Текст книги "Журнал `Юность`, 1974-7"
Автор книги: журнал Юность
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Первые шаги – вместе
Дважды в месяц у нас в редакции собирается шумное, говорливое племя – идут занятия молодежной студии «Публицист», созданной осенью прошлого года Московской писательской организацией и редколлегией «Юности».
Тридцать пять молодых рабочих, инженеров, врачей, учителей, военнослужащих и журналистов (есть среди студийцев даже актер) занимаются по широкой, разнообразной программе. Здесь и «уроки мастерства» – встречи с известными советскими писателями, мастерами трудных публицистических жанров. Здесь и учебные пресс-конференции, на которых студийцы беседуют с видными экономистами, организаторами производства, деятелями науки и культуры. Здесь тщательный, часто нелицеприятный разговор о работах молодых публицистов – об их очерках, репортажах, корреспонденциях, написанных по заданию студии. Здесь коллективные посещения театров с последующим обсуждением спектаклей, командировки в разные концы страны (сейчас, когда вы читаете эти строки, десять студийцев собирают материал на нашей подшефной стройке Тюмень – Сургут – Нижневартовск, материал, который ляжет в основу книги о стройке).
Мы уже печатали работы студийцев (см., например, очерки Андрея Фролова «Первая пурга» в № 1 за нынешний год, Игоря Сантуряна «Зал бокса» в № З Олега Моржавина «Трое» в № 5). Но сегодня случай особый: весь публицистический раздел журнала подготовлен силами молодых.
Очевидно, не все в работах студийцев покажется бесспорным. Что ж, они учатся, и по ходу овладения трудной наукой писать остро, интересно, злободневно вполне допустимы издержки, которые будут учтены, – молодые публицисты выступают на страницах журнала не последний раз. Вместе с тем ясно видны и достоинства наших новых авторов: точный выбор ситуации, владение предметом разговора, социальная заостренность, по сути дела, каждого материала.
Впрочем, об этом судить читателю. На читательский суд мы выносим сегодня очерки, репортажи, статьи Елены Токаревой, Николая Черкашина, Марка Григорьева и Анатолия Крыма, работы, подготовленные студией «Публицист».
Елена Токарева
Таёжные люди
Рисунки И. СУСЛОВА.
Уже месяц сидели они в тайге. Ребята уходили на работу с рассветом, и Рая, чтоб приготовить им завтрак, вставала еще затемно. Ей очень не хотелось вылезать наружу, в ледяную темноту, нащупывать у раскладушки непросохнувшие сапоги, растапливать капризную печку-чугунку…
Наградой за муки раннего подъема была красота окружающей природы. Хрупкое серебро инея блестело под луной, на горизонте виднелась молочно-белая полоска – предвестница рассвета. Рая жалела, что, кроме нее, никто этого не видит: ребята проснутся – утро встретит их мокрой травой и вялой, только из-подо льда речкой.
Один лишь Славка (он только что отслужил действительную и еще ходил в форме) встречал иногда с нею вместе рассвет, возвращаясь под утро с охоты.
Славка появился в отряде две недели спустя после их приезда. Техник Алексей, будто ждал этого момента, свалил на Славку свою работу – копать погреб для продуктов.
Славка вырыл погреб за день. За ужином в знак благодарности за это Рая навалила ему полную миску каши с тушенкой и щедрой рукой положила масла. Ребята переглянулись и хмыкнули. Но это они зря. На Славку Рая смотрела снисходительно в с некоторой жалостью, как замужние женщины, уже хлебнувшие жизни, смотрят на мальчишек-подростков. «Сынок», – смеялась она над ним вместе со всёми.
Он безуспешно каждую ночь ходил на солонцы – подстерегать коз. Запасов тушенки и впрямь было мало, и козлятина была бы очень кстати. Но в Славкину удачу никто ве верил.
Освободившиеся к ужину от работы ребята следили за приготовлениями Славки к охоте с ехидным интересом, подковыривая его и перемигиваясь между собой.
– Служивый, а она, поди, другого любит, коза твоя. А тебя избегает, – говаривал шофер Сема, с наслаждением скручивая цигарку.
И все гоготали: трудное дело затеял Славка, не видать ему удачи. Куда умней был Витя, тоже заядлый охотник, химик по специальности. Он, кажется, и в экспедицию поехал, соблазнившись сибирской охотой. Однако на большой риск не шел, каждый день благополучно стрелял на озере уток и фотографировался с добычей. Он просил Раю не выбрасывать пух и перо от уток – собирал на подушку.
О Славке, правда, он тоже беспокоился. Очень своеобразно:
– Ты бы хоть спал иногда, «охотник», – твердил Витя, – а то помрешь. Один я, что ли, тачку катать буду?
Они были напарниками и с утра до шести вечера окатывали оловянный концентрат на самодельном устройстве из досок, похожем на детскую горку. Собственно, ради олова их отряд и торчал здесь, в тайге. Еще осенью прошлого года было распоряжение свертывать работы на этом участке. Кажется, отряд должен был начать съемку местности где-то на Дальнем Востоке. Но начальник отряда Женя, прозванный когда-то товарищами по университету Цуном за Целенаправленность, Умение и Находчивость, убедил начальство, что надо бы остаться здесь еще на один сезон…
Зачем? История была такова. Лет двадцать назад геологи, обнаружив здесь богатейшие запасы олова, дали будущему приисковому поселку оптимистическое название – Удачный. За двадцать лет в поселке появилось постоянное население, люди привыкли к этому месту и оседлому образу жизни. И вдруг выясняется: если поблизости не обнаружится новый коренной источник или богатая россыпь, то Удачный ожидает судьба многих таежных поселений – он перестанет существовать. Истории таких поселков всегда трагедии. Люди начинают бежать с прииска Задолго до того, как он совсем прекратит работу.
Каргаев, начальник прииска и местный уроженец, с болью смотрел на все это. Он объездил местные геологические управления, побывал в Москве. Везде он пытался убедить геологов, что в этом районе есть новое месторождение олова. В доказательство он показывал кристаллы касситерита – оловянного камня– странной формы. Кристаллы находили в россыпях недалеко от прииска.
Цун, уезжая отсюда в прошлый сезон, раздумывал, взять на вооружение гипотезу о новом месторождении или нет. Решил взять – уж больно жаль было поселка. Да и научный интерес не на последнем месте.
Цун задумал поставить интересный эксперимент, который подсказал бы, откуда пришел в россыпи касситерит той странной формы. Кристаллик касситерита появляется на свет с острыми гранями. Но потом вода, грязевые потоки с острой галькой, песком выносят его из коренного источника, и он бежит, пока не застрянет где-нибудь надолго. Окатанность граней такого кристалла находится в прямой зависимости от величины пройденного им пути. Вот эту-то зависимость и решил вычислить и использовать Цун. Неокатанный касситерит, тот, что родился поблизости, смешивали специально (для имитации грунта) с песком и галькой и заставляли «пробегать» по желобу. Расстояние, которое проходили, окатываясь, «подопытные» кристаллы, ребята записывали. Цун ждал момента, когда грани стешутся так же, как на каргаевских образцах, – это будет значить, что они прошли одинаковое расстояние. Вот тогда можно будет добраться до предполагаемого месторождения.
За исключением Цуна и техника-геолога Алексея, постоянного сотрудника экспедиции, все члены отряда были не осведомленные в этом деле люди. Каждый из них завербовался в экспедицию по своим, личным соображениям и меньше всего знал и думал о цели ее, о трагической истории поселка. Когда Цун объяснил всем суть эксперимента, которым собирался проверять гипотезу о новом месторождении, Слава с Витькой зевнули: не все ли равно, ради чего тачки катать? Их дело – взгромождать тачку с оловом на «детскую горку», улавливать его внизу – и так до тех пор, пока Цун не скажет: «Довольно».
Но они и сами не знали, что так будет до поры до времени…
…В ожидании писем из дому Рая полюбила поездки в Удачный – на почту, в магазин. В поселке все давно знали, что опять приехали москвичи искать «хлеб» их прииска – оловянный камень. Рая любила стоять в приисковом магазине за огромными батонами хлеба, похожими на серые кирпичи. Магазин прозвали «Сахалином» за его отдаленность от «центральной площади» поселка. В очереди возникали разговоры. Какая-то бойкая бабка говорила, затягиваясь папироской по привычке забайкальских женщин:
– Опять московские приехали, эти… как их? Гинекологи! Ох, бородатые все, красавчики, как в прошлом годе, даже еще лучше.
– Найдут чего?
– Да уж в ентот раз обязательно!
Рая каждый раз вздрагивала, слыша эти разговоры: все па них надеялись в поселке, все от них ждали большой пользы. Когда они появлялись на улицах Удачного, с них не спускали глаз ни малые, ни старые. Женщины судачили о них, покуривая у своих заборов, мужчины уважительно здоровались с Женей: «Здравствуй, начальник!»
«Какое мне, в сущности, дело до их прииска? – пробовала себя убеждать Рая. – Алексей вон все время повторяет, что ему «до фени», где работать: хоть здесь, хоть в степи; хоть на олове, хоть на серебре. А мне, поварихе, тем более все равно. Я же временная. Кончится полевой сезон, с меня сойдет загар «пополам с грязью», я опять забуду, как разжигать в дождь костер, и многое забуду, чему выучилась здесь. Уйдут люди, которые меня сейчас окружают… Все уйдет?» Она чувствовала, что ей жаль этого. Жаль, что в Москве никто не посмотрит на нее с уважением, как здесь, не зашепчет вслед какие-то добрые слова бурятского заклинания. И она понемногу выучилась болеть за общее дело так, как это могут делать женщины, лишенные непосредственного влияния на его ход. Ей полагалось только мыть кастрюли и вздыхать над «тяжкой бабьей долей».
А как она завидовала Славке, который вдруг показал, что голова у него не только об охоте болит: неожиданно для всех он предложил усовершенствовать эксперимент – утыкать дно желоба на «горке» гвоздями и положить тяжелые острые камни, – иначе песок и гальку, имитирующие грунты, быстро смывает вниз, и они не выполняют своей «окатывающей» функции.
Так шла жизнь в тайге, не похожая совершенно на Раино московское существование. Здесь она испытывала чувство радости и освобождения. Еще год назад Рая поняла, что у нее должно что-то измениться. Почему? Она и сама четко этого не понимала: просто ей было очень скучно. Она попыталась объяснить это мужу, Володе, уговаривая его куда-нибудь далеко-далеко уехать. «Давай сменим жизнь», – предлагала Рая.
Жили они, по мнению Володи, совершенно нормально, даже хорошо. Особенно когда из квартиры уехали Раины родители, освободив детям «жизненное пространство».
Но именно с момента этого переезда Рая почувствовала неполноценность их жизни с Володей. По вечерам они оказывались с глазу на глаз в обнаженной тишине чересчур просторного для двоих жилища. Оказалось, что веселье и суету в дом вносили мать с отцом и их знакомые. Они умели радоваться даже пустякам, могли хохотать до слез над глупыми шутками, обожали походы, картошку в мундире и вообще жили вкусно. Мать с отцом работали вместе. Придя домой, они никак не могли успокоиться от «трудовых споров», и отец продолжал ругаться по телефону с начальником. Мать, стоя рядом, поддакивала, а иногда налетала на отца со своими идеями. То ли им действительно повезло на любимую работу, то ли друг на друга, но им всегда было чем жить.
Почему же у Раи с Володей все было по-другому? Она, без пяти минут ипженер-экопомнст, ничего толком не знала о своей будущей профессии и заранее скучала при мысли о ней. Володя же, закончивший институт пять лет назад, придерживался мысли, что «интеллигентная» работа вся одинакова, а «начальство всегда право».
– Средним людям, как мы с тобой, бессмысленно тратить время и нервы на поиски призвания и трудовые споры. Надо жить, как живется, как все живут, – внушал ей Володя.
Их друзья, приходя в гости, тоже не «кипели», они просто пили чай и просто разговаривали о «бытовухе».
Рая с тоской думала, что это и будет ее всегдашняя жизнь, небогатая событиями и интересами, чересчур спокойная, накатанная до предела. Если зима – значит лыжные прогулки, если лето – путевка па юг, осенью – консервировать дешевые фрукты. Это все неплохо как дополнение к настоящему, но его-то и не было.
Рая стала присматриваться r людям, которые расходились, искала истинные причины этих разводов, те, что оставались «за кадром». Ей казалось, что скука и отсутствие этих самых страстей гонят людей прочь друг от друга. Но когда она задавала этим ребятам свои «отчего» и «почему», то оказывалось, что настоящие мотивы разрывов должны быть серьезнее, чем ее томления.
– Детство в тебе играет, – сказала Рае одна умудренная жизнью однокурсница. – У тебя все есть: жилплощадь и хороший муж. Просто клад твой Володька, – вздохнула она. – Спокойный, уверенный в себе. По крайней мере ты точно знаешь, что он тебя не бросит!
…Когда после сессии уехали кто куда строительные отряды их института, а Раю «по состоянию здоровья» опять не пустил муж, случай свел ее на дачной платформе с геологом Женей.
С этим маленьким человечком в белой маечке и дачных сандалиях они опоздали на электричку. Рядом с человечком переминалась с ноги на ногу его беременная жена. Разговорились. Об экспедиционной жизни, о комарах, которые в Сибири куда хуже, чем здесь, на даче.
– Возьмите меня в отряд, – попросила Рая, конечно, в шутку.
– Поварихой можешь? Очень повариха нужна, – согласился новый знакомый. – Только давай без трепа. Завтра оформляй документы и делай «энцефалитную» прививку. – Женя загорелся от собственных таежных рассказов, и его, по выражению жены, «повело». Рая слышала, как она тихо сказала, послушав мужнины описания экспедиционной жизни:
– И этот, второй, без тебя родится. Ты уж весь в поле, будто и не московский. Посмотрел бы на себя со стороны: как куришь, как ешь. Вчера за чаем заметила – сахар экономишь. Погоди хоть здесь чудить. Наэкономишься еще в своей тайге.
– Что же делать, Галка, – сразу осекся муж. – Ты ведь знаешь, что каждый из нас, как человек-амфибия, в городе может жить только до апреля. Потом как-то неймется. Ведь знаешь – сама была геоморфологом.
Жена опустила голову: «Ладно уж, завидую тебе…»
В тайге Рае было тяжело. Никто без особой просьбы не помогал ей в трудном и непривычном для нее деле таежной поварихн-костровщицы. За водой – сама, дров наколоть – сама.
– Вы ведете себя, как хамы! – наконец не выдержала она за ужипом, когда все были в сборе.
Ребята притихли. А техник Алексей* человек бывалый, пожал плечами;
– Скорее, у нас особый взгляд на таежную женщину. Он, знаешь ли, идет от простой суровой жизни, к которой ты не приучена.
«Получила кусок романтики?» – досадовала на себя Рая, не зная, она ли ошиблась в выборе «романтической компании», или жизнь ошиблась, не создав идеала, на который она рассчитывала. «Алексей просто пижон, – успокаивала себя Рая. – Не все они такие. Цун другой и Славка…»
И все же…
– Учись побеждать природу, повариха Рая, – твердил ей Цун, зажимая в руке секундомер; он засекал время, которое повариха тратила на костер.
– Не так, повариха Рая, – насмешничал он, когда ее шаткое сооружение из веток гасло от легкого ветерка. И, показывая, как надо, он приговаривал: – Вот так и ты, женщина, должна поддерживать незатухающий огонь стоянки. Это и есть древнее твое предназначение, почетная обязанность, утраченная в наше время.
Рая честно хотела научиться всему, что потребовала от нее таежная жизнь, хотела стать настоящим таежным человеком. Но дело было не только в умении поддерживать огонь. Казалось, что в Жене пряталось какое-то особое чутье на людей и события, особая широта и доброта. Цун мог привести в лагерь, накормить и дать ночлег старому буряту, который не первый день трясся на коротконогой лошаденке по тайге. Мог Цун ни с того, ни с сего освободить Раю от кухни, отпустить на рыбалку и сам встать у плиты. Он безошибочно чувствовал, когда надо это сделать, чтобы повариха «встряхнулась» и вернулась к печке даже с удовольствием.
В письмах к матери Рая выплескивала ощущение полноты жизни, которое испытывала впервые.
«Здесь я впервые не «средний человек», каким привыкла себя считать. От меня тоже зависит что-то важное. Здесь у меня так много всего: неба, леса, огня, камней, людей… Дома-то у каждого – скучная физиономия, каждый – с авоськой. Мамочка, не сердись, здесь мне лучше. Шофер Сема рассказывал мне легенду «горе Папе и горе Маме – старых бурятских свмтыимх которые прощают всё даже разбойникам, если хорошо попросить. Слышишь, мам, прости и ты меня за неожиданный отъезд!
Да, еще я заработала радикулит, так как в палатке холодно. И теперь меня шофер Сема возит через день на «самодеятельный» бурятский курорт. Там родоновые ванны с температурой плюс 51е! После них я надеваю ватник, и с меня сходит семь потов. А Цун растирает мне спину спиртом и немножко дает внутрь. А у бурятов, мам, против радикулита есть священное дерево – листвянка, вся обвешанная цветными ленточками. Интересно?»
Писала Рая и про Славкину охоту: как он однажды на солонцах пожалел козу, видел ее в трех шагах от себя – и пожалел. «Между прочим, этот Славка, мам, принес мне цветы, таежные гвоздики. Он единственный, кто догадался это сделать».
Вскоре начался сезон дождей, и работы на «горке» пришлось свернуть. Людей не хватало, появилась надобность в шлиховании – ручном вымывании олова, а делать это, кроме Жени, никто не умел, Да и он не был профессионалом. И вот в этот момент в лагере неожиданно появились «таежные люди» – старик лет семидесяти и девочка. За ними на следующий день прибежал самый беспокойный поселковый пес Сардык.
– Нужен я тебе, начальник? – спросил у Жени старик.
– Ты нам, дядя Николай, сейчас нужен, как бог. Как ты угадал?
– Ха… – сказал старик.
Ему, оказывается, было не семьдесят, а сорок семь. Лет десять, а то и больше, он мыл в тайге золото, потом работал в Удачном на оловянном прииске. Он знал все тонкости шлихования. Конечно, он был нужен Цуну! Но его дочка (одна из восьми) – девочка с широко расставленными, как v рыси, глазами и городским именем Лариса – зачем она была нужна? Лариса была красива, как и большинство людей, в чью кровь влилась капля бурятской – обычное для здешних мест дело.
– Вот и тебе, повариха Рая, теперь есть помощница, – сказал Цун. Он усмехнулся, увидев Раино напряженное лицо, и покачал головой: – Одна женщина в отряде – плохо. Две – хуже нет. Рая, будь умницей.
Но Рая не захотела быть умницей и жить в одной палатке с «рысью». Ларисе поставили отдельную палатку. Какое-то беспокойство одолевало Раю. Стоило обернуться, как она замечала взгляд Ларисы – будто перекинутый через плечо косой луч.
«Рысь» вставала раньше Раи и так принималась шуровать с дровами – колоть их и ломать, что Рая уже и спать не могла, но и вставать не хотела – из принципа.
«Ишь ты, какая сильная, – думала Рая про новую поселянку, – дрова рубит, как мужик, воду носит чуть ли не цистернами».
Ребята поглядывали на Ларису не то с удивлением, не то с уважением. Рая, ревниво взирая на «рысь», внутренне напряглась, твердя себе: «В случае чего – улечу домой. Им не нужны две поварихи!»
Но кухонный турнир двух женщин не пошел дальше одной партии. В первый же день своего дежурства «рысь» наварила бурятского чаю на первое, второе и десерт.
Мягко выражаясь, Ларисино блюдо было непривычно для ребят. Крепкий чай с растопленным бараньим жиром, солью, вермишелью и еще какой-то приправой. Съели все только дядя Николай и Цун. Цун поблагодарил Ларису, вышел из-за стола и, закурив самокрутку, спокойно ждал, когда ребята позавтракают. Техник Алексей крякнул, отодвинул полную тарелку и попросил у Раи вчерашнего рассольничка. За ним наперебой остальные. Это была Раина победа.
Она торжествовала молча. Но Женя все замечал и однажды хмуро, имея в виду Ларису, сказал:
– Она здесь у себя дома. А ты и все мы – гости. Поняла? Скоро, может, вообще умотаем отсюда, не оправдав, как говорится, оказанного доверия.
– Почему? – встрепенулась Рая.
– Плохи наши дела, а их, – Цун кивнул в сторону прииска, – еще хуже. Нет тут больше оловянного камня, Раечка. Нет и нового месторождения. Вчера вы уже все спали, а я сидел ночью за микроскопом со Славкой – он все любопытствует. Потом погас свет – кончился бензин в движке, и мы остались сидеть в темноте. И тут я вдруг почувствовал в этой темнотище, что всю историю – касситерит новой формы н остальные признаки – это мы изо всех сил раздуваем. Ей-богу, раздуваем из человеколюбия. Нам касситерит кажется другой формы, потому что мы тоже хотим, чтобы прииск жил. – Цун закурил. – Эксперимент почти закончен. Уже ясно, что расстояние то же, что и от старого коренного. И как только я это понял, я решил что надо снимать лагерь. Уже дал радиограмму в Москву – профессору Константинову. Пусть прилетит – проверит нашу работу. Как он решит, так и сделаем.
– А когда он будет? – спросила Рая, вдруг почувствовав, что какая-то обида подступает к горлу. «Возвратиться, ничего не сделав? И жить, как раньше? Ни за что!»
Мысли о себе растворились у Раи в общем сознании какого-то стыда перед людьми и даже перед тайгой, будто она была живая. Рая, правда, боялась все время какого-то «таежного глаза»: прежде чем отломать от сухой листвянки ветки на костер, она мысленно спрашивала ее: «Можно ли?»
– Отчего истощился этот прииск? – спрашивала Рая не раз жителей поселка.
– А чего ж ему – все тощает: и человек и прииск.
– Слишком энергично разрабатывали, много бросали в отходах, потом это размалывалось в песок, а песок носил ветер, теперь пропавшее олово не соберешь, – так говорил Цун Каргаезу.
– Мы не этого хотели. Мы хотели высокой производительности, – отвечал Каргаев. Но Женя махал на него руками и кричал:
– Они-то, может, и неисчерпаемые, запасы у природы, да только не умеем мы брать их с умом. А потом руками разводим!
Профессора Константинова ждали с часу на час.
Узнав о его приезде, заволновался Каргаев. Утром его «газик» песочного цвета появился на дороге.
– Опять приехал убеждать, чтоб не свертывали прииск, – проворчал Цун.
Каргаев грузно вышел из кабины и тут же забыл про оставшегося там своего смирного, раскосого сынишку. Они ходили с Цуном по лагерю большими шагами и спорили. Рая наблюдала за ними со своего поста у печки. Впереди все время нагибался к земле и что-то на ней разыскивал маленький нервный Женя, чуть позади – широкоскулый крупный Каргаев с побледневшим лицом. Он снял с головы большую кепку и, прижимая ее обеими руками в груди, что-то горячо говорил Цуну, тоже наклоняясь вместе с ним к земле.
Потом Рая расслышала, как Женя сказал:
– Оставайтесь с нами до приезда Константинова – Все разом и выясним.
– Не могу, на прииск надо, – отвечал Каргаев грустно и с акцентом, как всегда при волнении. Он надел кепку и крупно зашагал к машине, покопался там и вынес с гордым, торжественным лицом самородок олова килограммов на десять.
– Здесь нашли… На гольце, – сказал Каргаев. – Хочешь, верь, хочешь, нет. Подари своему профессору, – крикнул Каргаев уже из окошка машины. – Денег у Читы добуду, только олово ищи!
Константинов приехал веселый. Начал выкладывать московские новости. Первым делом объявил:
– У тебя, Цун, второй сын родился. Ты у нас именинник! Ах, ты, черт возьми, – захохотал он на весь лагерь. – А нашу повариху муж ждет в Москве. «Пусть, говорит, Раечка поскорее возвращается». Вот так. У тебя, Цун, есть замена поварихе-то? – Женя посмотрел в сторону дерева, к которому прижалась, как лесной зверь, Лариса.
– Поезжай, поезжай, – подбодрил Раю профессор. – Скоро все в Москву вернутся. Надо сворачивать работы, раз ничего нет.
– Как это нет! – закричала Рая. – А самородок? – Она посмотрела на хмурого Цуна. Тот молчал и согласно кивал Константинову.
– Лети-ка ты. Женя, домой, – басил Константинов за ужином. – Взгляни на сына, обласкай жену и… съезди на месяцок в Приморье – присмотри место для будущего полевого сезона. А? Светит тебе Приморье? Какие богатейшие места! Ты ведь не был там?
Рая негодовала: где же обещание, данное утром Каргаеву? Ведь Цун обещал ему исследовать сопку с голой вершиной, которая виднелась вдалеке.
– Евгений Васильевич, – вдруг прервал Константинова Женя, – пойдемте, я вам покажу кое-что.
– Это самородок, что ли? – засмеялся профессор. – Я уже видел. Смутил тебя этим Каргаев. Ай да фокусник! Да, может, он его в другом месте взял!
– Не думаю… – скривился Женя. – Подумайте, Евгений Васильевич, еще пару месяцев работы – зато совесть спокойна у меня будет… перед природой и людьми.
– Совесть! Врешь ты все, – заворчал Константинов.
– Найти думаешь олово. Удачи здесь ждешь, Цун? – Константинов помолчал. – Ну, коли люди твои согласны работать еще, то оставайтесь. Контракты продлим.
– Я остаюсь, – первой крикнула Рая, и все на нее оглянулись.
– Вот это напра… – начал Константинов, но Цун тронул его за рукав.
– Хоть до октября буду сидеть здесь, – упрямо подтвердила Рая и выскочила «к себе» – на кухню.
Она знала, что по приезде в Москву не миновать объяснений с матерью и Володей. Но если бы, если бы он сам приехал в отряд – хоть посмотреть, хоть чуточку поинтересоваться тем, что лежит дальше его привычных забот! Читал же он наверняка ее письма к матери, все знает и… не понимает. Рая почти плакала от досады.
«Не надо лезть не в свое дело! – любимая фраза Володи. – Для этого, – убеждал он, – есть специальные люди – журналисты, юристы… У них профессия такая – чужие дела. Все остальные люди живут своими…»
Раньше Рая этому почти верила. Но теперь-то она знала точно, что это от человека зависит. Есть же такие, как Цун, и, наверное, много. «Жаль, что не придется стать геологом. Поздно, – грустила Рая. – А среди них, верно, больше всего настоящих людей!» И тут же в памяти всплыл давний разговор с Цуном. В самом начале, в порыве откровенности, она рассказала Жене, отчего уехала из дому. Он только хмыкнул в ответ: «Могла бы и не уезжать. Жить по-человечески, осмысленно можно где угодно: хоть на площади Пушкина, хоть в сталактитовой пещере, хоть здесь. Важно, с кем жить и чем».
Рая вышла из кухонной палатки на полянку и вдруг услышала, как техник Алексей, самолюбиво тряхнув курчавой бородой, сказал:
– Ладно, я тоже со всеми. У меня совесть прорезалась.
«Ну, значит, все в сборе», – улыбнулась Рая.
