Текст книги "Отлученный (сборник)"

Автор книги: Жозе Джованни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Недавно освободившись из тюрьмы, оба вели себя особенно осторожно. Их адресов не знал никто, кроме Франциска Первого. И Робер, и Роже успели разменять пятый десяток.

– Бумажек – куча, но много мелких, – сказал Кантэ в виде предисловия. – В общей сложности – двести двадцать миллионов старых франков.

– Меньше половины того, на что мы рассчитывали, – проворчал младший Шварц.

– И всетаки лучше, чем дневной заработок водопроводчика, – бросил Робер.

Франсуа подвинул на видное место кучу новых банкнот. Все это были великолепные новенькие хрустящие купюры, серийные номера которых шли один за другим.

А по старой традиции, Национальный банк переписывал номера и серии новорожденных.

– Они проверят номера во всех отделениях, куда сегодня утром посылали новые бумажки, и методом исключения засекут эти. Проще некуда.

Кантэ накрыл их рукой. Рожэ и Робер налили себе по бокалу общеукрепляющего.

– И сколько тут? – поинтересовался Шварцстарший.

– Пятьдесят.

– Что ты собираешься с ними делать? – настаивал старший из братцев.

– Сжечь.

– Ты, что, приволок нас сюда полюбоваться, как горят пять «кирпичей»?

Франсуа распахнул пиджак и встал. При этом он внимательно наблюдал за руками братьев Шварц.

– Не совсем. Я позвал вас, чтобы каждый получил хорошую порцию добрых старых дедулек, и не влип, как новичок.

– Мы не новички, – пробормотал младший Шварц.

Все это ему ужасно не нравилось, и скрывать свои чувства парень не умел.

– Двести двадцать минус пятьдесят, остается все же сто семьдесят, – заметил Робер.

Франсуа подозвал Олэна и подвинул к нему пачки новых банкнот.

– Спали гденибудь в уголке, – приказал он.

Шофер начал сгребать их со стола.

– Я же сказал тебе, мы не молокососы, – повторил Шварцмладший. – Неужто не сумеем разменять меченые бумажки?

– Не сомневаюсь, но я терпеть не могу рисковать зря. Франсуа всегда вычислял необходимую степень риска и не выходил за ее рамки, благодаря чему ловко ускользал из сетей, хотя их ячейки непрестанно сужались.

– Не ты ж будешь нарываться, так какое тебе до этого Дело? – наседал старший.

– Тут решаю я, – оборвал его Франсуа. – Можешь идти, «О!»

Олэн понес запечатанные пачки к двери, но не успел переступить порог, как дорогу преградили братья Шварц.

– Нам охота взглянуть на пожар, – дружно сказали они.

– Тогда отправляйтесь с ним!

Олэн вышел на лестницу. Оба стрелка шлепали за ним по пятам. Роже и Робер с удивлением уставились на Франсуа. Но тот сказал себе, что, коли братишки прикончат «водилу», значит, настало время с ними разделаться. На столе перед главарем лежала шляпа. Он сунул под нее револьвер и стал ждать. Франциск Первый обожал такие старомодные приемчики.

Олэн протопал в дальний конец мастерской и остановился у кучи бидонов, бутылей, пустых форм и отражателей для неоновых трубок.

По спине у него бегали мурашки, на память приходили самые кошмарные воспоминания о жестокости братьев Шварц.

Он положил деньги в перевернутый рефлектор и перемешал…

– Прямо сердце кровью обливается, – пробормотал он просто так, чтобы нарушить молчание.

– Так на хрена ты это делаешь?

Братья стояли с двух сторон, и Олэну показалось, что они сказали это в один голос.

Он, не ответив, взял бидон с горючим. Старший выхватил у Олэна бидон, младший в это время сверлил его тусклым взглядом.

Шофер зажмурился, чувствуя, что правая рука, та, которой он мог бы выхватить пистолет, налилась неимоверной тяжестью.

Услышав бульканье, он открыл глаза – жидкость чуть ли не с верхом заливала банкноты. Младший щелкнул зажигалкой и бросил ее, горящую, в отражатель. Все трое отскочили. В рефлекторе бухнуло, и столб огня, ворча, взвился к потолку. Волна раскаленного воздуха обжигала щеки.

Они добросовестно подождали, пока огонь не угас. Олэн размешал пепел. Он воображал, будто его спокойная уверенность поставила братьев Шварц на место, а Франциск Первый больше не считает его только шофером, раз поручил столь деликатную миссию.

Старший все еще держал в руках двухлитровый бидон. В шутку он поболтал им, словно хотел облить Олэна, и несколько последних капель испачкали роскошный галстук. Шварц закинул пустую посудину в дальний угол, и она с грохотом покатилась по полу.

– Сменишь галстук, и все дела, – проворчал он.

– Тем более, это его любимое занятие, – презрительно хмыкнул младший.

Олэн нервно сглотнул и попытался улыбнуться. Ему хотелось одновременно и убить их на месте, и быть верным рабом. Убить – за бесконечную череду унижений, а служить – потому что Шварцы делали то, о чем он, Олэн, только мечтал, и еще потому что другие бандиты трепетали от одного их имени.

Слово «Шварц» звучало, как наждаком по горлу, а с точки зрения Олэна, напоминало предсмертный хрип. И позвоночник сам собой сгибался. Короче, парень чувствовал, что готов ползать перед ними на брюхе.

Они вернулись в кабинет. На столе рядком лежали пять ровненьких пачек.

Франциск Первый стоял рядом со шляпой, так что рука почти касалась полей. Взгляд его скользнул по испорченному галстуку шофера и притворно невинным физиономиям братьев.

– Готово, – сказал Олэн.

– Спасибо, – отозвался Франсуа.

Шварцы уселись. Главарь взял из каждой пачки по две бумажки и вручил Олэну.

Тот сунул десять миллионов в карман.

– Годится? – для проформы спросил Франциск Первый.

Олэн молча кивнул.

– Может, потвоему, маловато? – поинтересовался Шварцстарший.

– Будь мало, я бы так и сказал, чай, не сосунок, – заявил шофер.

– Захочешь поболтать – не стесняйся, – пробормотал младший.

– Сходика взгляни, как там машины, так оно будет лучше, – поотечески предложил Франциск Первый.

Олэн покорно ушел.

Робер и Роже невозмутимо пересчитали свои тридцать два миллиона на каждого и стали прощаться.

Они ехали к себе в деревню. Их не травили, как волков. И оба предпочитали не задерживаться в слишком наэлектризованной атмосфере, окружающей людей, чьи фото есть во всех участках и полицейские их видят каждый день, в атмосфере обнаженных нервов.

Роже и Робер отлично знали, что в этой ситуации неверно понятая шутка ведет к безвременной кончине и исчезновению в топке бойлерной, благо, она в подвале.

Франсуа Кантэ и братья Шварц выпили еще по бокалу. Они остались втроем. По правде говоря, их это вполне устраивало. Главарь и его подручные обитали в бывшей квартире директора завода. Они не читали газет, не слушали радио, не смотрели телевизор.

Время от времени все трое ходили в кино, а остальное время упорно отгораживались от разгневанного общества стеной из банкнот, в последние месяцы изза нескольких тяжелых потрясений казавшейся особенно тонкой.

– Сейчас нам и эти крохи чертовски пригодятся, – заметил Франсуа.

– Если мы хотим вылезти из дерьма, надо в десять раз больше, – буркнул Шварцстарший.

– А мы этого страсть как хотим, – поддержал младший. Жизнь загнанного зверя – самая дорогая на свете.

– Хотите – завтра можно коекуда съездить… Я тут, еще до той истории, приметил коечто интересное – предложил Франсуа.

«Той историей» называлось проклятое место, откуда они под градом пуль едва унесли ноги. Произошла она в Тулузе. Хорошо, Олэн додумался заранее привести тачку в порядок.

«История» делила их календарь на две части: «до того» и «после того».

– А что там? – спросил старший.

– Акробатический номер. Займет не больше пяти секунд. Нам даже не понадобятся Робер и Рожэ.

– На две доли меньше. Уже в кайф.

– Все успеем подготовить за неделю, – продолжал Франсуа.

Младший приподнял лежавшую на столе шляпу и обнаружил револьвер.

– Все те же старые добрые штучкидрючки, а? – осклабился он.

Трое бандитов улыбались друг другу, как дипломаты за разговором о «холодной войне».

Три головы склонились над столом. Когдато здесь обсуждали куда более мирные планы на будущее. И как инкассаторам не пожалеть, что у этой троицы попрежнему не удавалось отбить аппетит!

Глава 4

Олэн жил на первом этаже директорского дома. Из гостиной он сделал спальню, мастерскую и все остальное. Ванная располагалась по другую сторону коридора.

У него не было необходимости жить здесь. Фотографии Франсуа Олэна в картотеке уголовной полиции не было, ни одна газета не упоминала его имени в связи с последними «показательными выступлениями» (как удачными, так и нет).

Олэн открыл шкаф с коллекцией галстуков. Более трех сотен штук. Он развязал измазанный Шварцами экспонат и в бешенстве зашвырнул в противоположный конец комнаты.

На бедре в кожаной петле Олэн носил короткоствольную девятимиллиметровую «беретту». Он быстро скользнул рукой под пиджак и на повороте выхватил пистолет.

Поглядев на свое отражение в большом зеркале, Олэн нашел, что неплохо смотрится вот так, с небрежно приопущенной «береттой» в руке.

Он повторил движение, чуть изменив позу. Получилось достаточно быстро и резко. Олэн продолжал совершенствоваться. Вряд ли противник сумел бы выстрелить быстрее. Не зря же он тренировался последние несколько месяцев.

Олэн шевельнул пальцами. Сейчас рука была легкой и подвижной, а под взглядом Франциска Первого или братьев Шварц она будто наливалась свинцом…

– И нечего мандраж кидать, – громко сказал Олэн.

Тренировка придавала ему уверенности. Оставалось проверить левую руку. Она почти не уступала правой.

Олэн долго выбирал галстук. Наконец остановился на зеленом, точнее, цвета чуть поблекшего от времени гобелена, с едва заметными кирпичными полосками. Узел он всегда завязывал очень свободно, полагая, что так элегантнее да и ткань меньше портится.

Был уже полдень. Олэн слышал, как трое остальных возятся на верхнем этаже. Наверняка скоро пойдут обедать в безымянный ресторанчик у Версальских Ворот. Франциск Первый и его свита обычно старались смешаться с толпой мелких служащих.

Олэн вышел во двор и направился в мастерские. С одной стороны большая часть стены являла собой сплошное стекло. Получив такое роскошное освещение, Олэн установил модель трассы для автогонок «кольцо24». Мосты, перекрестки, крутые виражи – все выдавало руку профессионал. Олэн использовал четыре дорожки, то есть манипулировал сразу четырьмя машинами. У него были красные, зеленые, черные, желтые и белые модели. Несколько машин стояло в резерве на старте у миниатюрных заправочных колонок. Эта игрушка выглядела, как настоящая: маленькие механические флажки, микрофон, дабы возвещать о начале и комментировать ход состязания, большое табло, пожарники, механики, обслуга не выше пяти сантиметров…

Олэн строил макет с любовью, добавляя то один штрих, то другой, пока не получилось само совершенство. Он даже разлил по поверхности немного бензина и масла, чтобы «создать атмосферу».

Он включил ток и взял в обе руки по пульту. На трассу вылетели две машины – красная и черная. Каждая могла двигаться со скоростью двести километров в час.

Правое колесо черной машины соскользнуло с дорожки, и игрушка на вираже кувыркнулась через балюстраду.

Олэн сидел на корточках в центре, и от нетерпения он не стал поднимать машинку. Вместо нее он вывел на трассу другую и долго забавлялся, переключая скорости.

Есть ему не хотелось. Около двух пополудни он вернулся к себе в комнату, убрал пистолет и пошел в гараж, где стояла и его собственная машина.

Бывший гонщик ездил на «альпин» – двухместном «рено». Этот «аэродинамический гроб» срывается с места и исчезает с глаз в считанные секунды.

Олэн сел за руль и, миновав ворота, запер их за собой. «Фиат» исчез. Должно быть, тройка бандитов отбыла на нем обедать.

Олэн доехал до улицы Боэси и остановился на углу авеню Персье у «скромного» мехового магазина Ревейона, в чьих витринах красовалось несколько десятков миллионов в виде изделий из шкур и шерсти.

Он долго топтался у витрины, будто собираясь разбить ее и смыться, сгибаясь под тяжестью мехов, как какойнибудь эскимос после зимней стоянки.

Однако с другой стороны улицы Олэна жег пристальным взглядом полицейский, и в конце концов он решился войти в святилище. Там бродили дветри уже сделавшие покупки пары. Мужчины выглядели весьма трогательно.

Олэном немедленно занялись. Золотое правило фирмы – «никогда не заставлять клиента ждать». Брать тепленьким. Не дать энтузиазму остынуть. Второе правило: «Держаться почтительно, но с достоинством». То есть ни много, ни мало.

Олэн хотел купить норковое манто. Он протянул продавщице записанные на бумажке размеры будущей обладательницы. Та взглянула на нее с видом светской дамы. Олэн мог бы с легкостью представить ее в роли хозяйки замка, хотя его собственный опыт в этом плане ограничивался образами, воплощенными Эдвиж Фейер и Марлен Дитрих. [32]

От манто из дикой норки Олэн отказался. Не из экономии, а чтобы не нарушать пределов правдоподобия.

Выбрал он классическое манто. Мех был, пожалуй, светловат, но широкий воротник наверняка будет к лицу молодой женщине. Продавщица назвала цену в новых франках. Ровно столько каждый из гангстеров выделил ему из своей доли добычи. Олэн представил, будто он покупает манто на деньги одного из Шварцев.

– Как вам угодно расплатиться, месье? – вежливо осведомилась продавщица.

– Наличными, – коротко бросил он.

Она с улыбкой проводила Олэна до кассы. В высшей степени неприятно отказываться от чека незнакомого фирме клиента.

– Прошу вас, уложите его в обычную картонку. Без всяких надписей. Потом заверните коробку в бумагу и перевяжите бечевкой. Потом снова заверните и опять завяжите. И еще раз. Разумеется, писать ничего не надо.

Объясняя, Олэн всякий раз делал соответствующее движение. Он вообще чаше всего говорил на языке жестов. Продавщица выслушала его с полной невозмутимостью.

– Прикажете доставить на дом, месье?

– Нетнет, я сейчас же его заберу.

Он заплатил. В кармане осталось примерно столько же. Остальные деньги лежали в ящике комода. Олэн знал, что братья Шварц способны убить его под горячую руку, но не ограбить.

Какаято дама не решалась остановить свой выбор на манто из белой лисицы или оцелота. Похоже, она не ограничится одной покупкой…

Олэн вышел с манто под мышкой, его проводили до самого порога. На ветровом стекле красовалась бумажка – штраф за парковку в недозволенном месте. Он швырнул ее в канаву и сел за руль.

На правах оставались его настоящее имя и адрес в Марселе («когдато он тоже был настоящим…»).

С тех пор Франсуа Олэн как член общества как бы перестал существовать. Иными словами, не платил налогов, государственной страховки и прочей ерунды. А его ремесло не требовало регистрации и торговой марки.

Квитанции, должно быть, скапливаются на столе какогонибудь чиновника. Что ж, жить хочется всем.

Бенедит Бриак жила на авеню Маршала Лиотс, напротив скакового поля в Отейле.

Ей было двадцать восемь лет. До двадцати двух Бенедит не знала горя, а потом целых четыре года ей пришлось бороться со смертью, которая с упорством крота пыталась изгрызть ее левое легкое.

Два года назад Бенедит избавилась от этой напасти. С условием, что она ничем не будет злоупотреблять. Впрочем, вкус к излишествам она уже утратила.

Мадемуазель Бриак жила тихо и скромно, прикасаясь к людям и предметам с величайшей деликатностью. Так кошка лакает молоко.

Она расписывала фарфоровые горшочки, а что до приятелей, так ее болезнь обратила их в бегство. Бенедит все пришлось начинать с нуля. И она даже нарочно сменила квартиру, чтобы помешать им вернуться. Бывшие друзья представлялись ей в виде цепочки из дохлых крыс, плывущих по воде.

Она стала ждать новых. Таких, например, как Франсуа Олэн, который сейчас выходил из лифта с картонкой в руке.

Ключа у него не было. Бенедит больше не хотела никому давать ключ. Он позвонил. Она открыла.

Олен поцеловал ее в губы, очень нежно держа за руку. Бенедит закрыла глаза. Она не пользовалась косметикой. Длинные ресницы были мягкими и пушистыми. Гладко расчесанные на прямой пробор волосы подчеркивали романтичность ее облика.

Бенедит стояла в белом рабочем халате. Она работала у окна, выходившего на небольшой балкон. Здесь, на последнем этаже, мастерскую всегда заливал свет. Совсем как под открытым небом…

– Это тебе, – сказал Олэн, протягивая картонку.

Он снял пиджак, бросив его на кресло в стиле Людовика XV. Но Бенедит, прежде чем открыть картонку, не дала пиджаку упасть и повесила на вешалку в шкаф. Вокруг нее всегда стояла особая тишина. И Олэн уже в который раз с волнением подумал, что она похожа на статуэтку из саксонского фарфора на пианино, в застекленной витрине или на старинном комоде.

Сегодня она рисовала бледноголубой краской. Такой цвет называют перванш. Олэн разглядывал выстроенные в ряд горшочки. Он никогда к ним не притрагивался. Не решался тронуть, боясь испортить или разбить.

Даже ночью он прикасался к Бенедит с благоговением, словно опасаясь оборвать чтото очень важное.

Она разрезала бечевку, слой за слоем разворачивая бумагу.

– Это шутка?

– Почти. Только сразу ничего не говори, ладно?

Он знал, что все равно отдаст ей манто, даже если Бенедит и откажется от подарка. А она то и дело отказывала ему в весьма, по его мнению, существенном.

Бенедит открыла коробку. Там оказалась еще одна бумага – шелковая. Коснувшись меха, движения ее пальцев стали еще медленнее. Бенедит поднесла манто к лицу, и оно стало выглядеть почти неземным. Олэн с напускным равнодушием закурил.

– Ты сошел с ума, Франсуа? – спросила она, опуская мех. (Ох, как же чертовски приятно слышать свое имя!).

– Мы знакомы ровно год, – мягко заметил он. – Своего рода праздник.

Олэн встал и через открытую балконную дверь вышел полюбоваться Булонским лесом. Кроны деревьев были уже тронуты красками осени, но следы обжигающего летнего зноя листва еще сохранила.

Бенедит подошла к Олэну. Она снова надела манто. Франсуа поглядел на нее и обнял за плечи. Бенедит, поднявшись на цыпочки, потянулась к нему губами.

– Я не оставлю его – не хочу, чтобы изза меня ты влезал в долги…

– Но я как раз хотел тебе объяснить… – Олэн приподнял ее, как перышко, и усадил на каменный парапет. – Я подписал контракт на участие в гонках в Панаме! Чертовски крупная игра с целой кучей всяких призов и премий! – Он погладил мех. – Это принесет мне удачу!

– И когда ты едешь?

У нее был странный тембр голоса – с четкими и в то же время трепетными модуляциями. Олэна это завораживало.

– Через пять дней и ненадолго. Вместе с дорогой все займет не больше недели…

На случай, если Бенедит попросит взять ее с собой, он уже приготовил ответ: «Если ты будешь так близко, я не смогу как следует вести машину… Начну слишком много думать, как тебе все это… Понимаешь?»

Но она никогда не просила. И красивая фраза оставалась при Олэне. В конце концов ее сожрет моль.

– Пять дней… это очень скоро, – сказала Бенедит.

Она стала укладывать непослушные волосы Олэна, и он прижался животом к ее коленям.

В глубине квартиры хлопнула дверь. Это ушла прислуга. Бенедит не выносила ничьего присутствия во второй половине дня, особенно по вечерам.

Не считая этого человека, которого она полюбила, так ни разу и не сказав ему об этом. Олэн вел себя так благородно, что молодая женщина считала его совершенно бескорыстным и верила: познакомься они «до того», Франсуа бы ее не бросил.

А Олэн, чувствуя, как она насторожена, замкнута, безотчетно противится мужской силе, воображал, будто он снова мчится по кругу, обходя противника на вираже, изматывая на прямых участках трассы. Он забывал, что километраж этой гонки не рассчитан заранее и ни один мотор не выдержит до конца…

– Давай вернемся в дом, – предложила Бенедит.

Она покопалась в пластинках, и вскоре Олэн слушал резковатую музыку Латинской Америки.

Бенедит, забавляясь, разложила манто на высокой спинке кресла.

– Чтобы ты тоже получил удовольствие, – с улыбкой сказала она.

Она сложила кисточки, закрыла краску, обернула тканью несколько последних горшочков.

– Мне хочется сменить обстановку, – призналась она.

Тут они всегда сходились во мнениях. Порой срывались с места и без отдыха катили до самого берега моря. И оба подшучивали над внезапностью таких путешествий. Но утром Франциску Первому понадобится шофер…

– Завтра мне надо подписать коекакие бумаги перед гонкой, – предупредил Олэн.

– Тогда давай просто покатаемся за городом.

Он позволил Бенедит сесть за руль. Она вела машину быстро и уверенно. Сказывались внутренняя сила и стальной характер… Само собой, это не удивляло Олэна. Только одно ошарашило его с первых минут их знакомства – имя Бенедит. [33] И еще то, что она работала, не испытывая в том никакой нужды. Олэну, по сути дела, прежде не случалось сталкиваться с образчиками этой породы – «трудяг ради собственного удовольствия». Бенедит была дочерью адмирала, продолжателя бесконечно длинной цепочки мореходов, включая традиционного предкакорсара. И отец оставил ей хорошую ренту.

Они прокатились до Фонтенбло, и в тот вечер Олэн остался у Бенедит. Это не было правилом. Оба на дух не выносили обязаловки. Никаких звонков в субботу вечером и совместных планов на воскресенье.

Ее груди трепетали, как голубки. Губы на разные лады до бесконечности шептали «Франсуа», и Олэн лишь огромным усилием воли подавлял страстное желание попросить, чтобы она называла его Франциском Первым.

Он понимал, что это граничит с безумием. В промежутках он рассказывал Бенедит всякие байки о машинах и гонщиках. Она считала его профессию прекрасной. У нее было прохладное лоно и горячий рот.

* * *

Утром он вернулся к Франциску Первому и Шварцам пустой, как панцирь омара, выскобленный хорошим поваром. Олэн чувствовал силу и легкость, решимость и ясность.

Франциску Первому он принес сдобные булочки – тот никогда не выходил из дома на пустой желудок.

Потом они всей компанией сели в «фиат» и отправились взглянуть на место следующего фейерверка.

Газеты только и писали, что о их вчерашней шутке. Все цитировали статью Спартака, а светлые волосы Шварцев стали секретом полишинеля.

– На сей раз нужно будет надеть маски, – сказал Франсуа. – «О!», езжай к бульвару Османн. Остановишься, как тогда, на маленькой улочке рядом.

– Ладно, помню, – отозвался Олэн.

– А что там такое? – спросил Шварцстарший.

– Я хочу, чтоб ты сам поглядел на месте. Такая шутка! – рассмеялся Франциск Первый.

Олэн затормозил в переулке, перпендикулярном бульвару, неподалеку от площади Звезды. Он остался за рулем. Шварцы вышли с левой стороны – на проезжую часть, а Франсуа – справа, на тротуар.

Когда он вылезал из машины, плохо закрепленный пистолет выпал и ударился об асфальт. Это был автоматический пистолет. Предохранитель был опущен. Курок взведен. Патрон в стволе. Стоило пистолету коснуться асфальта, как грохнул выстрел.

Пуля снизу вверх прошила живот. Франциск Первый взвыл и упал на колени, обеими руками зажимая рану. [34]

Шварцы с «кольтами» наголо бегом обогнули «фиат».

Олэн тоже вышел из машины, но не смел нагнуться к Франциску Первому. Прохожие оборачивались и смотрели на их странную компанию. В любом случае удивление было слишком сильным, и это на какоето время гарантировало от мгновенного вмешательства, а следовательно, и от неминуемой катастрофы.

Братья, мигом сообразив, что их могут принять за убийц, спрятали пушки.

– Лезь в машину и заводи мотор, – шепнул старший Олэну.

Франсуа лежал, опираясь на локоть.

– Мои бумаги… все мои бумаги… – пробормотал он.

Волк заботился о безопасности сородичей и их логова. Братья в мгновение ока обыскали его. К месту драмы уже осторожно двигались зеваки.

– Линяйте, ребята… линяйте, – простонал раненый.

Шварцы пожирали его глазами. Они знали, как больно было бы Франциску Первому, если бы они подхватили его с земли и запихнули в «фиат». К тому же оба достаточно явно чувствовали приближение Безносой, чтобы причинять другу ненужную боль.

В знак прощания один коснулся его руки, другой тронул щеку. Франсуа скривил губы в улыбке. Он видел, как Шварцы забрались в «фиат» и машина рванула с места.

Чего он не мог видеть, так это взгляда своего шофера в эти последние минуты. Водитель, который не мог бросить баранку изза необходимости срочно уехать с места происшествия, вдруг увидел мысленным взором, как на его глазах умирают мужчины, убитые механическим зверем, умирают в одиночку среди груды развороченного металла или на выбитой колесами траве у обочины трассы. «О!», наверное, разревелся бы, если б ему не надо было предельно сосредоточиться на дороге.

Франциск Первый подвернул ногу. Пистолет попрежнему лежал перед ним на асфальте. Ктото нагнулся к самому его лицу.

– Отвали… – прохрипел Франсуа.

Он посмотрел на свой девятимиллиметровый «эрсталь». У него не было сил дотянуться до него хотя бы носком ботинка. Окружающие со страхом смотрели на грозное оружие, убившее своего хозяина, того, кто любил его больше всего.

– Глупо, – пробормотал Франсуа, умирая.

Глаза остались сухими, лишь голова чуть склонилась к плечу.

Спартак может начинать статьюнекролог – он готов… Родился в Лионе в феврале 1920, отец и мать – неизвестны, и т. д…

Да, готов… И для ада тоже, раз презрел Небо…

Глава 5

Они вернулись в свое логово в квартале Малакофф с невероятной скоростью. Все втроем слегка разгребли хлам, чтобы спрятать «фиат».

– Схорони его так, чтобы не докопались, – приказал Олэну Шварцстарший.

Жечь или топить машину в реке – не стоило. Номера соответствовали липовым правам – на вымышленные имя и адрес.

Достаточно просто накрыть ее брезентом. Возможно, в ближайшие несколько недель полицейские будут чуть внимательнее поглядывать на легковые пятиместные «фиаты», но они вряд ли станут искать машину определенного цвета, ибо свидетельство человеческих глаз – штука ненадежная. И Олэн натянул на «фиат» чехол – он свое отработал.

Они собрались в логове Шварцев. Обычно Олэн избегал туда даже заглядывать. Братья бросили на кровать все, что выгребли из карманов Франциска Первого.

– Что будем делать? – спросил младший.

– Сидеть тихо. Тут неплохо. И им не с чего совать сюда нос, – заявил его брат.

– Писаки могут ляпнуть про тачку, и какойнибудь сосед, неровен час, раскроет пасть, – настаивал младший.

– Писаки! Не смеши! Держу пари, даже двое не назовут одну марку! Эти кретинысвидетели вечно болтают, что взбредет в голову. Можно подумать, ты их не знаешь!…

Олэн молча сел на ручку кресла. На ковре лежала гигантская шахматная доска со здоровенными, как блюдца, шашками. За этой интеллектуальной игрой проводили досуг Шварцы. Они играли часами, лежа на ковре нос к носу. Из тюрьмы выходит куда больше чемпионов по шашкам, нежели квалифицированных рабочих.

Старший снял пиджак и ботинки. Босиком ему всегда лучше думалось. Младший потрогал деньги Франциска Первого.

– Что до соседей, то сзади – ни жука, а Франсуа не позволял держать тачку на виду.

– Надо ж, чтоб он так подурацки помер! – сказал младший.

– Что верно, то верно! Сперва я думал, его узнал какойнибудь легавый и сходу начал палить.

– А все потому, что он не желал носить кобуру, – вздохнул младший, все еще переживая смерть главаря.

Както раз Франциск Первый волок его на спине целых два километра. Младшенький тогда схлопотал пулю в легкое.

– Король умер, да здравствует король! – с чувством изрек Олэн.

Они поглядели на него, как санитары на умственно отсталого.

– Тебе, что, совсем поплохело? – спросил старший. Он всегда считал шофера Франсуа малость придурковатым.

– Нетнет, наоборот.

– Тогда что это ты молол насчет короля? Как, бишь ты сказал?… Да здравствует смерть короля?… – грубо поинтересовался младший.

– Я имел в виду только то, что мы ехали засечь место для новой работенки. Все уже рассчитано, и я не вижу причин бросать дело на полпути.

Его невозмутимое спокойствие поразило Шварцев.

– «Нам»? – вопросил старший. – Кому это, «нам»?

– Нам троим! Два года назад я ездил туда вместе с ним и мы долго бродили вокруг да около. Поэтому я точно знаю, что и как надо делать! Остается всегонавсего найти шофера, – с великолепной небрежностью пояснил Олэн.

Будь на нем жилет, он бы, право слово, засунул большие пальцы в проймы.

Младший, поглядев на брата, разразился своим знаменитым истерическим хихиканьем.

– Новый босс, а?… Похоже, у нас новый маленький босс!… – веселился старший.

– Ага… самый настоящий… боссик! – кивнул младший, утирая рот ребром ладони – когда он смеялся, в уголках губ выступала слюна.

Правая рука его уже ползла к поясу. Однажды он в шутку изрешетил пол вокруг подошв Олэна – хотел раз и навсегда показать, что шофер – это всего лишь шофер.

«Ну, уж сегоднято он точно не станет поднимать столько шуму», – подумал Олэн.

– Я вовсе не говорил, что хочу тут командовать, – сказал он младшему.

– Угу, вот только тебя так и распирает! – хмыкнул старший. – Думаешь, мы пойдем на это ради какойто вшивой наводки? Представь себе, мы уж какнибудь сами найдем себе чудненькое дельце. Чай, не мальчики!

– А понадобится водила – мы тебе свистнем! – добавил младший, чтобы окончательно поставить парня на место.

– Когда? – спросил Олэн.

– А чего горячку пороть? Мы при бабках, – проворчал старший.

– Можно подумать, тебе предлагали покатать когото еще, а? – прошипел младший.

Олэн отвернулся и подошел к окну. На улице – ни души. Ему хотелось уехать в деревню с Бенедит. Не стоило болтать о той гонке в Латинской Америке…

– Нетнет, повторяю вам, я хочу довести до конца то, что задумал Франсуа. Коекого это могло бы заинтересовать…

– И они взяли бы тебя водилой? – гнул свое младший.

– Ну нет, я не прочь поработать на улице и получить равную долю.

– А, коль скоро все дело в бабках, можно сговориться, – обронил старший.

– Не только. Сказал же – хочу поработать на улице.

Братцы пожали плечами. Олэн попрежнему смотрел в окно. Прошла какаято женщина с двумя малышами. Старший из них ехал на роликах, споткнулся и упал. Женщина, чтото крикнув, махнула рукой. Ребенок коекак встал. Мать спешила на рынок. Все это ей явно осточертело.

– Так мы и поверили! Не болтай чепухи, – буркнул старший. – На улице ты мигом скиснешь, а нам с'час недосуг сопли утирать.

– Ни с'час, ни в другой раз, – уточнил младший.

– Вроде я никогда не давал слабину, – поворачиваясь к ним, отозвался Олэн.

– Ага, за баранку держался, – сказал младший.

– А на улице, когда дело пахнет керосином, аж жуть берет, – добавил старший.

– Ну, так замнем, – подытожил Олэн, направляясь к двери.

Младший преградил ему дорогу.

– Ты куда?

– Для начала стяну тачку, а потом подыщу другую команду, – отчеканил Олэн.

– Что до первого – тебе и карты в руки, какникак спец, а в остальном… не забудь предупредить, где и когда, – приказал младший.

– Чтоб мы успели принять меры предосторожности, – проворчал старший.

– А может, полюбоваться на твои подвиги с другого тротуара! Кстати, если это возле сада, поберегись сторожа, – добавил младший, освобождая дорогу.