Текст книги "Пьесы"
Автор книги: Зот Тоболкин
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Р о ч е в. Тогда донесет. Тогда посадят.
Ш а м а н. Спешишь ты вечно. Ну спешишь, а что хорошего в жизни сделал? Ничего, кроме глупости. Молчи лучше, когда умные люди разговаривают.
Р о ч е в. Молчу, Ефим, молчу. Говори ты. Ты умный.
Ш а м а н. Возьмем упряжку… догоним. Оленей больных запряжем. Они скоро выдохнутся. Учителку к нарте привяжем… Когда замерзнет, когда олени сдохнут… опять в нарту запряжем… учителку отвяжем… Не надо убивать. Мороз убьет. Все остальное на Матвейку свалим. Скажем, малицу с жертвенника украл, скажем, стадо загнал в озеро. Скажем, девке грозил, потому что бабой его не стала. Все скажем!
А н ф и с а. Уй-о! Как много для одного человека!
Р о ч е в. Правильно, Ефим! Ты всегда говоришь правильно! Потому что умный. Давай твоих больных оленей. Догоним учителку. Медлить нельзя.
Г р и г о р и й. Догоним, догоним! Никому не достанется.
С т а р и к и бредут по дороге.
М а т в е й. Так и вышло. Догнали ее у озера. Из всех черных дел, Ефим, это было самое черное дело.
Ш а м а н. А я не догонял ее. Я агитатку твою не трогал.
М а т в е й. Ты никогда не убиваешь своими руками. Но убийца ты.
М а ш а, Р о ч е в, А н ф и с а и Г р и г о р и й.
М а ш а (связана). Что вы делаете? Отпустите! Отпустите меня, пожалуйста. Мне нужно в Лурьян.
Р о ч е в. Не можем отпустить, девка. Знаем, зачем в Лурьян спешишь.
М а ш а. А я не скрываю… за комсомольским билетом иду. Отпустите, а? Ну правда же – за комсомольским билетом! Отпустите! А то я в райком опоздаю.
Р о ч е в. Отпустим немного погодя. Когда подстынешь. Ага, так.
М а ш а. Звери вы или люди? За что вы мучите меня? Что я вам сделала?
Г р и г о р и й. Замуж за меня не пошла? Вот мерзни теперь. Матвейке не достанешься. Морозу достанешься.
А н ф и с а. Отбила Матвейку? А он мой, мой! Сладкий Матвейка, молодой Матвейка! Никому его не отдам!
М а ш а. Звери вы! Хуже зверей! За что любила вас? Чего ради учила? Звери-и-и! Убийцы проклятые! Ненавижу вас! Не-на-ви-иижу-у-у!
С т а р и к и.
Е ф и м. Ну видишь? Я не трогал ее. Пускай глупцы убивают других глупцов. А я не стану. Я умный.
М а т в е й. Ты хитрый. Ты скользкий как уж.
Е ф и м. Я умный.
М а т в е й. А Маши нет… нет Маши!
Звучит тема Сольвейг.
Г о л о с М а ш и. У вас весна, мама! Скоро полетят гуси, лебеди… Я так люблю их прилет!
М а т в е й. Я отыскал ее через два дня. Она лежала на нарте. В упряжке были запряжены три оленя. Они – все три – сдохли. Можно было подумать, что Маша просто заблудилась и замерзла… как раз буран был. Но я нашел там трубку Петьки Рочева. И Петьки не стало.
Е ф и м. А тебя посадили.
М а т в е й. Меня посадили. Сказали, что я загнал оленей в озеро. А я не загонял их… И я убежал из тюрьмы, когда началась война… Меня ранили… Но это потом было. А сначала я успел похоронить Машу. Я положил в ее могилу маленькую красную книжечку. Хотя мог бы положить что-нибудь из утвари. Но ведь она не ненка. И я положил только ту красную книжечку – дали ей посмертно. Такая легкая и такая дорогая для нее. Думаю, я не погрешил против русских обычаев. На войне иногда так делали.
Е ф и м. Ты не погрешил. (Смотрит вдаль.) Это что за город?
М а т в е й. Это не город, Ефим. Это Орлики. Там совхоз теперь. В нем очень много оленей. И машин разных много, и катеров, и бударок. А во-он в той школе… слышишь музыку?
Звучит «Песня Сольвейг».
М а т в е й. В ней учатся дети тех детей, которых учила Маша. Ты не смог остановить жизнь, Ефим. Зря старался.
Е ф и м. И ты зря жил, Матвей. Агитатки-то нету. И власть ваша в тюрьму тебя посадила. Мы равны.
М а т в е й. Нет. Не равны. Я воевал… И в той школе поют дети ее учеников. А вот памятник на горе… Там лежит Маша. Видишь? Она стоит как живая. Ей, должно быть, холодно на ветру. И я одену ее. (Надевает на памятник – девушка с книжками в руках – малицу.)
Е ф и м (хрипло). Закурить бы… душа мерзнет.
М а т в е й. У меня кончился табак. На, пососи пустую трубку. И готовься.
Е ф и м. Долго ли? Я готов, Матвей. Да-авно готов.
М а т в е й. Ты хотел обнять землю своих предков. Вот Орлики. Здесь мы жили.
Е ф и м (угрюмо). В них поселились чужие люди. И земля эта стала для меня чужой. Все чужое.
М а т в е й (услыхав лай поисковых собак). Торопись, Ефим. Тебя ищут. Прощайся.
Е ф и м. Еще успею. (Берет ружье.) Заряжено?
М а т в е й. Как положено… на оба ствола.
Е ф и м. Тебе и одной пули хватит. (Стреляет в Матвея.)
М а т в е й (удивленно). Опередил ты… меня… говорил, никого… не убивал…
Е ф и м. Прощай, брат… Встретимся на том свете.
Матвей молчит. Жизнь из него вытекла. Глаза закрылись. Ефим поднял упавшую трубку, сосет ее. По старческим щекам текут слезы.
Звучит тема Сольвейг. Упав возле памятника, Ефим обнимает его.
Подходят солдаты из группы поиска.
Занавес
1978
Про Татьяну
ДРАМА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ТАТЬЯНА ЖИЛКИНА.
ПЕТР ее муж.
ЮРА их сын.
ИГОШЕВ СЕРГЕИ САВВИЧ.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Буран. Бело вокруг, безлюдно… Бьют часы.
Поднимается занавес.
Деревенская изба. Вокруг стола – лавки, на полу – цветные половики. В углу, на чурке, транзисторный приемник.
На столе праздничный ужин. Однако настроение у хозяйки непраздничное. Т а т ь я н а встала из-за стола, включила приемник, снова выключила.
За окнами зима. Валит снег. Посмотрев в окно, Татьяна вздохнула, подошла к печке и, помешав угли, села на пол.
Кто-то хлопнул калиткой. Татьяна взметнулась, подскочила к зеркалу, оправила волосы. Но радость ее при виде вошедшего И г о ш е в а угасла.
И г о ш е в (отряхиваясь от снега). Что, верно, своего ждешь?
Т а т ь я н а. И жду. А что в том плохого?
И г о ш е в. Плохого-то? Ничего… ежели человек, к примеру, стоящий. Сушь-ка, а ведь ты мне не рада!
Т а т ь я н а. Гостям кто ж не рад? Проходите.
И г о ш е в. Ну, не ври. Другого ждала.
Т а т ь я н а. Кто запретит мне ждать собственного мужа?
И г о ш е в. Хм… мужа. Муж-то у тебя объелся груш.
Т а т ь я н а. Муж как муж. Иных не хуже.
И г о ш е в. Что и говорить: золотой муженек. Что ни день, пьян, шляется неизвестно где. Песни каждой собаке поет. Артист, словом.
Т а т ь я н а. Артист и есть. Это вы точно сказали. Только ведь это не всякому понятно.
И г о ш е в. Где уж нам! Одна ты поняла. Одна ты оценила.
Т а т ь я н а. И поняла и оценила.
И г о ш е в. Поняла, дак и жить бы теперь легше. Что ж почернела-то вся? Связалась с им на свою голову!
Т а т ь я н а. Да вам-то что? Пришли к нему в дом и его же поносите.
И г о ш е в. Чо злишься? Я ему тоже не враг. Наоборот, друг я ему… душой за баламута болею.
Т а т ь я н а. Не баламут он, Сергей Саввич. Музыкант, каких мало. Может, благодаря ему Хорзова наша прославится.
И г о ш е в. Ежели она и прославится когда-нибудь, то благодаря тебе. Да. И таким, как ты, труженицам. А твой музыкант – тунеядец, путаник. Вообще никчемный человечишка!
Т а т ь я н а. Для кого – никчемный, для меня – самый лучший. Другого не надо.
И г о ш е в. Правду говоришь? (Испытующе заглянул ей в глаза.) Дура! Дуреха! Всю судьбу свою из-за него исковеркала… Щас бы зоотехником была или кем повыше. Нет, институт бросила… свинаркой пошла.
Т а т ь я н а. Свинарки не люди, что ли?
И г о ш е в. Чо не люди-то? Люди, люди… А иные, вроде тебя, просто замечательные люди. Потому и жалею… Живешь как вдова… одна сына растишь. Это при живом-то муже!
Т а т ь я н а. Очень уж вы заботливы сегодня. Чую, не к добру.
И г о ш е в. А я всегда о людях забочусь. Должность моя такая.
Т а т ь я н а. Ох уж эта должностная работа! Сколько хлопот!..
И г о ш е в. Ты не остри, понимаешь. Ты давай на серьезный лад настраивайся.
Т а т ь я н а. Долго же вы мочало жуете. Короче-то нельзя, что ли?
И г о ш е в. Э, нет! Ты меня сперва напои-накорми, потом это…
Т а т ь я н а. В постель уложить, что ли?
И г о ш е в (смутившись). Совсем уж зарапортовалась. До чего языкатый народ – бабы! Хлебом их не корми, лишь бы язык почесать.
Т а т ь я н а. Ладно уж, садитесь за стол. Дома-то опять небось не поужинали?
И г о ш е в. Как-то так вышло… Ушел на работу – жена, понимаешь, спала. Пришел – она в школе… Так вот и живем с моей Петровной.
Т а т ь я н а. Вот и пуговица оторвалась на рубахе. Снимите, пришью.
И г о ш е в. Сам умею. Как-никак старшиной был в армии.
Т а т ь я н а. Снимайте. Пока ужинаете – пришью.
И г о ш е в. Ну, ежели охота, пожалуйста. (Снимает рубаху, садится за стол.) Готовить ты мастерица. Чего о супружнице моей не скажешь. Однако не думай, что пришел я токо ради этого.
Т а т ь я н а (берет рубашку, шьет). Я и не думаю.
И г о ш е в. И не воображай, что я это…
Т а т ь я н а. Что это?
И г о ш е в. Ну, вьюсь около тебя. Хотя женщина ты, конечно, красивая.
Т а т ь я н а. Около меня и виться бесполезно.
И г о ш е в. К нему присохла?
Т а т ь я н а. Не присыхала бы – не жила бы.
И г о ш е в. В жизни всяко бывает, Татьяна. Я вот… с Петровной своей…
Т а т ь я н а. Не ладится у вас, вижу.
И г о ш е в. Сушь-ка, меняй пластинку! Не про то завела.
Т а т ь я н а. Сами натолкнули.
И г о ш е в. Сам, сам!.. Сбила ты меня, вот что. Что-то важное собирался сказать.
Т а т ь я н а. Сказали уж: что не вьетесь около меня… И что дома вас не кормят.
И г о ш е в. Опять за рыбу деньги. Сушь-ка, не серди меня, а? Веди себя, как это…
Т а т ь я н а. Как именно?
И г о ш е в. Ну, как полагается. Да, так о чем я? Ага, вот… Мы на правлении решили Хорзовскую ферму тебе доверить.
Т а т ь я н а. За доверие спасибо. А только я не возьмусь.
И г о ш е в. Как это не возьмешься, когда мы решили?
Т а т ь я н а. Я-то не решила…
И г о ш е в. Ты коммунистка, между прочим. Сам лично рекомендацию давал.
Т а т ь я н а. Помню. Благодарна за это. Но не справлюсь, Сергей Саввич… Да и образования у меня нет. А руководить фермой без образования… сами понимаете.
И г о ш е в. Сушь-ка, ты не финти. Образование – штука наживная. Ты ведь токо курс или два всего не докончила…
Т а т ь я н а. Это когда было-то? Я все начисто перезабыла. Надо заново начинать.
И г о ш е в. Ничего, вспомнишь. Все равно ведь литературу-то почитываешь.
Т а т ь я н а. До литературы мне! Сын вот растет… возни с ним хватает. Ну и муж… и вообще… Нет, не справлюсь.
И г о ш е в. Сына в интернат определи. Мой в интернате, и – ничего, не жалуется. Там им лучше, чем с нами.
Т а т ь я н а. Я своего не отдам.
И г о ш е в. Да что он, маленький, что ли? А в интернате – режим, коллектив там и все такое прочее. Зря, что ль, интернаты придумывали? Не зря, я те точно говорю. Вот погоди, лет через десять-пятнадцать государство целиком возьмет на себя воспитание…
Т а т ь я н а. Может, и детей рожать будет государство?
И г о ш е в. Подсмеиваешь? А между прочим, один итальянец в колбе детей выращивал… Наука, она, брат, до всего додумается. Как говорится, для облегчения всеобщей участи…
Т а т ь я н а. Я на свою участь не жалуюсь.
Слышатся звуки гармошки.
Чей-то голос выводит:
Выстрел. Гармошка смолкла. Крик. Топот.
Вскоре с ружьем, с гармошкой под мышкой появляется П е т р. Он слегка пьян.
П е т р. Вон чо! Я тут лишний, кажись? Прошу пардону… не вовремя явился.
Т а т ь я н а. Уж точно что не во время. В пять часов обещал. А сейчас сколь?
И г о ш е в (смущен). Щас двадцать три пятнадцать. Точно так. Двадцать три и даже пятнадцать.
П е т р. Ты брось. Во Владивостоке пяти еще нет. (Поставил гармошку.) Вы не стесняйтесь, продолжайте.
И г о ш е в. Сушь-ка, Петр, ты это… ты не нагнетай тут черт те чего. Она мне пуговицу пришивала.
П е т р. Неаккуратно любитесь – пуговицы летят.
Т а т ь я н а. Что ты плетешь, Петя? Я ужин готовила. Я тебя ждала…
П е т р. Не дождалась. И ужин достался другому. Аппетит у него, вижу, зверский. Вон даже рубаху снял. Крепконько промялся!
И г о ш е в. Да я же токо так. Я тут, понимаешь, про учебу с ней толковал. Учиться, мол, надо. И – сына в интернат…
П е т р. А что с ним чикаться-то? В интернат, и все… чтоб не мешал вам… учиться.
И г о ш е в. Да я тебя за такие слова… Это знаешь как называется?
П е т р. Догадываюсь. И за такие дела… (Щелкнул затвором.)
И г о ш е в. Сушь-ка, ты с ружьем-то не балуй! Это тебе не игрушка!
П е т р. Боишься?
Т а т ь я н а. Петя, ты напрасно все это затеял… все не так, честное слово!
П е т р. Конечно, не так. Если бы все было так, я бы не застал в своем доме чужого мужика без рубахи. (Снова щелкнул затвором.)
И г о ш е в (не выдержав, кинулся на него, отнимает ружье. Он крупнее, сильнее, да и Петр не слишком сопротивляется). Отдай! Ишо хлопнешь кого-нибудь сдуру!
Т а т ь я н а. Пусть стреляет, если не верит. (Подает мужу ружье.) Стреляй, Петя. Я вся тут, как есть.
Петр отстраняет ружье.
И г о ш е в. Я ему выстрелю! Я ему так выстрелю, что своих не узнает!..
П е т р. Не бойся. Жив будешь. А твоего паршивца я вздул.
И г о ш е в. Витьку? Что он там еще набедокурил?
П е т р. В собаку стрелял гаденыш. Собака, она же… друг человека… Вообще верное существо. (Раздумчиво.)
«В синюю высь звонко
Глядела она, скуля…»
И г о ш е в. В собаку?! Вот паразитина! Ну, я ему всыплю!
П е т р. Не в тех кобелей стреляет… следовало бы в иных, которые по чужим бабам шастают.
Т а т ь я н а. Петя!
И г о ш е в. Петр!
П е т р. Чо заметались? Совестенка-то не чиста? Сиди, сиди, доедай чужой ужин. Для новых подвигов сил набирайся. (Уходит, тут же возвращается.) Хотел я в Хорзову насовсем вернуться… не вышло. Не жить мне, видно, в родной деревне. Землякам своим песен не петь. Рассыпалась жизнь на осколочки! (Рванул гармошку, ушел, хлопнув дверью.)
И г о ш е в (не зная, куда себя деть). Дай мне рубаху-то! Я говорю, рубаху дай. Пойду. (Берет рубаху и, натянув пальто, сует ее за пазуху.)
Т а т ь я н а. Ружье-то возьмите!
И г о ш е в. Ни к чему оно мне, ружье… Пущай у вас повисит. Мне теперь не до охоты. Ну, я ему покажу, паршивцу! (Уходит.)
Т а т ь я н а (повесив ружье на гвоздь). Юра, Юра! Ты спишь?
Г о л о с Ю р ы (из другой комнаты). Сплю.
Т а т ь я н а (заглянув к нему). Ох, врушка! Полночь, а он читает. Подслушивал?
Ю р а (входя). Говорю, нет. Спал. Проснулся от ваших воплей. Вечно ссоритесь! Вот возьму и уеду в интернат.
Т а т ь я н а. Не отпущу я тебя туда! Не отпущу!
Ю р а. Как не отпустишь, когда сам Игошев приказал отпустить?
Т а т ь я н а. Пускай своими делами занимается! В мои не суется!
Ю р а. Ну, мать, это ты про божка своего, про Иегову? Какое кощунство! А вообще-то он прав. Еще утописты, не помню кто, это самое советовали. Давно уж пора в колбе детей выращивать, потом вешать на шею государству. Нечего тратить на них нервные клетки!
Т а т ь я н а. Вот болтун-то!
Ю р а. Не-ет, мать, я человек деловой. Вот увидишь, лет в тридцать министром стану. Правда, еще не решил – каким.
Т а т ь я н а. Без портфеля.
Ю р а. Сейчас портфели не в моде.
Т а т ь я н а. Спи. Я отца разыщу.
Ю р а. А чо его искать? Сам явится.
Т а т ь я н а. Ой, не знаю, явится ли…
Ю р а. Не он, так Иегова придет… Он тебя без внимания не оставит.
Т а т ь я н а. Не смей! Не смейся над человеком. Сергей Саввич этого не заслуживает.
Ю р а. А чего он заслуживает?
Т а т ь я н а. Уважения и вообще…
Ю р а. Не уважения он ждет от тебя. Это даже я понимаю.
Т а т ь я н а. Поговори у меня!
Ю р а. Ладно, мать! Спать пора! А то будем к утру неполноценными гражданами.
Затемнение.
Первый Татьянин сон. Возможно, навеянный разговором с сыном. Возникает Б о г – И г о ш е в, он все так же без рубахи, но с венчиком над головой.
Рядом с ним – П е т р. Деревенская библиотека.
Б о г – И г о ш е в. Сушь-ка, это уж ни в какие ворота не лезет. Всю библиотеку растранжирил…
П е т р. Чо я растранжирил-то? Совсем не транжирил. Токо что книжки роздал на руки. Между прочим, в воспитательных целях. И для всеобщего сближения. Прочтет один книжку – другому передаст, тот – третьему. Вот и вся музыка.
Б о г – И г о ш е в. Черта с два передаст! Тьфу, опять нечистого помянул! Не отдаст, голову даю на отсечение! Что я, людей не знаю? Сам сотворил их по образу и подобию…
П е т р. Знать-то ты их знаешь, конечно. А образ и подобие твои устарели. Новых людей создавать надо: бескорыстных, честных и… гордых!
Б о г – И г о ш е в. Чем же прежние плохи? Чем? Вон какой колхозище на плечах своих подняли!.. Войну страшную такую выиграли.
П е т р. Колхозище – да. А до войны ты мог бы и не доводить. Двадцать миллионов пахарей потеряли. Самый цвет…
Б о г – И г о ш е в. Тут происки дьявола. Я тут, можно сказать, ни при чем. Церковь, сам знаешь, от государства отделена. Так что пекитесь о себе сами.
П е т р. Ежели каждый только о себе печься станет – это уж не жизнь будет, а сплошной эгоизм.
Б о г – И г о ш е в. Тогда друг о дружке думайте.
П е т р. Я вот думал о ближних, книжки им роздал, а ты меня попрекаешь.
Б о г – И г о ш е в. Дак ведь в библиотеке ни единой книжечки не осталось! Богу и то почитать нечего… хотя бы про этих чертовых атеистов…
П е т р. Они ж никуда не делись, книжки-то! Они просто на руках у колхозников.
Б о г – И г о ш е в. Стало быть, пиши пропало. Чужое-то всегда лучше!
П е т р. А я доверяю людям. Доверяю, и все.
Б о г – И г о ш е в. В Писании сказано: доверяй, но проверяй.
П е т р. Мало ли что в Писании! Может, оно привирает?
Б о г – И г о ш е в. Но-но! Ты полегче! Знай, на что замахиваешься! В общем, порешим так: книжки, чего бы это ни стоило, собери. Недостачу возместишь за свой счет.
П е т р. Недостачи не будет, гарантирую. Кстати, библиотеку надо кому-то передать. Я вызов на экзамен получил. На музыканта буду учиться.
Б о г – И г о ш е в. Восстанови библиотеку, и – скатертью дорожка.
П е т р. Вот и начнем с вас. За вами «Декамерон» числится.
Б о г – И г о ш е в. Да верну я твоего «Декамерона». Давно прочел. Щас Анна Петровна читает. И Витька – тайком.
Входит Т а т ь я н а.
Т а т ь я н а. Я у вас книжку брала… Сдать хочу.
П е т р. Ну вот, а вы волновались. Через неделю все книжки будут стоять на полках.
Б о г – И г о ш е в (взяв у Татьяны книжку). Про любовь, что ли?
Т а т ь я н а. Если бы! «Экономика сельского хозяйства».
Б о г – И г о ш е в. Про любовь не сдала бы…
Т а т ь я н а. Почему же это? Книжка-то библиотечная.
П е т р. Ну вот, ну вот…
Б о г – И г о ш е в. Ты какая-то ненормальная. Ныне так рассуждают: что колхозное, то мое.
П е т р. Ну, если что – баян продам.
Б о г – И г о ш е в. Тут и пяти баянов не хватит.
Затемнение, из которого снова возникает изба.
Т а т ь я н а одна.
Т а т ь я н а. Сергей Саввич прав оказался. Знает он людей. Книжек мы с Петей так и не собрали. Пришли к дедушке Егору. Он Спинозу себе взял. «Зачем? – спрашиваю. – Это очень трудный автор. Его и образованные-то не все читали». «Образованные как хотят, а я доломаю Шпинозу вашего». До сих пор «доламывает». Его Шпинозой за это прозвали. Другие тоже не лучше оказались. Анна Петровна, к примеру, «Декамерона» замотала. И сумма набежала изрядная. В музучилище Петя не поехал. В пастухи пошел… Я в тот год практику в своем колхозе проходила. Вдруг слышу раз – музыка. Дело-то весной было. Как раз черемуха распустилась. Соловьи распевали вовсю. От их песен, от пены черемуховой голова кружилась… Потому и решила, что музыка эта просто пригрезилась мне… Заслушалась, замечталась… Тут хохот раздался. Чего, думаю, это?.. А это Петя всех насмешил: пришел к нам на ферму с баяном. «Ты что, – спрашивают, – другого места для своего концерта не нашел? Буренок тешишь». «Не только буренок, но и вас, – отвечает. – Три чуда ценю на земле: женщин, коров да картошку. Это они войну выиграли…». И запел песню такую!.. Сейчас вспомню. (Поет.)
«Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга».
После этого больше никто не смеялся. Такая песня была душевная! Пронзительная песня! Чтобы написать ее, какой талант иметь надо!..
Слышится музыка, где-то вдали поет Петр.
Потом мама моя заболела. Бросила я институт и – домой. Мамы вскоре не стало.
Входит П е т р. Ключица в гипсе, но под накинутым пиджаком это не видно.
Т а т ь я н а (в трауре). Ты выпил, Петя?
П е т р. Я, Тань, с горя.
Т а т ь я н а. Какое же у тебя горе?
П е т р (изумленно). Разве твое горе – не мое горе?
Т а т ь я н а. Ты, что ли, любишь меня?
П е т р. Ты не знала об этом?
Т а т ь я н а. Как же я узнаю, когда ты молчишь?
П е т р. Дак слов таких нет, чтоб сказать об этом во всю силу.
Т а т ь я н а. Слов очень много. У Пушкина, к примеру: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»
П е т р. У Пушкина, может, всего одно мгновенье. У меня в тебе вся жизнь. Как же я о ней словами скажу, Тань? Нет, мне обыденных слов мало.
Т а т ь я н а. Ты бы музыкой намекнул или еще как.
П е т р. Я разве не намекал? Я тыщу песен для тебя сочинил… Не поняла… стало быть, и музыка бессильна.
Т а т ь я н а. Твои песни помню. Ты их коровам да дояркам пел.
П е т р. И коровам пел, и дояркам… А думал все-таки про тебя.
Т а т ь я н а. Тебе горько сейчас?
П е т р. Горько, Таня. Горше не бывает.
Т а т ь я н а. Иди сюда. Я поцелую тебя.
П е т р. Зачем?
Т а т ь я н а. Сам же сказал, что любишь.
П е т р. Люблю, Тань. Ну прямо без ума от тебя. Но ты-то меня не любишь.
Т а т ь я н а. В том и беда, что люблю. И знаю, нелегко мне с тобой придется. Хоть и безобидный ты с виду, весь какой-то не от мира сего.
П е т р. Я все-таки не верю, Тань. Не можешь ты меня полюбить. Не за что.
Т а т ь я н а. Люблю – стало быть, есть за что. (Целует его.) Я думала, ты не придешь. Одиноко мне было.
П е т р. Прийти-то я пришел. Но… выпимши, видишь.
Т а т ь я н а. Чего ради пил-то?
П е т р. Дак из сострадания к тебе. Но есть и другая причина…
Т а т ь я н а. Поди, снова опростоволосился?
П е т р. Ага. Вез пианино для клуба. Дорогое, немецкое пианино. И это… и расколотил.
Т а т ь я н а. Как расколотил?..
П е т р. Обыкновенно. Вдребезги. Машина перевернулась.
Т а т ь я н а. Сам-то хоть ничего… не ушибся?
П е т р. Сам вроде цел… вот только рука побаливает. И здесь маленько. (Трогает гипсовую повязку.)
Т а т ь я н а (подойдя к нему). Ключицу никак сломал?
П е т р. И руку тоже. Да это ничего, Тань, терпимо. Пианино выпало. А машина… на него встала!
Т а т ь я н а. Хорошо хоть не на тебя. Додумался: за рулем пить!
П е т р. Да и выпил-то чуть-чуть, для куражу токо. Ну и покупку спрыснуть.
Т а т ь я н а. Будешь опять с колхозом расплачиваться!
П е т р. Придется. Да это не самое страшное.
Т а т ь я н а. Что страшное-то?
П е т р. Дак горе у тебя. Одна осталась. (Подходит к ней, хочет обнять.)
Т а т ь я н а. Не нужен ты мне такой! Ты мне не нужен!
П е т р. Никому я, видно, не нужен. Все набекрень у меня выходит. Все набекрень. (Собирается уходить.)
Т а т ь я н а. Стой! Куда ты?
П е т р. Сама же гонишь…
Т а т ь я н а. Оставайся. Я еще не все выяснила. Тебя, наверно, опять судить будут?
П е т р. Судить? За что?
Т а т ь я н а. Пианино разбил. Машину ведь тоже?
Петр кивает.
Ох, горе ты мое луковое!
П е т р. Это еще не все, Тань.
Т а т ь я н а. О господи! Что еще?..
П е т р. Цветок я тебе привез… помял, правда, маленько. Так ты за то не взыщи. (Вынимает из-под рубахи измятый цветок. Он еще хранит тепло тела.) Вот, значит… с двадцатилетием тебя, значит.
Т а т ь я н а. Ой! Совсем забыла! Как мама умерла, так все праздники буднями стали. Ведь и правда: мне уже двадцать.
П е т р. Я ради этого случая и цветок раздобыл.
Т а т ь я н а (снова целует его). Спасибо. (С подозрением.) Где же ты достал его посреди зимы?
П е т р. В одном цветочном магазине.
Т а т ь я н а. Купил?
П е т р. Почти что. Магазин выходной, а у тебя день рождения…
Т а т ь я н а. И ты забрался?.. И цветок выкрал?..
П е т р. Я не забирался… и не крал. Я токо окно выставил. Деньги – два восемьдесят – оставил. Если не веришь…
Т а т ь я н а. С ума сойти можно! Чумовой ты, что ли? Пианино расхлопал, окно в магазине выставил… сам искалечился. Тебя уж ищут, наверно.
П е т р. Кому я нужен?
Т а т ь я н а. Милиции, врачам. И мне, дурачок. Мне-то больше всех нужен.
П е т р. Ну что ты, Тань! Это у тебя рассудок с горя помутился. Это пройдет.
Т а т ь я н а одна.
Т а т ь я н а. Не прошло это у меня. Наоборот, затянулось. И, кажется, надолго. Как хроническая болезнь. Всяк час сердце ноет. Приду с работы – силушек нету, руки-ноги терпнут. А я гляжу в окошко, еще мечтаю о чем-то. О чем мечтать-то? А все ж мечтаю… Вот муж наконец станет знаменитым музыкантом. Вот сын на юриста выучится… А я… кем же я буду? Да не все ли равно?..
Затемнение.
Второй Татьянин сон.
Вновь возникает Б о г – И г о ш е в, он беседует с Т а т ь я н о й.
Б о г – И г о ш е в. Это ты зря, Татьяна. Нам не все равно. Ты у нас член правления. Фермой заведуешь. Гляди, и на орден представим. Так что разговорчики эти оставь. Не по нутру нам подобные разговорчики, понимаешь.
Т а т ь я н а. Я просто женщиной быть хочу. Просто женой и матерью. И немножко счастливой.
Б о г – И г о ш е в. Это ты нам предоставь. Это мы в лучшем виде спланируем. Не сомневайся. Все будет в лучшем виде.
Т а т ь я н а. А Пети нет. Как в ресторан устроился, так месяцами там пропадает. И Юрка раз или два в году на каникулы наезжает. Одна я… вечно одна…
Затемнение.
Изба. Т а т ь я н а. Входит П е т р. У него под мышкой не то труба, не то кларнет.
П е т р. Ну вот, Тань. Прибыл я, значит. Соскучился – слов нет. (Пытается обнять жену.)
Т а т ь я н а. То и видно. Раз в месяц являешься, красно солнышко. А туда же: соскучился! (Холодно отстраняется.)
П е т р. Чо, Тань, сердитая такая? Другого без меня завела?
Т а т ь я н а. Давно завела бы, если б хотела. Ты сердце поранил, охламон.
П е т р. Ну вот, ругается. (Подумав.) Вообще-то правильно: ругать меня надо. Так что крой почем зря. Никудышный я муж. И человек… Но как быть, Тань? Жить без тебя не могу.
Т а т ь я н а. Скажи кому другому. Не мог бы, дак тут, в своей деревне, пристроился бы. А то в кабак вишь его потянуло, пьянчужек музыкой ублажать.
П е т р. Никого я не ублажаю, Тань. Играю – и все. Такая тяга у меня: не могу без музыки.
Т а т ь я н а. И что, больше играть негде, как в областном ресторане?
П е т р. Был бы оркестр в Хорзовой, я бы здесь играл… Да вашему председателю оркестр до лампочки. Жмот он, единой копейкой не поступится для блага людей.
Т а т ь я н а. Поступался… Пианино-то разве не ты разбил?
П е т р. Я ж за него расплатился. На те деньги можно было другое пианино купить. Куда там! Игошев банкет начальству закатит.
Т а т ь я н а. Кончай. Я этих сплетен наслушалась. Завидуют ему, вот и распускают разные слухи. Сергей Саввич человек с размахом. Вообще замечательный человек!
П е т р. Может, и замечательный, не спорю. И размахнуться не прочь… Да ты не хмурься, не с чужих слов говорю. Сам развлекал всю честную компанию на банкете. Поначалу ежились, глазами подозрительно зыркали. Потом осмелели… бабы… и все такое… В общем, как все нормальные люди.
Т а т ь я н а. Нормальные? Ты считаешь, что это нормально? Сам, поди, тем же занимаешься?
П е т р. А ты приезжай, проверь.
Татьяна плачет.
Я, Тань, столько на эти пакости нагляделся, что с души воротит. Да и какой мне резон менять паву на курицу? Лучше тебя все равно не найти.
Т а т ь я н а. Врешь ты все! Врешь! И про Сергея Саввича наплел. Не таковский он, чтоб на чужих баб глядеть. И – меня он отличает.
П е т р. Как же не отличать, когда ты от зари до зари на ферме?! Ни выходных, ни праздников. С мужем повидаться некогда. Сына вовсе забросила. То в круглосуточном садике, то в интернате.
Т а т ь я н а. Сам-то лучше? Прилетишь, как ветер случайный, и тем же часом обратно. Я тут все время одна… Не разорвусь… Или при сыне сидеть, или работать. На твои чаевые не проживешь.
П е т р. Я не беру чаевых, Тань. Совесть не принимает. Музыка, Тань, не чаевых, души требует. И ты не думай, пожалуйста, что ресторанные музыканты все сплошь жулье. Честные люди есть везде.
Т а т ь я н а (взвившись). Это ты честный? Жену с ребенком бросил! Зарплату неизвестно на что тратишь…
П е т р. Зарплату я брату отдаю, Тань. Инвалид с войны у меня брат, разве не знаешь? Вожу по курортам – денег немалых стоит.
Т а т ь я н а. Ну и вози, коль тебе брат дороже.
П е т р. Люди промеж собой несравнимы. Ты по-своему мне дорога, брат по-своему.
Т а т ь я н а. Уходи! Ненавижу тебя! Ненави-ижууу! Тунеядец! Дудошник ресторанный!
П е т р. Ты не сгоряча бухнула, Тань? Скажи, это серьезно?
Т а т ь я н а. Будет уж, пошутила! Терпение лопнуло.
П е т р. Ну, спасибо за откровенность. Честно говоря, не ожидал. Оно конечно: дудошник я. Да как быть-то? Больше ничего не умею. До большой музыки не дорос… А душа просит. Вот и играю. За это разве можно ненавидеть? Уважения, понятно, особого не заслуживаю, а пожалеть могла бы…
Т а т ь я н а. Жалела… устала. Ступай. Мне контрольную писать надо.
П е т р. Совсем выгоняешь? Навсегда?
Т а т ь я н а. Не знаю. Ничего я не знаю!
П е т р. Что ж ты вытворяешь со мной, а? Что вытворяешь, Тань? Ведь я тебя больше свободы люблю!
Т а т ь я н а. Не до любви мне сейчас, Петя! Пожить хочу… Из-за тебя еще и не жила по-людски… А годы идут. А я, как прежде, на ферме… словно счастье там потеряла. Копаюсь в навозе, а ты буги-вуги на банкетах наяриваешь. С бабами любезничаешь.
П е т р (строго, печально). Баб не приписывай, Тань, не надо. Решила без меня жить – живи. Мешать не стану. Женщина ты видная, ровню себе найдешь…
Т а т ь я н а. Никого мне не надо. Нико-го-шень-ки! Тобою вот так сыта!
П е т р. Набил оскомину, значит? А как же с Юркой быть? Юрка-то ведь и мне сын.
Т а т ь я н а. Какой он тебе сын? Раз в год по обещанию видишь. А туда же: «сын»…
П е т р. Нет, Тань, не раз в год. Каждую неделю в институт наведываюсь. Близко не подхожу, а так – сыздаля – вижу. Сын же, душа тянется.
Т а т ь я н а. Не ходи к нему, не трави парня.
П е т р. И это, стало быть, запрещаешь? А как мне жить, Тань? Куда мне деваться?
Т а т ь я н а. Сам думай. Голова на плечах есть.
П е т р. Так оно, Тань, точно так. Да голова-то кругом пошла.
Т а т ь я н а. А у меня, Петя? А у меня?..
Идет снег. И время идет.
В конторе.
По радио передают песню. Певица поет:
«Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга».
У репродуктора, задумавшись, сидит И г о ш е в.
Входит Ю р а. Игошев не замечает его.
Голос диктора: «Мы передавали народные песни в обработке композитора Авенира Ошкурякова».
Ю р а (с «дипломаткой» в руках). Приветствую вас, Сергей Саввич.
И г о ш е в. А, юрист! Здорово. Слыхал?.. Этот Ошкуряков своими песнями всю душу мне выворотил.
Ю р а. Песни-то, сказали, народные. Ошкуряков их только обработал.
И г о ш е в. А хоть и народные, так что? Кто-то когда-то сочинил песню, помер… И песня вместе с ним померла бы, если бы не такие вот Ошкуряковы… Положил ее композитор на ноты, до нас донес бережно и бескорыстно. Низкий поклон ему за это.
