасать кинулся. Обо мне небось не подумал… Спасать-то меня надо было…

М а ш а. Ты права, Анфиса. Я и сама за себя постоять сумею. Зря он за меня волновался.

А н ф и с а. Погоди пузыри-то пускать! Гришка не из тех, кто зло забывает.

М а ш а. Ты меня не пугай, Анфиса. Лучше посоветуй, куда с ребятишками приткнуться, пока новую школу не построили.

А н ф и с а. Ефим взялся. Да построят-то нескоро.

Неподалеку, на месте бывшей школы, тюкают топорами два человека – старик  Я д н е  и  Ш а м а н. Они не очень усердны в своих стараниях. Больше курят да сидят.

М а ш а (посмотрев в их сторону). Не нравится Шаману на людей работать. Привык, чтоб на него работали.

А н ф и с а. За работу еду дают. Все отняли у него… ничего не осталось. Народ его жалеет.

М а ш а. Нечего жалеть кровососа. Хватит, поездил на чужих спинах! Сам пускай попотеет. Скажи, Анфиса… школу он поджег?

А н ф и с а. Школу? (Ей неловко перед Машей). Нет, однако, не он. На Шамана зря клепаешь.

М а ш а. Думаю, что и он к этому причастен. Причастен ведь, а?

А н ф и с а. Он только снадобье мне давал… (Спохватилась.)

М а ш а. Какое снадобье? Для чего?

А н ф и с а. Чтобы с духами повидаться.

М а ш а. И ты виделась? (Взяла у нее подпаленные косы, разглядывает.)

А н ф и с а. Видалась. Совета у них просила.

М а ш а. Как интересно! Расскажи мне об этом!

А н ф и с а. Мне надо Костю кормить. (Уходит в свой чум.)

М а ш а. Бедная, несчастная Анфиса! (Снова рассматривает косы.) Теперь мне все, все понятно. (Уходит к школе.)

Ш а м а н. Страстуй, агитатка!

М а ш а. Ань торова, Ефим. Жечь – не строить, правда?

Ш а м а н. Правда, правда. Огонь раз лизнул – и школы не стало. А топором много-много махать надо. Пока дети твои не вырастут, пока внуки. А может, и внуки внуков.

М а ш а. Гораздо раньше, Ефим. Гораздо раньше.

Ш а м а н. Не спеши, Марья Васильевна. По молодости все спешат. А мудрые люди сперва думают, потом примеряют, потом опять думают, опять примеряют…

М а ш а. Значит, этим мудрецам выгодно, чтобы люди были безграмотны. Скажи мне, мудрец, зачем ты сжег школу?

Ш а м а н. Э, Марья Васильевна! Не оговаривай! Я никогда против власти не шел. Ваша власть – моя власть. Видишь? Топор мне доверила. Хлеб дает за то, что строю. Оленей пасти не надо, озеро хранить не надо, больных лечить не надо, духов не надо ни о чем просить… Ваша власть мне глянется. Думать не о чем: знай топором помахивай. Хоть раз махнешь, хоть сто раз по разу – все равно голодным не оставят. Справедливая власть! А сам я к себе был несправедлив. Я не жалел себя, Марья Васильевна. Людей жалел… Теперь их власть жалеет. А я себя жалеть буду.

М а ш а. Понятно, но школу-то все-таки ты сжег?

Ш а м а н. Школу не я жег – Матвейка. Потому и в поселок боится показываться. Закона боится. Он ведь богатый был, Матвейка. У него оленей – со счету собьешься. Узнал, что отнимут оленей, – обиделся. Поджег школу твою и в лес ушел. А я не обиделся, Марья Васильевна. Я сам первый в колхоз вступил. И озеро отдал, и оленей. Видишь? Вот все, что осталось у меня. Чум да одежда. А мне и этого довольно. Люди жадничают не от ума. Человек голым рождается и умирает голым. Я это давно понял…