Текст книги "Кодекс 632"

Автор книги: Жозе Душ Сантуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

II

В холодном вечернем воздухе было отчетливо видно, как от асфальта поднимается пар, такой густой, словно под землей прячется действующий вулкан. Острое обоняние Томаша различало свежий аромат жареной картошки и более приглушенный запах китайских пельменей; впрочем, были проблемы поважнее голода: например, как защититься от пронизывающего дыхания Арктики; поднятый воротник почти не спасал, руки приходилось судорожно сжимать в карманах. Нью-Йорк встречал уроженца Средиземноморья неласково: в Лиссабоне начиналась весна, а на восточном побережье Соединенных Штатов царил зимний холод, и студеный северный ветер собирал над городом снежные тучи.

Самолет Томаша приземлился в аэропорту Кеннеди несколько часов назад. Устрашающего вида черный лимузин, предоставленный фондом, доставил его к подъезду «Волдорфа-Астории», шикарного отеля в стиле ар деко, который занимал целый квартал между Лексингтоном и Парк-авеню. Слишком утомленный, чтобы в полной мере оценить архитектурные изыски и экстравагантный интерьер, вновь прибывший гость Нью-Йорка бросил багаж в номере, попросил у портье карту города и отпустил лимузин, чтобы пройтись пешком. Это была ужасная ошибка. Нет ничего приятнее прогулки по Нью-Йорку в хорошую погоду. Однако холод превращает этот город в преисподнюю. Холод делает знакомое чужим, прекрасное уродливым, захватывающее вульгарным.

На каменные джунгли опускались сумерки; пока Томаш не успел как следует промерзнуть, шагать было легко. Он даже решился пройтись мимо небоскребов на Пятидесятой улице и свернуть на Лексингтон-авеню, чтобы посмотреть на штаб-квартиру «Дженерал электрик». Холод напомнил о себе на пересечении Американского бульвара и Седьмой авеню; нос болел, глаза слезились, тело сотрясала мелкая дрожь, но хуже всего пришлось ушам; они горели так, словно кто-то безжалостно натер их наждаком.

Но слева уже сияла огнями Таймс-сквер, и окрыленный Томаш прибавил шагу. Спустившись по Седьмой авеню, он оказался в сердце Театрального района. От иллюминации на пересечении Седьмой и Бродвея было светло как днем; яркий свет разливался по улице, проникал всюду, изгоняя тьму и обостряя чувства; уличное движение было судорожным, хаотическим; пешеходы сновали по тротуарам, точно муравьи, одни спешили по своим делам, другие надолго застывали на месте, завороженные удивительным зрелищем; неоновые вывески сверкали всеми цветами радуги, огромные буквы билбордов призывали покупать и смотреть телевизор, бесчисленные афиши заманивали на новые спектакли, вокруг творилась мистерия лиц и света.

В кармане внезапно ожил мобильник. Томаш достал телефон и поднес к уху.

– Алло.

– Профессор Норонья?

– Да?

– Это Нельсон Молиарти. Все в порядке? Долетели нормально?

– А, да. Все хорошо, спасибо.

– Вы довольны нашим водителем?

– На все сто.

– А как вам отель?

– Чудесный.

– «Волдорф-Астория» – одна из наших главных достопримечательностей. В нем останавливаются все американские президенты во время своих визитов в Нью-Йорк.

– Вот как? – восхитился Томаш. – Прямо все?

– Без исключения. С тысяча девятьсот тридцать первого года. «Волдорф-Астория» – весьма престижное место. Его давно облюбовали политики, кинозвезды и художники. Герцог и герцогиня Виндзорские, например, здесь жили. – Молиарти подчеркнул последнее слово. – Жили, представляете?

– Да, и вправду удивительно. Я как раз хотел поблагодарить вас за возможность остановиться в таком прекрасном отеле.

– Пустяки, не стоит благодарности. Главное, чтобы вам было удобно. Вы ужинали?

– Нет, не успел.

– Тогда могу порекомендовать два ресторана в отеле, «Булл энд Бэр Стейкхаус», если вы любитель мяса, или «Имагику», если предпочитаете японскую кухню. Если верить журналу «Гурме», еду лучше заказать прямо в номер.

– Большое спасибо, но сегодня я вряд ли воспользуюсь вашим советом. Перехвачу что-нибудь на Таймс-сквер.

– Вы на Таймс-сквер?

– Да.

– В этот самый момент?

– Ну да.

– Но ведь на улице такая холодрыга! Вы в машине?

– Нет, я отпустил шофера.

– А как же вы оказались на Таймс-сквер?

– Пришел пешком.

– Holly cow! [10]10
  Черт! (англ.)


[Закрыть]Минус пять по Цельсию. А по телевизору сказали, если учитывать фактор ветра, то все минус пятнадцать. Надеюсь, вы тепло одеты.

– Ну… Более менее.

Молиарти сокрушенно поцокал языком.

– Вы должны себя беречь. Немедленно звоните водителю, чтобы он вас забрал. У вас есть его номер?

– Должен был остаться в памяти мобильного.

– Good! Звоните прямо сейчас.

– Не стоит. Я поймаю такси.

– Как хотите. Я, собственно, хотел сказать вам «Добро пожаловать в Нью-Йорк!» и сообщить, что мы ждем вас завтра в девять в нашем офисе. Шофер будет ждать вас в восемь тридцать у выхода на Парк-авеню. Офис недалеко от гостиницы, но по утрам на дорогах творится настоящий hell.

– Что ж, всего доброго. Увидимся завтра.

– Жду с нетерпением. До встречи.

Пряча телефон, Томаш обнаружил, что пальцы утратили чувствительность; рука так замерзла, что перестала подчиняться командам мозга; она будто превратилась в посторонний предмет, не имеющий к нему никакого отношения. Томаш засунул кулаки поглубже в карманы, но от стужи это не спасло. Готовый впасть в отчаяние, он озирался по сторонам в поисках убежища. Приметив немного впереди, по левую руку от себя вход в ресторан, Томаш бросился к нему; проникнув внутрь, он ощутил себя грешником, которого решили избавить от адских мук. Томаш принялся с ожесточением растирать побелевшие руки, чтобы восстановить циркуляцию крови, и вскоре почувствовал слабое покалывание в кончиках пальцев.

– Can I help you? – учтиво улыбаясь, спросил метр.

Томаш подтвердил, что будет ужинать один, и занял место у окна. Оттуда можно было наблюдать за нервным, хаотическим движением толпы на Таймс-сквер. Ресторан оказался мексиканским. Пробежав глазами список блюд, Томаш заказал энчилады с сыром, телятину и «Маргариту». Официант принес аперитив и начос с томатным соусом, а профессор развернулся к окну, чтобы лучше видеть улицу. Он не взял теплого пальто, а стало быть, в ближайшие дни предстояло изрядно померзнуть; и будет разумнее всего вернуться в отель на такси.

Пятичасовая разница с Лиссабоном дала себя знать. Томаш проснулся ровно в шесть утра и растерянно уставился в окно. Через несколько секунд он завернулся в одеяло и попытался снова заснуть, но вскоре осознал тщетность своих попыток. Томаш посмотрел на часы; в Лиссабоне было одиннадцать, неудивительно, что сон не шел.

Профессор впервые внимательно оглядел свой номер. Здесь царили бордовый и золотой: бордовые обои с золотым тиснением, бордовые кресла, бордовые гардины с пышными золотыми кистями. Пол был застелен пушистым темно-красным ковром. На прикроватной тумбочке стояла ваза с пышным букетом и бутылка «Каберне».

Томаш набрал номер Констансы.

– Привет, веснушка! – Он назвал жену полузабытым ласковым прозвищем из давно минувших счастливых дней. – У вас там все хорошо?

– Привет, Томаш. Как Нью-Йорк?

– Вымер от холода.

– А вообще как?

– Странный городишко, но в целом довольно забавный.

– Что ты мне привезешь?

– Ай-яй-яй! – Томаш укоризненно прищелкнул языком. – Кто бы мог подумать, что у меня жена такая меркантильная…

– Интересное дело! Муж сбежал в Америку и вовсю развлекается, а брошенная жена, оказывается, меркантильная!

– Ладно, ладно. Привезу тебе Эмпайр-стейт и Кин Конга в придачу.

– Не пойдет! – рассмеялась Констанса. – Предпочитаю МоМа.

– Что?

– МоМа. Музей современного искусства.

– А…

– Привези мне «Звездную ночь» Ван Гога.

– Какую? Ту, на которой такие круглые звезды? Она здесь?

– Да, в МоМа. Еще я хочу «Ирисы» Моне, «Авиньонских девушек» Пикассо, «Японский диван» Тулуз-Лотрека.

– А Кин Конга?

– Зачем мне Кин Конг, если есть ты?

– Подлиза! – фыркнул Томаш. – Скажи, а копии тебя не устроят?

– Нет, укради для меня оригиналы. – Констанса немного помолчала. – Я говорю о репродукциях, а ты что подумал?

– Ладно, как скажешь. Как там малышка?

– Хорошо. Все хорошо, – последовал ответ. – Хулиганка, как всегда.

– Хм, воображаю.

– Знаешь, у нас сегодня был серьезный разговор.

– Это как?

– За ужином она меня спрашивает: «Ма, почему ребята называют меня дебилкой?» Я отвечаю: «Что ты, дочка, тебе, наверное, послышалось, должно быть, они сказали „девочка“». «Нет, ма, – отвечает она. – Ребята много раз повторили, и я хорошо расслышала».

– Ну, ты ведь знаешь, какими бывают дети…

– Да, они жестоки к тем, кто на них не похож. Беда в том, что девочка все принимает за чистую монету. Когда я ее укладывала, Маргарита снова спросила, правда ли, что она дебилка.

– И что нам теперь делать?

– Я собираюсь пойти в школу и поговорить с учительницей.

– Представляю, к каким сногсшибательным результатам это приведет…

– Но ведь она педагог, ей проще найти подход к детям.

– Пожалуй.

– Я бы предпочла, чтобы ты пошел со мной.

– Как ты себе это представляешь? Я на другом полушарии.

– Ладно, на этот раз у тебя уважительная причина. – Повисла напряженная тишина. – Ну а твои американцы уже объяснили, зачем ты им понадобился?

– Пока нет. У нас встреча через несколько часов. Скоро все выяснится.

– Готова поспорить, тебе предложат расшифровать какой-нибудь манускрипт.

– Вполне возможно.

В трубке послышался далекий звон колокольчика.

– Первый звонок, – пояснила Констанса. – Мне пора на лекцию. К тому же на этом роуминге можно проговорить целое состояние. Целую, будь паинькой!

– Целую, веснушка.

– И вот что, мой жеребец, поосторожней с американками. Говорят, они само коварство.

– Ладно, учту.

– И пришли мне цветы.

Томаш повесил трубку и принялся щелкать кнопками пульта, перескакивая с канала на канал: NBC, CBS, ABC, CNN, CNN Headline News, SNBC, Nick'at'Nite, HBO, TNT, ESPN, и так далее. Какофония голосов и мельтешение картинок не вызывали ничего, кроме зевоты. На полу у входа валялся журнал; должно быть, посыльный подсунул его под дверь. Это был «Нью-Йорк таймс» с Биллом Клинтоном на обложке и мэром Джулиани на развороте; Томаш рассеянно его полистал, без особого интереса пробежал глазами пару заметок.

Отложив прессу, отправился в ванную, чтобы принять душ, побриться и одеться. Для предстоящей встречи как нельзя лучше подходил темно-синий костюм в тонкую белую полоску, будто расчерченный мелом, и бордовый галстук с золотой булавкой. Закончив утренний туалет, Томаш спустился позавтракать в «Американской кондитерской Оскара». Обычно по утрам профессор с трудом заставлял себя хоть что-то проглотить, однако в этот раз он с жадностью накинулся на еду. «Это потому, что я далеко от дома, – решил Томаш. – Организм чует неладное и стремится насытиться про запас, мало ли когда все придет в нормальное русло». Размышляя об этом, он проглотил оладьи с сиропом, яйца-бенедикт – блюдо, состоявшее из двух яиц всмятку, – английский кекс и канадский бекон под майонезом, а вместе с ними – дозу холестерина, которая привела бы в ужас их семейного врача. Кроме того, Томаш отдал должное сосискам с бобами и чудесным шоколадным вафлям с орехами, запил все это апельсиновым соком и лишь тогда окончательно почувствовал себя сытым и понял, что пришло время выбросить белый флаг.

Когда профессор покончил с завтраком, была уже почти половина девятого. Следуя инструкциям Молиарти, Томаш поспешил к подъезду, выходившему на Парк-авеню, и оказался в отделанном кремовым мрамором лобби с колоннами и лепниной на потолке; причудливой формы люстры ярко освещали роскошный зал; стены украшала затейливая мозаика на аллегорические сюжеты.

– Good morning, sir, – учтиво поприветствовал Томаша знакомый голос. – How are you today?

Обернувшись, профессор увидел вчерашнего водителя, темнокожего атлета в синей униформе, сиявшего добродушной улыбкой.

– Good morning.

– Shall we go? – предложил водитель, широким жестом приглашая Томаша следовать за собой.

Утро выдалось студеным и солнечным. «Жаль, нельзя пройтись пешком», – подумал Томаш, глядя на озаренные утренними лучами шпили небоскребов. В Нью-Йорке дома так высоки, что солнце не может осветить их целиком; на городских улицах лежит вечная тень. Томаш уселся в «кадиллак», тот же самый длинный черный лимузин, что ждал его в аэропорту накануне, шофер занял водительское место. Стеклянная перегородка с мягким жужжанием опустилась, и перед пассажиром предстали маленький телевизор, бутылка «Гленливета» и «Моэт и Шандон» в ведерке со льдом.

– Enjoy the ride, – вновь широко улыбнулся водитель.

Лимузин тронулся, и Томаш приник к окну; Нью-Йорк неспешно разворачивался перед ним во всей красе. Выехав на Лексингтон-авеню, автомобиль свернул влево, и взору потрясенного португальца предстал Рокет-клуб, похожий на ренессансное палаццо: меньше всего на свете Томаш ожидал увидеть здесь здание в таком стиле. Миновали Мэдисон, за ним началась длинная, на несколько кварталов, улица, забитая машинами; «кадиллак» встроился в плотный поток, проехал мимо штаб-квартиры «Сони» и остановился на углу.

– The office is here, – объявил водитель, притормозив у парадного входа в очередной небоскреб. – Mister Moliarty is waiting for you.

Томаш вылез из машины и поспешил к подъезду. Офис располагался в мрачноватой серой высотке. Порыв ледяного ветра заставил пешехода прибавить шагу, чтобы найти спасение за стеклянными дверьми.

– Профессор Норонья?

Томаш узнал португальско-американский акцент того, с кем говорил по телефону.

– Доброе утро.

– Доброе утро, профессор, рад приветствовать вас в штаб-квартире Фонда американской истории. Я Нельсон Молиарти. Очень рад нашему знакомству.

– Взаимно.

Они обменялись рукопожатиями. Нельсон Молиарти оказался худым и низкорослым, с копной курчавых седых волос. Маленькие глазки и тонкий крючковатый нос придавали ему сходство с хищной птицей.

– Добро пожаловать, – произнес директор фонда.

– Спасибо, – ответил Томаш и огляделся по сторонам. – Настоящий холодильник, не правда ли?

– Простите?

– Я хотел сказать, сегодня очень холодно.

– Да-да, действительно холодно, – с энтузиазмом закивал Молиарти. – Прошу вас, входите.

Пара шагов, и их поглотило мрачное здание. Томаш оказался в мраморном вестибюле, посреди которого возвышалась абстрактная скульптура: массивная гранитная глыба на стальном лафете; из-под нелепой конструкции бежал веселый ручеек. Молиарти перехватил взгляд португальца.

– Забавная вещь, согласитесь. Ее сделал один американский скульптор.

– Очень интересно.

– Идемте, наш офис на двадцать третьем этаже.

Лифт взмыл вверх с головокружительной скоростью; через несколько мгновений он остановился на этаже, который занимал фонд. В офис вели двери матового стекла в металлической раме, украшенные гербом организации. Орел с распростертыми крыльями держал в одной лапе оливковую ветвь, а в другой – ленту, по которой бежала латинская надпись: «Hos successus alit: possunt, quia possem videntur». Под ним красовались изящно переплетенные буквы ФАИ.

Томаш вполголоса прочел знакомое изречение.

– Вергилий, – заметил он.

– Прошу прощения?

– Эти слова, – португалец указал на ленту в когтях орла. – Цитата из «Энеиды» Вергилия. – Он прочел фразу вслух и перевел: – Они смогли, ибо верили, что смогут.

– Ну да. Это наш девиз, – улыбнулся Молиарти. – От успеха к успеху, и пусть ничто не встанет у нас на пути. – Он поглядел на гостя с уважением. – Вы читали поэму в оригинале…

– Разумеется, – кивнул Томаш. – Я читаю на латыни, греческом, коптском, хотя на нем похуже. – Он вздохнул. – Думаю освоить иврит и арамейский, пора расширять горизонты.

Американец промолчал, но было видно, что познания гостя его впечатлили. Миновав стол администратора, Молиарти повел Томаша по длинному коридору. В просторной современной приемной их ждала длинноногая девица стервозного вида.

– Вот наш гость, – объявил Молиарти.

Дамочка холодно кивнула.

– Hi.

– Тереза Ракка, секретарь дирекции фонда.

– Hello, – поздоровался португалец, пожав сухую ладонь.

– Джон на месте? – спросил Молиарти.

– Yes.

Молиарти постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. За большим столом красного дерева сидел тучный человек с большой лысиной. Увидев вошедших, он встал, радушно раскинув руки.

– Nel, come in.

Молиарти представил друг другу гостя и хозяина.

– Профессор Норонья из Лиссабона, – сказал он по-английски. – А это Джон Савильяно, исполнительный директор Фонда американской истории.

Савильяно с сердечной улыбкой шагнул вперед и крепко пожал обе руки португальца.

– Welcome! Welcome! Добро пожаловать в Нью-Йорк, профессор.

– Спасибо.

Томаш с энтузиазмом ответил на рукопожатие.

– Надеюсь, полет прошел нормально?

– Да, вполне.

– Отлично, отлично! – Савильяно указал на удобные кожаные кресла в углу кабинета. – Пожалуйста, садитесь.

Устроившись в кресле, Томаш принялся изучать кабинет. Все в нем дышало здоровым консерватизмом, от обитых дубом стен до мебели восемнадцатого века, по виду итальянской и французской. Из широкого окна открывался вид на каменные джунгли Манхэттена. Томаш определил, что окно выходит на юг с его небоскребами, сверкающей крышей величественного Крайслер-билдинг, пирамиду Эмпайр-стейт и в глубине, словно на заднем плане архитектурного макета, стеклянные стены башен-близнецов Всемирного торгового центра. Пол кабинета был выложен ореховым паркетом. По углам стояли кадки с пышными комнатными растениями, стену украшала абстрактная картина с багровыми зигзагами на оливково-зеленом фоне.

– Франц Марк, – сообщил Савильяно, заметив, что гость с интересом разглядывает полотно. – Слышали?

– Нет, – покачал головой Томаш.

– Он был другом Кандинского, они вместе создали группу «Der Blaue Reiter» [11]11
  «Голубой всадник» (нем.).


[Закрыть]в тысяча девятьсот одиннадцатом году, – пояснил директор. – Я купил эту картину четыре года назад на аукционе в Мюнхене. – Савильяно присвистнул. – Целое состояние заплатил. Целое состояние.

– Джон не мыслит жизни без живописи, – подал голос Молиарти. – Только представьте, у него дома висят Мондриан и Поллок.

Савильяно улыбнулся Томашу:

– Хотите что-нибудь выпить? Не стесняйтесь. Может, кофе? Капучино у нас просто чудо.

– Ну… Капучино я, пожалуй, выпью.

Исполнительный директор повернулся к дверям.

– Тереза! – позвал он. – Принесите, пожалуйста, четыре капучино и печенье.

Савильяно, улыбаясь, потирал руки.

– Профессор Томаш Норонья, – произнес он торжественно, – могу ли я называть вас Том?

– Том? – рассмеялся Томаш. – Как Тома Хэнкса? Ради бога.

– Вы ведь не обиделись? Мы, американцы, порой бываем немного фамильярны, – Савильяно развел руками. – А вы можете звать меня Джон.

– А меня Нел, – вставил Молиарти.

– Похоже, мы друг друга поняли, – заключил Савильяно. Все трое не сговариваясь посмотрели в окно. – Вы первый раз в Нью-Йорке?

– Да, прежде я не покидал Европу.

– Вам здесь нравится?

– Я ведь только приехал, но то, что мне удалось увидеть, просто восхитительно. – Томаш на секунду задумался. – Чувствую себя так, словно попал в фильм Вуди Алена.

Американцы расхохотались.

– Отлично сказано! – воскликнул Савильяно. – В фильм Вуди Аллена!

– Это так по-европейски! – прокомментировал Молиарти, одобрительно качая головой.

Томаш вежливо улыбался и ничего не понимал.

– Вы со мной не согласны?

– Все зависит от точки зрения, – ответил Савильяно. – Возможно, тот, кто знает наш город по фильмам, видит именно так. Однако настоящий Нью-Йорк совсем не похож на киношный, и наоборот. – Он быстро взглянул на Томаша. – Capisce? [12]12
  Усекли? (Ит. сленг.).


[Закрыть]

В кабинет вошла миссис Ракка с подносом и принялась аккуратно расставлять на низком столике чашки с обжигающим кофе, сахарницу и вазочку шоколадного печенья. Капучино был великолепным. Сделав большой глоток, Савильяно откинулся на спинку кресла и деликатно прокашлялся.

– А теперь, Том, поговорим о деле. – Он искоса поглядел на Молиарти. – Полагаю, Нел успел рассказать вам о задачах и методах нашей организации…

– Да, в общих чертах.

– Отлично. Фонд американской истории существует на частные пожертвования. Он был основан здесь, в Нью-Йорке, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, чтобы материально поддерживать научные изыскания по истории континента. Мы учредили стипендию для одаренных студентов, – не только американских, – готовых искать новые методы для изучения нашей истории.

– Стипендия Колумба, – вставил Молиарти.

– Именно. Мы финансируем интересные исследования в области истории и археологии. Выпускаем журнал «Американа» и снабжаем им городские библиотеки.

– Какого рода исследования? – полюбопытствовал Томаш.

– Все, что касается американской истории, – ответил директор фонда. – Начиная с эпохи динозавров; коренные американцы, европейская колонизация, новейшие миграционные процессы.

– Коренные американцы?

– Ну да, – улыбнулся Савильяно. – Это политически корректный термин. Речь идет о тех бедолагах, что имели несчастье населять Америку до появления европейцев.

– Ясно.

Савильяно вздохнул.

– Что ж, давайте перейдем к нашей проблеме. – Он помолчал, раздумывая, с чего начать. – Вы, конечно, знаете, что в тысяча девятьсот девяносто втором году исполнилось пятьсот лет со дня открытия Америки. Скажу без ложной скромности: наш фонд сделал немало, чтобы это событие не прошло незамеченным. После завершения торжеств мы стали думать, какую дату стоит отметить в следующий раз. Полистали календарь и нашли ответ. – Он пытливо смотрел на Томаша. – Знаете, какой?

– Нет.

– Двадцать второе апреля двухтысячного. Через три месяца.

Томаш посчитал в уме.

– Открытие Бразилии.

– В точку! – вскричал Савильяно. – Пятьсот лет открытию Бразилии. – Он отхлебнул кофе. – Пришлось устраивать мозговой штурм. Нам срочно требовались толковые идеи. Ответственным за мероприятия назначили Нела: он читал лекции по истории в бразильских университетах и неплохо знает страну. И надо сказать, ему удалось придумать нечто действительно стоящее. – Директор повернулся к Молиарти. – Нел, думаю, будет лучше, если ты сам расскажешь.

– С удовольствием, – согласился Молиарти. – Как известно, краеугольный камень современной историографии: было ли открытие Педру Алвареша Кабрала случайным. Непонятно, догадывались ли португальцы о существовании Бразилии, а свидетельства самого Кабрала слишком скудны и туманны. В общем, мы попросили совет директоров выделить деньги на поиски ответа.

– Совет согласился, и все закрутилось, – добавил Савильяно. – Мы решили нанять лучших из лучших в этой области, самых преданных науке историков, самых сведущих экспертов, специалистов, способных выдавить крупицы истины из тех немногих документов, коими мы располагаем.

– Дело в том, – пояснил Молиарти, – что события той эпохи окутаны тайной.

– Португальские короли берегли свои секреты как зеницу ока, – согласился Томаш. – Это называлось политикой умолчания.

– Именно, – подхватил Молиарти. – Понимаете, мы рассчитывали, что со временем все эти грифы будут сняты, и нам откроется правда. На деле же оказалось, что в сохранившихся рукописях содержится больше вопросов, чем ответов, а многим из них и вовсе нет доверия. Вот зачем нам понадобились специалисты.

Томаш скептически поморщился.

– Так-то оно так, однако не стоит полагать, что приличный историк согласится выстроить гипотезу, игнорируя содержание документов. Он привык работать с источниками, воспринимая их как данность и не допуская собственных измышлений. Не стоит ждать от ученого свободного полета фантазии; он оперирует фактами, не так ли?

– Конечно, так.

– Разумеется, к любой рукописи можно и нужно подходить критически, – продолжал Томаш. – Мы должны понимать, с какой целью она создана и насколько достоверна. В этом и состоит критика источников. Но исследование базируется на документах, а не предположениях.

– Именно, – поспешно согласился Молиарти. – Именно. Поэтому мы и приглашаем серьезных историков. Людей, способных выстроить жизнеспособную концепцию вопреки нехватке источников и политике умолчания, как вы ее назвали. Нам нужны серьезные и в то же время храбрые ученые. – Он взял из вазочки печенье и надкусил. – Совет поручил нам найти таких и дать им несколько месяцев, чтобы подготовиться, прикинуть объем работы, проконсультироваться с коллегами. И я нашел подходящую кандидатуру: профессора Мартиньо Васконселуша Тошкану с филологического факультета Лиссабонского классического университета.

Томаш удивленно вскинул брови.

– Профессор Тошкану? Но ведь он…

– Верно, – со скорбным видом подтвердил Молиарти, – скончался две недели назад… У профессора Тошкану есть замечательное, по-настоящему новаторское исследование о Дуарте Пачеко Перейре и его загадочном сочинении «Сердцевина мира». Я прочел все книги профессора, и скажу прямо: меня весьма впечатлили его живой, парадоксальный ум и отсутствие почтения к стереотипам и штампам. В КУР, на историческом факультете, он пользовался всеобщим уважением.

– В КУР?

– В Католическом университете Рио-де-Жанейро, где он читал лекции, – пояснил Молиарти. – Я специально ездил в Лиссабон, чтобы уговорить профессора возглавить наш проект. – Он усмехнулся. – В надежде, что предложенный гонорар ускорит принятие решения.

– Фонд американской истории не экономит на своих сотрудниках, – похвастал Савильяно. – Мы жестко спрашиваем, но щедро платим.

– Профессор Тошкану казался нам идеальной кандидатурой, – продолжал Молиарти. – Я бы не назвал его стиль безупречным, но это беда почти всех португальских историков. К счастью, в нашем распоряжении есть несколько Хемингуэев, способных сделать из Тошкану хотя бы Джона Гришэма.

Американцы дружно расхохотались.

– А почему не Джеймса Джойса? – спросил Томаш. – Разве не он величайший английский писатель?

– Джойс?! – деланно изумился Савильяно. – Jesus Christ! Да он писал еще хуже, чем Тошкану!

– Ладно, посмеялись, и будет, – вздохнул Молиарти. – На чем мы остановились?.. Короче, узнав Тошкану ближе, я понял, что с ним будут проблемы. Профессора невозможно было заставить держаться в рамках определенного исследования. Это был на удивление недисциплинированный ум, который хватался распутывать каждый новый след, показавшийся ему интересным, даже если след заведомо вел в тупик, и у него уходило на это слишком много времени. Кроме того, Тошкану терпеть не мог отчитываться о своей работе. Я требовал регулярных отчетов, а он молчал или отделывался отписками. В один прекрасный день профессор сообщил мне, что обнаружил нечто такое, что произведет настоящую революцию в истории географических открытий. Я спросил, о чем речь, а он бесцеремонно посоветовал набраться терпения и ждать.

– И вы ждали?

– Ждали. А что нам еще оставалось?

– А потом?

– А потом он умер, – мрачно произнес Савильяно.

– Ясно, – сказал Томаш, откинувшись на спинку кресла. – Я начинаю понимать, в чем состоит ваша проблема.

Молиарти кашлянул.

– Одна из наших проблем, – он поднял указательный палец. – Но не единственная. И даже не самая главная.

– Вот как? – удивился португалец.

– Да, – признался Нельсон. – Главная проблема в том, что через три месяца от нас ждут результатов исследования, а нам решительно нечего предъявить. Профессор Тошкану был чересчур скрытным и категорически отказывался посвящать нас в ход своей работы. В результате у нас ничего нет. – Он соединил указательный палец с большим, изобразив нолик. – Ровным счетом ничего.

– Впервые за всю историю существования нашего фонда нам нечего предъявить общественности, – добавил Савильяно.

– Позор, – произнес Молиарти, склонив голову.

Американцы испытующе смотрели на гостя.

– Вот почему мы обратились к вам, – заключил Савильяно. – Мы надеемся, что вы сумеете завершить работу, начатую Тошкану.

– Я?

– А кто же еще? – подтвердил директор фонда. – Работы непочатый край, а времени мало. Монография должна быть готова через два месяца, не позже. Наше издательство способно подготовить книгу за месяц, но мы не в праве требовать от них чудес. Так что давайте условимся на середину марта.

Томаш был вне себя от изумления.

– Постойте, подождите, здесь какая-то ошибка! – Он даже подался вперед. – Я вовсе не специалист в великих географических открытиях. У меня другая специализация. Я, собственно, криптограф, изучаю древние языки, расшифровываю непонятные тексты, атрибутирую документы, оцениваю достоверность источников. Я неплохой ученый, но для ваших целей точно не гожусь. Вам нужен тот, кто серьезно занимается открытиями. На моем факультете, в Новом лиссабонском университете, найдутся блестящие знатоки той эпохи. По крайней мере, двое. Но это не я, джентльмены. – Томаш поднял глаза на американцев. – Понимаете?

Руководители фонда переглянулись.

– Мы все прекрасно понимаем, Том, – сказал Савильяно. – И никакой ошибки здесь нет.

Томаш несколько мгновений пристально глядел на собеседника.

– Наверное, я не очень ясно выразился, – произнес он наконец.

– Ну что вы, Том, вы сформулировали свою мысль совершенно ясно. Crystal clear. Скорее уж, это мы неточно выразились.

– Нам вовсе не нужен специалист по открытиям, – пустился в объяснения Савильяно. – Для этого у нас есть Нел. – Он кивнул в сторону Молиарти. – Нам нужен человек, способный разобраться с материалами, которые Тошкану обнаружил в Бразилии.

– Об этом я и говорю, – не сдавался Томаш. – Вам нужен историк, который сумеет правильно интерпретировать эти самые материалы и подготовить их к печати. Отлично! Так разве знаток великих географических открытий – не самая подходящая кандидатура? Я им не являюсь, ни в малейшей степени. Я лингвист, криптограф и ничем не смогу вам помочь. Понимаете?

– Нет, боюсь, вы не понимаете, – вздохнул Савильяно. – Он покосился на Молиарти, ища поддержки. – Нел, объясни ему, а то мы никогда отсюда не выйдем.

– Дело вот в чем, – начал Молиарти. – Как я уже говорил, профессор Тошкану был человеком весьма скрытным. Он не присылал отчетов, ничего нам не показывал и держал свои исследования в тайне. Я, конечно, пытался его расспрашивать, но прямых ответов не получал. Приходилось верить на слово. – Управляющий вздохнул. – Эта таинственность превратилась в настоящую манию. Профессор трясся над своими секретами, как настоящий параноик, он вбил себе в голову, что кто-то хочет похитить его открытие.

– Но зачем?!

– Говорю же вам, – простонал Молиарти, – он все от нас прятал. Абсолютно все. А то, что нам удалось добыть, зашифровано, да так лихо, что нам самим нипочем не разгадать. – Управляющий наклонился к Томашу. – Том, вы португалец, отличный криптограф и вдобавок знаете историю. Вам это под силу.

Томаш откинулся на спинку кресла, обескураженный и побежденный.

– Я… э-э-э… ну… на самом деле…

– Разумеется, вы всегда сможете на меня рассчитывать, – возобновил атаку Молиарти. – Я лично отправлюсь в Лиссабон и прослежу, чтобы вы ни в чем не нуждались. – Он помолчал. – Сразу скажу: мы станем требовать от вас регулярных отчетов.