Текст книги "Ярость (ЛП)"

Автор книги: Зигмунт Милошевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Шацкий позвонил.

Тишина.

Шацкий подождал, снова позвонил. Постоял несколько минут; подумал, а вдруг она переодевает ребенка или укладывает к дневному сну.

Прокурор прошелся вдоль ограды, поднялся на цыпочки, заглянул в кухню. Холодильник был широко распахнут, были видны уложенные внутри параллелепипеды масла, творожки, детские йогурты в ярких чашечках. Шацкий заметил, что бордюр нижней полки с одной стороны оборван, он висел на ручке словно сломанная рука.

Шацкий почувствовал беспокойство. И хотя знал, что это иррационально, и что через пару минут придется смущенно перед кем-то извиняться, он вскарабкался на забор, неуклюже спрыгнул с другой стороны. Он уже не стал звонить или стучать, сразу же рванул дверную ручку на себя. Дверь была открыта. Тогда он вошел в маленькую прихожую, не спеша приоткрыл дверь в холл.

Воняло горелым.

– Э-эй! Па-ани? Это я, прокурор…

Он замолчал, увидав засохшие следы маленьких ножек на полу. Маленьких ножек, оставивших следы чего-то розового, что это могло быть… Йогурт? Клубничное молоко?

– Мы вчера разговаривали вчера, – громко произнес Шацкий, открывая двери. – Вы меня слышите?

Он неуверенно пошел в сторону кухни и салона, каждая клеточка его тела вопила, что что-то здесь ну совсем не так.

И так оно и было.

Труп лежал на полу, лужа крови и молока образовывала вокруг головы покойной двухцветный ореол. Шацкий почувствовал, как он отклеивается от реальности, мир вокруг него закружился. Он потерял бы сознание, если бы не картинка розовых следов маленьких ножек, которые привели его к лежащей на полу женщине.

Шацкий огляделся по сторонам. Из духовки шел дымок, именно оттуда воняло горелым. Маленький мальчик в пижаме химически-бирюзового цвета присел на корточки в углу комнаты, сгорбившись и отвернувшись спиной. Чем-то он был занят. Шацкий подошел и опустился на корточки рядом. Мальчишке было около трех лет. Сейчас он соединял два элемента паззла: какую-то машинку и улыбающегося персонажа из сказки. Потом он разделял эти элементы и вновь соединял тем же автоматическим движением.

– Привет, ты меня слышишь? – мягким тоном произнес Шацкий, перемещаясь так, чтобы мальчик мог его видеть. Поначалу малыш никак не отреагировал, потом глянул на чужого дядю черными, лишенными эмоций глазами. Весь перед пижамки был в молоке и крови.

– Давай-ка я возьму тебя на руки, хорошо? – Шацкий присел, улыбнулся и протянул мальчишке руку.

Мальчик с пустыми глазами обнял его за шею, втиснулся в воротник пальто и застыл так.

Шацкий медленно поднялся, вытащил из кармана телефон.

И тут увидел, что женщина мигнула.

11

Он стоял возле дома на Рувней, промокший и замерзший, глядя, как автомобиль, на котором сотрудники социальной опеки приехали за мальчиком, подскакивает на колдобинах. В тумане загорелись стоп-сигналы, затем указатель поворота, старенький «ниссан» свернул в сторону Ольштына и пропал из вида. Скорая помощь забрала мать четвертью часа ранее. Следователи собирали в доме улики.

Ему же здесь делать было совершенно нечего.

Он просто стоял.

Шацкий услышал, как за ним останавливается автомобиль. Двигатель замолк, хлопнула дверь.

Асессор Эдмунд Фальк, чтобы заглянуть Шацкому прямо в глаза, ему приходилось задирать голову.

– Если она не выживет, я вас уничтожу, – заявил он.

Шацкий не ответил. Это был логичный выбор.

ГЛАВА ПЯТАЯ

понедельник, 2 декабря 2013 года

Международный День Памяти Отмены Рабства. День рождения у Нелли Фуртадо и Бритни Спирс. Ровно 22 года с того дня, когда Польша, первое государство в мире, признала независимость Украины в 1991 году. Тем временем после закончившегося фиаско саммита Восточного Партнерства в Вильнюсе, на киевском Майдане все время продолжаются протесты, оппозиция накапливает силы, раздаются призывы к революции. В то время, как украинцы желают в Европейский Союз, британцы хотят оттуда выйти. Только лишь 26 процентов подданных королевы оценивают ЕС положительно. Ученые заявляют, что открыли ген алкоголизма. Мыши, как правило, не пьющие, после модификации гена Gabrb1 полюбили водку. Со временем животные начали выполнять самые сложные задания, лишь бы получить очередную порцию спиртного. Суды сегодня работают весьма эффективно: в Раве Мазовецкой 49-летний ксендз осужден на 8,5 лет тюрьмы за педофилию. В Страсбурге целый день продолжается рассмотрение по вопросу тайных тюрем ЦРУ на Мазурах. В Ольштыне начинается процесс членов жилищного кооператива «Поезеже», которые организовали хеппенинг против злоупотреблений в кооперативе, на скамье обвиняемых, среди прочих, 84-летняя женщина. Ночью заморозки, днем – плюс два, пасмурно, и, конечно же, туман с замерзающей моросью.

1

«Анатомикум» на медицинском факультете на сей раз не походил на пещеру шекспировских ведьм. Исчезли все кипящие котлы, исчез, правда, и домашний запах бульона. Исчезла и аспирантка Алиция Ягелло. Остался профессор, доктор Людвик Франкенштейн, остался и покойник, до недавнего времени известный как Петр Найман, предприниматель, занимавшийся туристским бизнесом. До недавнего времени, потому что, с тех пор как было подтверждено, что в его скелете находятся не только эндопротезы, но и чужие кости – вопрос с тождеством скелета несколько запутался.

Кости покинули стол прозектора, на котором отдыхали ранее, и попали на пол, где их разложили на большом куске ткани. Все они были разделены, описаны и обозначены этикетками. Шацкому все это напомнило фотографии с исследований авиакатастроф, когда найденные фрагменты самолета раскладывают в ангаре. Да любой человек в Польше подумал бы то же самое, смоленская катастрофа обучила весь народ в плане следствий об авиационных катастрофах.

К Найману с компанией отнеслись подобным образом. На белой ткани черным маркером был очерчен контур человеческой фигуры, неестественно большой, как будто надутый, в высоту она должна была быть метра два с половиной. В контуре все кости и косточки были разложены по своим местам, стоящий над останками задумавшийся Франкенштейн походил на учителя, который размышляет над тем, как оценить работу студентов, желающих сдать анатомию.

– Двести шесть – это, конечно же, некоторое упрощение, – сказал он.

– Простите? – Шацкий не понял. Его разум изо всех сил боролся с мыслью, что скелет сложен из костей, принадлежащих двумстам шести различным жертвам. Это означало бы следствие, которого бы он не закрыл до самой пенсии.

– По телефону я сказал вам, что костная система человека насчитывает двести шесть костей. Так вот, в этом имеется некое упрощение. У новорожденного двести семнадцать костей, у человека взрослого – как правило – двести шесть; пожилой человек может иметь их меньше, потому что с временем кости срастаются, соединяются в одно целое. Вы знаете, я обучил множество патологов, по-настоящему выдающихся, но сам редко когда проводил осмотры, по результатам которых необходимо было писать заключение. Потому я и не научился криминальному способу мышления, той одержимости, чтобы повсюду искать проявления зла, какое-то преступление.

Франкенштейн заложил руки за спину, выпрямился.

– Вы это к чему ведете? – спросил у него Шацкий.

Ему не хотелось подгонять профессора, но он с удовольствием перешел бы к конкретным вещам.

– Меня должно было заставить задуматься, что в тех паззлах, полученных благодаря вам, присутствовали совершенно все элементы.

– Почему? Мы же установили, что кто-то принес кости в мешке вскоре перед их обнаружением. Просто не было времени, чтобы ими занялись какие-то там крысы или студенты-медики.

– Вы так говорите, поскольку вы дилетант. Вот вы думаете о скелете и видите бедренную кость, череп, ребра, позвонки. А ведь это всего лишь небольшая часть из всей костной системы. Нужно обладать приличными знаниями, чтобы где-то там, в каком-то странном месте, где совершилось преступление…

– Это вы сейчас говорите как дилетант. Убийства не совершаются под пролетами виадуков и в подвалах заброшенных домов. Совсем даже наоборот, большинство из них имеет место в ухоженных и хорошо освещенных интерьерах, то есть – в семейных домах.

– Так или иначе, но это не стерильные помещения, специальным образом приготовленные к этому. А здесь кому-то удалось убить, растворить труп, после чего из останков выловить все кости. Некоторые из них действительно мелкие, например, фаланги пальцев или копчик, а некоторые вообще микроскопические. Вот, поглядите.

Франкенштейн присел на корточках возле черепа Наймана, жестом пригласив Шацкого, чтобы тот присоединялся. Извлеченным из кармашка карандашом он коснулся косточек, лежащих на ткани на уровне уха нарисованного контура.

– Это слуховые косточки, они переносят колебания барабанной перепонки во внутреннее ухо, благодаря чему вы и слышите то, что я говорю. Молоточек, наковальня и стремечко. Очень любопытная конструкция, вам следует знать, что это единственные кости в человеческом организме, которые не меняют свою величину с рождения индивидуума. В ходе развития плода они формируются на все сто процентов, к тому же – достаточно необычным образом, что является одним из доказательств правоты эволюционной теории, поскольку у рыб и пресмыкающих точно так же…

– Профессор, пожалуйста.

Франкенштейн гордо выпрямился. Даже если он и приготовил какой-то меткий ответ, он оставил его при себе.

– Вот это стремечко. Видите?

Прокурор кивнул. Ему всегда казалось, что название условно, тем временем, маленькая косточка и вправду выглядела будто миниатюрное стремя, элемент конской сбруи гнома.^[67]

– Величина этой косточки – три миллиметра, ее ответвления не толще одной четвертой, возможно, одной третьей миллиметра. Во-первых, скорее всего, нет ни единого шанса, чтобы столь небольшая структура пережила ее обработку щелочью. Во-вторых, я просто не верю, чтобы той магме, в которую должны превратиться растворенные гидроокисью натрия останки, отыскать что-либо такого размера.

Шацкий внимательно слушал. Ему не нравилось то, что слышал, благодаря собственным стремечкам, неизменным от рождения. Не нравилось, потому что заключения профессора сводились к тому, чтобы сделать вероятным тезис о безумном серийном убийце.

– Пан профессор, – сказал он, – я все понимаю, но что это: теоретические размышления, или же мы говорим о данном конкретном случае?

– Пан прокурор, – Франкенштейн поглядел на гостя над оправой очков, – и я, и мой коллектив, не спим уже несколько дней, анализируя и подвергая перекрестному анализу генетические данные из всех двухсот шести костей по вашему указанию, а единственной поддержкой и признанием, которые мы получаем взамен, становится ваше растущее раздражение. Неужели я не имею права попросить у вас потерпеть несколько секунд?

Шацкому следовало заткнуться и одарить собеседника вежливой улыбкой, в конце концов, эта пара минут никого не спасет. К сожалению, именно такие образцы поведения получались у него хуже всего.

– Прошу понять, что имеются профессии, где время играет большое значение, а целью является нечто иное, чем публикация в научном журнале, который читает четверо коллег.

Франкенштейн деликатно усмехнулся.

– Ну конечно же, справедливость, чуть не забыл. Misstraut allen Denen, die viel von ihrer Gerechtigkeit reden.

– Извиняюсь, но я сам из Польши.

– Как говорил философ, «будьте недоверчивыми в отношении всех, кто слишком много говорит о справедливости».

– Пока что о справедливости я не проронил ни слова.

Профессор снял очки, вынул из кармана кусочек замши, тщательно протер стекла. Похоже, пауза была его любимейшим риторическим ходом.

– Кто-то потратил массу сил, чтобы собрать идеальный скелет, – сказал он. – Так, чтобы всего хватало. Вы получите от меня отчет со всеми подробностями, но самые главные определения будут следующими: большая часть костей принадлежит Найману. Но не все. Часть костей обеих ладоней имели другого хозяина, мужчину.

– Вы можете установить пол на основе ДНК? А возраст? Другие данные?

– Цвет глаз, цвет волос. Возраст, к сожалению, в очень и очень приблизительных границах, да и то, после сложных тестов. Я могу продолжать, или вы предпочитаете теоретические размышления?

На сей раз заткнулся Шацкий.

– Но, что интересно, в скелете имеется еще двенадцать костей, не принадлежащих Найману, и ни одна из них не была обработана щелочью. Помимо отбора ДНК, я распорядился выполнить химический анализ.

Шацкий вопросительно глянул на Франкенштейна.

– Шесть из них – это слуховые косточки. Два набора по три косточки. Один набор принадлежал мужчине, а второй – женщине.

– Этот мужчина – владелец ладони?

– Нет, это три различных человека.

– А оставшиеся шесть?

– Похоже, что это просто декорация.

– Потому что?

– Это несколько мелких косточек из различных мест. – Франкенштейн спрятал карандаш, а вместо него извлек раздвижную указку. – Копчик, другими словами – хвостовая кость, на самом конце позвоночника. Мечевидный отросток, вот тут, на самом конце грудины. И четыре самых маленьких фаланги различных пальцев на обеих стопах. все эти кости, во-первых, по-настоящему старые, во-вторых, они не обрабатывались щелочью, в-третьих, они принадлежали женщине.

Какое-то время Шацкий анализировал эту информацию.

– То есть, уже после убийства кто-то сложил паззл из костей, проверил, чего ему не хватает и недостающие элементы выкопал из какой-то старой могилы.

– Именно такая гипотеза и приходит сразу же в голову.

– Почему?

– К счастью, на этот вопрос ответ я искать не должен.

А я должен, подумал Шацкий. В голове пронеслось несколько следственных версий, одна хуже другой. И в каждой возникал некий мрачный псих, который сидит в одной из варминьских гаргамелей,^[68] среди кучек рассортированных костей, и вот он подсчитывает, чего ему еще не хватает, чтобы произведение было завершено. Чтоб он сдох!

– То есть, здесь кости пяти человек? – спросил прокурор, чтобы профессор подтвердил. – Наш покойник в главной роли, на вторых ролях: владелец руки, уха и владелица другого уха, ну и в качестве кордебалета – симпатичная мадам-донор не хватающих деталек.

Франкенштейн слегка кивнул.

– А где тут у вас отделение нейрохирургии? – спросил Шацкий.

– Новое здание в глубине, слева, третий этаж.

Прокурор Теодор Шацкий на прощание протянул руку профессору, после чего он вышел из прозекторской. Только лишь в коридоре ему пришло в голову, что следовало бы как-то поблагодарить. Он чуть было не повернул назад, но посчитал, что нет времени. А кроме того, помощь органам следствия – это обязанность гражданина, не хватало еще каждому отсылать цветочки.

2

Выйдя из здания «Анатомикума», он огляделся по сторонам. «В глубине» должно было означать подальше от улицы, и действительно, из-за прусской застройки выглядывало новое здание. Шацкий направился туда через больничный двор. Летом это наверняка был очень даже приличный сад, сейчас же он представлял собой несколько пересеченных аллейками скопищ грязи и старой травы, из которой выстреливали черные стволы старых деревьев.

Добравшись до новой части комплекса, он с удовольствием отметил, что проектировщики больницы были не только первыми в послевоенной истории города, которым удалось достичь чего-то большего, чем просто блевануть в публичное пространство. Они же были первыми, которым удалось довольно-таки толково соединить характерные прусские постройки из красного кирпича с современной архитектурой. В результате чего новый комплекс создавал и современное, и профессиональное, но еще и симпатичное впечатление – больницы, в которой бы хотелось поболеть, раз уж где-то надо.

Шацкий прошел автоматически открывающиеся двери и приемный покой, на лифте поднялся на третий этаж. Как обычно во всех больницах, на первом этаже царил кавардак и говор, а в отделениях царило спокойствие, коридоры были пустые, пахло дезинфекцией и кофе, перешептывания смешивались с шорохом медицинской аппаратуры.

За стойкой дежурки никого не было, Шацкий встал рядом и ожидал. Вообще-то, он искал предлога, чтобы отсюда улетучиться. Потому он даже не искал зрительного контакта с женщиной-врачом, которая вышла из одной из комнат и с папкой в руке направлялась куда-то быстрым шагом. Он был уверен, что та пройдет мимо, но она глянула на него, наморщила брови и резко остановилась.

– Вы кого-то ищете? – спросила она.

Прокурор глянул на женщину. Сорок плюс несколько лет, мелкого сложения, темные волосы, очки, челка. Тип отличницы. Папкой заслонялась словно щитом.

Он назвал имя и фамилию.

Женщина-врач, вместо того, чтобы ответить, повернула голову так, словно над чем-то интенсивно раздумывает. Характерный жест показался Шацкому знакомым. Кто это так же делал? Женя? Начальница?

– А кем вы являетесь для больной?

– Прокурором. Теодор Шацкий.

Услышав эти слова, хранившая профессиональный холодок женщина заулыбалась, как будто встретила почтальона, принесшего возврат НДС.

– Ну конечно же, прокурор Шацкий собственной особой! А я всю думала, ну откуда я вас знаю. Очень, очень рада, что могу с вами познакомиться. Прошу прощения, я бы с удовольствием еще побеседовала, но уже опаздываю на консилиум. Может быть в другой раз, хорошо? – и она улыбнулась, но теперь уже ободряюще.

Тот покачал головой, не имея ни малейшего понятия, как объяснить собственную славу в нейрохирургии.

– Последняя дверь по правой стороне! – крикнула женщина, прежде чем скрыться в лифте.

Шацкий поблагодарил вслед, подождал, пока лифт закроется, постоял еще минутку, но под конец посчитал, что необходимо как можно скорее покончить с этой встречей. Быстрым шагом он направился вперед, прошел мимо нескольких больничных палат, пустых или наполовину пустых, и наконец очутился в палате, где на единственной кровати лежала молодая женщина.

И выглядела она довольно-таки обычно.

3

Сознание приходит и уходит совершенно неожиданно, как будто бы кто-то баловался головным рубильником, так люди иногда щелкают авторучкой.

Щелк.

И темнота сменяется белой ватой, которая потом превращается в молочное стекло, за которым перемещаются различные нерезкие пятна, но потихоньку и они начинают обретать резкость. Она с трудом концентрируется на них.

Щелк.

Темнота.

Щелк.

И темноту заменяет белая вата, появляется какая-то мысль, летучая, слабенькая, достаточная лишь для того, чтобы подтвердить, что она – это она, позволяя ей определить себя сознательным существом. Она концентрируется на этой мысли и выстраивает вокруг нее последующие; раз уж ей известно, кто она такая, теперь пытается вспомнить, где находится и почему. Ей кажется, что каждую из мыслей нужно догонять. А это ужасно мучительно.

Щелк.

Сражение она ведет уже долго, но имеются и первые успехи. Несколько раз она удерживает сознание настолько долго, что понимает: она находится в больнице, с ней что-то случилось. Один раз она приходит к ужасному выводу, что прожила в коме тридцать лет и теперь уже никого не знает. Но сразу же после того уплывает – щелк – а когда приходит в себя, этого заключения уже не помнит.

Несколько раз мир становится резким настолько, что она видит незнакомые лица. Она пытается заговорить с ними, но напрасно.

Щелк.

Довольно быстро она вспоминает, что у нее имеется ребенок. Вроде как мальчик, но уверенности не было. Имени в памяти отыскать не удалось. Но маленький. Ей вспоминается чувство любви и чувство страха. Разве с ним что-то случилось? Он умирает, как и она сама? Слишком много эмоций.

Щелк.

На этот раз вместе с сознанием приходит боль. Она думает, что это, возможно, и хороший знак, что если уцепится за эту боль, то дольше сохранит сознание. Она нуждается в том, чтобы извлечь из себя больше сведений о ребенке, которого она так любит, и за которого так боится.

Мальчик. Она почти что уверена, что мальчик. Волосы темные. А глаза? Она видит образ ребенка в пижамке, лежащего навзничь, похрапывающего; на пижамке у него мотоцикл. Синий мотоцикл с надписью: «Врррр». Он спит, так что глаз не видно. Она пытается призвать какой-то другой образ, но ей этого не удается. Как на зло.

Щелк.

Она открывает глаза. На сей раз вместо ваты сразу же молочное стекло, уже прогресс. Наученная опытом, она не подгоняет чувств, ожидает спокойно, отключится или нет. Через какое-то время картинка делается резче; женщина видит, что перед ней стоит мужчина.

Ей хотелось бы подумать над тем, а кто это такой, но она не способна контролировать собственные мысли; вместо этого она размышляет над тем, а возможно ли, что в результате… в результате того, что с ней случилось, чем бы это ни было, она утратила цветовое видение. Потому что мужчина одноцветен. Белые волосы, бледное лицо, черное пальто; пиджак, сорочка и галстук различных оттенков серости. Он стоит в двери, потом подходит к ее кровати. Выпрямленный, руки опущены вдоль туловища.

Она понятия не имеет, кто это такой; пытается выловить подходящие к нему эмоции.

Любовь? Дружба?

– Я пришел, чтобы попросить у вас прощения, – говорит мужчина негромко. – Но я понимаю, что этого прощения могу никогда и не получить. Потому что вы не могли бы его дать, а может, что более вероятно, вы и не захотите его давать.

Она видит, что мужчина что-то говорит, вот только до нее из всего этого ничего не доходит. Она фокусируется на эмоциях, ей уже известно, что через эмоции намного легче дойти до фактов, до образов.

Печаль?

– Но мне бы хотелось, чтобы вы, по крайней мере, приняли к сведению мои извинения. – Он глядит ей в глаза. У него холодный взгляд, ей этот мужчина не нравится. – В жизни я совершил много ошибок, но эта – самая худшая из всех них. И я никогда не перестану из-за этого стыдиться.

Сожаление?

– Я обещаю вам, что люди, виновные в том, что произошло, понесут наказание. Конечно же, это ваш муж. Пока что мы его не имеем, но это вопрос нескольких дней, даже часов.

Ненависть?

– Сам я поддамся действию дисциплинарного разбирательства и уйду из прокуратуры. Обещаю вам, что по моей причине никто уже страдать не станет.

Гнев. Да, это было именно это чувство.

Вместе с эмоцией приходит и образ. Спина ее сына, склонившегося над чем-то. Струйка дыма, непонятно откуда. Ужасный страх. А потом шаги, полы черного пальто, мотающиеся у нее перед глазами. Это этот вот мужчина. Он наклоняется, берет малыша на руки. Мальчишка доверчиво утыкается в воротник пальто, покрытого пылинками мороси. Они одновременно глядят на нее. Ледяные глаза мужчины и карие, все в слезах глаза ее ребенка. Они карие! Какое облегчение!

Гнев. Она решила держаться этой эмоции, поскольку именно она, как до сих пор, смогла предложить ей более всего.

Щелк.

4

Холодный воздух отрезвил, но Шацкий до сих пор чувствовал слабость; чтобы прийти в себя, он присел на лавку под зданием больницы. Он, вроде бы как и знал, что увидит в палате, но одно дело знать, а другое дело – видеть. Ему не удавалось выбросить из-под век лежащего на больничной койке тела, более похожего на труп, чем на живого человека. Лица, изуродованного расслабившимися мышцами, обнаженными зубами, видимыми из-под опустившейся нижней губы. Глаз, которые наверняка пытались передать ему какие-то эмоции. Орала ли она на него про себя, когда он сбегал? Ругала? Сухо и по делу обременяла виной за все случившееся?

А самым ужасным был синяк под глазом. Громадный, черно-фиолетовый синяк.

Он сказал то, что должен был сказать, но лучше себя не чувствовал. Скорее всего, потому, что не сказал ей всей правды, всего лишь пару банальных сообщений. Он не сказал, чем на самом деле было вызвано его прибытие на белом коне. Поскольку за этим не стояла ни забота, ни даже самое обычное приличие. А всего лишь чиновничий страх, отчаянная попытка спасти собственную задницу. И что он, к тому же, сделал по принуждению и без всякой охоты.

Шацкий испытывал стыд, что не сказал всего этого, и обманывал себя, что обязательно сделает это когда-нибудь в другой раз. Ведь не было же смысла сообщать женщине, которая чудом увернулась от смерти, что если бы не стечение обстоятельств, один обязательный асессор и начальница, которая в обязательном порядке хотела это дело прикрыть, то вот прямо сейчас ее мать размышляла бы над тем, во что одеть внучка на похороны.

Но этот визит помог ему принять самое важное за всю предыдущую жизнь решение. О нем он размышлял уже несколько дней, но только лишь в больничном коридоре мысль превратилась в бронзовую уверенность.

Он уже не будет прокурором. Данный этап его жизни дошел до конца. Он еще посвятит несколько дней или даже недель на то, чтобы решить загадку Наймана или же передать ее кому-нибудь другому. Еще убедится в том, что Фальк контролирует дело палача с Рувней. Эти два следствия станут последними, которыми он занимается в качестве прокурора.

Шацкий поднялся с лавки и решил пройтись до прокуратуры через старый город. Но на полпути струсил, подумав, что там может встретиться с Фальком или начальницей. Под влиянием импульса повернул рядом со старой ратушей и вошел в свое любимое с недавнего времени кафе. В своей излишней стилизации заведение было удивительно варшавским, и Шацкий чувствовал себя здесь как у себя дома. А помимо того, здесь была превосходная выпечка, а больше всего – безе. Третьей причиной его привязанности к «СиСи» было то, что с того времени, как он махнул удостоверением и злорадно спросил относительно выплаты авторских отчислений, в кафешке выключали музыку сразу же, как только видели его в дверях. Тем самым освобождая его от ужаса польской развлекательной музыки.

Четверть часа спустя, возбужденный кофеином и сахаром, Шацкий склонился над записной книжкой, пытаясь упорядочить галопирующие в голове мысли. Малыш, играющийся возле тела избитой матери – вот что ужасно потрясло прокурором. Чудовищное, давящее чувство вины совершенно разбило его и не позволяло вернуться к прокурорской рутине. А ведь нужно было взять себя в руки, поскольку сенсационные сведения Франкенштейна вызывали то, что дело перестало быть просто любопытным убийством. Оно сделалось приоритетным следствием национального значения.

Шацкий силой заставил себя быть систематичным, написав на странице записной книжки слово «Рувна». Независимо от сопровождающих эмоций – это следствие Фалька, сам он будет ангажирован в него в качестве патрона, но никаких правовых вызовов здесь нет. Как только найдут того перца, Фальк пройдется по нему словно асфальтовый каток, и у него будет первый замечательный обвинительный приговор.

В книжке он записал: «Рувна – Фальк 100 %, возм. консультации, а так – КОНЕЦ».

Ладно, что бы там ни было, идем вперед. На следующей странице он написал: «Вторая лига». Под надписью он сделал перечень всех своих дел, проверил по календарю сроки арестов, официальные сроки завершения следствий, дни, когда ему следовало быть в суде. Картина выглядела даже ничего: до января нигде не нужно было никого обвинять, не нужно было ничего срочно заканчивать. Когда он объявит о своем уходе с должности, его обязанности будет легко распределить. Теперь ж он попросит у Шарейны передать другим людям три следствия, в которых необходимо быстро провести кое-какие мероприятия. Ничего особенного: эксперты и осмотр на месте. Коротенький список и слово «КОНЕЦ». Шацкий снова перевернул страницу.

Тут он какое-то время сомневался: написать «Говно» или «Головная боль в заднице». В конце концов, каллиграфически вывел слово «Пресс-атташе», посчитав, что нечего поддаваться эмоциям. Полностью похерить это дело никак не удастся, пока не будет объявлено его решение об уходе. Если захотят, чтобы он выдал чего-то относительно собственного следствия – конечно же, это сделает. Это, как раз, он сможет. Если захотят чего-нибудь другого, попытается быть милым. И обещать, что уже через минутку, на все сто, именно этим и займется, но вот пока что, ну вы же понимаете, важное следствие, серийный убийца, мне очень жаль.

Ну да, именно, серийный убийца. Шацкий перелистнул страницу, слегка согнул блокнот, чтобы тот не закрывался, и написал печатными буквами «НАЙМАН». Прямо поперек обеих страниц.

– Закрой на мгновенье глаза! – рявкнул прямо над головой человек с дефектом дикции. Шацкий вздрогнул, кусочек безе свалился с вилочки. – И не думай, ты боишься или нет.^[69]

Звучание чудовищной польской музыки прекратилось. Тишину заполнили быстрые шаги, перед Шацкий встал бармен с перепуганной миной.

– Пан прокурор, я ужасно извиняюсь, новая сотрудница… Обещаю, что подобного не повторится. Может кофейку за счет заведения?

Шацкий поблагодарил и отказался, он до сих пор не справился с чашкой крепкого как тысяча чертей черного. И даже неплохого, но он опасался, что если все выпьет, может прицепиться аритмия.

С левой стороны он записал все ему известное. Немного, принимая во внимание, что с момента идентификации останков прошла почти что неделя. Удалось подтвердить, благодаря записям с различных камер слежения и показаниям свидетелей, что Петр Найман в понедельник утром выехал на своей мазде на работу. Машину он оставил на ул. Сикорского в мастерской для осмотра. Логично, если он должен был выехать на несколько дней. Вот только ничего подтверждало того, чтобы он планировал выехать на несколько дней. По словам работников автомастерской, багажа у него не было. Туроператор из Варшавы не знал ни про выезд на Балканы, ни про какой тренинг. Ни одна из ольштынских корпораций, предоставляющих услуги такси не получала заказа приезда в понедельник под его бюро на улице Яроты. Он не покупал билет на свою фамилию на автобус до Варшавы, возможно, сел прямо на остановке, только сотрудники перевозчика такого не подтвердили.

Только лишь жена и компаньонка согласно показали, что он должен был выехать. И вот тут имеются две возможности. Первая: обе женщины лгут. Вторая: Найман обманул их обеих. Если предположить, что первая версия правдива, это означало бы, что обе женщины принимают участие в убийственном заговоре, что казалось маловероятным. Тем более, что биллинги мобильного оператора подтвердили версию Моники Найман. В течение недели отсутствия мужа она дважды пыталась до него дозвониться, выслала три эсэмески, что у них все в порядке. Ладно, может она и не была самой заботливой супругой, но это еще не преступление. А может привыкла к постоянным выездам мужа, некоторым даже экзотичным, и к тому, что с ним нет контакта.

То есть, переходим ко второй, достаточно вероятной версии. Мужик пользуется работой, связанной с постоянными выездами, чтобы наврать жене, наврать совладелице фирмы и провести недельку с любовницей в одной из мазурских гостиниц для изменщиков. С правой стороны Шацкий написал: «любовница». Подчеркнул. Если женщина существует, то даже если и не имеет с убийством ничего общего, мужик погиб во время поездки к ней или от нее, или в перерыве между постельными играми, когда выскочил за бутылочкой вина, так или иначе, но она может быть их самым важным свидетелем. Нужно будет проверить компьютеры Наймана, биллинги, допросить приятелей и найти девицу. Еще проверить выезды, может быть познакомились они на каком-нибудь экзотическом инструктаже.