Текст книги "Отлученный (сборник)"

Автор книги: Жозе Джованни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

На обоих концах запломбированного мешка имелись ручки. Взявшись за них, Финберг и шофер приподняли его с земли.

Охранники и служащие банка выстроились цепочкой до самого порога, где их ждал папаша Эдуар.

Два автоматчика охраняли несущих мешок: один – на полшага впереди, другой – сзади. Оба напряженно осматривались.

Брюнет шел рядом с Финбергом. Он знал, что мешок полон крупными купюрами, и их сумма представлялась чертовски внушительной. Но, поскольку силы охраны порядка насчитывали в общей сложности семь человек (не иначе, как по числу смертных грехов), главарь банды также понимал, что одна фальшивая нота – и начнется дьявольский танец.

Что до Финберга, то он уже ни о чем не думал. Вес мешка пригибал его влево. Любому директору банка известно, что по понедельникам денег всегда больше, чем в последующие будние дни, но на сей раз мешок казался ему еще тяжелее обычного.

Папаша Эдуар уже отошел в сторону, освобождая дорогу, а Финберг, коснувшись ногой порога, втянул голову в плечи.

Брюнет пропустил директора банка вперед, чтобы папаша Эдуар сразу запер за их спиной дверь и не пытался делать глупостей.

Блондины дали спокойно пройти Финбергу с мешком, но охранникам, идущим следом, вдруг показалось, что они взлетают. На каменные плиты пола они рухнули уже безоружными.

– Всем скрестить руки за спиной! Живо! – распорядился главарь, подталкивая вперед папашу Эдуара.

Блондины собрали валявшееся оружие и швырнули мешок за перегородку. Служащие пригнулись, чтобы не получить по голове бесценным грузом, и мешок приземлился у самой боковой двери.

Следом за ним пронеслись блондины: один подхватил мешок, другой распахнул дверь.

Главарь одновременно запер парадный вход и велел всем держаться подальше от окон.

Из всех налетчиков в банке теперь остался он один. Он мысленно отсчитывал секунды, которые потребуются его людям, чтобы погрузить мешок в торговый фургончик с яркой рекламой.

Теоретически мотоциклисты могли увидеть, как мешок несут из переулка к аптеке, и столь неожиданное продолжение его путешествия не преминуло бы заинтересовать их.

Однако оба они слишком увлеченно слушали разговор двух коренных парижан на чисто французскую тему. Один из беседовавших, потрясая свернутой в трубку газетой, схватил другого за рукав.

– Ах, так вам, выходит, плевать, что мой братец живет с вашей женой?

– Этого я не говорил, – спокойно возразил другой.

– Тогда дайте ей развод!

– Ничего подобного я тоже не говорил… Я только сказал вам, что когданибудь она вернется домой, вот и все…

Мотоциклисты обменялись улыбками и продолжали слушать двух не на шутку разговорившихся прохожих со все возрастающим любопытством.

– Ох, и насмешили! – воскликнул первый и действительно рассмеялся. – Между прочим, я от нее слышал совсем другое! – Он хлопнул себя в грудь свернутой газетой.

– Позвольте! Рогоносец – не вы, а я!… Причем рогоносец, отлично знающий свою супругу, можете мне поверить! Повторяю вам: она вернется.

– И вы примете ее обратно? – возопил первый, воздев руки к небу.

Он чуть ли не призывал мотоциклистов в свидетели, но сам нарочно стал так, чтобы изза него те не могли увидеть, как два налетчика пробежали с мешком к фургончику.

– Я люблю эту женщину. Пусть у нее будет еще куча любовников, но в один прекрасный день она успокоится, – небрежно бросил рогоносец.

Главарь покинул банк, еще раз посоветовав Финбергу и его служащим не лезть на рожон, промчался по переулку и вскочил в торговый фургончик. Секунду спустя тот исчез за углом.

– Ну, вы, по крайней мере, стараетесь не осложнять себе существование! – заметил господин с газетой, направляясь к ближайшей станции метро.

Мотоциклисты с сожалением проводили его глазами. Тем временем в окнах банка появились перекошенные физиономии служащих, а в бронированную дверь отчаянно замолотили кулаками.

Мотоциклисты выхватили оружие и, став одной ногой на землю, одновременно поднесли к губам свои свистки. Почти сразу же завыла сирена в полицейском участке, откуда высыпали крепкие ребята и поспешили к банку.

Маленькая Люсьен уже не лежала под столом. Она призывно махала руками, стоя на батарее отопления.

Девушке было о чем порассказать. На уровне ее живота виднелась голова Финберга. Но думал он не о банке, а о своей жене и представлял себе музыканта с длинными грязными волосами.

Глава 2

Шестой этаж дома на острове СенЛуи, как бы подернутого патиной веков (хоть плачь от умиления), занимала ничем не примечательная холостяцкая квартира. Правда, огромная кровать под балдахином в этой квартире соседствовала с холодильником, который, в свою очередь, оказался, почемуто, самым лучшим местом для размещения проигрывателя.

Габриэль Бриан спал. Он лежал на животе на кровати, широко раскинув руки, словно его привязали к двум столбам в ожидании допроса с пристрастием. Последняя из покоренных Габриэлем красоток прикорнула на самом краю и тоже спала, свесив вниз одну руку. Похоже, на какоето время они умерли для всего на свете.

Это был тот кошмарный сон с рассвета до полудня, который, не давая отдыха, более всего удаляет вас от действительности.

По обе стороны кровати на покрытом кафельной плиткой полу стояло по телефонному аппарату – для того, чтобы Габриэль мог снимать трубку, не перебираясь на другую сторону огромного ложа. Он утверждал, что все военные страдают болезнью почек изза того, что им часто приходится вскакивать с постели по тревоге.

Зазвонил телефон, но ни о каком пробуждении, удобном или неудобном, не могло быть и речи, ибо ни он, ни она даже не повели бровью.

Трезвон не умолкал. Габриэль, уловив из самой глубины сна чуть слышное дребезжание, вцепился в простыню, согнул ногу, примерил широкую ступню к бедру подруги и хорошенько толкнул ее.

Она свалилась рядом с телефоном и, разом соприкоснувшись с прохладной, жесткой поверхностью кафеля и неприятным позвякиванием у самого уха, сняла трубку.

– Алло…

– Это ты, Спартак? – осведомился мужской голос.

– Спарта… что? – пробормотала девушка.

– …так! Спартак!

– Спартак? – повторила она, изумленно таращась на странное убранство комнаты и гору костей и мускулов на кровати.

– Ну да… здоровенный придурок, который, очевидно, сказал вам, что вы – женщина его мечты и что он повезет вас в Норвегию ловить лососей… Как видите, ошибиться невозможно… Ну, крошка, встряхните его, это срочно!

Девушка положила трубку рядом с телефоном и неуверенно поднялась на ноги – вполне приличные, если не считать чуть толстоватых щиколоток.

– Эээ! Оо! – крикнула она, хватая приятеля за руку. Даже двумя руками ей не удалось обхватить его запястье.

Она попробовала подергать эту безжизненно болтающуюся длань, чуть не потеряла сознание от натуги и с жалобным стоном отпустила руку, которая тут же упала на кровать.

– Эй ты, врунишка паршивый, тебя к телефону! – заверещала она в ухо Габриэлю.

– Потопчите его, как старую шкуру! – прогнусавил голос в трубке.

Девушка вскарабкалась на кровать и прогулялась по широкой спине кавалера туда и обратно. Широкие плечи и узкие бедра… Тепло кожи под ногами будоражило, словно от стопы к ее бедрам пробежал ток.

Габриэль пошевелил лопаткой, и его подруга, потеряв равновесие, приземлилась среди подушек. Бриан открыл глаза.

– Что, телефон, а?… – проворчал он.

– Похоже на то.

– Из газеты? – спросил Габриэль, протягивая руку к ближайшему аппарату.

– Не знаю, но этот тип чертовски хорошо изучил тебя.

– Ну, тогда это Поль, – заявил Спартак и, зевнув, взялся за трубку.

Бриан все еще лежал, и удобно пристроившаяся на подушках девушка внимательно разглядывала его. Она подумала, что, наверное, Габриэля прозвали Спартаком после того, как вышел фильм с таким же названием. «Воображаю, – сказала она себе, – какую бы он поднял пыль на арене, если бы жил в те времена! Не могу себе даже представить, чтобы какойнибудь тип исхитрился проткнуть его!»

– Привет, Поль. Мы очень поздно легли… заработались, понимаешь ли…

– Она брюнетка?

– Эй, ты брюнетка? – переспросил Спартак, поворачивая голову.

– Нет, я лысая.

– Она лысая, – ответил Спартак в трубку.

– Ладно, – буркнул Поль. – Хватайка свою щелкалку и мчись к мэрии восемнадцатого. Жуткая заваруха – грабанули банк напротив.

– Кто? – спросил Спартак, спрыгивая с постели.

– Очевидно Франсуа Чокнутый, но пока мы ни в чем не уверены. Расскажу на месте. Ну, шевелись – как пить дать, обскачешь своих дружков на десять корпусов!

Спартак повесил трубку и натянул штаны.

– Из газеты? – спросила девушка.

– Нет, но всетаки по делу.

Сумка валялась там, где он ее бросил, вернувшись домой на рассвете – прямо у двери. Покопавшись в ее недрах, он вытащил тяжеловатый фотоаппарат, бросил его на кровать, заменив его маленькой «Лейкой» без вспышки.

Девушка накинула на себя пижамную куртку Спартака, карманы которой висели почти у ее коленей.

– Возьмешь меня с собой? – спросила она.

– Лучше не стоит. Я рискую карьерой, и нечего тебе тонуть вместе со мной.

– О, знаешь… насчет меня…

Девушка только стажировалась и накануне вместе со Спартаком провалила первое свое более или менее серьезное задание: найти Ингрид Бергман, приехавшую в Париж инкогнито.

– Ты могла бы сходить к «КровинаПервойПолосе», нашему дорогому шефу, и втолковать ему, что мы сделали все возможное, но милашка здорово замаскировалась, а когда я уже было собрался сорвать с нее маску, у меня начался приступ малярии и тебе пришлось вызывать пожарников, дабы отвезти меня домой. Иногда женщинам удается сделать из него полного кретина.

– Что ж, попытаюсь…

Спартак накинул на плечи спортивную куртку, в которой его плечи казались еще шире. Глаза у него были серозеленые.

– Еще ты ему скажешь, что в уголовной полиции у меня есть друг и что он срочно вызвал меня на суперсенсационное дело, настоящий «эксклюзив», и я с удовольствием оставил в покое Ингрид. Добавь, что для меня это слишком мелкая дичь…

Спартак причесал пятерней каштановую шевелюру и выключил газ под кастрюлькой с водой.

– Кофе варить умеешь? – спросил он.

– Растворимый?

– У меня есть и тот и другой, – торопливо отозвался репортер.

– Ну, я умею делать только растворимый…

Спартак вздохнул, достал банку растворимого, чашку и, заварив кофе, мгновенно выхлебал раскаленный напиток.

Девушка проводила его до дверей.

– Сунешь потом ключ под коврик…

Он вскинул сумку на плечо. В светлых волосах девушки играли солнечные блики. Спартаку помнилось, что ее вроде бы зовут Фабиен, но руку на отсечение он бы за это не дал…

– Научись варить кофе, – почти с нежностью посоветовал он, нагнулся, поцеловал ее в щеку, и девушка прижалась головой к его плечу.

– Если увидишь, что «КровьнаПервой» непреклонен, свали все на меня и не мечи икру, – шепнул Габриэль.

– Спасибо…

Журналист ушел, и девушка медленно закрыла за ним дверь. Однако, пробежав несколько ступенек, он одним прыжком вернулся обратно и постучал. Дверь мгновенно распахнулась.

– Главное – не отвечай на звонки, – предупредил Спартак с самым серьезным видом.

Девушка кивнула, и он снова исчез. Габриэль Бриан всегда опасался женских разборок, и ему стоило огромных трудов поддерживать в своем гареме порядок.

* * *

Полицейские, локоть к локтю, оцепили банк, отгородив его от всего остального мира. Отогнать вкладчиков было делом нелегким, и многих все еще приходилось урезонивать.

По приказу шефа Криминальной бригады комиссара Бло Финберг время от времени появлялся на пороге руководимого им заведения и произносил умиротворяющие речи. Головное отделение фирмы, объяснял он, скоро пришлет деньги.

– Только бы и их не посеяли по дороге, – заметил какойто бойкий язычок.

Спартак очутился в толпе, в которой многим уже мерещилось банкротство, и потому готовой идти на штурм. Каждый хотел урвать свой кусок, и «хвост» все удлинялся.

Репортер осторожно показал полицейскому удостоверение, но тот и глазом не моргнул.

Спартак отошел в сторону и несколько раз щелкнул толпу, пытаясь в то же время среди множества инспекторов в штатском отыскать Поля. Люди болтали, и каждый полагал, будто знает больше других: бандитов было двадцать пять; бандит был один; пять трупов, восемь, один; в мешке лежало сто миллионов, четыреста, миллиард; директор – сообщник (достаточно только взглянуть на его физиономию!), да и вообще вся полиция заодно с гангстерами! Нет, раз участок так близко, ни о каком пособничестве и толковать не стоит! В деле замешана женщина… Нет, две! Вовсе нет – ни одной! Бандиты приехали на «мерседесе», на грузовике, на велосипедах, на метро… Это сделали негры, алжирцы, оасовцы [29] … Налет продолжался пять минут, тридцать секунд, час…

Совсем как в бистро, во время войны… Спартак знал, что, стоит тебе принять на веру хотя бы одно из этих блестящих предположений, – и ты мигом вылетишь из газеты… если это уже не произошло.

Расспросив о «почерке» налетчиков, комиссар Бло отправил инспектора за фотографиями, которые любовно хранил в правом ящике стола. Потом, разложив их на столе, приказал свидетелям подходить по одному. Темноволосого опознали сразу и единогласно.

– Это Франсуа Кантэ, известный также как Франсуа Чокнутый, а один особенно остроумный журналист дал ему прозвище Франциск Первый, [30] – объявил Бло.

«И все же означенному журналисту это не принесло особой известности», – подумал про себя Поль. Он уже почти перестал надеяться, что Спартак добьется толку в какой бы то ни было области. Бло отделил две фотографии Кантэ, и опознание пошло по второму кругу. Поль стоял рядом с шефом. Свидетели пребывали в некоторой растерянности, не решаясь сказать чтолибо определенное. Даже крошка Люсьен, готовая на что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание, не рискнула открыть рот.

Поль уже заметил волнующий изгиб ее спины и подумал, что неплохо было бы занять ею свободный вечерок, если, конечно, такой свободный вечерок случайно выпадет. Его собачья работа не позволяла мечтать о выходных или, во всяком случае, планировать чтолибо на несколько дней вперед.

Девушка склонилась над столом, внимательно изучая изображения двух мужчин с густыми черными шевелюрами.

Бло вытащил из большого пакета два клише, вырезанные в форме подковы. Они изображали волосы. Вместо лиц на них были дыры, которые следовало накладывать на предъявляемые для опознания фотографии. Цвет волос на клише был светлым – этакая парочка белокурых скальпов.

Комиссар прикрыл черные шевелюры на обеих полицейских фотографиях светловолосыми клише, и Люсьен тотчас узнала карауливших по обе стороны двери блондинов.

– Вот этот захохотал, когда я попробовала нажать кнопку сигнализации, – проговорила она, указывая на фотографию справа и пытаясь встретиться глазами с Полем.

Другие свидетели высказались столь же категорично, и Бло собрал фотографии.

– Это братья Шварц, – ни на кого не глядя, сухо подвел он итог.

Бло выглядел скромно, но элегантно. Лицо его могло бы показаться обыкновенным, не будь у комиссара таких острых, сверкающих глаз. Большая часть седины на висках появилась у Бло как раз благодаря этому самому Франсуа Кантэ и братьям Шварц. Полиция уже выяснила, что они приехали брать банк на торговом фургончике404, поскольку к аптекарю в тот день ничего не привозили. Однако этим все полученные сведения и ограничивались.

– Ну, раз вы их всех знаете, то скоро посадите под замок, – сказал Финберг, очень нуждавшийся в оптимистических прогнозах.

Бло вздохнул. Неужели этот Финберг не читает газет, не слушает радио и даже не включает телевизор? Он направился к двери служебного входа, директор банка пошел следом.

– А этот Франсуа Чокнутый действительно не в своем уме? – спросил он.

Бло, казалось бы, уже полностью утративший способность удивляться, пристально посмотрел Финбергу в глаза.

– А что? – поинтересовался он.

– Я хочу знать, насколько стоит придавать значение тому, что он мне наговорил…

– Вы имеете в виду угрозы?

– Нет, не совсем…

– То есть вас интересует, в какой мере можно доверять его словам? Я вас правильно понял?

– Да.

– А не могли бы вы повторить мне, что именно вам сказал Кантэ?

– Один вопрос… мне было бы… чрезвычайно трудно… обсуждать… Но только один! – запинаясь, пробормотал он.

– Тогда лучше всего исходить из того, что этот тип не только псих, и, причем, опасный, но и из того, что он способен наболтать чего угодно, мешая правду и ложь, лишь бы это ему приносило выгоду. А в своем ремесле он отлично соображает, и очень хорошо знает с какой стороны хлеб намазан маслом.

– «Чего угодно»… – медленно повторил Финберг, стараясь покрепче запомнить эти слова.

Поль, воспользовавшись тем, что его шеф занят, выскользнул на порог вместе с крошкой Люсьен. Он показал девушке Спартака, уже в полном отчаянии фотографировавшего то банк, то толпу страждущих. При виде Поля и его спутницы репортер замахал рукой.

– Идите и не забывайте, что это величайший журналист нашего столетия, – предупредил Поль, пожав локоток Люсьен.

Девушка направилась навстречу Спартаку, и тот с пулеметной скоростью защелкал фотоаппаратом. Это всегда производило на людей благоприятное впечатление. Вскоре Люсьен остановилась рядом с репортером. Спартак утащил ее от толпы, поближе к церкви. На площади из черных автомобилей выходили мужчины в черном с лицемерно скорбными лицами. Родные и близкие суетились вокруг лакированного гроба с ручками из старого серебра. В мир иной с приличествующими его положению церемониями уходил буржуа.

– Я прославлю ваше имя на первой странице, аж в восьми колонках! Быстро, крошка, сколько у вас там покойников? – спросил Спартак.

– Ни одного, – с искренним огорчением отозвалась Люсьен. – Но, знаете, если бы ктото из нас шевельнулся, они бы всех перебили, я уверена, – поспешила добавить она.

Разговаривая со Спартаком, ей приходилось задирать голову.

– Да, но только никто не шевельнулся…

Он поглядел на гроб, который как раз понесли в церковь, хотел было щелкнуть фотоаппаратом, но вовремя опомнился и опустил руку. «КровьнаПервой» вечно жаждал трупов, но перебарщивать с ними все же не стоило. Делать нечего, Спартак снова повернулся к девушке.

– Они ничего не пытались с вами сделать?

– Это вы о чем?

– Ну, утащить в уголок и тому подобное, – нетерпеливо пояснил журналист.

– О, нет! – воскликнула Люсьен.

Спартаку показалось, что она об этом жалеет. К банку подъехал фургон серостального цвета в сопровождении двух мотоциклистов. Толпа заволновалась. Полицейские образовали двойной кордон, и мешок с деньгами поплыл по импровизированному коридору. Бло равнодушно наблюдал за операцией.

Спартак приподнял девушку за плечи и усадил на каменное основание церковной решетки.

– Не двигайтесь с места, я сейчас вернусь! – крикнул он.

Люди жаждали следовать за мешком, и в любую секунду это грозило превратиться в характерную для футбольного матча сцену, когда болельщики толпой вываливают на поле, мечтая угостить судью хорошим пинком под зад.

Спартак несколько раз сфотографировал это многообещающее начало, но, как только первой группе людей позволили войти в банк, все затихло само собой. Репортер машинально запечатлел Люсьен, прислонившуюся спиной к решетке.

– Что еще вы знаете? – спросил он, ставя ногу на тот же каменный бордюр.

Она повторила то немногое, что комиссар Бло говорил о Франсуа Кантэ и братьях Шварц. Спартак сделал несколько пометок в блокноте и посмотрел на часы. Он опередил собратьев по перу на добрых два часа с хвостиком.

– Мне пора на работу, – заметила Люсьен.

– Покупайте вечерние выпуски начиная с пяти часов. Возможно, найдете там свою фотографию.

– Так вы не уверены, что она там будет?

– Хороший журналист никогда и ни в чем не бывает уверен, – наставительно проговорил он.

Ладонь девушки вместе с запястьем исчезла в огромной лапище репортера.

– Вам можно позвонить?

– В рабочее время – нет. Но я всегда обедаю вот здесь, – девушка показала на кафе метрах в пятидесяти от банка.

– Отлично.

– Творческих успехов, – пожелала Люсьен, просто чтобы чтонибудь сказать.

– Ara, – промычал Спартак.

Он проводил девушку взглядом. Из здания банка, вместе с еще несколькими полицейскими в штатском, вышел Поль. Быстро взглянув на друга, он следом за шефом уселся в автомобиль. За рулем сидел шофер в форме.

Спартак заперся в телефонной будке ближайшего бистро. Теребя в пальцах жетон, он прижался лбом к стеклянной стенке. В темноте не было видно, грязная она или нет. Репортер подыскивал слова повесомее, на случай если ему вообще дадут открыть рот. В конце концов он бросил жетон в щель и, не включая света, набрал номер. Спартак мог бы это сделать, даже повернувшись спиной к телефону. Секретарша сразу соединила его с главным редактором.

– Хотите, я расскажу вам, что напечатано в вечерних и во всех утренних газетах?

– Конечно, – с изысканной вежливостью отозвался Спартак.

– Фотографии Ингрид! В очках и без, стоя, сидя, лежа, с бокалом, за едой, спящей, с детьми… да, с детьми на коленях! – голос захлебнулся. – Слышите? – заорал он вдруг. – А мы, самая крупная газета, вынуждены были напечатать ее прошлогодние фото! – Голос шефа внезапно зазвучал почти ласково. – Но у вас, несомненно, не было времени читать утренние выпуски?

– Нет… ни минуты, – согласился Спартак.

– Зато теперь у вас его навалом! Вы уволены! Ясно? Уволены.

– Ладно.

– Отправляйтесь в кассу за расчетом. На сей раз никакие фокусы вам не помогут.

– Ладно.

– А если вас возьмут на работу хоть в одну газету, узнайте для начала, чем они там занимаются! Это может быть что угодно, вплоть до фабрики йогурта, но никак не печатное издание!

– Отлично… И я спрошу директора фабрики, не интересует ли его ограбление банка, расположенного в десяти метрах от полицейского участка. Налетчики открыли его вместо директора и смылись с мешком денег прямо под носом у полиции и прочей охраны. После этого им точно будет на что покупать йогурт. А фабрике такая реклама наверняка пойдет на пользу, – невозмутимо подытожил Спартак.

В наступившей тишине он наконец зажег свет. Бледножелтые стены кабинки были исписаны номерами телефонов. Спартак прочел и несколько женских имен. В трубке послышалось неопределенное ворчание.

– Так они, значит, открыли банк вместо директора?

– Да.

– Имена уже известны?

– Вашему покорному слуге – превосходно.

– Черт возьми! Так чего вы ждете? Почему не мчитесь сюда? – неожиданно рявкнул «КровьнаПервой».

– Я плохо вас слышу! С ума можно сойти, как там, внутри, трещит! Итак, что вы сказали?

Интонацию для дальнейшего разговора главный, похоже, позаимствовал у Виктора Гюго, а еще точнее – из его «Искусства быть дедушкой».

– Приезжайте, малыш, приезжайте, как только сумеете!

Спартак знал, что в такие минуты его шеф до хруста пластмассы и собственных суставов сжимает телефонный аппарат. В шкафу рядом с его столом стоял специальный ящик – кладбище сломанных телефонов.

– Я так торопился на место происшествия, что оставил в ванной открытый кран и…

– В статью расходов, малыш, все убытки запишите в статью расходов. Вы когданибудь слышали, чтобы я торговался изза расходов?

Ответить Спартаку так и не пришлось – треск ломающейся пластмассы положил конец разговору.

Репортер повесил трубку и прыгнул в стоявшее у полицейского участка такси.

Глава 3

Они бросили слишком заметный торговый фургончик404 у Орлеанских ворот, на старом внешнем бульваре, и перебрались в заранее оставленный здесь для «пересадки» «фиат».

Теперь у них не было брезентового мешка – он, уже пустой, остался в фургончике, а деньги перекочевали в карманы. Пиджаки и брюки налетчиков распухли от банкнот. Братья Шварц даже расстегнули пояса и засунули деньги между брюками и рубахой. Франсуа Кантэ уложил, сколько мог, в кожаную папку.

«Фиат» смешался с потоком машин и направился в сторону квартала Малакофф. За рулем сидел все тот же водитель. И звали его Франсуа Олэн.

В банде мог быть только один Франсуа, и Олэн уже не реагировал на собственное имя. Он знал, что обращаются всегда не к нему, а к месье Кантэ, и что на первых полосах газет расписывают подвиги лишь одного Франсуа – Франсуа Первого, или, вернее, Франциска Первого.

Тем не менее Олэн отказывался сменить имя. Братья Шварц с их вечной тягой к сокращениям, прозвали парня просто «О!» Олэн принимал это с почтительным смирением, которого братьяубийцы неукоснительно требовали от простого шофера.

Олэн водил машину как никто другой. На Франциска Первого он работал уже пять лет, и много раз лишь его виртуозное мастерство спасало всю компанию в незабываемых, дьявольски напряженных погонях.

Франциск Первый полагал, что Олэн, кроме баранки, больше ни на что не годен. Другие разделяли его мнение. Франсуа откопал «водилу» в мелкой банде марсельских громил, где Олэн тоже подвизался в роли шофера. В марсельскую же банду он попал прямиком из команды гонщиков, разъезжавших по всей Европе и демонстрировавших преимущества новых моделей машин и автомобилей особой конструкции.

Стабильное и неуклонное сокращение заказов вынудило администрацию команды автогонщиков ради привлечения дополнительного интереса к зрелищу имитировать «несчастные случаи» во время гонок. В принципе это могло причинить команде и людям лишь материальный ущерб.

Но в дело вмешался случай. Несчастный случай. И своим героем он выбрал именно Олэна, непреднамеренно, во время гонки убившего своего товарища. Это произошло в Ницце. Когда в гараж явились полицейские, ктото из механиков наболтал лишнего, и Олэн загремел в кутузку.

В конечном счете дело прекратили за отсутствием состава преступления, но лицензию международного гонщика у Франсуа отобрали навсегда.

Из всей этой истории он почерпнул лишь коекакие знакомства в преступном мире.

Выглядел Олэн лет на тридцать пятьсорок. Был он среднего роста. Его непослушные темные волосы не поддавались расческе и слегка курчавились. Надев темные очки он мог смело смотреть на солнце.

Франсуа Олэн родился в Алжире, но в политике ровно ничего не смыслил. Жизненные тяготы оставили на его лице суровый отпечаток. Сам того не замечая, он то и дело резким движением приглаживал шевелюру.

Олэн любил хорошо одеваться. В тот день ослепительную белизну его рубашки оттенял великолепный кашемировый галстук.

В зеркало заднего вида он постоянно наблюдал за происходящими в тылу событиями. В целях проверки правильности возникавших подозрений, ему пришлось два раза неожиданно свернуть налево и один раз – направо, пока он не миновал пустынную и довольно длинную улицу в грязном квартале Малакофф, на рубеже старой границы города.

Порой он пересекал крупную городскую артерию и снова без колебаний принимался петлять по улочкам и переулкам.

Наконец «фиат» вскарабкался на холм и оказался в той части квартала Малакофф, что граничит с Ванвом.

Это не слишком оживленное место казалось почти провинциальным. Дома – в дватри этажа, не больше.

Олэн затормозил у двустворчатых ворот из светлого дерева. Скромное объявление гласило, что предприятие закрыто на переоборудование. На фронтоне красовалась сделанная полукругом вывеска:

«Лефевр и Сын

Трубы. Неоновая реклама»

Слаженно, как сиамские близнецы, братья Шварц вышли из машины, распахнули ворота и снова закрыли их, как только «фиат» въехал на территорию завода.

Купить на вымышленное имя находящееся на грани банкротства мелкое промышленное предприятие было вполне в духе Франциска Первого.

Как правило, там просторно, множество выходов, глухой забор, а возможный выстрел соседи могут вполне принять за грохот, который совершенно естественен для любого связанного с обработкой металла предприятия. Нынешнее прибежище давало банде все эти преимущества.

Мастерские покрывал густой слой пыли. Инструменты и машины застыли в том положении, в каком они находились в последнюю минуту своей работы.

Четверо мужчин миновали несколько залов, где с высоких потолков гроздьями свисали десятки современных кабинетных люстр. Каждая состояла из двухтрех неоновых трубок разной длины, заключенных в прямоугольный отражатель.

Не считая нескольких вывесок, они были последними плодами усилий фирмы «Лефевр и Сын».

Четверка направилась в сплошь застекленный кабинет, куда вела лестница, расположенная справа от входа. Помещение напоминало высокую рубку грузового судна. Раньше здесь работали чертежники. На наклонных столах так и остались приколотые крупными цветными кнопками листы ватмана с набросками нескольких образцов рекламы.

Франциск Первый подал остальным пример, выложив на большой директорский стол содержимое карманов и папки. Братья Шварц, в свою очередь, избавились от груза.

– Пить охота, – буркнул один из них.

Поскольку братья всегда держались рядом, говорили, почти не шевеля губами, а отличить их по выражению лица не представлялось ни малейшей возможности, обычно было нелегко разобрать, кто из них сделал то или иное замечание.

Олэн, отдернув занавеску большого картотечного шкафа, выбрал из запасов две бутылки и вместе с бокалами поставил на стол рядом с грудой денег. Налил он, однако, только Франциску Первому, зная, что братья Шварц сейчас достанут безукоризненно белые платки и каждый вытрет свой бокал, прежде чем поднести его к тонким губам.

Олэн сел чуть поодаль и закурил. Ему не пришлось выворачивать карманы. До этих банкнот он пока не успел дотронуться. Он смотрел, как Франсуа Кантэ тщательно их сортирует.

– Довольны? – спросил главарь братьев Шварц.

– Для того мы сюда и пришли, чтоб порадоваться, – ответил тот, что слева.

Если приглядеться, это был старший. Впрочем, не намного, ибо мамаша Шварц произвела на свет этих двух неподражаемых в социальном плане «великолепных» [31] почти сразу же одного за другим. Их отец умер в Гвиане, заработав пожизненную каторгу за то, что подвесил полицейского на крюк в мясной лавке. Братцы имели обыкновение говорить, что их родитель просто не довел дело до конца. Мать умерла с горя, хотя ее отпрыски наивно полагали, что от старости.

Франсуа Кантэ поглядел на часы: половина одиннадцатого.

– Точьвточь по графику, – с улыбкой объявил он.

Франсуа осушил бокал, сел и разделил сумму на пять частей. Олэн не шевельнулся. Он знал, что к нему это не имеет отношения. Пачки новых банкнот Франсуа отодвинул в сторону.

Гдето внизу хлопнула дверь. Франциск Первый знаком приказал Олэну взглянуть, кто там. Тот молча вышел на лестницу, в то время как братья Шварц с трогательным единодушием выхватили «кольты».

– Это они, – вернувшись, сообщил Олэн.

Франциск Первый не двинулся с места, а братья убрали «пушки». В кабинет вошли два господина, которые так оживленно спорили о супружеской измене, закрывая от мотоциклистов боковой выход из банка.

Кругленькие, так и излучавшие добродушие, Робер и Роже уже успели прославиться в знаменитом деле о лжежандармах. И тот, и другой жили за городом (но отнюдь не по соседству) и при случае с удовольствием копались в огороде. Робер выращивал лучшую спаржу в округе.