Текст книги "Ярость (ЛП)"

Автор книги: Зигмунт Милошевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Результат? Ни в одном из исследований профили профессионалов не были более точными, чем попытки других, включая сюда и любителей криминалистики. И что знаменательно, прекрасный результат дали студенты, изучающие химию и биологию.

– Знаменательно, но совершенно не удивительно, – прокомментировал Шацкий. – В мире науки имеется место логике, здравому смыслу, выводы делаются на основе твердых доказательств, после чего выводы снова проверяются.

– Ну а профилирование – это мошенничество. Я пришел именно к такому выводу, и посчитал, что сам в профилирование не верю. Это был логичный выбор.

Эдмунд Фальк замолчал. Какое-то время оба мужчины сидели в тишине.

– И мне не хотелось бы верить, будто бы вы верите.

– Конечно же не верю, – спокойно ответил Шацкий. – Я считаю, что психология – это псевдонаука, а профилирование преступников – это всего лишь красивое название для того, чем занимается ясновидящий Яцковский.^[89] Когда кто-то повторит раз десять, что видит труп в лесу, то раза три просто обязан попасть, ведь одна третья этой страны – это леса, и труп там закопать легче, чем на шоссе.

– В таком случае, зачем мы встречаемся с профилером?

– Это человек весьма умный. Странный, по-настоящему умный. И он прочитал больше материалов дел, чем вы когда-либо увидите своими глазами. Как и все ему подобные, он гонит пургу, но иногда говорит что-то такое, что имеет смысл.

– Что-то? – Фальк не смог спрятать презрения в своем взгляде.

Комментировать Шацкий не стал. По-своему Фальк был прав, но некоторые вещи начинаешь понимать лишь после полутора десятков лет практики. Например, то, что следствие похоже на головоломку: ночной пейзаж волнующегося моря, состоящий из десяти тысяч фрагментов. В какой-то момент все эти кусочки уже лежат на столе, вот только их никак не удается соединить. И вот тогда-то ужасно нужен кто-то такой, кто поглядит и скажет: «Эй, но ведь это же не Луна, а только ее отражение в волнах».

6

Ксанакс привел к тому, что она была в состоянии войти в изолятор, вместо того, чтобы трястись от страха перед дверью. Зато он не мог отключить эмоций. Печаль, вызванная воспоминаниями о тех событиях, боролась с отвращением, физическим неприятием бледного типа, сидящего на кровати. Тереза Земста понимала, что ее презрение – это проявление непрофессионализма, только ничего с собой поделать не могла.

Мужчина не навязывал какого-либо контакта. Врач быстро признала, что это не результат отсутствия возможности, но отсутствия желания. Это не его мозг, как в случае большинства пациентов этого отделения принял решение за него отключиться от мира. Выглядело так, что это полностью осознанное решение. Наблюдения это подтвердят, а потом уже от прокуратуры зависит, что с ним сделают. Не она будет проводить наблюдения, но лично позаботится о том, чтобы ни у одного суда не было сомнений в отношении вменяемости подозреваемого.

Врач задумалась над тем, а что могло стать причиной отсутствия контакта. Железная последовательность мужчины по ее мнению указывала на то, что здесь речь должна идти о чем-то большем, чем обычная симуляция, тактика, рассчитанная на то, чтобы избежать наказания. Угрызения совести? Тогда это был бы первый известный ей случай, когда быстро пускающий в ход руки дамский боксер обрел нечто такое, как совесть. На этом она могла бы диссертацию написать. Шок? Возможнее. Травма? Но какая? Как и все домашние мучители, этот мужчина наверняка был жертвой насилия в детстве. Быть может, вернулось некое вытесненное воспоминание, какой-то пережитый ужас.

Возможно, к нему и удастся достучаться, если только его вообще вскроют.

Тереза обдумала последнее предложение, услышала его, и ее залила волна печали. Она собрала всю свою силу воли и опыт тридцатилетней работы, чтобы не расплакаться при пациенте. Точно так же и тогда она сидела на табурете, точно так же укладывала мысли в голове и искала способ раскрыть пациента.

Ей удалось взять себя в руки.

– Не забывайте о том, что мы не работаем на полицию или прокуратуру, – сообщила Тереза. – Мы врачи, и, не смотря на то, почему вы здесь очутились, мы хотим помочь. Вы окружены благожелательно настроенными к вам людьми. Мы будем приходить, расспрашивать, не будем останавливаться в попытках установить контакт. Но если бы вы сами посчитали, что вам хочется поговорить, то мы в вашем распоряжении в любое время дня и ночи. Все для того, чтобы с пониманием и доброжелательностью выслушать и помочь. В чем только вы будете хотеть. Лишь бы это принесло вам облегчение и позволило почувствовать себя легче. Мы с вами приятели. Вы это понимаете?

Тереза рассчитывала на то, что трюк подействует. Что ее мягкий, бархатный голос опытного психотерапевта в соединении с положительным посылом приведет к тому, что тот забудется и кивнет. Это был бы приятный шаг в сторону полной вменяемости и в сторону безусловной отсидки в пенитенциарном заведении.

Мужчина даже не дрогнул. Земста отметила, что он был болезненно бледным, как будто страдал анемией или потерял множество крови. На листке она записала: морфология.

Врач глянула в сторону коридора. Пан Марек стоял, опершись о стену, и наблюдал за тем, что происходит в изоляторе. Бдительно, но терпеливо. Тем не менее, она понимала, что наверняка у него есть более срочная работа, чем пялиться на разговор с типом, который даже не отзывается. Тереза кивнула в знак того, что сейчас заканчивает.

– Ладно, я уже ухожу. Приду еще после вечернего обхода, хорошо? Вполне возможно, у вас будет желание поговорить. Большее, чем к еде. – Она заставила себя улыбнуться и указала на оставшуюся после завтрака посуду. Какао было выпито до дна, но вот бутерброд с сыром был нетронут. – Вы кушайте, хорошо? Такой крупный мужчина на какао далеко не зайдет.

Земста поднялась и подошла к двери, когда мужчина затрясся в кратком приступе сдавленного по причине закрытых губ кашля. Странно, это в чем-то было похоже на кашель, немного на рвотный рефлекс. Врач обернулась. Подозреваемый сидел на кровати в той же позе, взгляд уставлен в стену, но пальцы стиснуты на постельном белье. Тереза понимала, что он затрачивает массу усилий на то, чтобы сдержать приступ, но глаза сделались стеклянными.

Врач подошла поближе. Мокрый бронхиальный кашель, легкие пытались избавиться от скопившихся в них выделений, в поликлинике она слышала такой сотни раз. Попытка сдержать такой кашель не имела смысла, во многих случаях тело в борьбе за здоровье бывало умнее человека.

В глазах мужчины появилась паника. Как будто бы несчастный приступ кашля представлял собой угрозу. Как мог он сражался со своими бронхами; если бы не обстоятельства, все это могло бы показаться комичным.

Сотрясаемый спазмами, мужчина быстро начал выходить из своей роли. Он глянул на Земсту с истерией в глазах, самое мгновение от доли секунды, но этого хватило, чтобы Тереза укрепилась в уверенности, что ни о какой невменяемости нет и речи.

В конце концов кашель сделался легче. После приступа мужчина тяжело дышал носом.

Что-то здесь было не так.

Земста кивнула пану Мареку, который сразу же вошел в помещение изолятора и вопросительно глянул на нее.

– Подойдите, пожалуйста, с пациентом к окну.

Из ее голоса улетучились всяческие нотки сочувствия и эмпатии, сейчас она была пани ординатор. Ну еше и отоларинголог. Одноразовых перчаток у нее не было, не было зеркала и шпателя, но Тереза посчитала, что в горло может заглянуть и так. Что-то в этом кашле ее беспокоило.

Мужчина послушно встал с постели, пан Марек взял его за плечо.

Только сейчас Земста заметила, что кровать была застелена очень странно. Изголовье было покрыто покрывалом очень тщательно, настолько тщательно, что в ногах выступало полметра одеяла и простыни. Так постель никто не стелил.

Тереза подошла и решительным движением сорвала покрывало. Ничего. Подушка накрыта одеялом. Она подняла одеяло, снова ничего. Подушка на простыне. Она уже собралась отложить одеяло на место, но заглянула еще под подушку.

И она со свистом втянула воздух. Простынь под подушкой и вторая сторона подушки были напитаны кровью, словно мужчина исходил кровью целую ночь.

Что-то здесь было не так.

– Откройте рот, – сказала Земста, подходя к окну.

Мужчина трясся и крутил головой, в глазах его стояло такой граничный испуг, что, несмотря ни на что, Терезе Земсте сделалось неприятно.

– Не надо, пора прекратить эти дурацкие игры. Все мы знаем, что с вами ничего не случилось, и что заключение я могла бы написать прямо сейчас. Я врач и только хочу вас обследовать. Так что не глупите и откройте рот.

Она склонилась вперед, а мужчина открыл рот.

Тереза Земста заглянула в кровавую яму и тут же об этом пожалела.

7

Из куколки доктора надкомиссара Ярослава Клейноцкого вышла бабочка. Предыдущий Клейноцкий со стеклами очков толщиной с противотанковою бойницу, борода и трубка были взятым из учебника примером эксцентричного интеллектуала, который все свои высказывания делит на проницательные, иконоборческие и заставляющие задуматься.

Клейноцкий образца 2013 года от Рождества Христова производил впечатление пятидесятилетнего академического ученого, который после многих лет счастливого и наполненного счастьем союза с собственной библиотекой влюбился в грудастую студентку. Он сбрил бороду, очки поменял на контактные линзы, твидовый пиджак – на блузу с капюшоном, а практичную прическу новобранца – на напитанный гелем ежик. И при этом о, наверняка, был уверен, что эти операции омолодили его лет на двадцать.

Он ошибался.

– Господа наверняка не знают, разве что вы прослеживаете меня на фейсе, – Клейноцкий одарил собравшихся вопросительным взглядом, когда же те отрицательно покачали головами, вернулся к заключению. – Моей малой страстью является прослеживание польскости в польском языке. И я считаю, что где-то в мрачных лексических буреломах находятся слова, являющиеся ключом польской тождественности, которые лучше всего определяют специфическое надвислянское отношение к себе, к ближним и ко всему миру вообще.

От кофе он отказался, вытащил из спортивной сумки бутылку воды без газа и пластиковый контейнер с проросшими зернами.

– Таким словом является «паждзерж».^[90] Обратите внимание, во-первых, фонетически это слово просто не может быть более польским, любому иностранцу придется потратить неделю, чтобы научиться это слово выговаривать. Благодаря чему, оно становится элитарным, эндемически^[91] польским, уже своими фонемами оно защищает от чужаков доступа к скрываемым в нем значениям. Во-вторых, в своем первоначальном значении оно означает деревянистые части сухих стеблей льна или конопли, отделившиеся от волокон посредством трепания. Вы чувствуете, господа, в этой сцене повеяло чем-то из Реймонта.^[92] Солнце заходит над полями, а крепкие мужички переминают и треплют стебли льна. Ибо нужно избавиться от падзержи, чтобы иметь возможность соткать сорочку на эти великолепные бюсты.

Шацкий был уверен, что Клейноцкий видит сейчас перед глазами свою новую невесту. Та бежит к нему в льняной сорочке, и уже издали видно, что ее старопольская, похотливая душа не признает бюстгальтера.

– Но паждзерж в ходе трепания не умирает, – прибавил Клейноцкий, драматически снизив голос. – Его жиизнь в качестве отходов только начинается, когда он становится частью ДСП.^[93]

Он глянул на слушателей, но Шацкий с Фальком сидели тихо и неподвижно, словно статуи.

– Этот вид отходов здоровой народной культуры в постсовременной Польше обретает новое значение. После превращения в ДСП паждзерже становятся желанными, их разыскивают в качестве необходимого элемента всяческой национального временного замещения, всяческой дешевки, вещи «лишь бы как» и «на, только отвяжись». Паждзерж, уважаемые мои господа, во всех своих значениях являются не только строительным материалом, но и фундаментом Жечипосполиты. Ведь именно из ДСП был изготовлен стол, за которым в восемьдесят девятом году были приняты роды новой Польши. Да, его оклеили дубовой фанерой, только ведь правда такова, что Светлейшая^[94] родилась на паждзержах.

Клейноцкий сделал движение, как будто бы собирался прочесать волосы пальцами, но, похоже, в последний момент вспомнил про гель и руку убрал. Вместо этого он съел несколько проросших зерен, типичное импульсивное поведение человека, который совсем недавно бросил курить.

– Я прислал вам эмэмэску, – произнес он с полным ртом.

– Фонтан?

Клейноцкий кивнул.

– Потому-то я и принял ваше предложение. А так не было бы и речи целый день пилить на автобусе в эту страну вечных туманов и замерзающей мороси.

Фальк беспокойно дернулся, а Шацкий, к собственному удивлению, почувствовал себя обиженным.

– А мне казалось, что отъезд из страны смога, духоты и ужасного мещанства пойдет вам на пользу. Ведь даже вы, похоже, иногда должны дышать чем-то иным, чем пылью занавесей и запахом британской блевотины.^[95]

Клейноцкий с изумлением поднял глаза.

– Одиннадцать озер только лишь в административных границах города, – произнес Шацкий, хотя тольком и не верил, что именно он говорит эти слова. – Два месяца туманов – это совершенно невысокая цена за проживание на курорте. Вам так не кажется?

– Лично мне кажется, что ревматизм – это ужасные страдания. Но в этом вы убедитесь сами.

– Тогда, может, перейдем к делу, – предложил Фальк.

– Именно, так вот, фонтан! – Клейноцкий либо не понял, либо не желал понимать. – Я обязан был его увидеть, поскольку, разыскивая различные применения слова «паждзерж», я напал на такой вот фрагмент из ольштынской прессы, касающийся ремонта фонтана. – Он вынул из кармана айпэд и разблокировал экран. – Послушайте, пожалуйста: «Ни вчера, ни сегодня игры воды мы не увидим. Дело в том, что фонтан закрывает кожух из ДСП, а под ним сохнет бетон. И созревать он будет еще несколько дней».

Он отложил устройство.

– Вы слышите это, господа? К сожалению, игры воды не будет, поскольку под паждзержем^[96] созревает бетон. Я сто лет бы раздумывал и не выдумал бы лучшей метафоры для описания нашей родины. Ну а теперь ad rem.^[97]

Он вновь протянул руку к айпэду. С разблокированием экрана он тянул достаточно долго, чтобы собравшиеся могли увидеть фото пухлой блондиночки в блузке на узеньких лямках. Ну что же, Марлен Дитрих это не была, но в трепании льна и конопли она наверняка не имела бы себе равных.

– Я ознакомился со всеми полученными мною материалами, и у меня имеются несколько гипотез, которые могут вам помочь. Но тут я должен задать несколько дополнительных вопросов.

Последующие полчаса Шацкий тщательно уточнял все полученные до сих пор результаты следствия, иногда ему помогал Фальк, который умел проявить свое аналитическое мышление. И до такой степени, что Шацкий почувствовал зависть от того, что в возрасте асессора сам не был таким способным.

Когда они закончили, Клейноцкий задумался и, вместо того, чтобы закурить трубку, съел несколько проросших семян. Он заглянул в коробочку с миной курильщика, у которого в пачке осталась всего одна сигарета, и отодвинул остатки исключительно здоровой закуски на потом.

– Мой ответ – это костер, – сказал он.

Прокуроры вопросительно глянули на него.

– Вы, насколько я понимаю, родом из этих, не тронутых цивилизацией краев? – обратился приезжий к Фальку, а когда тот кивнул, продолжил: – Тогда папа с мамой наверняка показывали вам замок в Решле, это километрах в шестидесяти отсюда, в сторону Калининграда. Показывали?

Фальк подтвердил.

– Так вот, именно в этом замке в начале девятнадцатого столетия прусские власти, известные своей просвещенностью, в течение четырех лет держали под замком в ужасных условиях некую Барбару Здунк, похоже, склоняя ее к сожительству направо и налево, чтобы сделать себе приятнее ожидание приговора. Окончательно приговор был принят в Кёнигсберге, где наиболее просвещенные судьи Восточной Пруссии осудили женщину к сожжению на костре. Да-да, уважаемый мой пан варминец, последний костер в Европе задымил в Святой Вармии. – Клейноцкий нашел в коробочке маленький росток и съел его. – Почему я об этом говорю? Поскольку считаю: то, что случилось с вашим покойником, это нынешнее соответствие костра. Современный такой костер, химический, без дыма и огня. Если мы примем подобную гипотезу и поглядим на историю сожжений на кострах, тогда мы можем per analogiam делать какие-то заключения относительно вашего преступника. Вы успеваете за мной?

– Да, – ответил Шацкий.

– Что вовсе не означает, будто бы мы согласны, – прибавил Фальк.

Клейноцкий улыбнулся с сожалением.

– Ну вот, пожалуйста, князь разума^[98] в собственной особе. Вы наверняка верите в железные доказательства, анализы ДНК, бесспорные признания и отпечатки пальцев, оставленные на фрамуге. А мой домен считаете шаманством, выдумками психа, которому не хотелось работать в больнице, а для частной практики он слишком стукнутый, в связи с чем ему пришлось найти свою нишу. Я прав?

Фальк изобразил некий вежливый жест, говорящий о том, что иного выхода, как только согласиться с предыдущим оратором, у него нет.

– Сожалений у меня нет, мало кто думает иначе. Но попрошу дать мне закончить, раз уж налогоплательщики заплатили за мою поездку из Кракова.

Шацкий решил, что если Фальк хотя бы раз еще спровоцирует Клейноцкого на длительные размышления не по делу, он выбросит говнюка за двери.

– Отнеситесь ко всему этому как к интеллектуальному упражнению, – заметил ученый, все еще хмурясь, похоже, в его компетенции столь откровенно сомневались крайне редко. – Только и всего. Это не больно, но, вполне возможно, поможет вам обнаружить важный след.

– Пан доктор, – не сдержался уже Шацкий. – К делу, пожалуйста.

– Я нашел несколько аналогий. Первая из них, это такая, что те, кто поджигал костры в Европе, были уверены в верности своих действий. Понятное дело, все они были нестабильными, жаждающими убийств психами, как и ваш преступник, в этом нет никаких сомнений. Но в этом расстройстве их психики имелась логика. А еще идеологическая, правовая и процедурная база. Прокуроры и судьи отправлялись спать с чувством прекрасно исполненной обязанности, утром же радуясь тому, что помогут обществу очистить мир от колдовской заразы.

– Как в «Семи»,^[99] – прокомментировал Фальк.

– Именно. В этой версии не ищите Ганнибала Лектера и ему подобных, убивающих ради наслаждения причинения страданий. Ищите кого-то такого, кто верит в то, что он единственный праведник. Вообще-то он предпочел бы сидеть на участке и жарить шашлык, но что тут поделаешь, раз мир требует очищения.

– Это значит, что Найман заплатил за какую-то собственную вину?

– Да, вот только мы не способны предвидеть масштаба расстройства психики «праведника». Быть может, покойник незаконно перегородил доступ к озеру на участке, а наш преступник является экологическим левым экстремистом? Не забывайте, что все время мы движемся в рамках психического расстройства. Причем, расстройства серьезного.

Клейноцкий достал очередное пророщенное зернышко. В коробочке оставалось их несколько.

– Другая аналогия – это публика. Ведь даже если само, хмм, предварительное разбирательство инквизиции проходило в подвалах, то экзекуции проводились публично, к утехе и предостережению черни. А так же ради рекламы палачей.

– Нет здесь никакой аналогии, – пожал плечами Фальк. – Найман, скорее всего, умер в каком-то глухом месте, его останки были спрятаны в забытом уже несколько десятилетий бункере. Ну а виновник, к сожалению, не стоит на рынке и не ждет аплодисментов.

– Вот тут, пан асессор, я считаю, что вы ошибаетесь, – ответил Клейноцкий. – Останки не были спрятаны, они нашлись уже через несколько дней.

– Случайность.

– Вы верите в случай? Вы, человек разума? Но не будем обмениваться злобными замечаниями, – прибавил он, видя убийственный взгляд Шацкого. – Даже в самом начале, когда вы верили, будто бы останки принадлежат одному человеку, было маловероятно, чтобы их там кто-то хотел спрятать. С тех пор, как вам стало известно, что скелет был тщательно собран из костей нескольких лиц, это вообще неправдоподобно. Никто не затрачивает столько усилий не имея какой-то выгоды. Этот скелет должен был быть найден. Причем, быстро. Если бы не прошло с дорожными работами, преступник наверняка нашел бы другой способ.

– С этим я могу согласиться, – холодно прокомментировал Фальк, – только это все еще никак не может быть аналогией к экзекуции. Деяние было осуществлено в укрытии, и кроме нас о нем практически никто ничего не знает. Так что вы ошибаетесь.

Шацкий под столом стиснул ладони так сильно, что ногти больно впились в основание большого пальца.

– Прошу прощения, но на дворе двадцать первый век, наш эпигон инквизиции обязан действовать в укрытии, в противном случае вы бы его посадили под замок, и как бы тогда он восстанавливал справедливость? Что же касается публичной экзекуции, дайте ему шанс. Не надо слишком многого, чтобы на это набросились все средства массовой информации, вы ведь прекрасно об этом знаете. Сегодня сложнее управлять машинкой с помощью пульта, чем средствами массовой информации.

– Но почему тогда он до сих пор этого не сделал? – не сдавался Фальк и, в конце концов, перехватил взгляд своего патрона, потому что прибавил, уже для Шацкого: – Это даже не теория, а какая-то фантасмагория. Боюсь, что мы дадим себя уговорить и повести себя по этому следу.

– Можно сказать, что пламя пока что недостаточно высокое, – продолжил Клейноцкий. – Преступник желает, чтобы его деяние было отмечено во всей красе. Вы нашли останки. После этого узнаете, что они совершенно свеженькие. После этого открыли страшную смерть, ставшую уделом покойного. После этого, что останки взяты от нескольких лиц. Вскоре наверняка вы обнаружите нечто такое, что сделает данное деяние еще более зрелищным. И вот тогда-то мы увидим это на новостной ленте во всех телевизионных каналах. Это оптимистический вариант.

– Оптимистический?

– То, что откроете нечто произошедшее. Пессимистический вариант таков, что он подбросит вам новый труп, а то и несколько, перейдет в количество, а не в качество. Это же сумасшедший, не забывайте.

Шацкий подумал о том, что заключения Клейноцкого ему ужасно не нравятся. И он откровенно надеялся на то, что живописная гипотеза ничего общего с действительностью не имеет.

– Tertio: это не охотник-одиночка…

– Чушь, – снова вмешался Фальк. – Бихевиоральные анализы однозначны: серийные убийцы всегда действуют в одиночку.

– Вы меня оскорбляете, ставя наравне с теми мошенниками из ФБР, которые притворяются, будто бы способны предвидеть, в каком галстуке он будет во время задержания, и в какой дырке носа он будет колупаться. – Ученый разозлился. – То, что делаю я, это не бихевиоральный анализ. Это попытка параллельного мышления, которое должно вытолкнуть вас из колей, открыть ваши мелкие прокурорские умишки на нечто иное, кроме того, что вы уже надумали.

– Если данная беседа стоит вам уж столько эмоций, – ледяным тоном обратился Шацкий к Фальку, – то смею напомнить, что вы в этом разбирательстве не принимаете участия, и ваше присутствие обязательным не является.

Какое-то мгновение могло показаться, что Фальк вот-вот взорвется, но, в конце концов, застегнул вернюю пуговицу пиджака и кивнул в знак того, что он извиняется.

– Tertio, – повторил Клейноцкий, – в этой саге виновник не является охотником-одиночкой. Костры пылали лишь потому, что за ними стояло могущество учреждения. А еще закон, как я уже упоминал. Вы не рассматривали существование некоей секты?

Шацкий отрицательно покачал головой.

– Я прекрасно понимаю, что это фантастическая гипотеза. Но мы живем в переломное время. Кризис, общественные неравенства, релятивизм, отход от веры, безумный Путлер за недалекой границей. Это традиционные времена, когда появляются различные ворожеи, пророки и шаманы, чтобы жировать на людской неуверенности. Кроме того, если примете во внимание, что преступник не действует в одиночку, гораздо больше вещей по данному делу удается объяснить. Для одного человека похищение, рафинированное убийство, подкидывание останков – это громадный труд, как на одного гения. А когда для помощи имеются еще несколько человек, гений не нужен, хватает оборотистого менеджера.

– Я понимаю, – с деланным спокойствием заметил Фальк, – но мне бы хотелось, чтобы где-то было зафиксировано, что я с этим не согласен. Убийство Наймана и других – это дело рук психа, ну а безумие делить с другими невозможно.

– Скажите это Священной Инквизиции и своим мазурским предкам из Гитлерюгенд.

– На что вы намекаете? Я варминец уже много поколений.

– Да? Ну а как ваши деды голосовали в плебисците?^[100]

– Нельзя задавать таких вопросов без понимания ментальности населения и тогдашних исторических реалий.

– Ясно, – злорадно усмехнулся Клейноцкий.

Шацкий посчитал про себя от нуля до пяти, чтобы не сорваться.

– Господа, – он говорил очень медленно и спокойно, – как по мне, впоследствии можете спорить часами. А сейчас закончим.

– Quatro и последнее. – Клейноцкий поднял ладонь с четырьмя растопыренными пальцами. – Такая следственная версия предполагает, скажем так, системную мотивацию. Для преступника приоритетным является очищение общества, так что своих жертв он выбирает в соответствии с этим ключом. При этом он руководствуется неким кодексом и известными нам из теории права принципами конкретной превенции и превенции общей. То есть, он желает покарать виновника и выслать сигнал потенциальным виновникам, что он и его кодекс не спят, и чтобы они были начеку, поскольку его методы, скажем так, несколько более суровые, чем используемые органами преследования и органами юстиции. В этой версии мы должны предположить, что личные мотивы здесь не имеют значения. Ангел справедливости не руководствуется столь низкими побуждениями как семейные токсины.

– Мы возвращаемся к тому же сомнению, – сказал Шацкий. – Если должен применяться принцип общей превенции, то дело должно сделаться громким. Если общество о нем ничего не знает, то действия не имеют смысла.

– Мы возвращаемся к тому же самому ответу. Вполне возможно, что через мгновение дело и сделается громким. Подумайте вот над чем: а не предпочтете ли вы объявить о нем сами, и уже на своих условиях. Опережающий маневр, вставка палки в колесо. Наш псих похож на невротика, на таких людей плохо действует, когда их планы будут перечеркнуты. Возможно, он сделает какую-нибудь ошибку.

Какое-то время прокурор Теодор Шацкий обдумывал это предложение. Это имело смысл. Дело было слишком уж исключительным, их же начинания слишком рутинные, их легко было предвидеть. Неожиданный ход мог бы принести положительный результат.

– На кострах сгорали женщины, – поделился Фальк результатами каких-то своих размышлений. – А наша жертва – это мужчина. К тому же мужчина в повышенной степени.

– У равноправия два конца, – пожал плечами Клейноцкий.

– А если бы вы должны были попробовать типовое профилирование, – сказал Шацкий, – создание портрета преступника в соответствии с представленной вами следственной версией. В этом варианте он, как вы уже сказали, невротически тщательный, все планирующий и уверенный в правильности собственных начинаний. Что-нибудь еще?

Психолог съел последнее проросшее зенышко. Немного подумал.

– Блондин с волосами до плеч, – уверенным голосом заявил он. – Пара детей, у старшего – астигматизм. Жена работает в бюро по смешиванию красок. Сам он страдает гефирофобией, это редкое психическое заболевание, проявляющееся в паническом страхе перед переходом мостов. Потому все жертвы будут найдены по одной и той же стороне реки.

Шацкий и Фальк, не говоря ни слова, глядели на него.

– Я шутил.

Те двое даже не моргнули.

– Господи Иисусе, ну вы и нудные, – буркнул Клейноцкий. – Я думал о двух вещах, которые практически обязаны были иметься при подобном профиле преступника. Во-первых, виновник, вне всякого сомнения, пережил личную несправедливость. Но, внимание, со стороны не только лишь другого человека, но еще и системы, которая, по каким-то причинам, не сработала. Потому-то наш псих принял решение выручить систему. Во-вторых, такая деятельность требует знаний о людях, об их жизни, об их поступках. Нужно каким-то образом выискивать тех, кто заслуживает наказания. Если речь не идет о затруднении доступа к озеру или трахание кого-то на стороне, о наказуемых деяниях, нужно знать настолько много, чтобы добраться до этого человека перед следственными органами.

– И у кого такие знания имеются? – спросил Фальк.

– Священник. Терапевт. Полицейский. Прокурор, чтобы далеко не ходить. Врач.

Шацкий бдительно глянул на Фалька. Но тот смотрел совершенно в противоположную сторону, в окно.

– Вижу, что врач вам подходит, – не мог скрыть удовольствия Клейноцкий.

Он еще не закончил предложения, как раззвенелась мобилка Фалька.

– Кстати о враче, – буркнул асессор, глянув на экран. – Прошу прощения, мне нужно ответить.

Он вышел в коридор, закрыв за собой дверь, но Шацкий с Клейноцким не успели перемолвиться и словом, как Фальк вернулся. Шацкий только глянул на молодого коллегу, как сразу понял, что встреча подошла к концу.

8

Доктор Тереза Земста излучала спокойствие. В мире нервничающих, с повышенной возбудимостью, охваченных стрессами и фрустрацией людей она казалась оазисом натурального успокоения. Прокурор Теодор Шацкий очень хорошо чувствовал себя в ее компании, и сейчас он размышлял о том, что ее покой был результатом терапии, медитативным упражнениям, или, возможно, она столько уже видела в своей жизни клинического психиатра, что даже увидав горящий за окном «Гинденбург», врач лишь тихо улыбнулась бы и сунула пачку попкорна в микроволновку.

– Я не все понимаю, – сказал он, выслушав ее краткий рапорт. – Так он, в конце концов, не может говорить или не хочет?

– Давайте я подойду к этому по-другому. Он не желает с вами общаться. Если бы хотел, наверняка бы нашел какой-то способ. Ведь можно написать на листке, настучать что-то на мобильном телефоне. Предварительно можно заявить еще и то, что нежелание общения с его стороны является результатом сознательного решения, а не болезненного состояния. Но даже если бы он захотел с вами пообщаться, вербально он сделать бы этого не мог. Поскольку его речевой аппарат не столько был ликвидирован, сколько разорен.

– Какие элементы конкретно? – спросил Фальк.

– Если конкретно: все. Нужно будет сделать УЗИ и провести магниторезонансные исследования, чтобы надлежащим образом оценить масштабы разрушений, но сама я ничего подобного раньше никогда не видела. Выбитые и разбитые зубы, практически оторванный язык, голосовые связки – в клочья.