Текст книги "Отлученный (сборник)"

Автор книги: Жозе Джованни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Мое имя – всегонавсего бумажка! А важен лишь сам человек! Вот, потрогай… Кожа… кости! Это реально! А остальное…

Олэн широко взмахнул рукой. Бенедит смотрела на него во все глаза.

– Мы могли бы собрать манатки и отвалить за кордон, – предложил он.

– Сбежать… – пробормотала Бенедит.

– Да нет же, не бежать, а путешествовать… Путешествовать! – крикнул Олэн. – Ты, что, не знаешь, как люди ездят по всему свету?

– Ты – не «люди», Франсуа. И больше никогда не сможешь стать таким, как все, – спокойно ответила она.

– Кое у кого любовь не поднимается выше пояса, а у тебя – не идет дальше границ, – намеренно оскорбительным тоном заметил Олэн.

– Дело не в том…

– Напрасно я каждый день торчал у тебя под окном, – буркнул Олэн. – Правда, мне нравится этот квартал…

Он надел пальто.

– Ты уезжаешь?

– Не хочу и дальше тебя компрометировать, – хмыкнул Олэн.

Бенедит загородила дверь.

– Если бы ты только захотел понять, наверняка сумел бы найти выход… Знаешь, всегда очень важно разобраться в себе…

Она почти умоляла.

– Надеюсь, ты не собираешься начать все заново, – устало пробормотал Олэн.

– Не сумей я понять себя, давно бы лежала в могиле…

– Пожалуйста, дай мне пройти!

Он с трудом удержался от желания сказать Бенедит, что ее больничные истории сидят у него в печенках.

Бенедит не понравился его взгляд, но она продолжала стоять перед дверью.

– Здесь ты – у себя дома, – она отошла в сторону.

– Вот уж не сказал бы, – проворчал Олэн, открывая дверь.

Франсуа ушел. Бенедит слышала, как он спускается по лестнице. Двумя этажами ниже Олэн стал насвистывать. Это она тоже слышала…,

Вечером он подцепил девицу, уставшую ждать автобуса. Она работала в «Галери Лафайет». [39]

Олэн пригласил продавщицу поужинать и «угощал морскими языками под белым соусом», как сказал бы Альбер Симонен. Молодая особа оказалась хохотушкой. Олэну она поведала, что начальник секции мечтает уложить ее в постель.

– Я, само собой, шлю его куда подальше. Ну, а этот гад отравляет мне жизнь.

– Согласилась бы разок… может, потом это облегчит твое существование?

– Как же! Тогда он вообще не отвяжется!

Тяжкий вздох всколыхнул пышную грудь. Девица пила бокал за бокалом.

– Ты ужасно милый, – вдруг сказала она.

В кино Олэн беспрепятственно гладил ей нога. Вообще ему хотелось заняться любовью прямо там. Однако идти в гостиницу девушка решительно, но вежливо отказалась.

Она снимала комнату вдвоем с подружкой и в случае свидания должна была предупреждать накануне.

– Если хочешь, увидимся завтра.

Олэн опустил сиденья. На поверку ее рыжая шевелюра оказалась крашеной. Девица разгорячилась, будто и в самом деле любила Олэна, и ему было не хуже, чем с Бенедит.

Ее звали Колетт. Олэн проводил ее до дома, на авеню Гобелен. На прощание девушка быстро чмокнула его в губы. Было довольно холодно, и Колетт зябко поеживалась в дешевом тонком пальтишке. Олэна это подурацки растрогало. Хотелось защитить ее от мороза. Он вышел из машины, достал из багажника норковое манто и сунул Колетт.

Нащупав вылезающий из свертка пушистый мех, девушка оторопела от удивления.

– В этом году СантаКлаус пришел раньше времени, – быстро проговорил Олэн.

Он вернулся в машину. Вот это жизнь!

Спать не хотелось. «Интересно, чем занимаются на севере эти придурки Шварцы?» – подумал Олэн. Если б они только узнали, кто провернул молниеносную операцию на бульваре Османн! Олэн с удовольствием представил себе их завистливые гримасы. Что до Бульдога, тот явно не мог позволить себе удовольствие корчить рожи, не рискуя угодить в кутузку за терроризм в общественном месте.

Братья Шварц порой наезжали к соотечественникуэльзасцу, державшему бар в Венсенне, неподалеку от леса. На втором этаже было несколько комнат, весьма полезных для его знакомых.

Олэн толкнул дверь. Бармен, белобрысый малый с волосами как пакля, мгновенно его узнал. Франсуа облокотился о стойку.

Хозяин сидел за столиком вместе с двумя незнакомыми Олэну типами и женщиной лет пятидесяти. Она с любопытством поглядела на Олэна.

При виде нового гостя бармен тут же подошел.

– Подожди минутку, ладно? Я должен их проводить. А ты устраивайся, как дома.

Олэн обошел стойку и налил себе бокал шампанского. Посетители обслуживали себя сами и просто оставляли деньги на стойке, а в обмен на такую свободу действий никогда не требовали сдачи.

Олэн уже видел эту женщину. Потягивая шампанское, он стал соображать, где и когда. Они познакомились давно. В Марселе. Женщина жила с кемто из прежней банды и слыла далеко не дурой…

Олэн налил второй бокал и сел. Вошел высокий мужчина с чемоданом. Его явно ждали. Франсуа достал газету и еще раз перечитал все подробности поездки в Монлери. В глубине бара разговор шел на немецком. Рядом со статьей Спартака на целых полполосы напечатали рекламу супершикарного галстука из кокосового волокна. Новую модель уже оценили на Тихом океане, и теперь она завоевывала парижский рынок. Внизу стоял адрес магазина в пригороде СентОноре.

Сосед женщины разглядывал Олэна. Последний свернул газету и бросил на стол.

К нему снова подошел хозяин.

– Есть какиенибудь новости о Шварцах?

– Нет, – ответил бармен, – но они кудато свалили.

– Это я и сам знаю.

– Ты их больше не возишь?

– Ни их, ни кого другого, – довольно сухо проворчал Олэн.

Он сунул под бокал крупную купюру. Женщина и ее приятели больше не разговаривали. Тот парень, что смотрел на Олэна, встал и, в свою очередь, обошел стойку.

Бармен проводил Франсуа до двери. Экспансивный, как кусок масла.

– Эй, «О!», – крикнул парень изза стойки.

Олэн уже держался за ручку двери.

– Эй! «О!», – еще раз крикнул тот тип. Он хотел выяснить, что его дружок с чемоданом будет пить.

Олэн резко развернулся и дважды выстрелил. Парень выронил бутылку и вцепился в стойку рукой. Одна пуля угодила в легкое, вторая раздробила плечо. Олэн легонько крутил пистолет на пальце.

– У меня есть имя, – сказал он. – Франсуа Олэн.

Бармен бросился поднимать сползавшего на пол приятеля.

Олэн равнодушно поглядел на всю компанию и, сунув пистолет за пазуху, вышел. Сердце билось совершенно спокойно, как на прогулке.

Глава 14

Бенедит начала читать газеты. Ей хотелось поблагодарить журналиста Габриэля Бриана за статьи о Франсуа Олэне – гонщике. Однако она не посмела.

Тогда Бенедит решила хотя бы купить знаменитый галстук из кокосового волокна в единственной лавочке, где таковой продавался.

Ей вежливо объяснили, что первая партия уже разошлась, и посоветовали вернуться через две недели.

Бенедит немного побродила вокруг, надеясь случайно встретить Франсуа.

Она чуть не столкнулась со Спартаком, но не обратила на него ни малейшего внимания. Бенедит понятия не имела, как выглядит Габриэль Бриан.

Репортер тоже хотел приобрести кокосовый галстук. Его забавляла мысль обскакать Олэна и доказать таким образом, что его коллекция пополняется слишком медленно.

Один из продавцов дал ему те же объяснения, что и Бенедит: в ближайшие две недели никаких кокосов не предвидится.

Когда Олэн позвонил, чтобы пригласить его пообедать по случаю выхода заключительной статьи о гибели О'Кейси, у Спартака за неимением галстука из кокосовых волокон все же нашелся для него сюрприз. И репортер предложил Олэну поскорее приехать.

Спартак получил множество писем и предложений написать петицию, дабы попытаться официально реабилитировать бывшего гонщика, то есть вернуть Олэну лицензию, хотя положение вне закона никогда не дало бы Франсуа ею воспользоваться. В общем донкихотство чистой воды…

Олэн повесил трубку и улыбнулся. Он звонил журналисту из бара напротив магазинчика на улице СентОноре. Последние два дня он проспал как сурок, напрочь позабыв о гангстере, которого изрешетил у эльзасца.

Франсуа перебрался на другую сторону и вошел в магазин.

Приятного вида господин попросил его немного подождать. Вскоре подошли два продавца с длинными плоскими коробками и поставили их перед Оленом.

В следующую секунду пара наручников крепко сковала ему руки за спиной. Франсуа обыскали, вытащили все из карманов, а заодно отобрали пистолет.

Изза занавески появился Поль, и Олэна швырнули в черную полицейскую машину.

– На сей раз, можешь мне поверить, тебе не удастся сбежать, прикидываясь клошаром.

Узнав об удачном завершении операции, комиссар Бло вызвал младшего коллегу.

– Не волнуйся, я не стану трезвонить, что это моя победа.

Дело в том, что незадолго до этого разозленный Поль горько пожаловался шефу. Достаточно, мол, гангстеру коллекционировать галстуки, чтобы общество простило ему все грехи. И Бло придумал ловушку. Пусть леска из кокосового волокна была толстовата, тем не менее операция стала маленьким шедевром эффективности. Рыбкато клюнула!

– Возможно, он сдаст нам Шварцев, – сказал Поль.

Он ошибался. Олэн выдержал все степени допроса, начиная с милой беседы за горячими сосисками и пивом и кончая играми с телефонным кабелем, от которых раскалывается череп.

В антропометрическом кабинете, позируя для нового фото, Олэн скосил глаза и втянул щеки. Смекалка ему не изменила.

Его отправили в Сантэ, в одиночную камеру подвального типа. С тех пор Франсуа не видел никого, кроме охранника.

Он изо всех сил шевелил мозгами.

Спартак мог сколько угодно каламбурить насчет того, что «Франсуа Олэна схватили за галстук на улице СентОноре», мысль о предательстве журналиста ему и в голову не приходила. Фараоны словили его на любимом «коньке», и точка.

Олэна обвиняли в ограблении двух банков, краже машин, изготовлении и использовании поддельных документов, незаконном ношении огнестрельного оружия, организации преступной банды. Такого рода списочек попахивал двадцатником. Целое поколение…

Администрация тюрьмы не забыла сразу же влепить ему девяносто дней карцера за не в меру изобретательный побег.

Режим: суп и кусок хлеба в день, а ночью – матрас и одеяло, которые забирали на рассвете.

До Рождества оставалась неделя. Олэн отпраздновал его за решеткой. В виде особой поблажки обитатели карцера получили по треугольному кусочку сыра «Хохочущая корова».

У Олэна от злости сыпались искры из глаз, но светлее от них в карцере не становилось.

В начале нового года его повели на свидание с адвокатом.

– Позвольте представиться: мэрт Делагрю. Ваши племянники поручили мне… защиту… весьма деликатного свойства… Вы, конечно, в курсе?

– Мои племянники? – изумился Олэн, памятуя, что у него больше нет ни единого родственника.

Он прикрывал глаза рукой. Темнота пожирает зрение, как зверь.

Адвокат вручил ему письмо.

«Дорогой дядя,

Мы прочитали в газете, что у тебя неприятности. Не волнуйся. Для начала посылаем тебе адвоката. Скажи ему, что хочешь, он нам передаст.

До скорого, твои племянники

Вальтер, Фальстен и Божи».

Олэн сложил письмо. Говорить красивые слова не имело смысла.

– Газеты, тащите сюда все газеты, где обо мне пишут, и приходите как можно чаще, – сказал он.

– А… как же досье? Вы не хотите о нем побеседовать?

– Там поглядим. В любом случае я невиновен. Не считая треклятой дизельной тачки, документов и револьвера. Как видите, все очень просто. Так что несите газеты!

– А ваши племянники? Что мне им сказать?

Толстые очки скрывали бегающие глазки мэтр: Делагрю носил толстые очки, а его костюм свидетельствовал о сверхплоском кошельке.

– Что у меня все прекрасно, и они могут ехать в деревню, – ответил Олэн.

Просидев три недели в карцере, он обернул шею тряпкой, смоченной в ледяной воде.

Температура тут же подскочила. Франсуа потребовал врача и добился перевода в больницу на две недели.

Благодаря этому он снова наслаждался дневным светом и вкусной едой. Кровь заструилась куда веселее. И мэтр Делагрю узрел совершенно нового человека, жизнерадостного и цветущего, способного бурно выражать радость или гнев в зависимости от того, насколько ему нравились статьи.

– Если среди писак и есть хоть один приличный тип, так это он, – говаривал Олэн, подчеркивая подпись Габриэля Бриана.

Спартак изо всех сил старался поддерживать легенду о «симпатичном гангстере» и неизменно писал в юмористических тонах.

А потом на поверхность всплыли братья Шварц и Бульдог. Теперь их «подвиги» занимали первые полосы.

Во время налета на фургон, перевозивший зарплату рабочих и служащих одного крупного завода на севере, они застрелили охранника.

Пытаясь прорваться через полицейский кордон, их шофер получил пулю в голову.

Братцы и Бульдог бросили машину вместе со всей добычей, убили одного полицейского и тяжело ранили другого.

По последним данным, Бульдог схлопотал пулю. Трио удирало, волоча за собой красный шлейф своей и чужой крови.

Их окружили на пятачке в несколько километров, и лучшие инспекторы парижской уголовной полиции бросились на поиски. Облавы, собаки, короче, все, как полагается.

Тем временем Бенедит тоже отправила Олэну своего адвоката. Этот ни за что не стал бы таскать газеты. Тонкое породистое лицо интеллектуала мгновенно покорило бы любого издателя женских еженедельников. В общем, чемпион. Такие при случае не прочь побаловаться и политикой.

– Не отчаивайтесь, – мелодично пропел адвокат.

И мэтр Гастон де Бужэнвилль загадочно улыбнулся с видом человека, способного постичь непостижимое.

– Мы с вашим судьей уважаем друг друга и знакомы уже лет тридцать. Пока большего не скажу…

«Держи карман, – подумал Франсуа. – Господи! Неужели Бенедит такая дурочка? Да знает ли она, сколько дерут эти вельможные господа?»

Меж тем давать адрес своего логова ему не улыбалось. А говорить, где лежат деньги, – еще того меньше. «Ладно, потом верну долг», – пообещал он себе.

– Я предупрежу вашу подругу и устрою вам небольшое свидание во Дворце Правосудия, – сказал адвокат перед уходом.

Разговор продолжался минут пять, не больше.

Судебный следователь и в самом деле скоро вызвал Олэна. На первом, чисто формальном допросе вместо мэтра присутствовал один из его секретарей.

В коридоре, как только конвойный стал застегивать стальной браслет на правом запястье подопечного, изза стеклянной двери выскользнула Бенедит.

Молодая женщина бросилась любовнику на шею, но охранник решительно отстранил ее.

Олэн все же успел поцеловать Бенедит. У нее было бледное, измученное лицо. Конвойный быстро поволок Франсуа дальше. Никто не сказал ни слова. Страж – изза лени, а Бенедит и Олэн – от волнения.

Только в фургоне, возвращаясь в Сантэ, Франсу нащупал во внешнем кармане пиджака маленькую пилку, которую ему сунула туда Бенедит.

Олэн взял пилку в руку. Сердце затрепетало от радости. Полоска металла умещалась в ладони.

На узкой бумажной ленте, приклеенной во всю длину лезвия, Бенедит мельчайшим почерком написала: «Пусть это и ложная свобода, но никакой другой тебе не остается. – Б.».

Олэн быстро спрятал лезвие в плавки.

В больничной палате он переложил его в щель между паркетинами. Значит, Бенедит нисколько не заблуждалась насчет возможностей адвоката… И Олэн подумал, что она всетаки удивительная женщина.

Он записался к врачу и долго жаловался на скверное здоровье, чтобы получить еще недельную отсрочку возвращения в карцер, где ему предстояло досиживать свои три месяца.

Чем может помочь кусочек пилы в мире бетона и решеток, где любая дорожка освещена прожекторами, на каждом углу жандармы, а вокруг безостановочно ходят патрули? Олэн начал набрасывать письмо Вальтеру, Фальстену и Божи. Но что он им мог предложить? Организовать нападение на тюрьму? Или ждать на улице удобного случая? Франсуа разорвал письмо, слишком хорошо понимая, что ради него мальчишки охотно рискнут жизнью.

Наутро мэтр Делагрю явился с очередной кипой газет.

Шнейдер (он же – Бульдог) закончил свою карьеру на мостовой Рубэ – его прошила автоматная очередь. За минуту до этого бандит прикончил двух жандармов из КРС. [40] Братья Шварц затаились в какомто доме на той же улице.

Полиция методично прочесывала каждое здание. Приближался последний раунд.

Олэн потерял сон. Внезапно, вспоминая подробности прошлого побега, он явственно услышал голос Пралине:

«…один тип насс… в кружку… сунул туда же табак… тухлое яйцо… начал пухнуть… пухнуть… пухнуть…»

Оставалось лишь купить яйцо. Чтобы оно скорее протухло, Олэн раздолбил скорлупу, потом, не теряя времени даром, смешал табак с мочой.

Пока он таким образом занимался алхимией, события развивались дальше, и мэтр Делагрю принес свежие новости.

Когда Шварцев наконец обнаружили в квартире на пятом этаже последнего дома той улицы, братья потребовали свободы передвижения, толкая перед собой целую семью заложников: мать, отца и троих детей.

Комиссар Бло, взяв на себя ответственность за дальнейшее, позволил им выйти, сесть в предоставленную полицией машину и отбыть в сторону Парижа. Заложников Шварцы прихватили с собой.

Бло не сомневался, что в противном случае головорезы прикончат несчастных, прежде чем сдохнут сами.

Зато он позаботился об осторожном наблюдении, спрятав в машине передатчик и приказав всем патрулям на колесах следить за ее передвижением.

При этом он категорически запретил останавливать «шамбор» со Шварцами и их пленниками.

Бло, Поль и еще два инспектора тихонько ехали следом в машине с приемником. Все четверо прекрасно знали братьев Шварц.

Олэн настоятельно попросил адвоката вернуться ближе к вечеру со свежим выпуском газет. Он хотел знать продолжение.

И оно не заставило себя ждать. По приезде в Париж братья Шварц отпустили заложников.

Олэн читал дальше, трепеща за логово в Малакофф: фараоны засекли, что бандиты кудато исчезли неподалеку от Версальских ворот. Кольцо сжималось.

Некий Поль Бовэ, молодой, подающий надежды инспектор уголовной полиции, лежал в больнице СенЖозеф между жизнью и смертью: Шварцы ранили его в живот.

Машина сгорела. А братья растворились без осадка…

Олэн с облегчением вздохнул: деньги в безопасности. На фото он узнал арестовавшего его фараона и не стал особенно сокрушаться, что этот тип заработалтаки пулю.

В камере, куда снова отправили Франсуа, тухлое яйцо уже присоединилось к остальным ингредиентам адской смеси. Получилась полная кружка.

Время от времени Олэн поглядывал туда и осторожно помешивал. Еще денек и все будет готово.

Спартак разразился невероятно резкой статьей. Он требовал смертной казни даже за попытку угрожать кому бы то ни было огнестрельным оружием.

«Что на него нашло?» – удивлялся Олэн. Он понятия не имел ни о дружбе журналиста с Полем, ни о том, что кровь, пролитая братьями Шварц, забрызгала и его тоже.

Чудовищное пойло «созрело». Кислота растворила все остальное. Теперь Олэну предстояло отведать гнусной жижи.

Раз двадцать он подносил кружку к губам, но не мог заставить себя это выпить.

Нос он заткнул, но стоило открыть рот – и зубы начинали стучать от омерзения.

Наконец с жалобным стоном Франсуа проглотил отраву и изо всех сил зажал рот руками.

Потом он схватился за горло. Все его существо восставало в отчаянной попытке исторгнуть заразу, словно от этого зависела сама жизнь.

Пот ручьями заструился по лицу, ноги подкосились, и Олэн медленно сполз на пол. Руки все еще цеплялись за горло.

Тело сотрясала дичайшая отрыжка. Сердце, казалось, вотвот разорвется. Олэн запихнул в рот тряпку. Тут же хлынули слезы, настолько жгучие, что Франсуа испугался, как бы то, что он так отчаянно пытался сохранить в желудке, не вытекло из глаз.

Он инстинктивно прикрыл их согнутой рукой, пытаясь остановить извержение.

Олэна корчили судороги. Он вытянулся и прильнул головой к железной ножке кровати.

Франсуа превратился в сплошное страдание. Тошнота потихоньку отступала, но он боялся шевельнуться. Сердце колотилось то у горла, то гдето в желудке.

Олэн снова застонал. Надо вытерпеть до конца… Например, попытаться представить, что это был оранжад…

Очень медленно, как слепой, он ощупал лицо кончиками пальцев.

Франсуа ждал первых признаков отека. Ждал с яростной надеждой. Так мать ждет чуда у постели больного сына.

Сначала опухать начало вокруг губ. Дрожащие пальцы нащупали маленькие шишечки. Довольно скоро всю кожу от носа до скул крепко стянуло. Левый глаз заплыл. И, лишь запрокинув голову, Олэн мог им чтолибо увидеть.

Он опять спрятал кусочек лезвия в плавки и с воем рухнул у двери. Теперь Франсуа боялся, что врачи не успеют вовремя помочь. Боялся взорваться. Он словно гнил изнутри.

Надзиратель открыл дверь и в ужасе отшатнулся.

– Что со мной? Что со мной? – голосил Олэн, выползая в коридор.

Охранник опрометью бросился к сигнальной кнопке. Франсуа, неподвижно лежа посреди прохода, прикрывал бесформенное лицо руками. В ушах гремел сатанинский хохот.

Час спустя он оказался в больнице Френ, в боксе для инфекционных больных.

Врач диагностировал рожистое воспаление. Олэна обработали в перчатках, сделали укол и уложили спать.

На том его страдания не кончились. Наутро на лице образовалось несколько гнойных корок. Зато на теле – никаких следов болезни. Франсуа перепрятал пилку в оконную раму.

Вкус дьявольской микстуры Пралине все еще стоял во рту и в горле.

Олэна посадили на диету. Но пока он лишь мелкими глотками пил воду – это хоть немного освежало полыхающее нутро.

Бокс был на первом этаже и выходил окнами в сад. Он видел глухую каменную стену. Ночью по ее основанию шныряли лучи прожекторов. Однако наверху не было дорожки для часовых с автоматами.

Олэна поместили в крыле здания, параллельном внешней стене. Стало быть, выпрыгнув из окна, заключенный оказывался на свету между стеной больницы и оградой, лицом к жандарму, дежурящему во дворе у прожектора с автоматом под мышкой.

Днем он слышал, как караульный зубоскалит с уборщиками. Голос раздавался совсем близко: максимум – двадцать метров, минимум – десять.

Врач с удовлетворением отметил, что отек спадает. Но гнойные корки свидетельствовали о внутреннем воспалительном процессе, природа которого осталась для медиков тайной. Доктор ни разу в жизни не сталкивался с вирусами этой семейки…

– Еще несколько дней держите его под наблюдением, – распорядился он. – Диета – четвертый стол.

То есть пюре, яблочный компот да липовый отвар. Посещения запрещены, даже для адвоката…

Итак, еще несколько дней – и его вышвырнут обратно, в Сантэ. А там ждет карцер…

Пользуясь шумными дневными часами, Олэн принялся за центральный прут решетки. Пилил он рывками, не пользуясь всей длиной лезвия, а словно покусывая металл.

В результате работало всего несколько зубчиков, и в этом отрывистом покусывании никто не узнал бы шума пилы. Звук получался почти незаметным.

К обеду следующего дня Олэн закончил работу.

Вечером он спокойно улегся спать. Паинька паинькой. Все следы болезни уже исчезли, лишь на щеках оставалось по маленькой круглой корочке.

Окно было низким. Около часу ночи Олэн встал. Вцепившись в решетку и упираясь ногами в стену, он выгнулся и потянул.

Вскоре Франсуа уже мог просунуть голову в щель. Тело тем более пройдет… Он был одет в традиционную полосатую пижаму – бледноголубую с темносиним.

Олэн глубоко вздохнул, чтобы расслабиться, проскользнул между прутьев, на мгновение завис на внешнем карнизе и спрыгнул на землю. Свет прожектора ослепил глаза.

Он выпрямился и пошел.

– Стой! – крикнул караульный.

– Ну, стреляй! Чего ты ждешь? Стреляй, мне так и так конец!

В глухом голосе Олэна слышались и ярость, и мольба одновременно. А все вместе производило впечатление полнейшего отчаяния.

Он вскинул руки, прошел метра три и замер. Жандарм стоял слева от прожектора. Теперь Олэн видел его куда отчетливее. Внезапно Франсуа схватился за голову и прильнул к стене.

Он рыдал, царапал стену ногтями, потом повернулся, чтобы охранник увидел искаженное страданием лицо, и снова прижался к стене.

– Стреляйте! И покончим с этим! Или вы не видите, что я только этого и жду? Умоляю вас, стреляйте!…

Все это походило на долгий жалобный стон. В конце концов Олэн отлепился от стены и встал спиной к жандарму, скрестив на затылке руки. Теперь их разделяло не более пятишести метров.

– Помогите мне! Мое дело – дрянь! Стреляйте же! Я подонок! Ходячая зараза!

Пятясь, он сделал несколько шагов и снова обернулся. Руки болтались, глаза были совершенно безумными, лицо заливали пот и слезы.

До жандарма – всего три метра.

– Ну, идика сюда, к двери, – проворчал жандарм. Он не видел особых причин усугублять муки этого жалкого человеческого обломка.

– Не хочу идти к двери, хочу умереть… – прохрипел Олэн, сгибаясь в три погибели. – Мне все равно конец! – он показал корки на щеках. – Дайте же мне умереть!… Я слишком болен…

– Нуну, топай! – сказал жандарм.

Он ткнул автоматом в сторону двери.

Олэн, пошатываясь, разогнулся. Его качнуло в сторону жандарма, и в ту же секунду Франсуа нырнул. В этот рывок он вложил всю свою духовную и физическую энергию.

Они с охранником покатились по земле. Олэн стиснул горло жандарма и вырвал автомат.

С тех пор как он выпрыгнул из окна, не прошло и пяти минут. По другую сторону двора шарил параллельный луч прожектора. Второй жандарм стоял в противоположном углу, по диагонали. Их разделяло здание больницы. Во дворе Олэн заметил машину сопровождения.

Он подтолкнул перепуганного охранника к центральной аллее, зная, что в конце должны быть ворота.

– У меня трое малышей, – прошептал каэрэсовец.

– Скажешь об этом своим дружкам у ворот, – буркнул Олэн.

Он подвел жандарма к глазку внутренних ворот, преграждавших дорогу к аллее. По другую сторону стоял еще один страж.

– Давай, – шепнул Олэн. – Постучи и попроси открыть, потому что у тебя якобы забарахлил прожектор.

Жандарм подчинился. Его коллега открыл дверцу и тут же узрел заключенного с автоматом. Пользуясь этим убедительным пропуском, Олэн забрал оружие и у него, а потом следом за обоими жандармами вернулся во внутренний дворик.

Он заставил караульных распахнуть двустворчатые ворота и сесть в машину.

Жандармы заняли передние сиденья, а Олэн устроился сзади, прижимая дула автоматов к их спинам.

– Меня зовут Франсуа Олэн, – процедил он сквозь зубы. – Наверняка должен быть какойнибудь пароль или естественный предлог, чтобы охранники открыли ворота. Постарайтесь чтонибудь придумать, иначе я шлепну вас обоих и еще коекого в придачу. Ну, вперед!

Полицейская машина подъехала к главным воротам. Сидевший за рулем жандарм включил фары и несколько раз нажал на клаксон, чтобы дежурные поторопились.

Олэн лежал на полу, невидимый снаружи, но упорно вдавливал дула автоматов в кожу обоих каэрэсовцев.

Он слышал, как ворота распахнулись и страж подошел узнать, в чем дело.

– Куда это вы? – спросил он.

– На перевозку. Имей в виду сзади едет «скорая», – объяснил жандарм, сидевший за рулем.

Глава 15

Большую часть времени Спартак проводил в больнице СенЖозеф.

Шварцы буквально изрешетили Поля, и ему делали операцию за операцией.

Репортер видел его либо спящим на носилках, либо полусонным – сквозь стекло палаты.

Все медсестры и монахини уже знали огромного детину, в растерянности метавшегося по коридору возле палаты. Видя его горе, им хотелось жечь свечи и читать молитвы за здравие Поля.

– Видел?… Вот они, твои дружки… – прошептал Поль, как только ему разрешили открыть рот.

Спартак опустил голову. Да, теперь он понял.

– Все они одинаковые… – чуть слышно продолжал полицейский.

Завтра его собирались оперировать в последний раз. И, если Поль не умрет на операционном столе, то все равно до лета проваляется без движения.

Спартаку разрешили дежурить у постели. В бреду инспектор снова видел братьев Шварц и пытался прижать руки к животу.

«Сволочи, – думал Спартак, – вот сволочи…»

Утром, уже дома, его разбудил телефонный звонок. И репортер узнал о втором побеге Франсуа Олэна.

– Он мертв? – поинтересовался Спартак.

– Да нет же, говорю тебе, удрал! – возбужденно завопил коллега из редакции.

– Досадно. Теперь меня интересуют только мертвые гангстеры, – сказал Спартак, вешая трубку.

Поля хотели оперировать ближе к полудню. Журналист вышел из дому, как сомнамбула.

Хирург сделал все, что мог, но от прогнозов воздержался. Ночь прошла скверно.

К утру надежда стала столь слабой, что о ней и говоришь не стоило.

Спартак уснул в коридоре на стуле. Санитар посоветовал ему вернуться домой, обещав в случае чего срочно позвонить. «В случае чего» означало смерть.

Маленькая Люсьен толкнула выходившую в сад стеклянную дверь. Она заскочила перед работой узнать последние новости.

Прежде всего Люсьен посмотрела на Спартака. В глазах стоял немой вопрос. Лицо осунулось от усталости. В эту минуту репортер понял, как она любит Поля, и нежно обнял девушку за плечи.

Они вышли из больницы вместе, и Спартак подвез Люсьен к банку. Она благодарно улыбнулась и быстро выскочила из машины. Впервые в жизни журналист не стал любоваться стройностью девичьих ног и покачиванием бедер. Люсьен вызывала у него только уважение.

Теперь Спартак вспомнил, что братья Шварц держали ее на мушке и унизили, заставив лечь на пол под столом. При малейшем неповиновении они выстрелили бы в Люсьен, как и в Поля…

Спартак приехал домой. Мозг заклинило. А у подъезда уже поджидал Франсуа Олэн.

Репортер не пожал ему руки. Он лишь замер, молча уставившись на гостя.

– Я опять пришел выложить тебе все в подробностях, – сказал Олэн.

В больном от горя мозгу Спартака зародилась безумная мысль.

– Пойдем, – бросил он.

Как только они вошли, журналист встал у двери. А Олэн даже не заметил, что путь к отступлению отрезан.

– Знаешь, мне пришлось чертовски попотеть, чтобы выбраться оттуда, – улыбнулся он.

На левой щеке еще виднелись остатки корочки, на правой – круглое пятнышко новой кожи. Спартак молча разглядывал галстук цвета старинного золота.

– Ну, так с чего мне начинать? – спросил Олэн, усаживаясь на край смятой постели.

Спартак на время вычеркнул Фабиен из своей жизни, и в комнате царил беспорядок.

Он не ответил. И Олэн впервые обратил внимание на его странный вид.

– С адреса братьев Шварц, – вдруг рявкнул журналист.

– А???

Олэн вскочил.

– Ты, что, не понял?

– А ты, часом, не заболел? – Олэн покрутил пальцем у виска.

– Ты знаешь их адрес? Да или нет?

Олэн, не дрогнув, выдержал пристальный взгляд.

– Знаю, – внезапно решился он.

– Я не собираюсь сообщать его полиции. Даю слово.

Олэн, пытаясь понять, что бы это значило, заметался по комнате.

– Ты мне не веришь? Разве я когданибудь тебя обманывал? – невозмутимо спросил журналист.

С первой минуты он ни на сантиметр не сдвинулся с места.

– Да что ты себе воображаешь? Потвоему, Шварцы дадут тебе интервью и позволят сфотографировать? Да ты и глаз не успеешь поднять к их окнам, как отправишься к праотцам!

– Поживем – увидим.

– Я не могу брать на себя такую ответственность. Слишком хорошо их знаю. А уж сейчас это вообще ходячая смерть… Вот что… Я к тебе очень хорошо отношусь и не стану морочить голову. Они живут там же, где и я, этажом выше… Удрав из больницы, я, как тень, проскользнул в дом около трех часов ночи и не успел опомниться, как стоял в углу с револьвером у горла. Шварцы на тропе войны. Даже спят по очереди.