Текст книги "Кольцо Атлантиды"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Хранитель
Самолетик, пролетевший над руинами, оказывается, привез обратно в Асуан полковника Сэржента, а с ним и Абд-Эль-Малик-пашу, начальника Египетской королевской полиции. Это означало, что Кейтуну пришел конец. Его схватили его же люди, причем не тая своего торжества, ведь они его недолюбливали. Кейтуна бросили в темницу, где он должен был ожидать перевода в Каир для судебного разбирательства. Он и тут оказался не на высоте: обвинял Ассуари и нубийцев в запугивании, клялся, что никогда никого не убивал, и признавался только в том, что закрывал глаза на деятельность принца. Его приговорили к долгому тюремному заключению, и там, как выяснилось позднее, он покончил с собой: жизнь, лишенная фисташек и кальяна, более не имела для него смысла.
Благодаря показаниям Альдо, Адальбера и Мари-Анжелин, принцессу Шакияр не тронули. Все трое в один голос заявили в присутствии высокого чина, что она стреляла, стремясь спасти жизнь Салиме, которую Али Ассуари приказал сбросить в реку своим приспешникам, и их показания ничуть не расходились с тем, что могли увидеть пассажиры самолета той ночью.
Полковник Сэржент наконец вернулся к супруге, снедаемой тревогой в номере маркизы де Соммьер, куда она забилась, ожидая исхода этой решающей ночи и прячась от воплей американцев.
Леди Клементина так извелась, тревожась за судьбу мужа, что можно было ожидать, что она со слезами бросится в объятия супругу. Но ничего подобного не произошло.
– Что это на вас нашло, Джон? Почему вы решили ничего не сообщать о себе? – поинтересовалась она с достоинством, не исключающим подобие упрека. – Вы приучили меня к более уважительному отношению.
Видя такую демонстрацию знаменитого «английского самообладания», виновный только ухмыльнулся:
– Вы меня слишком хорошо знаете, Клементина, чтобы не терять уверенности в том, что ничто не способно поколебать моего уважения к вам. Но у меня не было ни малейшей возможности сделать телефонный звонок. Прибыв прямо с поезда в Генеральное консульство, я узнал, что сэр Фрэнсис Элленби как раз отбыл в Александрию; туда я немедленно и отправился вслед за ним... но для того лишь, чтобы убедиться, что его там больше нет. И, наконец, догнал его в Исмаилии, где он председательствовал на какой-то церемонии на Суэцком канале, перед тем как пуститься в обратный путь в Каир. Я, разумеется, снова последовал за ним, и, пока мы решали, как быть, времени осталось только на то, чтобы вернуться сюда по воздуху. А ведь не мне вам говорить, каким продолжительным рискует стать ожидание, когда соединяют по телефону.
Все очень устали и наконец решили отправиться спать, радуясь тому, что киношники надумали поступить так же.
Тело Салимы обнаружили в Ниле и отнесли в усыпальницу ее предков неподалеку от «Замка у реки». Так постановила принцесса Шакияр. Женился на ней Али или нет, но мать отказывалась хоронить ее рядом с тем, кто с такой жестокостью разрушил жизнь ее дочери. Никто не оспаривал ее права на это решение после того, как она во всеуслышание заявила о своем материнстве.
Весь город во главе с губернатором стоял на похоронной церемонии позади принцессы Шакияр. Похороны были просты, но трогательны, и это тоже было решение матери. У многих на глазах блестели слезы. У Адальбера, само собой, тоже, но еще и у Мари-Анжелин. К удивлению госпожи де Соммьер.
– Что это с вами, План-Крепен? – шепнула она. – Я была уверена, что вы ее недолюбливали...
– Мы можем даже сказать, что я ее ненавидела!
– Тогда к чему эти... крокодиловы слезы?
– Я плачу о прекрасной истории любви! Только и всего...
Маркиза сдержала улыбку, рискующую показаться неуместной. Она знала, что от ее «верного сторожа» можно было ожидать чего угодно. Да и сама она не устояла: трагедия взволновала ее, но в то же время она была довольна тем, что опасное приключение закончилось. Ведь оно заставляло ее тревожиться больше, чем ей хотелось бы показать. Слава богу, теперь наконец-то каждый может вернуться к себе домой!
Альдо тоже вздохнул с облегчением, хотя и переживал за горюющего Адальбера: он даже не ожидал, что его друг был так сильно влюблен. Правда, предыдущие сердечные дела Адальбера никогда не заканчивались столь трагично. Оставалось только надеяться, что страсть к раскопкам поможет ему забыть об этой драме и вновь заняться археологией. Жалко было бы сдаваться теперь, когда в его распоряжении находились столь важные средства для поиска гробницы Неизвестной Царицы. У него было Кольцо, а сегодня вечером, после похорон, Мари-Анжелин отдаст ему еще и ключ, так ловко добытый прямо с трупа Ассуари. Не хватало только плана, но его, наверное, можно было отыскать где-нибудь в старом замке или во дворце на Элефантине, а принцесса Шакияр готова разрешить ему входить куда угодно. После той трагической ночи она, казалось, стала испытывать к нему дружеские чувства, если не сказать привязанность, и сама настояла, чтобы он был рядом с ней, провожая Салиму в последний путь. И, наконец, существовал еще Анри Лассаль, который только и мечтал, что быть рядом со своим учеником и помогать ему в изысканиях. По правде говоря, теперь Альдо мог без угрызений совести возвращаться к себе домой, в Венецию. Если Адальбер найдет гробницу, радость открытия затмит его горе.
Но вечером, после ужина вместе с Сэржентами, на следующее утро собиравшимися покинуть Асуан, в отеле «Катаракт», ко всеобщему ликованию вернувшемся в состояние блаженного покоя после неожиданного отъезда киношников (растерявшихся вследствие романтического похищения белокурой героини прекрасным и, главное, богатым египтянином в лучших традициях голливудского кино 1920-х годов), План-Крепен так и не отдала орихалковый крест Адальберу и только сказала:
– Я бы хотела сначала показать вам кое-что... но только вам двоим. О том, чтобы приглашать господина Лассаля, не может быть и речи.
Они выехали ранним утром, экипированные для ходьбы по пересеченной местности, с рюкзаками, набитыми инструментами и провизией на целый день. Нанятая Альдо лодка высадила их на левом берегу Нила, далеко за островом Изис, и осталась ожидать их возвращения. Хозяин лодки, дальний родственник Хакима, был выбран за то, что считался самым нелюбопытным человеком на свете. Послушать мальчика, так он даже был не слишком умен: его жизненные идеалы сводились к возможности хорошо поесть и поспать после еды в тени пальмового дерева.
Друзья зашагали друг за другом по песчаной и каменистой, едва заметной тропе. Впереди шел Хаким своей танцующей походкой, явно довольный тем, что клиентка, ставшая его приятельницей, попросила его пойти с ними на эту экскурсию, хотя и не скрывала, что она станет последней. Альдо даже удивился:
– Неужели вы все еще не в состоянии обходиться без него, ведь столько раз уже бывали здесь?
Мари-Анжелин ответила ему с непривычной серьезностью:
– Для меня это вопрос чести! Без него я так бы ничего и не узнала и невозможное не стало бы возможным.
Альдо не настаивал. Хаким, с прямым и открытым взглядом черных глаз, нравился ему. И Морозини, возбужденный от предвкушения чего-то необыкновенного и пребывая в веселом расположении духа, едва поспевал за быстрыми тяжелыми шагами Мари-Анжелин, облаченной в колониальную каску с черными очками на носу. Эта поразительная девица была вполне способна обнаружить след, ведущий к легенде, о которую огромное количество людей обломали себе зубы, делая при этом вид, что не верят в сказки...
Замыкал шествие Адальбер. Он и не думал об их экспедиции, полностью погруженный в свое горе. Видаль-Пеликорн расценивал это небольшое путешествие как прихоть старой девы или воплощение одной из ее «гениальных» идей, которыми с незапамятных времен отличались все начинающие археологи. Но он добровольно шел на это, потому что считал, что многим обязан Мари-Анжелин...
За Асуаном взошло солнце. Небо стало светло-голубым, но совсем скоро оно, когда солнце войдет в зенит, побледнеет. Жара усилится. Уже появились все признаки наступающего знойного лета, что прогоняло обратно в Европу состоятельных туристов, имеющих возможность перезимовать в Египте. Адальбер тоже скоро последует за ними, утомленный этой поездкой больше обычного. Его миссия заканчивалась полным провалом, отягощенным к тому же глубокой душевной раной. И ему так захотелось вновь увидеть Францию, доброе парижское небо, зелень деревьев и садов, очутиться в своей удобной квартире рядом с парком Монсо, полной сокровищ, которые охранял Теобальд, его незаменимый слуга и правая рука, достигавший порой недоступных кулинарных высот. Вернется ли он сюда в будущем году? Возможно... Но может быть, и нет. Разве что ему повезет и удастся напасть на след какой-нибудь усыпальницы фараонов....
Тропинка поднималась вверх, отдаляясь от реки. Опустошенное жилище Ибрагим-бея уже едва различалось на другом берегу. Что с ним будет, ведь там поселиться уже некому? Наверное, передадут городским властям, и если и не откроют там музей, то, возможно, сделают местом собраний... Или выставят на продажу? В таком случае почему бы не купить его? Средств у него было достаточно, а собственность в Асуане облегчила бы его пребывание в Египте и дала бы возможность почаще навещать могилу Салимы...
Они шли уже больше часа по этой тропинке, казалось ведущей в никуда, разве что к некоему подобию скалы – нагромождению огромных валунов.
– Далеко еще? – проворчал Альдо: достойного сына моря не слишком прельщали горные прогулки.
– Почти пришли!
Они преодолели бугор, за которым оказался домик, какой-то куб песочного цвета под столетней акацией. Дерево казалось таким древним, что можно было подумать, что оно выросло во времена Саладина, если не раньше. К дому примыкала каменная скамья, а на ней сидел старик, положив рядом с собой длинную крючковатую палку наподобие пастушьего посоха. Его обтрепанная одежда, узкий тюрбан и даже лицо приобрели цвет стены, на которую он опирался спиной. Это был очень старый человек, чьи высохшие лицо и тело были похожи на пустой мешок. Из-под тюрбана выбивались седые пряди волос. Обожженное солнцем лицо казалось сеткой морщин вокруг наполовину беззубого рта, но глаза, очень молодые, необыкновенные голубые глаза, казалось, отражали свет небес.
Увидев старика, Хаким подбежал к нему и, поставив у ног старика сумку, встал перед ним на колени. Старик очень бережно опустил ему на голову обе руки. Остальные остановились поодаль и наблюдали.
– Не вы ли мне говорили, что это его дед? – обратился Альдо к Мари-Анжелин.
– Я так и думала сначала, но на самом деле он, наверное, дедушка всех сирот в этой стране. Его зовут Хасан, и он так стар, что никто уже не помнит его молодым. Хаким утверждает, что он живет здесь с давних-предавних времен.
– Не станете же вы уверять меня, что он бессмертен? – съязвил Адальбер.
– Бессмертен? Нет. Но, опять же по словам Хакима, когда он умрет, тело его исчезнет, а его место займет кто-то другой, помоложе. Так было испокон веков. Нет смысла убеждать вас в том, что в округе его очень почитают...
– Но чем он живет? – удивился Альдо. – Тут вокруг нет ничего, только акация.
– Внизу, на берегу Нила, есть деревня. Жители следят за тем, чтобы у него ни в чем не было недостатка. Кстати, за этим полуразвалившимся... непонятно откуда взявшимся куском стены есть колодец. Ну, теперь моя очередь: пойду поздороваюсь с ним. Старик обычно встречает меня благосклонно, и мы частенько беседуем. Он рассказывает необыкновенные вещи... Ах, чуть не забыла... Она протянула Адальберу завернутый в шелковую ткань орихалковый крест.
– Когда я сделаю знак подойти, вы уважительно поздороваетесь и потом покажете ему это! И не забудьте надеть на палец Кольцо.
Старик с улыбкой посмотрел на Мари-Анжелин, и она, подойдя, тоже опустилась на колени, протянув к нему руки, которые он бережно взял в свои.
– Я вот думаю, – зашептал Адальбер, – а что сказали бы ее товарки по утренней службе в церкви Святого Августина, если бы могли увидеть ее в этот момент?
Альдо пристально взглянул на друга. Неужели перед ним вновь прежний Адальбер? Это было так неожиданно, особенно в такую торжественную минуту, что он даже едва не прослезился от умиления. Но тут им сделали знак подойти поближе.
Они поклонились старику, а План-Крепен представила их своими самыми дорогими друзьями. Потрясающая старая дева снова их удивила: она довольно уверенно лопотала по-арабски, хотя совсем недавно начала изучать этот язык... Затем Адальбер положил крест Анх на раскрытую ладонь и протянул старику. На того вид креста произвел ошеломляющий эффект: глаза его округлились, и он накрыл крест дрожащими руками. А потом поднялся, поклонился, взял свой посох и зашагал в сторону высоких скал, жестом увлекая за собой остальных. Он медленно шел по пологому склону, который становился все круче и круче. Тропинка оборвалась. Старик без колебаний двинулся вперед по затвердевшему песку, смешанному с камешками.
Так они поднимались около получаса и наконец достигли подножия отвесной скалы, но Хасан и тут не остановился, а пошел вперед, огибая эту естественную стену. Неожиданно в стене обнаружилась расщелина, такая узкая, что, казалось, в нее не протиснуться. Но он опять позвал за собой и пролез в щель почти без усилия, потому что она тотчас же и расширялась. Не особенно, конечно, но вполне достаточно для того, чтобы даже Адальбер, самый плотный из четверых, тоже смог попасть внутрь.
Внутри оказалась довольно темная пещера с каменистым полом, уходящим вниз, словно ныряющим в чрево земли. Их провожатый достал откуда-то из складок своей залоснившейся одежды спички и свечу, поднес к фитилю огонь и, подняв горящую свечу над головой, что-то осветил: это был выдолбленный в скале крест Анх. Старец жестом подозвал Адальбера. Тот уже достал из рюкзака и включил карманный электрический фонарик. В его ярком свете сразу стали видны мелкие детали: какие-то точки, вернее, бугорки на одной из сторон креста.
– Это здесь, – шепнул старик. – Так гласит легенда, испокон века мы, сторожа, это знали.
Он посторонился, пропуская Адальбера:
– Если здесь покоится та, чьего имени нам не дано знать, смотри не оскорби ее и страшись проклятия богов.
Рука археолога задрожала, когда он поднес свой крест к месту, для которого он, видимо, был предназначен. Крест сразу вошел в углубление. Сердца путешественников гулко забились...
Поначалу ничего не произошло. Адальбер нажал посильнее, и часть стены, шириной примерно в метр, бесшумно отодвинулась, отворяя внутрь дверь на шарнирах. В глубине виднелась лестница, уходящая вниз.
Альдо с Адальбером переглянулись. Обоим было тревожно. Как могло случиться, что все это так просто? Как поверить, что этот удивительно бесшумный механизм был сконструирован много десятков веков тому назад?
– У тебя Кольцо, – зашептал Альдо. – Тебе и выпала честь...
– ...идти на опасное предприятие, – закончила за него Мари-Анжелин. – Но не захлопнется ли за ним эта дверь?
– Пока крест внутри, такого случиться не должно. Все-таки лучше я пойду один, – решил Адальбер. – Если створка захлопнется, вы сможете ее открыть...
Вытащив Кольцо из нагрудного кармана своей рубашки, он надел его на большой палец, а Альдо тем временем зажег свой фонарик, освещая ступени. Вдруг он забеспокоился:
– Ты же не сможешь там дышать!
– Иногда там, внизу, дышится легче, чем это можно было бы предположить. И потом, я уже привык!
Привык, конечно, и все же, глядя, как его друг исчезает в недрах земли, Альдо почувствовал, что у него сжалось сердце. Наверное, Мари-Анжелин обуревали те же чувства, потому что она инстинктивно подвинулась кинему поближе. Чтобы успокоить ее, он попробовал пошутить:
– Не правда ли, впечатляет? Придется и вам привыкать, если вы все еще хотите активно заниматься археологией! То ли слепо, как крот, рыться в земле, то ли кидаться на всех, как барсук...
– Это зависит от того, кому подражаешь! – не растерялась План-Крепен.
Лучик фонаря понемногу бледнел и наконец совсем исчез. И для тех, кто остался в пещере, наступило тягостное ожидание. В самом низу лестницы Адальбер увидел четко прорубленный коридор, совсем простой, без барельефов. Он шел медленно, внимательно глядя себе под ноги, по опыту зная, какие здесь могут возникнуть сюрпризы: то провалится пол, то вдруг покажется ощетинившийся пиками ров, заставляя красться вдоль стены, – такие ловушки придумывали древние на пути неосторожных. Но здесь он не встретил ничего подобного: наоборот, все вокруг казалось мирным. Ко всему прочему, он не испытывал трудностей с дыханием. Никаких неприятных запахов, только чуть заметный аромат мирры, приятно успокаивающий бешеный ритм сердца. Не надо бояться! Он чувствовал легкость, испытывал радость, как будто спешил на свидание к хорошенькой женщине. На самом деле так оно и было, с той только разницей, что Неизвестная Царица, если только ему необыкновенно повезет и будет дано ее увидеть, сейчас уже не более чем высохшая кожа да кости, перетянутые льняными ленточками под золотым коконом с ее профилем – мумия, которую изготовили древние египтяне. А они, по преданию, владели этим искусством, переняв его по наследству от атлантов, достигших невиданного уровня развития цивилизации и техники. Но даже и эта мысль не омрачала удивительно пьянящего состояния, в котором пребывал Адальбер, – оно было похоже на то, что испытывают люди, ныряя в океан на очень большую глубину.
Неожиданно он уперся в словно выросшую перед ним стену. Эта голая гладкая стена вернула его к реальности и охладила пыл: все было бы слишком легко! А тут все-таки придется поработать киркой... Но Адальбер сразу же понял, что обманулся: это был просто поворот – коридор в этом месте круто уходил в сторону. Вздохнув с облегчением, он обругал себя глупцом и двинулся вперед. И тут в лицо ему ударил свет фонаря, а за ним показалась человеческая фигура. Как будто кто-то шел ему навстречу...
Он не сразу сообразил, что это было всего лишь его отражение и что перед ним оказалось зеркало, сделанное неизвестно из какого материала. В нем он и отражался, хотя почему-то цвет отражения становился то золотистым, то розовым. Но в конце концов Адальбер разобрался: путь ему преграждала дверь, покрытая орихалком. Оставалось только придумать, как ее открыть!
Пристроив фонарь под мышкой, Адальбер уперся в дверь обеими руками, но безрезультатно. Дверь не поддалась. Он понял, что она вмурована в стену и единственным способом было бы просто ее взломать, но тут же и одумался: дверь была самым настоящим произведением искусства и ломать ее было бы немыслимым кощунством... Ее края украшала резная рама с изображениями птиц и цветов поразительно тонкой работы. Нет, он никогда не решится испортить эту дверь!
И, почувствовав себя бесконечно несчастным, Адальбер поставил фонарь на пол и стал ощупывать дверную раму в надежде отыскать какое-нибудь место, в котором был скрыт механизм, наподобие креста в двери наверху, в скале, но так ничего и не обнаружил...
Тогда он сел на пол и стал освещать дверь и раму фонарем, как будто бы снова ощупывал их, но только с помощью света... Он водил лучом очень осторожно и очень медленно и почти что дошел до конца, когда заметил внизу, в углу, крошечный цветок лотоса, склонивший головку. Пестик этого цветка был сделан в форме перевернутого креста Анх, чуть-чуть выступавшего наружу. Если и был шанс, то только в этом месте...
Протянув дрожащую руку, он потрогал цветок лотоса. Пересохшее горло стало как наждачная бумага. Адальбер нажал раз, другой, но ничего не произошло. И тогда, уже впадая в отчаяние, он нажал в третий раз, и пестик вдавился, раздался чуть слышный щелчок, и орихалковое панно стало опускаться.
Адальбер вскочил, но тут же вынужден был прислониться к каменной стене. Ноги его не держали, пульс участился, а сердце бешено колотилось. Он подумал, что больше не сможет сделать ни шагу. Вытянув руку, он направил пучок света в разверзшуюся темноту. Под светом фонаря блеснуло сполохами золото. Он снова обрел равновесие и попытался сделать шаг. И застыл, ошеломленный. Никогда в жизни он не думал, что доведется увидеть такое...
Гробница не походила ни на одну из тех, что Адальбер встречал прежде. Зал, куда он вступил, оказался округлой формы. Стены поддерживали полуколонны, по стилю напоминавшие дорические, и большие орихалковые пластины со странными иероглифами, которые он не мог расшифровать: похоже, это была письменность майя, а не древних египтян. Адальбер не задержал внимания ни на них, ни на множестве различных предметов: кровати, кофрах, произведениях искусства или предметах обихода, золотых, украшенных эмалью или вкраплениями бирюзы и изумрудов, – все это было тщательно расставлено, воссоздавая покои царицы или просто красивой женщины. Они располагались не вокруг саркофага, а некоего подобия алтаря, на котором возлежала фигура в белом. На эту фигуру он в священном ужасе и направил свет фонаря, обнаружив нечто из ряда вон выходящее. Сначала Видаль-Пеликорн даже подумал, не снится ли ему все это. Перед ним была стеклянная рака [73]73
Рака – ковчег с мощами святых, изготавливаемый обычно в форме гроба.
[Закрыть]в золотом обрамлении, а внутри – женский силуэт в белом, настоящая женщина, вовсе не мумия, а человек. Она как будто прилегла отдохнуть.
Ее кожа приобрела оттенок цвета слоновой кости, длинные черные волосы были украшены диадемой, на которой рассыпались изумрудные звезды вокруг трезубца бога Посейдона, тоже изумрудного. Длинные-предлинные ресницы, тонкие изящные руки, скрещенные на груди, перламутровые зубы, приоткрывшиеся в подобии улыбки. Тело женщины было обернуто в строгую складчатую льняную ткань, под которой угадывались восхитительные формы, все это было так правдиво и естественно... И так напоминало Салиму!
Как будто претворилась в жизнь сказка о Спящей красавице, с той только разницей, что спала девушка не сто лет, а многие тысячелетия!
Потрясенный, Адальбер упал на колени, борясь с желанием снять стеклянный купол и дотронуться... ну хоть запечатлеть поцелуй на бесцветных губах красавицы. В безумной надежде вдохнуть в нее жизнь, он уже протянул руки к прозрачному куполу, но так и не посмел коснуться его, боясь, как бы под его взглядом она не сморщилась, не стала бы похожей на мумии, разложенные там же, на скамьях перед каждой колонной. Это, конечно, были слуги, которые тоже заперлись тут, желая сопровождать свою повелительницу в смерти... царицу, имя которой так и осталось неизвестным. На золотом цоколе, на котором покоилось ее тело, не было никакой надписи. Да это было и ни к чему, ведь никто никогда не должен был отыскать эту поразительную гробницу!
Теперь ему захотелось прочитать письмена на стенах, но если в некоторых из них и обнаруживалось какое-то сходство с иероглифами, то все равно понять их смысл было невозможно. Здесь нужно было что-то вроде Розеттского камня [74]74
Розеттский камень – найден в 1799 г. в Египте возле небольшого города Розетта (теперь Рашид), недалеко от Александрии. Представлял собой плиту из базальта с выбитыми на ней тремя идентичными по смыслу текстами, в том числе двумя на древнеегипетском языке – начертанными древнеегипетскими иероглифами и египетским демотическим письмом – и одной на древнегреческом языке. Древнегреческий был хорошо известен лингвистам, и сопоставление трех текстов послужило отправной точкой для расшифровки египетских иероглифов.
[Закрыть], с помощью которого Шампольону удалось найти ключ к древним письменам. Но, кроме настенных панно, которые, как догадался археолог, должно быть, составляли своеобразную книгу, не было никаких других письменных свидетельств, ни единого рулона папируса, ничего, что можно было бы взять с собой...
И все-таки Адальбер был уверен, что между Атлантидой и Древним Египтом должна была существовать связь. Кто-то обязательно выжил после катастрофы, кто-то должен был передать ключ к таинственным знаниям и письменности атлантов. Может быть, это был сам Верховный жрец Уа, в чьей гробнице Говард Картер и нашел Кольцо? Но он жил гораздо позже... Тогда кто?
В этой цепи недоставало очень многих звеньев, и это означало, что тайна никогда не будет раскрыта... так и останется, как прежде, легендой о гробнице Неизвестной Царицы, даже если Адальбер сам примется за поиски этих недостающих элементов.
Он еще долго смотрел на прекрасное тело женщины. Единственным украшением царицы была изумрудная диадема, хотя повсюду было рассыпано несметное количество драгоценных камней и золота. Сколько преступлений, сколько низости могло бы совершиться из-за этих богатств! И не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить себе, какие полчища стервятников устремятся в эту усыпальницу, как только тайное станет явным...
Время шло, но Адальбер не замечал его, всецело погруженный в свой сон наяву. К реальности его вернул фонарик: батарейка начала садиться, и он начал мигать. Тогда, за невозможностью совершить большее, Видаль-Пеликорн запечатлел свой поцелуй на стеклянном саркофаге и, ничего не взяв, ничего не тронув, двинулся из усыпальницы прочь. Орихалковая плита захлопнулась сама собой, как только он переступил порог.
Вернувшись в пещеру, он застал ожидавших его Альдо и Мари-Анжелин, они сидели на камнях и, казалось, спали. Альдо даже не курил, видимо, чтобы не обнаружить своего присутствия запахом табака. Вид Адальбера потряс их обоих.
– Ну что? – разом вскрикнули они.
– Никогда бы не подумал, что мне выпадет счастье лицезреть такую красоту. Хочешь посмотреть? – он протянул другу Кольцо, но тот, почувствовав его сомнение, отказался:
– Не хочу! Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты туда спустился?
– Я не следил за временем. Меня вернул к реальности фонарик.
– Прошло пять часов! Мы уже подумали, не нужна ли тебе помощь... или заряженные батарейки!
– А вы, Мари-Анжелин, пойдете?
Она отрицательно покачала головой, догадавшись, что ее любопытство оскорбило бы Адальбера. Вид у него был такой, словно он только что вернулся из загробного мира.
– И что теперь? – поинтересовался Альдо.
– Первым делом поблагодарим старого египтянина, попрощаемся с ним и пойдем обратно!
Адальбер вынул крест, и скала за ним бесшумно затворилась, но вернуть План-Крепен шелковый мешочек он не спешил. Сгорая от любопытства, она не сдержалась:
– Вы собираетесь снова прийти сюда завтра и начать...
– Ни в коем случае! – с улыбкой ответил он. – Ни завтра, ни послезавтра, никогда вообще. И прошу вас обоих забыть о том, что мы здесь были... только маркизе де Соммьер, конечно, можно рассказать. Но не переживайте, я вам все опишу...
– А господину Лассалю тоже? – подозрительным тоном спросила, забеспокоившись, Мари-Анжелин. Это рассмешило Адальбера.
– Нет, ему – никогда! Он же просто с ума сойдет!
В тот же вечер, после ужина, все собрались в малой гостиной тетушки Амели послушать Адальбера. Его талант рассказчика в сочетании с неподдельным волнением, которое он испытал, превратили повествование в историю о возвышенной и чистой красоте. Об одном только он предпочел умолчать: о том, что Салима была портретом спящей красавицы. Эту подробность он приберегал только для ушей Альдо, чтобы не огорчать Мари-Анжелин.
– Великолепно! – захлопала в ладоши маркиза, когда он умолк. – Слушая вас, я снова вспомнила, о чем мечтала девочкой, когда матушка читала мне сказки. Жалко только, что вы так и не смогли расшифровать письменность той фантастической эпохи. И, следовательно, так и не узнали ее имя.
– Увы, нет! Она для нас так и останется Неизвестной Царицей. И я на самом деле думаю, что так будет лучше... Кстати, Мари-Анжелин, все хотел попросить вас показать рисунки, которые вы сделали здесь, в Египте. Если вам не трудно...
– Конечно, нет!
Она принесла свои работы: эскизы сангвиной, рисунки и акварели. Целая коллекция. На них были изображены храм Хнум, гробницы принцев, старый монастырь Святого Симеона... Нарисовала она и портреты Хакима и других мальчишек. Мари-Анжелин показала удивительное изображение Хранителя, разные зарисовки скалы, в которой была вырублена гробница. Адальбер долго смотрел на них, не зная, как сказать художнице, что он хотел бы их уничтожить, но что ему было бы ужасно жаль это сделать, потому что рисунки были такими талантливыми...
Молчание затянулось, и Альдо уже собрался что-то сказать, но Мари-Анжелин жестом остановила его. Спокойно взяв свои рисунки из рук Адальбера, она сама порвала их:
– Вы же этого хотели, не так ли?
Чувства помешали ему говорить, он только обнял ее за плечи и поцеловал. Когда мужчины вышли на свою обычную ночную прогулку, часы на губернаторском дворце как раз пробили полночь. Хоть и устали они от сегодняшней экспедиции, но все же оба чувствовали потребность побыть вдвоем. На этот раз они спустились к реке и зашагали по высокой набережной, почти совсем пустынной в этот час. Виднелись только два фиакра, да и те вроде бы скоро должны были отъехать.
Какое-то время они просто молча курили, наслаждаясь внутренним покоем и полным согласием, которое нечасто посещало их в последние дни. Ночь, освещаемая нежным светом бесчисленных звезд, была тиха и прекрасна; в душе царила радость. И только когда набережная превратилась в дорогу, Альдо заметил, что ушли они уже очень далеко:
– Ты что же, собираешься довести меня до самого Ком-Омбо?
– Нет, но мне нужно кое-что тебе сказать. Сегодня вечером, когда я рассказывал вам о гробнице, я нарочно умолчал об... одной вещи, которая для меня очень много значит... Царица была удивительно похожа на...
– Салиму Хайюн?
– Как ты догадался?
Альдо выбросил сигарету и взял друга под руку:
– Я ведь знаю тебя как облупленного, понимаешь? Наверное, даже лучше, чем если бы мы были кровными братьями. Сегодня, когда ты вернулся оттуда, на лице у тебя было написано такое блаженство, какое невозможно было бы объяснить всего лишь радостью открытия. И еще менее твоим описанием спящей красавицы. У тебя получалось, что красота противопоставлена реальности. Ты нарисовал нам портрет Нефертити. Блондинкой сделать ее не посмел, но в остальном – все сходится.
– Другими словами, ввести в заблуждение не удалось никого?
– О, может, и удалось, рассказ получился удачным, и думаю, что наши дамы его проглотили. Хотя в отношении тетушки Амели никогда ничего нельзя сказать определенно. Но что касается План-Крепен, то для нее твои речи сродни текстам Евангелия. Она блаженствует с той самой минуты, как ты сказал, что больше не пойдешь в гробницу, и попросил нас не выдавать секрет. Как видишь, цель твоя достигнута... и не было смысла еще более утруждать мои бедные ноги, чтобы поведать мне об этом... Ну, что? Пойдем обратно?
– Подожди! Осталось выполнить последний долг.
Он отошел на несколько шагов, вынул из кармана смокинга крест Анх и, как следует размахнувшись, забросил его в Нил.
– Река здесь глубока, и место пустынное. Никто не найдет ключ от гробницы. Пусть покоится с миром, ТА...
– Которую ты нарек неким именем, так я полагаю?
– Ты ошибаешься, если предполагаешь, что я назвал ее Салимой. Для меня Неизвестная Царица – это просто... ОНА!
На этот раз Альдо не нашелся что ответить. Что до Британского музея, который мог теперь навеки распрощаться со своим достоянием, то упоминать о нем в такую минуту было бы бестактно.
