Текст книги "Отлученный (сборник)"

Автор книги: Жозе Джованни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Олэн натянуто улыбнулся. Даже спускаясь по лестнице, он не мог избавиться от этой улыбки. Челюсти свело. Сверху доносились взрывы хохота братьев Шварц.

Олэн ушел к себе и первым делом сменил галстук. В свободное время он тратил на это добрую четверть часа.

Наверху все стихло. Вероятно, братцы начали затяжной чемпионат по шашкам.

Олэн тщательно проверил содержимое карманов. Никто не должен узнать адрес заводика, а уж тем более – Бенедит.

Франциск Первый крепко вдолбил ему в голову сей краеугольный принцип. Олэн снял «беретту» с пояса и убрал в ящик комода. На этой фазе операции она не понадобится.

Красть машины – первое, чему мелкие марсельские жулики обучили Олэна пять лет назад.

Этим он и занялся на следующее утро, между восемью и девятью часами. Главное заключалось в наблюдении за теми, кто по дороге на работу выскакивал купить сигарет или газеты. В таких случаях парень, как правило, тормозит у табачной лавочки или киоска и бежит за покупкой, оставив мотор включенным, а то и не захлопнув за собой дверцу. Хозяин, конечно, не сводит глаз со своего добра, пятится по тротуару и, даже подбирая с тарелки мелочь, искоса поглядывает на дорогу.

Тото им приятно собственными глазами смотреть, как любимая тачка ускользает изпод носа, и бежать вдогонку, жестикулируя и вопя до удушья.

Олэн выбрал угол бульвара Перейр и улицы Кардинэ. Здесь было достаточно места, чтобы любой автомобилист поддался искушению прокатиться вдоль изящного изгиба тротуара и толкнуть сверкающие двери роскошной «табакерки».

Олэн спрятался за углом здания на довольно широкой в этой точке улице Кардинэ, но вскоре решил, что, пожалуй, до лавки далековато. Надо ведь точно знать, работает мотор или нет.

Он перешел на другую сторону и купил газету. Эксперты определили угол выстрела, и Спартак описал смерть Франсуа Кантэ не хуже, чем если бы слышал его последние слова собственными ушами. Он долго распространялся о Франциске, «первом короле с таким именем», и заканчивал статью вопросом: «Какое же завещание оставил этот человек?»

Красивая фраза и, в общем, ни к чему не обязывающая. В центре полосы красовался напечатанный крупным шрифтом список приговоров суда и безнаказанных преступлений Кантэ. В черной рамке, как объявление.

С первой полосы глядела фотография Франциска Первого. Фото занимали и почти всю третью. Ни дать ни взять кинозвезда…

Олэн прислонился к дереву на бульваре Перейр. Кора под рукой казалась совсем гладкой. Он стоял в десяти метрах от изгиба тротуара перед «табакеркой».

Сначала там остановилось такси. За ним – грузовик. Из автобуса вышел регулировщик. Белый жезл покачивался у бедра. Блюститель порядка скрылся за углом, и Олэн с облегчением перевел дух.

Наконец у лавки затормозила легковушка. 403я модель черного цвета. Олэн напружинился, свернув газету в трубку.

Он заметил крепежный крюк на задней оси. Наверное, это старое доброе приспособление летом таскало за собой прицеп. «Ага, стало быть, король кемпингов!» – сказал себе Олэн.

Хозяин выскочил, оставив дверцу открытой. Руль был со стороны тротуара.

Не стоит упускать такой случай! Олэн подбежал, скользнул в машину, как рука в перчатку, хлопнул дверцей и – ходу.

Любитель отдыха на природе сразу выбежал из «табакерки», крича: «Держите вора!»

Трогаясь с места, Олэн подумал, что лучше б он обратил внимание на дизельный мотор, чем разглядывать крюки и прочие украшения.

В зеркальце он с тревогой наблюдал за бешеным броском короля кемпингов. При таком моторе быстро переключить на вторую скорость невозможно.

Турист мелькнул в зеркале ужасающе близко и нырнул… Еще несколько сантиметров – и он вцепился бы в чертов крюк.

Новенький «ситроен» обогнал черную машину и встал поперек. Олэн попытался вильнуть в сторону, но чуть не врезался в фургон с фруктовым соком. Он резко тормознул. Тормоза – лучшее, что есть у таких машин.

Несколько драгоценных секунд Олэн потерял, решив выскочить слева. Дверцу приперла еще одна тачка. Когда же он стал выбираться с правой стороны, десяток дрожащих от возбуждения рук облегчили ему эту операцию.

Олэна выдрали из машины, швырнули на тротуар, подняли, как тряпичную куклу, и хорошенько встряхнули. При этом его еще и крыли на все корки. В каждом зеваке дремлет жандарм.

Почти тотчас подскочил хозяин черной тарахтелки. Вора он нашел в самом беспомощном состоянии: на каждой его руке висело трое, еще один держал сзади за пояс, а парень помоложе вцепился в ноги.

Король кемпингов съездил обидчику по носу. Олэн почувствовал во рту вкус крови и удивился, что она такая пресная.

– Сволочь! – рявкнул турист.

– Нет, чтоб работать! Для этого у них, видите ли, кишка тонка! – крикнула какаято тетка.

Больше всего простонародье задевает за живое, когда у человека хватает наглости ни на кого не горбатить. Этого толпа не прощает. Причем с давних пор. В чем и убедилась на собственном опыте МарияАнтуанетта. [35]

Хозяин оглядел свою черную тачку со всех сторон. Олэн подумал, что, найди он хоть одну царапину, снова врежет по носу или еще куданибудь, поэтому полицейская сирена его скорее обрадовала.

В первую очередь стражи порядка проверили бумаги Олэна. Но, полагаясь на численное превосходство, наручники надевать не стали. Из разбитого носа все еще текла кровь, и какойто инспектор сначала протянул Олэну носовой платок, а уж потом подтолкнул к машине.

– Теперь они еще нянькаться с ним будут, – хмыкнули в толпе.

Турист тоже забрался в полицейскую машину. Дело выглядело проще простого. Пострадавший напишет жалобу, а вору ничего не останется, кроме как признать очевидный факт. Это называется «взять с поличным».

Суд вынесет приговор максимум через сорок восемь часов. Но это намного лучше, чем иметь дело с судебным следователем. У этих типов слишком нездоровое любопытство.

В участке зарегистрировали жалобу истца и вернули ему машину. Он ушел, бросив на вора последний уничтожающий взгляд.

– Я увидел включенный мотор и потерял голову… Я безработный, – жалобно захныкал Олэн.

– Судимостей нет? – спросил инспектор.

– Ни одной!

У него взяли отпечатки и проверили в управлении. Олэн сказал правду.

– Чем ты занимался раньше?

– Гонщиком был.

Полицейские расхохотались. Олэн шмыгнул носом и повесил голову. Типичный неудачник.

– Четыреста третья модель на дизеле не срывается с места, как «феррари»! – сказал инспектор.

Олэн робко кивнул. «Дадут десять месяцев или год условно… Какнибудь отмажусь…» – подумал он.

– Постоянно ты живешь в Марселе. Значит, здесь остановился в гостинице?

– Нет, я только что приехал. Ночным поездом…

Полицейский написал короткое заключение. Всего несколько строчек.

– Раз тебя взяли с поличным, предстанешь перед судом, и очень скоро, – успокоил он Олэна.

В то время преобладали налеты и убийства.

Олэна усадили на скамейку и держали под надзором. В конце дня его должны были отвезти в следственную тюрьму, а пока оставшийся не у дел полицейский подсел поболтать. Он купил «дофин» и хотел знать, что устойчивее – его приобретение или «симка1000». Держался парень весьма учтиво.

– Трудно сказать, это зависит от самой машины, – объяснил Олэн. – В любом случае на поворотах лучше малость срезать, чтобы не кувырнуться. – Он для наглядности взмахнул рукой.

В полдень дежурный принес поесть.

Олэн немного приободрился, но продолжал напускать на себя величайшую подавленность. Еще несколько полицейских явились потолковать о моторах.

– И сколько тебе удавалось выжать?

Олэн сделал вид, будто не замечает ухмылок и подталкиваний друг друга локтем.

– В среднем или на финишной? – спросил он.

– Пусть будет на финишной! – решил ктото блеснуть умом.

– Двести восемьдесят пять.

Олэн и бровью не повел, слушая восхищенный свист.

– Жаль, что жизнь состоит не из одних прямых дорожек, – бросил проходивший мимо полицейский в штатском.

Олэн видел, как он исчез в глубине коридора, и, подавив желание скрипнуть зубами, улыбнулся.

– А чего ж ты бросил это занятие?

– В конце концов на меня мандраж напал, – с весьма трогательной кротостью признался Олэн.

Когда мужчина открыто говорит о своем страхе, это почти умиляет. В конце концов ему сунули газету и оставили в покое. Олэн спрятался за ней, но читать не стал.

Он думал о братьях Шварц и представлял себе их оскорбительные ухмылки.

А Бенедит? Она ничего не узнает. Она не читает никаких журналов, кроме литературных. Впрочем, Олэн решил, что, даже если Бенедит какимто образом проведает о его аресте, он всегда сумеет наплести, скажем, о дурацком пари с приятелямигонщиками, приехавшими в Париж по дороге в Латинскую Америку… этакая студенческая выходка… решил, мол, тряхнуть стариной…

Олэн давно убедился, что язык выручит из любой беды. Лишь бы голова работала. Ему казалось, что до свободы – рукой подать. Так было легче.

Вечером его отправили в отстойник вместе с двумя алжирцами и женщиной, только что прикончившей мужа. Она не плакала.

Олэна заперли в большой переполненной камере. Пока соседи таращили глаза на новичка, он их пересчитал. Восемь.

– Тачку спер? – поинтересовался маленький толстячок.

Олэн поглядел на его рассеченную бровь и кивнул. Лампочка заливала камеру тусклым желтоватым светом. Толстячок обратился к товарищам по несчастью.

– Вот так как! Я думал, это «утка», а это вовсе не «утка»! Это чистая правда…

– То есть? – спросил Олэн.

– Похоже, криминалка и впрямь глаз положила на угонщиков… или, если хочешь, на нас…

– Криминалка?… – повторил Олэн, прижимаясь спиной к обшарпанной стене.

– Ага! Потомуто нас и собирают в кучу. Серийная работа экономит время.

– Но мне сказали, что угон – не очень тяжкое преступление, – пробормотал Олэн, стараясь не выходить из образа.

Мысленно он отметил, как сокамерники дружно захихикали. С их точки зрения, он был отпетым фраером. Тощий тип в очках едва не зевнул Олэну в лицо.

– Не забывай, что налет на банк начинается с угона тачки, – напомнил он.

Парень говорил вкрадчиво, что твой счетовод.

Олэн посмотрел на стопку матрасов. Их было четыре штуки. Значит, по одному на двоих. А одеяла, наверное, внизу…

Олэн сел. Лучше уж спать сидя… Дело чертовски осложнялось.

– Ну, мнето начхать, – продолжал толстяк. – Меня они знают, как облупленного… даже в курсе, кому я толкаю краденые колеса! Так чего дергаться? Я для них мелкая рыбешка…

Олэн закрыл глаза. Оставалось надеяться, что уголовная полиция тоже примет его за мелкую рыбешку, и держаться до конца.

Глава 6

Угонщиков поодиночке забирали из камеры, но обратно не приводили. Очевидно, в уголовном отделе не жаждали, чтобы те делились впечатлениями с дружками. Клиентов отправляли прямиком в тюрьму Сантэ.

Олэн наблюдал, как старожилы исчезают, а их места занимают новенькие.

На третий день наконец вызвали и его. Полицейский в синей рубашке и брюках того же цвета проводил его в большую комнату, роскошную меблировку которой составляли засиженное мухами большое зеркало, тяжелый стул и колченогий стол.

Здешний парикмахерский салон. Мужчина в штатском указал ему на стул, сунул в руки полную пены миску и принялся намыливать физиономию. Очень скоро мыло набилось в глаза и ноздри.

– Так положено перед судом? – вежливо спросил Олэн.

Ответа не последовало. Он собирался переспросить, но брадобрей ухватил его за нос и начал сбривать усы. Он мог бы неплохо зарабатывать на ярмарках, поднимая тяжести двумя пальцами. Олэн, как рыба, широко открыл рот.

Изрезанный, но выбритый, он шел по лестницам и коридорам. Впереди и сзади шествовали полицейские. В конце концов его привели в кабинет. Здесь явно преобладали черный и зеленый цвета.

За столом сидел ладный парень лет тридцати пяти с тонкими чертами лица и насмешливыми глазами. Это был не кто иной, как Поль, помощник комиссара Бло, но Олэн о том не догадывался. Впрочем, если записать все, чего он не знал, можно было бы составить чертовски богатую библиотеку.

Поль кивнул полицейским в форме, и те мгновенно испарились.

– Можешь сесть, – без выражения сказал он.

Олэн покорно опустился на стул. Машинально он потрогал воротничок, но галстук у него отобрали. А именно галстука ему очень не хватало. Поль, попрежнему стоя, достал какието бумаги.

– Франсуа Олэн, родился в Алжире в апреле двадцать второго года… Отец – Мариус Олэн, сапожник, мать – Берта Казарес, учительница… Оба – покойные. – Поль, оторвавшись от чтения, взглянул на Олэна. – Учение – нерегулярное… армия… потом автомобильные гонки… пока пять лет назад не отобрали лицензию… Все верно?

– Да, месье, – отозвался Олэн, чувствуя, что тут совсем иная музыка, нежели в участке.

– Для кого ты стянул машину? – внезапно спросил Поль.

– Д… для себя…

– Догадываюсь. Но кому ты собирался ее перепродать?

– Я об этом не думал… Но покупателя, наверное, всегда можно найти…

– Отлично. Значит, покупателя у тебя не было?

– Нет, месье.

Поль чтото записал и, не кладя ручки на место, продолжал допрос:

– Ты только что приехал из Марселя?

– Да, месье.

– И в Париже ты, естественно, никого не знаешь?

– Нет, месье.

Поль снова заскрипел пером. Складывалось впечатление, что для него это сущая пытка. Когда он снова вскинул глаза на Олэна, тот прочитал в них такую усталость, что хоть плачь.

– Притомился, а? – поинтересовался инспектор.

Олэн кивнул. Поль достал из ящика стола галстук. Синий, как Южные моря, с красной ручной вышивкой – старинным «рено» на огромных колесах. Олэн его сразу узнал.

– Шикарная вещица, правда? – Поль пощупал ткань.

– Подарок, – пробормотал Олэн.

– От женщины, надо думать? – полюбопытствовал полицейский, протягивая галстук владельцу.

Олэн стыдливо опустил глаза, но галстук взял. В душе его затеплилась безумная надежда.

– Можешь надеть, – сказал Поль. – Мы с тобой немного прогуляемся.

Пока Олэн завязывал галстук, инспектор снял трубку.

– Мы идем, – лаконично предупредил он.

Поль вытащил одежную щетку.

– Смахни пыль.

Олэн повиновался, и они вышли из кабинета.

– Разумеется, без глупостей, – предупредил полицейский в коридоре.

Он расстегнул пиджак, и Олэн увидел пистолет калибра 7,65. Они спустились на два этажа, пересекли большой двор, миновали пост у ворот, и плечом к плечу медленно двинулись вдоль улицы.

Торговый фургончик404, на котором они грабанули банк, стоял чуть поодаль в гордом одиночестве на видном месте у набережной.

Машина бросилась в глаза Олэну обжигающе резко, но Поль исподтишка наблюдал за его реакций, и парень даже не вздрогнул.

Инспектору самому пришлось остановить его, когда они поравнялась с фургончиком.

– Ну, как, потвоему, что это? – осведомился он, тронув бывшего гонщика за плечо.

Олэн решил, что толстый розовый младенец на голубом фоне куда приятнее на вид, чем жалкий серый рахитик – на черном.

– Похоже, реклама для сосунков, – с самым простодушным видом проговорил он.

Инспектор пока не мог понять, издевается над ним Олэн или нет. Он открыл дверцу и велел ему сесть за руль.

Олэн послушно выполнил приказ и вскинул глаза, ожидая новых распоряжений.

Поль хлопнул дверцей, а сам остался на тротуаре.

– Опусти стекло и возьмись за руль. Локоть слегка выставь наружу, – велел он.

Олэн вспомнил, что именно в такой позе он ждал, когда Франциск Первый и братья Шварц вернутся из банка.

Папаша Эдуар, крошка Люсьен и достопочтенный Финберг подошли к машине и внимательно уставились на Олэна.

– Смотри прямо перед собой, – руководил Поль. – Теперь – на нас… закури…

Он протянул Франсуа пачку сигарет и зажигалку.

Четвертый служащий банка присоединился к коллегам.

Он обожал смотреть по телевизору передачи на исторические темы, и с тех пор как один из братьев Шварц врезал ему по уху, только и грезил во сне и наяву, что о казни гангстеров на Гревской площади. Служащего звали Ружмон.

В тот день, идя на работу, он заметил, что водитель коммерческого фургончика погасил сигарету о ветровое стекло.

– Можешь затушить окурок, – предложил Поль.

Несмотря на внешнюю растерянность, Олэн весь напрягся и выгнулся, как одиссеев лук в день знаменитого возвращения оного мужа к своей ткачихе. Он выждал пару секунд, мысленно прокручивая в голове мельчайшие подробности собственного поведения во время налета.

Стараясь не глядеть на ветровое стекло, Олэн швырнул окурок в окошко, на тротуар.

– Я просил тебя не бросить, а затушить, – напомнил Поль, подняв окурок и снова протягивая его Олэну.

Но тот покачал головой.

– В машине я их всегда просто выкидываю, – сказал он.

Инспектор велел ему возвращаться, а сам пошел следом вместе с Финбергом и его служащими. Его рука слегка касалась локтя крошки Люсьен. Они уже успели познакомиться поближе под одеялом.

Во дворе Набережной Часов Поль попросил свидетелей подождать наверху.

Теперь он повел Олэна к «фольксвагену». После мытья маленький автомобильчик бывал голубым, а тысяч за пятьдесят Поль мог бы избавить кузов от вмятин и царапан, но предпочитал подождать «аварии при исполнении служебных обязанностей» и ремонта за государственный счет.

Олэн сел за руль, и Поль снова прокрутил ту же волынку с опознанием, окликнув двух проходивших мимо инспекторов.

– В жизни не видали этого типа, – честно сказали они.

Что до Олэна, то он тоже никогда не видел этой колымаги. Похоже, фараоны топтались на месте, и ему враз полегчало.

– Вы хоть не думаете повесить на меня кражу еще и этих двух тачек? – возмущенно спросил он уже в кабинете.

Поль промолчал. Приковав Олэна наручниками к батарее, он снова вышел.

Свидетели терпеливо ждали в смежной комнате. Финберг, Эдуар и Люсьен выглядели растерянно.

– А почему это он не забычарил, как тот тип? – спросил Ружмон. Он явно предпочитал расследования инспектора Бурэ.

– Потому что, возможно, тогда за рулем сидел не он. И вообще манера тушить сигарету не является доказательством вины, – отозвался Поль. – Это лишь косвенная улика, если угодно…

Он поблагодарил и отпустил свидетелей, а Люсьен на прощание подмигнул, дабы подогреть интерес и оставить некую неопределенность если не в душе, то по крайней мере в планах на вечер.

Вернувшись в кабинет, инспектор пристально поглядел на Олэна. Он нарочно не торопился отцепить его от батареи. Арестант вскинул повинную головушку.

– Тебе предъявят обвинение и отвезут в Сантэ, – наконец проговорил Поль.

– Какое обвинение?

– В краже черной четыреста третьей, разумеется… Тебя ведь застукали на месте, Верно?… Или спорить будешь?

– Нетнет… Тут я и впрямь виноват… Но, клянусь вас, те две тачки, что вы мне показывали, я и пальцем не трогал!

– Никто тебе про них и не говорит, – буркнул Поль.

– Значит, вы отправите меня в суд с другими «поличниками»?

– Нет, проведем расследование по всем правилам. Так будет гораздо добросовестнее, – объяснил он, нажал кнопку звонка и наконец освободил руку Олэна. – К тому же, для тебя это ровно ничего не изменит… Первая кража… и сразу попался… Так что не тревожься.

Олэн молча растирал запястье.

– Или у тебя есть особые причины беспокоиться?

– В участке мне сказали, что судить будут на второй день и по первому разу можно надеяться на условный срок…

– Ну, так ты на оптимистов напал. Будь любезен, сними галстук.

Олэн аккуратно свернул его и положил на стол. В дверь постучали. Это конвоиры притопали за клиентом.

Поль отдал им галстук и проводил глазами. Потом, собрав коекакие бумаги, отправился к шефу.

Комиссар Бло сидел в кресле«вертушке». Когда он отодвигался от стола и начинал вращаться, это было очень дурным знаком. На сей раз он пребывал в неподвижности, но Поль счел, что кресло, пожалуй, стоит далековато.

– Ну?

– Не густо. Разве что последний образчик. Некий Олэн…

– Да?

– Ничего определенного… но хорошего впечатления он на меня не произвел…

– Своего рода интуиция? – спросил Бло.

– Да.

– Представляешь, как я стану толковать прокурору об озарениях молодого инспектора с блестящим будущим?

Бло встал и подошел к чемоданчику, задвинутому между двух картотечных шкафов.

– Неплохой материален для твоего друга журналиста! А то бедняга уже опустился до описания исторических памятников… Видал? – Комиссар открыл дверь. – Проводи меня в Орли. По дороге мы поболтаем о… как, бишь, его?…

– Олэн… Франсуа Олэн…

– Прихвати с собой досье.

Они спустились вниз. Бло сам нес чемодан, и это красноречиво свидетельствовало о его уважении к Полю.

Олэна направили в двенадцатое отделение, в камеру номер двадцать пять. Это на втором этаже. Дверь выходила на узенькую металлическую лестницу.

Его обыскали, отобрали личные вещи, а взамен дали два одеяла, котелок, ложку и кружку.

Деньги перевели на тюремный счет, и Олэн получил разрешение пользоваться буфетом, точнее, заказывать там подпитку. Костюм все еще выглядел весьма прилично – он был из немнущейся ткани.

Ритм тюремной жизни вошел в плоть и кровь Олэна уже в те минуты, когда он с узлом на спине быстро шел по длинным коридорам. Как будто он только что убил своего товарища на том проклятом вираже в Ницце…

Сантэ раз в десять больше тамошней тюряги, но арестанты везде одинаковы, ибо все они лишены женщин и самого обычного права гулять по улицам, держа нос по ветру.

Камера 12-25 представляла собой квадрат размером четыре на четыре метра. В углу, под краном, стоял унитаз, у стены, на которой виднелись крепления (когдато там была койка), – складной стол, наверху – два окошка, на полу – шесть арестантов и – по счастливой случайности – шесть матрасов.

Олэн стал седьмым и тоже получил матрас. Вечером, когда все стали укладываться, его оттеснили к самому унитазу.

Среди заключенных оказался один невероятно болтливый тип. Олэн сразу заметил фингал у него под глазом. Должно быть, парню дали на орехи, чтобы он попридержал язык.

На свободе от языкастой жены можно спастись, включив телевизор или погрузившись в кроссворд. Можно удрать в кабачок или сменить болтушку на молчунью. Но в камере вас подстерегает безумие!

Ночью Олэн просыпался всякий раз, когда ктонибудь вставал пописать. О него спотыкались, пинали и сыпали проклятиями. Спасаясь от брызг, Олэн, как мог, отодвигался и выгибал спину. Мечтал он только о том, как бы поскорее убраться из этого осиного гнезда.

Торговый фургончик404 так и плясал перед усталыми глазами. Только на сей раз на нем были решетки. «Ох и пришьют мне это дело… запросто пришьют», – подумал Олэн.

С такими мыслями он и встретил рассвет. Потом принесли суп. Болтун чтото робко пробормотал о кормежке и заглох.

Появился восьмой обитатель. Как водевильный мельник, он был с ног до головы покрыт тонким слоем белого порошка. Но отнюдь не муки.

Порошок ДДТ – явственное отличие клошаров, схлопотавших сорок пять дней за бродяжничество, ибо нет другого способа уморить многочисленных обитателей, намертво вцепившихся в волосы и одежду.

Бродяга тупо стоял на пороге, глядя, как семеро сокамерников отступают и толпятся в дальнем углу.

Охранник швырнул еще один матрас через голову новичка и захлопнул дверь, не слушая неизбежных в таких случаях яростных воплей протеста.

Клошар шмыгнул носом. Порошок густо покрывал ресницы, и глаза казались белыми. Ростом он был выше среднего. Руки слегка подрагивали, но не от старости, а от чрезмерного пристрастия к сухому белому вину.

– Что ты натворил? – мягко поинтересовался Олэн.

– Подонки! У них, видите ли, теперь нельзя даже покемарить под Аустерлицем. [36]

Голос бродяги звучал свежо и чисто, как предсмертный хрип. Он наконец отлепился от двери и шагнул в камеру. Легкость движений говорила об относительной молодости бродяги – лет тридцатьсорок. Стало быть, он принадлежал к младшему поколению клошаров.

Болтун проскользнул у него за спиной и принялся молотить в дверь сначала одним, а потом и обоими кулаками.

Бродяга и ухом не повел. Его не принимали. Его нигде не принимали. Люди изо всех сил стараются прогнать клошаров.

– Меня зовут Пралине, – сказал бродяга Олэну, взмахнул рукой, и по камере поплыло облачко ДДТ. – Эта пакость прикончила моих маленьких зверюшек… так что не психуйте, ребята… Я тут всего на сорок пять дней…

– Есть же одиночные камеры, – гневно заметил ктото.

– Выходит, что нет! Говорят, полный набор! – объяснил Пралине.

Оасовцы, «черноногие», не сумевшие найти место под солнцем, [37] юные хиппи плюс дороговизна (как сказал бы социалист), а в результате – битком набитые камеры.

«Сорок пять дней – это полтора месяца», – подумал Олэн. Через полтора месяца он выйдет на свободу. Клошар – мельчайшая рыбешка в улове полиции. Положение Пралине представлялось ему роскошным. А все потому, что общество пинком в зад вышвырнуло клошара вон.

Ради такого пинка Олэн сейчас с удовольствием сам бы нагнулся. Он ухватил матрас Пралине и кинул в угол подальше от унитаза.

Бродяга уселся, и никому даже в голову не пришло качать права.

Олэн бросил рядом свою собственную постель. Лучше это, чем нюхать чужое дерьмо и ходить в разводах мочи.

Они с бродягой устроились вольготно, поскольку остальные теснились в противоположном углу.

– Ты сам не понимаешь своего счастья, – сказал Олэн клошару.

Тот хмыкнул. Быть может, как раз очень хорошо понимал.

В ту ночь Олэн мгновенно уснул и видел во сне, будто его, заблошивевшего, выгнали из тюрьмы, а Бенедит с хохотом сыплет на него ДДТ.

На свободе люди живут благодаря той роли, которую они играют в обществе: столяр, аптекарь, цветочница, министр, ростовщик…

В тюрьме их различают по нарушениям или «делу такомуто» (если история нашумела): те, кто совершил преступление в состоянии аффекта (когда спутника жизни приканчивают от большой любви); покусившиеся на добродетель (извращенцы, насильники и т. д.); наемные убийцы (самураи среди бандитов); громилы; сутенеры; разнообразные воры (велосипедов, машин, карманники, домушники, магазинные и т. д.); мошенники… Медицину представляют торговцы наркотиками и абортмастера.

Итак, вместе с Олэном и Пралине в камере сидели карманник, абортмастер, насильник (он пытался подать это под пикантным соусом, но, поскольку это был болтун, никто не желал слушать), еще один вор (магазинный), мошенник (небольшая разница в специализации не вводила в заблуждение ни соратников, ни власти) и угонщик велосипедов.

Таким образом, приходится признать, что вор – самая распространенная разновидность преступления. На абортах специализировался не врач, а скромный медбрат. Короче, всех собравшихся в камере 12-25 можно было считать мелкотой, а отнюдь не акулами преступного мира.

Разумеется, Олэн и не подумал никого разубеждать. И чем больше он замечал, что его презирают за соседство с Пралине, тем больше сближался с бродягой.

Теперь в камере сидело не восемь узников, а шесть плюс два. Олэн втягивал голову в плечи и вел себя тише воды ниже травы. Так он готовился к допросам. Следователь его ни разу не видел, так пускай примет за полнейшее ничтожество.

Другие пыжились, из кожи вон лезли, чтобы позолотить пилюлю, грезили наяву и, пожирая баланду, мысленно рисовали воздушные замки.

Олэн не только ни с кем из них не разговаривал, но задумал обменяться с Пралине одеждой, то есть сменить отличный костюм на штаны с пузырями на коленках, коекак запахнутые на животе, и лохмотья не то пиджака, не то короткого пальто. Нетвердая рука бродяги коекак обкромсала ножницами истрепанные края.

У Олэна вошло в привычку по вечерам тихонько болтать с Пралине обо всех пустяках.

– Пралине – твое настоящее имя?…

– Скажешь тоже… – Первое время Олэну приходилось зажимать собеседнику рот, ибо тот не считал нужным разговаривать шепотом. – Просто в свое время я был кондитером… ну, и питал слабость к пралине, сечешь?

– И у кого ж ты работал? – поинтересовался Олэн просто, чтобы поддержать беседу.

Пралине лежал, опираясь на локоть и без выражения взирал на неясные в сумерках силуэты, на грязь и беспорядок, царившие в жалкой камере.

Он улегся, не ответив, и Олэн, не зная, как себя вести, молча ждал продолжения. Глазок на двери приоткрылся. Вечерний обход. Охрана прошлепала к соседней камере.

Потом был еще один обход. Пралине шевельнулся – он больше не спал.

– Ни у кого… у себя… – вдруг доверительно шепнул клошар. – Сам себе хозяин…

Это означало, что у него была жена, возможно, дети, машина, загородный дом… «Наверное, жена смылась с другим, – подумал Олэн, – а после этого опуститься прощепростого – дорожка под королевские арки парижских мостов как намылена… Да и друзья, словно радуясь, что им подобный летит вниз по наклонной плоскости, стараются помочь. Они пьют вместе с вами. Но, пока вы уговорите литр, сами выхлебнут не больше наперстка…»

Олэн пожалел, что стал расспрашивать Пралине. «Наверное, я причинил ему чертовскую боль», – сказал он себе.

Но клошар, как ни в чем не бывало, посреди ночи встал подкрепиться. Он, не чинясь, принимал все, что давал ему Олэн. И даже назвал свои любимые продукты: сырой лук, маргарин и сахар.

Олэн покупал все это в буфете и держал в картонке. Однако он старался не смотреть, как его новый приятель кусает луковицу, будто яблоко, следом кидает в рот кусочек сахара и шарик маргарина величиной с орех, а потом, вытаращив глаза, энергично двигает челюстями.

Такая еда комом ложилась на желудок, и, заваливаясь спать между Олэном и стеной, Пралине рыгал до бесконечности.

– Может, обменяемся барахлом? – предложил Олэн. – Мне в любое время пришлют из дома другой… костюм.

– Ежели тебе охота – давай, мне плевать… Лишь бы удружить приятелю…

Наутро, Олэн, стиснув зубы, натянул на себя убогие тряпки клошара.

Ткань с обеих сторон пропиталась грязью и стала скользкой. Глазурь – да и только… а уж вонь…

Никто из сокамерников не заметил начала метаморфозы.

Пралине благоухал в камере уже дней пятнадцать. Ни на какие оскорбления он не реагировал, а администрация тюрьмы не отзывалась на бесконечные жалобы шестерых тамошних обитателей.

Отчаявшись, те решили держать Олэна и Пралине на карантине.

Олэн сделал из картона шашки. И они с бродягой, сидя в своем уголке, день деньской играли. Размеренность и однообразие убаюкивали. Обычная рутина… все по расписанию: прогулки, раздача баланды, буфет… Олэн вспоминал о гигантской шахматной доске братьев Шварц.

Он перестал мыться и причесываться и теперь безмятежно ждал, когда его отвезут во Дворец правосудия знакомиться со следователем.

Както утром громкоговоритель из коридора рявкнул:

– Двенадцатьдвадцать пять, Олэн… Двенадцатьдвадцать пять, Олэн…

Арестант приготовился, ожидая, пока дежурный откроет дверь.

Он надел свой собственный пиджак, не забыв предварительно повозить его по полу.

Олэн думал, что его поведут через внутренний двор к перевозке, но конвоир, спустившись по лестнице, резко свернул в сторону и впустил Олэна в один из кабинетов с застекленной дверью – обычно там адвокаты встречались со своими подзащитными.

Двое мужчин в штатском спокойно курили. Тот, что постарше, сидел за столом с портативной пишущей машинкой. На углу стола лежало довольно пухлое досье.