Текст книги "Журнал `Юность`, 1974-7"

Автор книги: журнал Юность

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава седьмая

Весь путь мы протопали пешком.

У парка Валя убежала, не дав себя проводить, но, и оставшись один, я не сел в трамвай, точно это было изменой, так и доплелся до дома своим ходом.

Шел уже седьмой час.

Приняв теплый душ, я в одних плавках бухнулся на прохладный диван, закрыл глаза и… взлетел. Я стрижом унесся за город, к железобетонной арке, и увидел, как из подкатившей машины выходят мальчик с девочкой и углубляются в лес. Она удивительно красива, а он так себе, на тройку с минусом, почти двоечник по красоте, но это, кажется, не беспокоит ее, наоборот, она улыбается ему, кидает в него шишки, вытирает платком его запачканный лоб. Он влюблен в нее, а она?.. Чем он привлекает ее?.. А может, и не привлекает вовсе. Может быть, это просто так, и завтра он поймет это. Она позвонит и скажет: все, мальчик, больше я с тобой не играю… Хотя нет, вот они на завтра назначают новую встречу, правда, деловую, но встречу. Девочка опирается на его плечо и что-то вытряхивает из сапожка. Ах, какая девочка! Какая милая девочка! Даже мое стрижиное сердце трепещет! Я взмываю ввысь так, что те двое сливаются в одно. Или они взялись за руки? Я низвергаюсь и просвистываю между ними – нет, за руки они не взялись… Я прервал этот волшебный полет и открыл глаза от ощущения какой-то тревоги. И вдруг с болью догадался, что этого путешествия с Валей могло бы и не быть! Ведь разгорись наша с Зефом драка, и все, сидел бы я дома, отмачивал синяки, вправлял суставы или вообще почивал бы в морге. Ужас как тесно соседствуют добро и зло! Научиться бы так управлять своей жизнью, чтобы все в ней было хорошо! Но управься я вчера по-хорошему, не уйди с уроков, не обидь Светлану Петровну – я бы не встретил Валю. Все сложно и перепутано! Но как там ни мудри, а уж от явных глупостей надо открещиваться! Например, от внешней вражды с Зефом. Внутренне расходимся, и хватит. Иногда сам с собой расходишься, так не лупить же себя!

Я встал, подумал, как начать разговор, и набрал номер. Зеф отозвался мигом.

– А-а, ты-ы! – протянул он.

– Слушай, Зеф, ты чего сбежал?

– Откуда?

– Откуда! Затеял драку, а сам утек!

– Может, я по расписанию дерусь! – заиграл Зеф. – Может у меня очередь на драку! Или ты спешишь?

– Я не спешу! Я предлагаю мир.

– Мир! – удивился и даже несколько растерялся Мишка. – Так мы же еще не воевали.

– Вот и не надо, а то будет поздно.

– Ха! – воскликнул Мишка. – Я ему – шуточки, а он мне – по сопатке, и квиты? Математик нашелся!

– Ты мне этой шуточкой в душу плюнул! А мне, может, легче по морде получить, чем в душу!

– Шустряк! – вяло крякнул Мишка. – А может, сначала только перемирие для раздумий, а?

– Ну, перемирие.

– Ладно, Эп, я тоже не любитель мордобоя. С тебя за это две задачки по физике.

– Я еще не решил.

– Решай и звони.

– О’кэй!

– Да, Забор тебя что-то разыскивал, – вспомнил Зеф. – Дважды был у меня, звонил тебе, но… Сердитый. По-моему, чехвостить собирается.

У Забровских телефона не было. Звонить же он любил, звонил много и все из автоматов и всегда ходил, бренькая запасом двушек в кармане.

Позвонит еще, если крайне нужно!

А с Зефом – блеск! Нет у меня больше врагов! И нет огорчений! Правда, с отцом!.. Но и это утрясется. Раз он уверен, что не виноват, значит, утрясется. Разговор о школе отложу до экзаменов, там найду что сказать!

Мебиус угодливо, как бравый солдат Швейк, улыбался мне. Славный он тип, мой робот, бестолковый, ничегошеньки, кроме телефонных звонков, не чувствует. Не чувствует, например, что за его спиной на подоконнике, разъершив чешуйки, лежат одиннадцать сосновых шишек, которыми Валя кидала в меня. Одиннадцать, как комсомольцев в нашем классе. Если каждому дать по шишке, будет одиннадцать счастливых комсомольцев!

Еще одно заветное число!

Я любил числа, и они сами роем слетались ко мне, как рифмы к Пушкину. Числа – это целый народец, со своими порядками и законами, со своим равенством и неравенством. Семьями и по одиночке, сходясь и расходясь, живут они то в скобках, то под корнями, то на мансардах числителей, то в подвалах знаменателей. Их возводят в степени и сокращают. И говорят они на своем языке. Но главное, что ни число, то личность, с характером! Есть среди них заносчивые гордецы, как Мишка Зеф, которые делятся только на себя и которых зря называют простыми, а есть настоящие простаки, вроде Авги Шулина, которых дели как хочешь и на что хочешь, есть таинственно-бесконечное числи «пи», напоминающее Ваську Забровского, и есть подозрительные, словно шпионы, мнимые числа. Даже и внешне числа похожи на людей. Номер моего бочонка от лото 81 – это вылитый портрет бабушки и дедушки из деревни… Я нашел бочонок еще в детсаду, когда и цифр-то не знал. Но две эти загибулинки так очаровали меня, что я вечером исписал ими полтетрадки, к удивлению и радости родителей, которые тут же показали мне и остальные цифры. Я часами колдовал над ними и, когда явился в школу, оказался почти профессором для первоклассника… Прошло столько времени, а бочонок я так и ношу с собой, хотя мне, дураку, уже вот-вот шестнадцать. От того раннего детства у меня ничего не осталось: ни дырявого сандалика, ни сломанной игрушки, ни растрепанной книжки, ни даже друга. Как это ни странно, но в нашем подъезде, пятиэтажном и двадцатиквартирном, не было моих сверстников, точно соседи договорились не рожать целую пятилетку. На три года старше и младше – пожалуйста, а ровни – хоть умри! Ну, какие же мне, например, друзья Нэлка Ведьманова, брякавшая на пианино, или Юрка, отец которого треснул о пол магнитофон? У Нэлки уже ребенок, а Юрка все еще мастерит луки да пулит чижика! Правда, были ребята из других подъездов, но это совсем не то! Туда не побежишь зимним вечером в тапочках и в майке, чтобы поделиться внезапной новостью, как побежал бы к близкому и теплому другу! Вот и остался я один, со своим маленьким деревянным талисманчиком…

Зеф ждал задачи.

Задачи были, конечно, легкими. Зефу просто лень думать. Я решил их и позвонил.

– Готово. Тебе одни ответы?

– Давай все!

Я продиктовал, и Мишка довольно заключил:

– Ну вот, быстро, дешево, красиво!

– Так мир или перемирие?

– За две-то задачи?

– Ну, делец!

– Еще какой! – польщенно согласился Зеф. – Кому это ты там музыку крутишь, девчонкам?

– Тебе бы все девочки!

Более серьезно выяснять отношения с Зефом не стоило: его близким другом я не хотел быть, а для закрепления перемирия хватит пустячной болтовни.

Вскоре позвонил Забор.

– Эп? Наконец-то! – радостно воскликнул он. – Я уже все двушки извел! Где тебя носило?

– Шишки собирал.

– Какие шишки?

– Сосновые.

– Зачем?

– Жизнь украшать.

– А «Скорую помощь» тебе не вызвать?

Я коротко рассмеялся и вздохнул:

– Вася, есть очень актуальный весенний призыв: каждому комсомольцу – по шишке!

– А комсоргу – две, для симметрии: на лоб и на затылок, – добавил Забор. – Так оно и будет, без призыва. Слушай, Эп, а вот что ты со мной сделал? Ведь до сих пор я думал, что я сносный комсорг – признаюсь без ложной скромности, – а ты меня двумя фразами уничтожил! Прямо сдул с должности, как пушинку! – И Васька дунул в трубку.

– Ты спятил! – сказал я.

– Забыл уже?.. А кто мне на перемене сказал, что наш класс – это кучка сектантов, которые неизвестно чем дышат? – напомнил Забор угрожающе, мол, как же ты, комсомолец, посмел обвинить в сектантстве целый класс.

– Да это я так, – смутился я.

– Не так, мой милый Эп, а прав ты! – выпалил он. – Я прикинул: семь компаниек выходит, которые вне школы не общаются, а в школе так себе. Чем не сектанты?.. Это я упустил, проборолся с вашими кулаками и двойками!

– Неужели семь? – удивился я.

– Даже восемь – Ваня Печкин собственной персоной!.. а кто чем дышит – вообще туман.

– Да-а!.. И что теперь?

– Понятно что, гнать меня из комсоргов! За ротозейство и мелочность! – категорически заявил Забор, и я мысленно увидел, как блеснул его жуткий гипнотический взгляд. – Гнать с треском! И комсоргом ставить тебя!

– Да знаешь ли ты, что Забор – лучший комсорг на земном шаре? – закричал я, ощущая мороз по телу. – Ты же золото у нас, если без ложной скромности! И мы тебя не променяем ни на каких Эпов! Так что не бзыкай, как говорит Шулин!.. Ну, упустил кое-что! Откуда же все знать? Думаешь, я знал да помалкивал? Ни фига подобного! Просто душа вдруг вспыхнула – и увидел глубже. А так откуда знать? Только ощупью. И не беда, что упустил, наверстаешь! Считай, что я тебя критикнул, и наверстывай! В жизни еще не то бывает! У отца вон гостиница трещит, и не критикой там пахнет, а тюрьмой. Так он что, бзыкает, думаешь? Он работает как вол. И все будет о’кэй! Так что, Василий, не хандри! – закончил я, понимая, что не сказал бы всего этого в лицо Забровскому, сконфузился бы, а тут перед телефоном расцицеронился.

– М-да, – вздохнул комсорг.

– Лето подскажет.

– Нет-нет, нельзя так разбредаться! Стадом уйдем, стадом придем. Надо что-то сделать! – опять оживился Васька. – Осталось полмесяца. Мало, но успеть надо, иначе нам грош цена!.. Вот я весь день и думал и тебя искал, чтобы вместе поломать голову. Смысл такой: сплотиться и узнать друг друга – это твоя программа. Прекрасная программа, но время… Не мог ты пораньше вспыхнуть! Вот что, прикачу-ка я сейчас к вам, посидим мы вечерок и помаракуем. Одна голова хорошо, а две, сам знаешь… Может, и тетя Римма с дядей Лешей помогут. Они у тебя, по-моему, самые толковые из наших предков.

– Не знаю.

– Кстати, по физике сделал?

– Сделал.

– Сдую заодно. Что-то сегодня неохота уроками заниматься. Погулять бы! Пособирать шишки! Как ты там сказал: каждому комсомольцу – по шишке? Ничего!.. Ну ладно, Эп, иду!

Глава восьмая

Явился Забровский в девятом часу, мы поджидали отца к позднему, как всегда, ужину. На ходу скинув туфли, Васька влетел в мою комнату и, опершись на журнальный столик, прошептал мне в лицо, как будто крича:

– Анкета!.. Понимаешь, Эп, анке-та!.. это же так просто: вопрос – и ответ! – Васька выпрямился и, горя заглубленными глазами и резко жестикулируя, заметался по комнате, а я молча наблюдал за ним в предчувствии близкого чуда. – Весь день бился, и вот только что вдруг осенило! Помнишь, в марте десятиклассники проводили анкету? А мы чем хуже? Вот, например, вопрос: «Любишь ли ты Моцарта?» И Ваня Печкин отвечает «да», и пожалуйста – одна клеточка души ясна! А если Ваня Печкин не слыхивал о Моцарте, он ответит «нет» – и тоже ясно!

– Ваня Печкин наотвечает тебе! Так наотвечает, что с него хоть икону пиши!

– То есть наврет?

– Еще как! – заверил я. – Да и ты наврешь. Кому охота дураком выглядеть?

– М-да… Ну, я-то не навру, а запятая тут, пожалуй, есть – согласился Забор. – А если анонимно?

– Тогда Ваня Печкин растворится, – сказал я, задумываясь, – что-то запульсировало в моем уме. – Слушай, Вась, а если так: пусть анкета будет анонимной и пусть нас как будто интересует не лично Ваня Печкин, а класс в целом?

– В целом?

– Да. Дух класса, понимаешь?

– Правильно, Эп! Для начала – именно дух! А потом из этого общего духа мы выудим и душу Вани Печкина! Тьфу, тьфу, бедняга, попался на язык!.. А вопросов хоть двадцать ставь! Или сорок, сколько надо! Как на рентгене просветим! Ну, Эп, решено?

– Давай!

– Уф, гора с плеч! Давай разобью что-нибудь! – Васька азартно-весело потер ладони и прыгнул на диван. – Ну что, набросаем несколько вопросиков?

– Народ сам подскажет.

– Народ подскажет, если подсказать народу. А так будут киснуть. Я уж опытный! – убежденно заявил он. – Хоть с десяток, для затравки!.. На вот листочек, где у меня сектанты, пиши на обороте! – И он опять зашагал. – Ну, первый вопрос, само собой: не собираешься ли ты бросать школу?

Я вздрогнул.

– Почему само собой?

– Потому что восьмой класс – это форточка в жизнь. Еще не окно, но уже форточка, понимаешь? – пояснил комсорг. – И кое кто спит и видит, как он выпархивает из этой форточки. Тот же Ваня Печкин. И нам это важно знать.

Поразительное совпадение мыслей у мамы и Забровского: свечной огарок и форточка, но возражать Ваське я не рискнул – этот проницательный черт меня живо раскусит, если уже не раскусил, и начнутся преждевременные осложнения.

– Написал?.. Дальше поехали.

Мы перевалили за десяток, когда пришел наконец папа и над моей дверью гуднул зуммер – нас приглашали ужинать. Васька сказал, что сыт, но чайку попьет с радостью.

Людей поражала у нас кухня. В углах слева и справа от окна стояли вечные противники: электропечь и холодильник. Рядом с холодильником, торцом к стене, – наш трапезный столик, рассчитанный на троих, от силы – на четверых. От печи к раковине простерся стол-шкаф, над ним – два яруса полок с посудой, под нижней – рейка с крючками, на которых висело десятка три инструментов и приборов. Все было белым и блестело: холодильник, печь, раковина, пластик, клеенка, инструменты, посуда – эмаль и никель. Чугунное и цветное всегда пряталось, и на виду оставалась лишь белизна. Отец оборудовал кухню под операционную, чтобы маме в ней было привычней. И правда она любила «оперировать». Ей в белом переднике и белой косынке не хватало только маски. Заходишь на кухню и не знаешь, будут кормить тебя или резать.

– Привет, комсорг! – сказал папа.

– Здрасьте! – ответил Забор.

Я глянул на отца, ожидая дуэли с его взглядом: он меня спросит, что, мол, это за девочка, с которой ты раскатываешь в моей машине, а я хитро улыбнусь и спрошу, как, мол, идут твои дела с прокурором, – но на папином лице была только усталость, прямо стекавшая, казалось, с бороды.

Потеснившись, мы расселись, и пап спросил:

– Как там наш Эп?

– Мог бы лучше, – ответил Забор, быстро освоившись. – Все мы могли бы лучше!.. Дядя Леша, тетя Римма, а хотите знать всю правду о своем сыне?

– Еще бы! – сказал отец.

– А обо мне?

– И о тебе.

– А об Августе Шулине? О Мишке Зефе?.. Хотите знать правду о пятнадцатилетних вообще?

Родители переглянулись, и мама ответила:

– Конечно, хотим!

– Мы тоже! – заявил Васька. – И вот-вот узнаем! Мы тут с Аскольдом кое-что завариваем. – Он вынул листочек, пояснил суть затеи и прочитал некоторые вопросы.

– Толково, – одобрил отец.

– Мы еще всем классом покорпим! Шире возьмем и глубже, чтобы вдоль, поперек, по диагонали и сквозь! – разошелся Забор. – А вы не подкинете нам чего-нибудь? Вам с колокольни взрослых и бородатых видней.

– Виден масштаб, Вася, а детали уже слились, – с легким сожалением протянул папа и вздохнул. – Слились детальки-то! А вы жрецы деталей!

– Жрите-ка, жрецы! – сказала мама.

– Тетя Римма, мне только чаю.

– А мне всего! – потребовал я, не евши целый день, и жадно набросился на кашу.

– Курево с питьем отметьте, – сказал папа.

– Уже отметили.

– А половые вопросы? – спросила мама.

– В каком смысле? – не понял Забор.

– Тут много смыслов. Например, есть ли друг или подруга? Какой пол выше: мужской или женский?

– А надо ли? – нахмурился папа.

– Пятнадцать лет! Через три года – женихи. А от этих вопросов зависит будущая семейная жизнь! – жестко проговорила мама.

Даже для врача она была слишком бесцеремонна. Однажды при гостях мама спросила, почему я плохо ем и какой у меня утром был стул. Я побаивался ее в компании.

Подумав, Забор сказал:

– Надо! – И что-то чиркнул на листочке. – Надо!

После некоторого молчания отец, покончив с кашей и заметно приободрившись, спросил:

– А хотите знать, что мы о вас думаем?

– Ну-ка! – насторожился Васька.

– Не ну-ка, а давайте вторую анкету, родительскую.

– Давайте.

– И тоже анонимную.

– Давайте, давайте! – мигом разгорячился Васька.

– А не боитесь? Мы вас так раздраконим, что ай да ну! – пригрозил отец. – Зато будет полная картина. А по анкетам устроить форум отцов и детей.

Забор отставил чай и воскликнул:

– Это же идея!

– Дарю! – сказал папа.

– Хватаю!.. А кто анкету составит? – спохватился Васька, нетерпеливо оглядывая нас всех и останавливаясь на папе, который один только улыбался. – Дядя Леша, вы?

– На заводах такой порядок: изобрел – внедряй! – сказал отец. – Что, Римма, возьмемся?

Без особого огня мама ответила:

– Подумать надо.

– Да, надо подумать, – уже серьезнее заключил папа, принимаясь за чай. – Я, пожалуй, завтра на планерке свое воинство потереблю. Ну, а сорвется – не обессудьте!

Я наелся, сказал, что посуду помою позже, и мы с Васькой опять ушли в мою комнату.

– Как ты думаешь, сделает? – спросил он, кивнув в сторону кухни; я, зная, сколько сейчас у отца забот и хлопот, лишь неопределенно выгнул губы. – Хоть бы!.. Мы бы такую штуку провернули, так бы выступили под занавес, что – м-м!.. – Он просмотрел свои пометки на листочке и хмыкнул: – Слышь, Эп, оказывается через три года мы с тобой женихи! Ты – через два даже!

Забор спрятал бумажку, отошел к окну и уставился на вечереющее небо.

– Поставь что-нибудь, – сказал Васька.

– Моцарта?

– А есть? – удивился он, обернувшись.

– Конечно, нету! – усмехнулся я. – Вспомнил твой вопрос. С чего ты вдруг Моцарта зацепил?

– Да так. Бегал на днях к отцу, ты же знаешь – он рабочий сцены в оперном… А там концерт, ну и услышал. Ничего!.. Сто раз слышал, а услышал впервые. А ты?

– Только имя.

– Да, имена-то мы знаем! Альфонс Доде и т. д.! – сказал Васька и опять повернулся к окну.

У меня было двадцать восемь кассет, то есть семь километров пленки, а вот Моцарта на ней не было. Была «Шотландская застольная» Бетховена, которой я дразнил Нэлку Ведьманову, да три оперных увертюры, записанные по маминой просьбе, остальное – эстрада. Я поставил Тома Джонса, своего любимца. Пятерку отдал за перезапись. Том Джонс тут и пел, и говорил, и смеялся – блеск! Вот у кого английский!

Васька в такт задергал локтем и вдруг спросил:

– А это что? – Он взял с подоконника шишку и понюхал. – Настоящая!.. Ты что, Эп, правда был в лесу?

– Правда.

– Один?

– Не один.

– Молчу… Из нашего класса?

– Нет.

– Из нашей школы?

– Нет, – улыбаясь отвечал я: мне была приятна и Васькина догадливость, и его сдержанная попытка кое-что узнать, и мое таинственное отнекивание.

– Хм, тихоня!.. Надо срочно агитнуть Садовкину в лес… Да, с тебя полтинник, пока не забыл!

Я вынул из-под «Трех мушкетеров» железный рубль.

– Держи.

– Сдачи нет.

– И не надо. За меня и за Шулина.

– Ах да, Шулин же еще!.. С Шулина и началась эта каша. И за это ему спасибо. – Забор сел в кресло и на миг призадумался. – Конечно, в идеале мы все должны дружить, и мы подружимся. Но это слишком простая дружба, Эп, стадная, что ли, не знаю, как ее назвать. Дружба в первой степени – назовем так. А мне этого мало. Мне нужно покрупнее и поглубже – дружба в квадрате или в третьей степени! Понимаешь?

– Понимаю.

– И тут я разборчив, не каждого возведу в квадрат.

– Я тоже.

– Ну и вот!

– А Шулин у меня в квадрате!

– А у меня нет. У меня в квадрате ты!

– А геометрия говорит, что если две фигуры порознь равны третьей, то они равны и между собой!

– То геометрия!

– Нет, Авга – во парень! – заверил я и хотел было перечислить все, что мне в нем нравится, на решил, что незачем живого Шулина подменять скелетом. – А Садовкина у тебя в какой степени? – круто спросил я.

– В энной! – живо ответил Васька. Минуту помолчал и спросил: – Ну, Эп, где там задачки?

И стал переписывать.

Том Джонс запел «Лайлу», и я сразу ото всего отключился. После той встречи с двумя девчонками в заснеженном сквере и особенно сейчас, после знакомства с Валей, песня эта сделалась для меня символом чего-то неясно желанного и до боли необходимого.

Глава девятая

На следующее утро, за пять минут до первого звонка, Васька собрал нас в кабинете истории и коротко, но с многозначительной живостью объявил, что есть очень важный разговор и что после уроков на часок останемся.

– Что, что? – переспросил, оторвавшись от учебника, Ваня Печкин, который всякую новость принимал с опаской, как прямую угрозу лично ему.

– Останемся, говорю, после уроков!

– Все или одни комсомольцы?

– Все.

– Лучше бы одни комсомольцы, – буркнул Ваня Печкин. – А то мне собаку кормить.

– Значит часок потерпит.

– Она породистая! Ее по часам кормить надо…

– Надо быть породистым хозяином, тогда любая собака будет породистой! – заметил Васька.

– У нее режим. И нечего обзываться!

– Так! – хмуро произнес Забор, шлепнув ладонью по столу. – Еще у кого собаки?.. А может, кто спешит клопов травить?.. Или в больницу грыжу вырезать?.. Или на свидание к двум? – спросил вдруг он, и сердце мое дернулось, потому что именно мне надо было к двум тридцати на свидание с Валей, но я не выдал себя, лишь на миг закрыл глаза да стиснул виски ладонями – не мог же я подрывать идею, которую сам выварил вместе с Васькой. Вот ведь совпадение, черт возьми! – Никаких собак, больниц и свиданий! Ясно? Остаются все по-го-лов-но! – подчеркнул комсорг, как бы пересчитывая нас. – Ну, а если кому действительно позарез надо, – разберемся. Разговор срочный и касается всех!

Вовка Еловый спросил:

– А о чем?

– Эпа, наверное, будем чистить за двойку и за Спинсту, – ответил кто-то из девчонок сзади.

– Да нет! – горько отмахнулся Васька.

– Значит за то, что Зефа треснул, – равнодушно предположил тот же голос.

– Во-во! – обрадованно подхватил Забор. – Мы так привыкли заниматься кулаками и двойками, что мозги наши протухли и слепо шпарят по этим рельсам, как будто на свете ничего другого нет! Пора спрыгивать, иначе в такой тупик залетим, что и подметок не останется!.. Ведь нам около пятнадцати лет! Зеф завтра бриться начнет, а мы ему все: тю-тю-тю, Мишенька, почему ты такая бяка! – Васька сделал сиропную физиономию и пальцами изобразил бодуче-игривую козочку.

– Тю-тю-тю! – такой же козочкой ответил Зеф.

Класс грохнул. Забор сам рассмеялся до кашля и, еле уняв его, продолжил:

– Вот и вся наша работа. Надо менять климат! Встряска нужна. Ее-то мы сегодня и будем готовить. – Затрещал звонок, и Васька торопливо заключил: – В перерывах поговорим подробнее. А что касается кулаков и двоек, то совсем их забывать тоже нельзя, конечно. Зеф, например, получил по морде совершенно правильно! С гуманистами мы гуманисты, а заработал – получай! И нечего тут вече устраивать. А Эп, кстати, и без вашей чистки прекрасно все понял и сам утряс нелады со Светланой Петровной. Это как раз и доказывает, что он уже взрослый, а значит, взрослые и мы. Хватит играть в бирюльки и пускать мыльные пузыри!

– Вот именно! – крикнул кто-то.

– Браво, Забор!

– Ну, выдал! – восторженно шепнул Авга.

– Да-а! – согласился я, в который раз убеждаясь, что есть в нашем Заборе та закваска, которая делает его истинным комсоргом и которая не зря приводит в трепет Шулина.

Вошла быстрая и сосредоточенная историчка Клавдия Гавриловна, и урок начался.

После звонка мы перебежали в кабинет иностранного языка, и заинтригованный люд окружил стол Забровского и Садовкиной, мигом образовав над ним этакий двухъярусный кратер. Наташка смутилась, что оказалась вдруг в самом центре внимания, и вскочила, мол, я тут ни при чем. А мне, наоборот, хотелось именно туда, в жерло этого вулкана, и я даже имел право на это, но запоздало лезть в середку было слишком демонстративно. Я оттянул от толпы к окну Шулина и растолковал ему, в чем дело. Авга отнесся к анкете с неожиданной прохладцей. Оглянувшись на шумящую кучу-малу, словно не веря, что и там говорят об этом же, он разочарованно протянул:

– У-у, а я думал, что-то путевое!

– Это зависит от нас: поставим путевые вопросы – получим путевую анкету.

– И о чем спрашивать?

– О чем хочешь. Что волнует.

– Меня многое волнует.

– Вот и формулируй.

– Хм, формулируй!

– Или вот что, Авга, слушай! Давай для старта я тебе дам пару готовых вопросиков. – Я вынул из кармана бумажку. – Вот они. Старт и тебе нужен и всему классу, потому что когда начнется собрание, все будут раскачиваться и оглядываться друг на друга, а мы с тобой поочередно – бэмс, бэмс! И пошла цепная реакция! Главное – затравить. Понял?

Авга взял листок, прочитал и воскликнул:

– Ого, вопросики!

– А что?

– «Кто умнее: девчонки или мальчишки?» Да мне такого в жизнь не придумать! Сразу поймут, что я белены объелся! Или что меня подучили, как дурака!

– Наоборот, чудак! Все только ахнут: ого, скажут, ай да Авга, ай да Спиноза!

– Ну ладно. Забор поручил?

– Забор. Поручил мне, но я и тебя привлекаю.

– А не влетит тебе?

– Нет, за работу с массами обычно хвалят… Да и вдвоем надежнее. Мигом собрание кончим!

«И я успею на свидание!» – обрадованно спохватился я.

Пряча листочек, Авга спросил:

– Эп, а вдруг, того, мы скажем, а все молчок?

– По второму разу скажем.

– И опять молчок?

– Ну уж?

– А вдруг?

– Тогда не знаю… Тогда пусть сам Забор скажет. А что мы еще можем сделать? Сальто-мортале?

– А может, еще кого уговорим? – плутовато предложил он. – Уж работать с массами, так работать!

– Третьего?

– Ага. Вопросы еще есть?

– Есть?.

– Ну и давай. Бог троицу любит! – с заговорщицким азартом заключил Шулин.

– А кого?

Мы осмотрелись.

Васькин вулкан продолжал клокотать. Сгрудились все, кроме Вани Печкина, который, заткнув уши, зубрил английский. Или он дома не учил, или у него память никудышная, но Ваня Печкин долбил учебники из перемены в перемену: даже когда дежурный выгонял его, чтобы проветрить класс, он прихватывал книжку с собой. Каким-то испуганным был у нас Ваня Печкин и первую половину каждого урока, то есть во время опроса, сидел, как приговоренный, – сжавшись и чуть ли не дрожа. Он так и напрашивался на высмеивание, и в общем-то мы подсмеивались над ним, хотя не особенно зло, но считали его серой личностью.

Мы с Авгой переглянулись и, моментально поняв друг друга, направились к Ване Печкину. Вот будет фокус, если удастся его сагитировать, – тон всему классу зададут второстепенные члены… Я зашел сбоку и живо захлопнул его учебник. Ваня Печкин вздрогнули тревожно поднял голову.

– Отвлекись-ка на минутку, – сказал я.

– Чего?

– Отвлекись, говорю, и уши разоткни!

– А чего?

– Дело есть! – сказал важно Шулин.

– Причем дело пустяковое, но для пользы всего класса, – внушительно добавил я.

– Мне некогда.

– Всем некогда!

– Слушай, Ваня Печкин, ты можешь хоть раз что-нибудь пожертвовать классу: или время, или отметку? Можешь? – воззвал я, почувствовал, что надо брать круче.

– Это вон пусть Садовкина оценки жертвует, у нее много пятерок! – недовольно мотнул головой Ваня Печкин. – А мне нечем жертвовать, у меня двойки!

– У всех двойки! – отрезал Шулин.

– И меня спросят.

– Сегодня не спросят. Придет новая учительница. А новые сразу не спрашивают, сначала знакомятся! – попытался я внушить Ване Печкину здравую мысль.

Но он не сдался.

– Ага, это с вами будет знакомиться, а меня спросит! Не мешайте! – И, открыв учебник, опять углубился в него, равнодушно выставив свою макушку.

Я со злости чуть не влепил ему щелчок в эту макушку, но под жидкими волосенками различил какую-то коростинку и брезгливо махнул рукой. Авга буркнул: «Балда ты осиновая с медной нашлепкой», – и мы отошли. Наш поход в массы провалился. Еще бы! Если уж буря целого класса не раскачала Ваню Печкина, что тут наши хилые потуги! Оставалось надеяться, что и без него дело обойдется, – вон как народ оживлен.

По звонку все суматошно расселись, но вместо новой учительницы опять вошла Анна Михайловна со своей дирижерской палочкой, двухцветным карандашом. Постучав по столу, она несколько виновато произнесла:

– Ребята, снова неувязка.

– И эта заболела? – спросил кто-то.

– Нет. Амалия Викторовна думала, что ее уроки начинаются с третьего. Я только что звонила ей. Она выходит, но знаете, человек пожилой, пока дойдет, пока найдет, будет конец урока.

– Хорошо! – вздохнуло полкласса.

– Напрасно радуетесь! Кое-кому эти последние занятия нужны как воздух! Смотрите, как бы ваши легкие вздохи не обернулись тяжестью! – строго заметила завуч, и в этом была истина, которая касалась и меня; правда, я не вздыхал облегченно, потому что был заинтересован в Амалии Викторовне. – Сейчас придет библиотекарь и почитает вам что-нибудь, так что никакого шума, спокойно оставайтесь на своих местах!

Забор вскочили сказал:

– Анна Михайловна, отдайте этот час в наше распоряжение! Мы хотели задержаться после уроков, но раз так, то лучше сэкономить время. Нам нужно провести междусобойчик.

– Что провести?

– Междусобойчик!.. Ну, разговор то есть!

– Очень хорошо! Пожалуйста, поговорите, – улыбнувшись, согласилась завуч. – Я вам нужна?

– Нет.

– Только тихо. Обещаете?

– Обещаем! – крикнули мы.

– Чш-ш! – и Анна Михайловна вышла.

Васька стремительно оказался у стола с тетрадкой в руке, поправил пятерней прическу и сказал:

– Видите, как складно все получается! Сама фортуна за нас!.. Итак, на чем мы остановились?

– На мыльных пузырях, – подсказал мишка Зеф.

– Да! Пора кончать с мыльными пузырями! А для этого есть только один путь – дело! Вот и займемся делом!.. Я все объяснил, вы все поняли – прошу!.. Придумайте сколько угодно вопросов, но чтобы участвовал каждый. Кстати, если поработаем в темпе, то спасем от голода собаку Вани Печкина!

– Нечего обзываться! – огрызнулся Ваня Печкин.

– Что? У тебя уже вопрос?

– Нет у меня вопросов!

– Тогда не фыркай, а думай! Ну все, сажусь и пишу!

– Ну? – подстегнул Забор, остановив взгляд на мне.

Насчет условного знака мы не договаривались, но это был почти знак. Я собрался с духом, подтянул ноги, чтобы встать, но тут Вовка Еловый спросил:

– А в стихах можно?

– Еще бы!

– Тогда пиши:

 
Скажи-ка, разлюбезный друг,
Как ты проводишь свой досуг?
 

– Прекрасно, Вовка! – под веселый шумок воскликнул Забор.

Он еще не записал, а уже поднялась Садовкина.

– А вот интересно, кто в жизни важнее: мальчишки или девчонки? – спросила она.

– Мальчишки! – заорали пацаны.

– Девчонки! – завопил прекрасный пол.

– Споры потом! – пресек Васька. – Потом наспоримся до хрипоты! Так, записываю…

Довольный Авга шепнул мне:

– Один мой вопросик склюнули!

– Пусть клюют, лишь бы аппетит был! А ты говорил – молчок! Это как бы нам молчать не пришлось!

Вовка Еловый опять вскочил.

– У меня еще!

– Прорвало поэта! – заметил кто-то из девчонок.

Вовка засек, кто это сказал, простер руку в ее сторону и продекламировал:

 
Скажи-ка, друг мой разлюбезный,
Полезный ты иль бесполезный?
 

– О, пойдет! – подхватил Забор.

Тут же ввернул вопрос Мишка Зеф:

– А ты бы учился, если бы тебя заставляли?

– Блеск! – отреагировал комсорг.

– И наконец, последнее, – взмолился Еловый. – уж дайте высказаться, и клянусь – больше ни звука!

 
Друг разлюбезнейший, скажи,
Ты часто утопал во лжи?
 

– О’кэй! – приветствовал Васька.

Справа подняла руку Лена Гриц.

– Можно мне? – И, спохватившись, что не на уроке, встала, ощупывая пылающие щеки. – Раз договорились от души, то от души. Только не смейтесь, а то я разревусь… Сейчас… Было ли тебе так трудно, что хотелось умереть?