Текст книги "Антология современной французской драматургии. Том II"

Автор книги: Жорж Перек

Соавторы: Жан-Клод Грюмбер,Оливье Пи,Жан-Кристоф Байи,Реми Вос де,Дидье-Жорж Габили,Мишель Дейтч,Валер Новарина,Елена Головина,Жоэль Помра,Фабрис Мелькио
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Что, что, что? Как становятся актером, а? Актером становятся потому, что невозможно привыкнуть жить в раз и навсегда даденном тебе теле, с раз и навсегда определенным полом. Тело любого актера есть угроза, к которой надо относиться серьезно, потому что есть порядок, предписанный телу, есть половые органы, которыми тело обладает; и если мы оказались однажды в театре, то это потому, что есть что-то, с чем мы не смогли смириться. В каждом актере заключен тот, кто хочет говорить, подобие иного тела. Иное накопление телесной энергии выходит вперед и выталкивает старое, нам навязанное.

Перевод Екатерины Дмитриевой

Valère Novarina, «Lettres aux acteurs» in le Theatre des paroles © P. O. L. 1989

Дидье-Жорж Габили
ОСЯ
Вариации о Надежде Мандельштам и Осипе Мандельштаме

Предуведомление

Вообразите себе двух актеров.

Вообразите себе двух актеров, пытающихся репетировать пьесу – невероятно? – в которой представлены ключевые эпизоды из жизни Осипа Мандельштама, советского поэта, исчезнувшего в 1938 году в пересыльном лагере где-то в Восточной Сибири…

Вообразите себе двух актеров, в то же самое времяпытающихся репетировать еще и другую пьесу – о бывшем активисте некоей западной коммунистической партии или о попутчике, который в конце 1970-х годов приехал к вдове поэта Надежде, выжившей и доживающей свою жизнь там, в Москве, в эпоху застоя…

Вообразите себе, что у них будет немного получаться или совсем плохо, но если у них начнет получаться, то это произойдет быстро, сразу.

Вот основной материал пьесы «Ося».

Ничего, кроме упрямства этих двух актеров, репетирующих, переделывающих, заново произносящих слова, снова и снова повторяющих движениявещей, слов, действий, не боясь риска никогда не достигнуть ощущения их соразмерности, или чрезмерности, или предела. Да. В таком упрямстве и состоит, и всегда должна состоять работа актеров; им в помощь – время, освещающее и искупающее, но порой истощающее силы и умножающее горести…

Сегодня, когда в некоторых стенах были, так сказать, пробиты бреши, мы, наверное, сможем лучше осознать необходимость этой пьесы – отрывков репетиций, открытых всем ветрам истории (большой, малой). Эта пьеса, построенная по серийному принципу, показываетблуждания, неустойчивость, в которых происходил процесс ее выстраивания. Разве нельзя хотя бы таким, очень скромным способом отдать дань Осипу Мандельштаму и Надежде Мандельштам в сегодняшней (мутной, смутной, смущающей) истории?

Вообразите себе двух актеров…

Дидье-Жорж Габили, май 1990

 
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко…
 

Осип Мандельштам. Стихотворение 313 [4]4
  Здесь и далее нумерация стихов дана автором пьесы по изданию: Мандельштам О. Э. Собр. соч. в 4 т. под ред. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Нью-Йорк: Международное литературное содружество. 1967. Т. 1. Название стихотворения «День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток». (Примечание переводчика.).


[Закрыть].

* * *

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ЖЕНЩИНА

МУЖЧИНА

Обоим за пятьдесят.

1

Женщина. Без определенного возраста, пока еще. Сидит за гримировочным столиком почти в самой глубине сцены – справа. Лампы, расположенные по периметру зеркала, ярко светят, подчеркивая ее профиль. Перед ней на столике кремы и румяна. Несомненно, это – актриса, готовящаяся к выходу на сцену. На ней халат. Его форма и цвет не имеют значения. Он должен быть таким, чтобы она чувствовала себя комфортно.

Мужчина. Тоже сидит. Мужчинасидит на авансцене – слева. Мужчинасидит склоненный всем телом на простом деревянном табурете, опустив голову, его руки бессильно висят. Он сидит, не двигаясь с места в полутени, с замкнутым и одновременно покинутым видом, с его губ иногда срываются смутные почти (или) полностью непонятные бормотания. Серый костюм, совсем непривлекательный, измятый.

Между этими двумя телами – Ничто. То есть подмостки. Голые театральные подмостки. У сцены нет высоты; это нечто вроде погреба, укрытия. Слева в глубине в полутени – стол и четыре стула, у одного из которых сломана ножка; в небрежно брошенной на стол белой простыне и стульях не должно проявляться никакого эстетического замысла (простыня валяется в полном беспорядке).

Никакой музыки. Только ничего не значащие бормотания Мужчиныи небольшие точные жесты, производимые Женщинойза туалетным столиком.

Темнота.

2

В положении тел ничего не изменилось, но теперь появился отблеск (очень белый), благодаря которому стали ясно видны ноги Мужчины – это словно полоска света, просачивающаяся из-под плохо прилаженной в наличнике двери. Мужчиназамолк. Теперь он смотрит. Женщинапродолжает свои медленные движения.

Пауза.

Женщинаприостанавливает один из своих жестов – между столиком и лицом.

Пауза.

ЖЕНЩИНА. Нет. (Снова кладет руку.)

Я только спрашиваю у себя, что ты делаешь.

Пауза.

Спрашивала. Всего лишь. О чем ты…

Пауза.

Поешь? Ты говоришь, что поешь. Ты говоришь – что-то приходит.

Что-то.

Ты говоришь, что поешь о том, что что-то приходит. Ты поешь как ребенок. Однако слишком рано. Слишком…

Пауза.

Она встает; качает головой; встряхивает волосы как после купания; разражается коротким смехом, который можно назвать ребяческим; останавливается.

Пауза.

Репетирую. (Горбится, стареет, усиливает дрожь в руке.)

Еще репетирую. (Встает, снова разражается коротким взрывом смеха.)

Вот.

Так лучше.

Что скажешь.

Пауза. Очень долгая.

Это было в Киеве; сначала в Киеве,

На берегу Днепра.

Первая наша настоящая прогулка, и…

Пауза.

Нет.

Не сейчас.

Пауза.

(Голосом, о каком говорят «белый».)

Ося.

Пауза.

Нет.

Не сейчас.

Пауза.

Словно что-то накатывает само собой, независимо от ее воли.

Однажды ночью и меня тоже вызвали; к тому времени ты давно умер – тебе уже не могло навредить, что меня вызывали однажды ночью, – а я едва успела надеть на себя что-то приличное.

Пауза.

Не успевала. Только накинула на плечи старое пальто.

Ты бы не одобрил, конечно.

Многие годы заставлять себя быть всегда готовой к такому событию – и в последний момент забыть все свое достоинство, я имею в виду подобающую одежду…

Но они, они-то об этом заботились. И по-прежнему заботятся, по отношению к себе.

Пауза.

А почему вы…

Пауза.

Нет.

Не сейчас.

Пауза.

«Товарищ женщина всегда на самом острие борьбы с классовым врагом / на передовой линии борьбы против таких элементов, как вы / как вы…»

а я,

кто я такая, чтобы запретить поступать в университет /

«Кто вы такая, чтобы запретить поступать в университет…»

Вместе со всеми возможными мотивировками о моей

иудейской национальности.

Народ иудеи, иудейство.

Заметил созвучие?

«Но мне наплевать на МОЕ ИУДЕЙСТВО!»

Как тебе было и есть наплевать, так и мне наплевать.

Существуют и другие вещи. (Медленно поворачивается в сторону распрямившегося мужчины. Смотрит на него. Кажется, что смотрит.)

Ничего.

МУЖЧИНА. Что-то.

Перед дверью.

Это задержало меня в самый последний момент.

ЖЕНЩИНА. Я репетирую.

МУЖЧИНА. В последний момент, перед тем как постучать в ее дверь, когда рука уже поднялась, чтобы постучать в ее дверь, одна мысль: здесь, в этом коридоре, здесь даже не пахло щами… И не пахло даже остатками со вчерашнего дня…

Идиотизм, идиотская мысль западного человека!

Женщинабыстро распрямляется.

Темнота.

3

Она опять сидит, в старом пальто (возможно, вероятно, пальто Надежды?), надетом прямо на халат, и смотрит на мужчину с настоящим испугом.

Мужчинанаполовину приподнял руку со сжатым кулаком, словно собираясь постучать в невидимую дверь. Этот жест напомнил также о другом: об отголосках, былых отголосках революционного приветствия. Он говорит.

МУЖЧИНА. Я не нашел удовлетворительного ответа насчет этой истории со щами.

Я постучал, в конце концов я все-таки постучал.

По чему-то.

ЖЕНЩИНА. Войдите!

Она крикнула.

Мужчинасмотрит на свой кулак, руку, словно только в этот момент удивившись тому положению, которое они занимают.

Мужчинавстает, по-прежнему не спуская глаз со своей руки и кулака.

Пауза.

Женщинасуетится. Снимает, потом снова надевает пальто. Вынимает платье, прикладывает к себе, отбрасывает и т. д. Мужчина опускает руку, словно сожалея о чем-то.

МУЖЧИНА. Она крикнула старушечьим голосом, что не готова. Шум женской суеты за дверью. По-французски. Потому что она наверняка ожидала его визита. Ей сказали. Ее предупредили.

Клеевая краска берлинской лазури на стенах в коридоре облупилась, и я подумал о стихотворении 81 «Я НЕ УВИЖУ ЗНАМЕНИТОЙ „ФЕДРЫ“ / В СТАРИННОМ МНОГОЯРУСНОМ ТЕАТРЕ…»

Что же я увижу за дверью, а точнее – кого?..

Темнота.

4

Женщинаисчезла. Лампы в гримерной потушены.

Мужчинастоит в центре сцены спиной к зрителю. Весь свет направлен на него. Он беззаботно держит книгу за край обложки, так что книга свешивается вдоль его ноги.

МУЖЧИНА. Почему меня обманули. Меня не обманули. Возможно ли так долго прятаться за…

Прятаться за этой…

И белая проститутка станет красной. Все канет во чрево порядка, вагину. Укрепления союза.

Когда встало солнце, изнуряя розовым цветом пригороды, в поездах, идущих к великой поглотительнице, всегда оставались люди, верившие в революцию.

И вечером на пустой сцене старый и всегда все более и более пьяный сторож Антона Чехова читал Владимира Ильича Ленина.

Версия после чистки-исправления.

Книга падает. Он медленно поворачивается.

Вот.

Пауза.

Вынимаю сигарету. (Вынимает сигарету.)

Зажигаю. (Зажигает.)

Пауза.

И пока еще закуриваю.

Облако дыма.

Мужчинасмотрит на произведенный им дым.

Неба нет.

Небесный свод в виде потолка, покрытого клеевой краской берлинской лазури. К тому же.

Осыпавшейся. К тому же.

Тяжесть фальшивой лазури, камня, бетона Восстановления: он, конечно, растрескался.

Из-за моей спины, из другой двери, из другого дома выходит мужчина – он вышел из другого дома и остановился при виде этого иностранца, от которого пахло американским табаком; но ненадолго, кто знает…

В узком коридоре затихает звук его шагов.

Цок-цок, цок-цок, ботинки, подбитые железом, цок-цок, чекист?

Женщинавозвращается.

Она тоже в сером костюме; облезлый лисий воротник.

Проходит вдоль авансцены, ни разу еще не взглянув на Мужчину.

ЖЕНЩИНА. «А теперь я даже не смотрю на небо. Увижу облако, но кому теперь его показывать?» (Поворачивается к мужчине.)

Что ты делаешь, Ося?

Ося, ты слишком много куришь, ты слишком много пьешь.

Ося, подумай о сердце…

Пауза.

Что ты говоришь?..

Пауза.

…Что было бы истинным благословением умереть в своей постели от болезни сердца?..

Темнота.

5

Женщинасидит на полу авансцены, одной рукой опираясь на табурет, другой поддерживая подбородок; глаза закрыты. Посередине – книга. Светлое пятно.

Мужчинасидит за гримировочным столиком; он берет один за другим находящиеся на нем предметы, взвешивает в руке, обнюхивает. Не смотрит в зеркало. Никогда.

ЖЕНЩИНА. Что ты делаешь, Ося?

МУЖЧИНА. Не знаю.

Пауза.

Значит, я что-то делаю, раз вы меня спрашиваете; значит, я должен быть к этому причастен, раз вы называете меня Осей – уменьшительно-ласкательным от Осип, и может быть…

ЖЕНЩИНА. Осюша, что ты делаешь?

МУЖЧИНА. Осюша… Как вам будет угодно.

Я не знаю вашего языка, но вы, кажется, прекрасно разговариваете на моем.

Я всегда хотел, отметьте.

ЖЕНЩИНА. Глупости. Вот что: ты говоришь и делаешь глупости. Сам хорош.

О, не буду же я просить тебя держать язык за зубами.

МУЖЧИНА. Ваш язык. Мне всегда что-то – не знаю что – всегда мешало мне выучить его.

Послушай!

Женщинавстает, резко поворачивается к Мужчине.

Они смотрят друг на друга.

ЖЕНЩИНА. «Простите меня, о простите меня, что заставила вас ждать! Вы, наверное, говорите себе, что за женщина. Как можно заставлять ждать такого человека, как вы, к тому же вы приехали издалека!

Здравствуйте! Здравствуйте!» (Бросается к нему с распростертыми руками, пытается изобразить легкость, играя Надежду-в-старости.)

Мужчинаделает знак: неверно.

Она начинает сначала – проще.

«Простите меня, о простите меня, что заставила вас ждать! Вы, наверное, говорите, что за женщина. Как можно заставлять ждать такого человека, как вы, к тому же вы приехали издалека!

Здравствуйте! Здравствуйте!»

Темнота.

6

Женщинаснова за гримировочным столиком, она стоит на том месте, где был Мужчина.

Книга.

Мужчинана коленях наполовину согнулся над книгой.

ЖЕНЩИНА. Не так.

МУЖЧИНА. Нет, это было не так.

ЖЕНЩИНА. Ты хочешь, чтобы я начала сначала?

МУЖЧИНА. Нет, не стоит.

ЖЕНЩИНА. Что, так плохо?

МУЖЧИНА. Нет. Все правильно.

Слишком правильно.

Пауза.

Как только я мог представить себе, что что-нибудь еще может быть правильно? И о каком праве, о какой правильности идет речь? Как правильно настроенный инструмент? О каком правосудии? Разве благородная цель обязательно является правой целью?

ЖЕНЩИНА. Я ничего в этом не понимаю.

Мужчинаопять берет книгу, листает.

МУЖЧИНА. «Words, words, words!»…

ЖЕНЩИНА. Тогда уже почти не было книг… и едва можно было найти, чем писать.

Пауза. Очень длинная.

Ося?

МУЖЧИНА. Да…

ЖЕНЩИНА. Когда они придут?

МУЖЧИНА. Ночью. Они всегда приходят ночью.

В ночь с 1 на 2 мая 1938 года в Воронеже. Союз Советских Социалистических Республик.

А мы в тот вечер будем вместе, ты будешь спорить со мной, Надежда…

Ты будешь упрекать меня в том, что я слишком много болтал, а потом, в ту ночь, тебе приснятся иконы, и ты проснешься в слезах. А я тебе скажу, что все плохое уже позади, что ничего больше не случится…

Она смеется.

ЖЕНЩИНА. Идиот!

МУЖЧИНА. Да, да, идиот.

И восхищенный. Прекрасно.

И болтливый. Прекрасно.

«Покуда с нищенкой-подругой», счастливый, несмотря ни на что.

Она больше не смеется.

ЖЕНЩИНА. Отказываюсь обращать внимание. Решила больше не обращать внимания. Меня зовут…

Надежда Мандельштам.

Я никогда не была замужем за Осипом Мандельштамом, даже гражданским браком, но я ношу его имя.

Я решила носить его имя до самой смерти, которой я так часто себе желала.

И в моей голове танцуют сотни стихов Осипа Мандельштама.

Тысячи слов, words words words. Гранитный язык в песках памяти. Настоящая

революция.

Какое вам за дело, ублюдки, до того, что я ношу его имя? Вы говорите «как печать позора», вы говорите «И МАЛЕНЬКИЙ ОТЕЦ НАРОДОВ АПЛОДИРУЕТ / КУДА ЖЕ ОНА СВАЛИЛАСЬ, ТВОЯ РЕВОЛЮЦИЯ, ВЕЛИКИЙ ОТЕЦ / ОНА РУХНУЛА ГДЕ-ТО НЕПОДАЛЕКУ / ОНА СВАЛИЛАСЬ В ТЫСЯЧЕ КИЛОМЕТРОВ В ЧЕРНЫХ ЗЕМЛЯХ С ПОМОЩЬЮ МЕДЛЕННОЙ ГИЛЬОТИНЫ, ЕЕ СЕСТРЫ, ОЧЕНЬ МЕДЛЕННОГО НОЖА ЛАГЕРЕЙ…»

Мужчинааплодирует, не выпуская из рук книги.

МУЖЧИНА. Браво. Какая красивая декларация.

ЖЕНЩИНА. Да. И правильная.

МУЖЧИНА. Да? Наверное…

ЖЕНЩИНА. Без всякого сомнения.

Пауза.

Теперь вы входите.

МУЖЧИНА. Вошел.

ЖЕНЩИНА (строго).Дайте мне эту книгу.

У вас были пустые руки.

МУЖЧИНА. У меня были пустые руки. В квартире – разве это можно назвать квартирой? – было темно; она накрасилась, как девушка перед любовным свиданием.

ЖЕНЩИНА. Как старая женщина, находящая еще силы для самоуважения…

«Войдите», – сказала она, и грим (он был не самого высокого качества) выглядел на ней как восточная маска. Под ним – множество морщин образуют географическую карту ее истинной личности…

Глазам – радость, рту – немного горечи, лбу – беспокойство, заботы, страхи: просто жизнь… всегда готовая завершиться… никогда не завершенная.

Темнота.

7

Мужчинав глубине сцены сидит за столом.

Он постукивает кулаком через одинаковые промежутки времени – удары немного приглушаются простыней.

В центре рядом с книгой стоит Женщина, опустив руки.

Напевает.

ЖЕНЩИНА. За дверью стояли мужчины.

Стояли мужчины.

Стояли мужчины.

(Ad libitum.)

МУЖЧИНА. Меня это раздражает.

Пауза.

Женщинапрекращает напевать. Шепчет.

ЖЕНЩИНА. Все мужчины в штатском. И это не штатское. На них штатские коверкотовые пальто, и все одинаковые.

МУЖЧИНА. Это действительно раздражает. Или наводит тоску. Не знаю.

ЖЕНЩИНА. Мне понадобилось некоторое время, слишком много времени, чтобы понять: эти пальто были формой.

Словно мираж за только что открытой дверью. Мираж, из которого рождалась надежда.

Слишком много времени. Это ни на что не похоже. Может быть, секунда.

И тут входит первый. «Можно войти?» – делал вид, что спрашивает. Он уже вошел.

МУЖЧИНА. Начни сначала.

ЖЕНЩИНА. За дверью стояли мужчины.

Стояли мужчины.

Стояли мужчины. (Все громче и громче, все сильнее и сильнее. Потом останавливается. Резко. Она словно на грани обморока, затем приходит в себя.)

Мужчинавстает.

Так?

МУЖЧИНА (подходит к ней со спины).Откуда я знаю.

ЖЕНЩИНА. Когда это было?

МУЖЧИНА. Что?

ЖЕНЩИНА. Это. То, о чем я говорила. О чем напевала.

МУЖЧИНА. Всегда. Везде.

Однажды я скажу тебе кое-что.

Однажды мне тоже будет что тебе сказать.

ЖЕНЩИНА. Что?

МУЖЧИНА. Не сейчас. Когда-нибудь.

Сейчас не могу.

Не знаю почему.

Из-за всего этого во мне что-то оборвалось.

Понимаешь?

ЖЕНЩИНА. Нет.

МУЖЧИНА. Здесь, сегодня что-то во мне оборвалось. Можно это понять, нет?

ЖЕНЩИНА. Возможно.

Пауза. Очень долгая.

Мужчинавозвращается к столу, весь сгорбленный.

Он постарел.

Я должен начать все сначала.

Пауза.

Мужчинатянет за простыню и опрокидывает разбитый стул. Это придает ему сил.

МУЖЧИНА. «НУ ЧТО Ж, ПОПРОБУЕМ: ОГРОМНЫЙ, НЕУКЛЮЖИЙ, / СКРИПУЧИЙ ПОВОРОТ РУЛЯ!» – говорил Осип Мандельштам / он остался / жил в революции среди / остался / жил / испытывал / «ОГРОМНЫЙ, НЕУКЛЮЖИЙ, / СКРИПУЧИЙ ПОВОРОТ РУЛЯ!»

ЖЕНЩИНА. Зачем ты так кричишь?

МУЖЧИНА. Не знаю.

Это возвращается. Вот и все.

ЖЕНЩИНА. Здесь не надо кричать.

МУЖЧИНА. Да. Наверное. Не сейчас, во всяком случае.

Пауза.

Женщинаупрямо продолжает стоять в центре сцены.

Мужчинапередвигается с трудом, держа в руках простыню.

Он выглядит жалко.

ЖЕНЩИНА. И когда это произошло. Я хочу сказать: для него, для нее, для Осипа, для Надежды. Когда. Точно.

МУЖЧИНА. Ты имеешь в виду, в первый раз?

ЖЕНЩИНА. Да, в первый раз.

МУЖЧИНА. Ну хорошо.

Пауза.

По его виду мы понимаем, чего ему стоит предаваться подобным воспоминаниям.

В 1934 году. Это было тоже однажды майской ночью, но какой-то другой майской ночью, 14 или 15 числа. Разумеется, неважно.

Пауза.

Им открыла Надежда, я помню, помню, она рассказала мне об этой ночной операции, первой операции в очень темной квартире, там была пожилая женщина, слишком накрашенная.

Она, кажется, напоила меня чаем, из самовара, местный колорит.

Она открыла им.

Женщинаснова напевает.

ЖЕНЩИНА. За дверью стояли мужчины.

Стояли мужчины.

Стояли мужчины.

Темнота.

8

ЖЕНЩИНА. …И первый сказал: «Можно войти?» Он уже вошел, за ним остальные / …нашествие коверкотовых пальто заполнило все пространство – в квартире было мало места, впрочем, Ахматова…

Вы знаете Ахматову? / Разве вы знаете наших величайших поэтов? / Чему вас учили в нашей стране? «Тихий Дон» и Маяковский, наверное, в лучшем случае… / Попутчики, первоклассные компаньоны, могильщики – простите, простите меня за то, что заставила вас ждать… Вы приехали издалека, чтобы поговорить о нем, о нас… а я заставляю ждать, подозреваю вас…

МУЖЧИНА. Ничего страшного, ничего.

Пауза.

Продолжайте, пожалуйста.

ЖЕНЩИНА. Ахматова, я говорила об Ахматовой, говорила, что Ахматова тоже там была, и Лева Гумилев, ее сын – он жил с нами, – и Бродский, переводчик, – конечно, это он нас выдал – и вот нашествие белых коверкотовых пальто… Мы все были в той крохотной двухкомнатной квартире, помню, очень хорошо помню, что Анна спала на кухне…

МУЖЧИНА. Анна?

ЖЕНЩИНА (с небольшим раздражением).Ну да, Анна. Ахматова. Единственная верная подруга. И после смерти Оси тоже.

МУЖЧИНА. Простите меня.

Постараюсь больше не перебивать.

Молчание.

Прошу вас, продолжайте.

ЖЕНЩИНА. О, все это обычная процедура… Они спросили у него документы, и он, улыбаясь, дал им документы, а я в это время пыталась спрятать самое важное – другое – бумаги, компромат, стихи / Пыталась сообразить, где они будут искать, вскрывать матрацы, перетряхивать все, опрокидывать полки и т. д. / У таких людей профессиональный навык, так сказать, чутье, так называемая способность выгонять из логовища дичь – террористов-евреев-контрреволюционеров-везде-и-повсюду / И, может быть, худшее еще не началось, худшее еще только предстояло, и я радуюсь, да-да, радуюсь иногда, зная, что мне осталось жить так мало времени и я уже не увижу худшего. / «ВЕК МОЙ, ЗВЕРЬ МОЙ» / Все это обычная процедура. / «ВЕК МОЙ, ЗВЕРЬ МОЙ» / Он писал об этом много лет назад, и как он был прав, как он был прав, мог ли он только представить себе такое – когда эти чекисты допрашивали, и переворачивали, и раскидывали в разные стороны нищенские следы нашего существования / Я спрятала его последние стихи в пустые кастрюли / Они не нашли / Они увели его на допрос из-за памфлета о Сталине, самого плохого его стихотворения, доказывающего, как они говорили, объ-ек-тив-но анти-революционное поведение / Он не вернется, говорила я себе, но тогда он вернулся, его помиловал сам Хозяин, смерть была перенесена на более отдаленный срок, но он вернулся, помня о смерти / Четыре года спустя они придут снова / Это будет в другом доме, это будут другие люди, но той же породы, и им нужен будет он сам в качестве Доказательства, словно он в конце концов превратился в воплощенное Доказательство…

Нет.

Ибо дух смерти, дошедший до своего апогея, не испытывает больше необходимости оправдываться перед людьми – какими людьми? Здесь больше нет людей, есть только те, что вместе с ними, и те, что против…

Последние должны исчезнуть. Вот и все.

Пауза.

(Грубо.)А вы, говорите, были коммунистом?…

Мужчинарезко встает.

Направляется к авансцене.

Смотрит на часы.

МУЖЧИНА. Уже слишком длинно. Слишком длинно.

ЖЕНЩИНА. Но это еще не финал. Ты даже не ждешь, пока мы закончим.

МУЖЧИНА. Лучше остановиться на «Вот и все». «Вот и все» будет хороший финал.

ЖЕНЩИНА. Конечно.

Пауза.

МУЖЧИНА. Я тебя не убедил.

ЖЕНЩИНА. Мне понравился финал.

МУЖЧИНА. Еще бы. Тебе-то что. С тобой-то что может случиться. Ты никогда не принимала участие, я хочу сказать, реально, то есть буквально.

Пауза.

ЖЕНЩИНА. А вы, говорите, были коммунистом?..

Пауза.

Потом Мужчинарешается.

МУЖЧИНА. Да, я был коммунистом.

Пауза.

Там, где я жил – в слепой и глухонемой стране, не было выбора. У меня была такая же судьба, как у всех, кто каждое утро ездил на пригородных поездах, а по ночам повторял одни и те же речи – на пустых сценах, в малюсеньких театрах – для всех пьяных сторожей с руками, красными от липкого вина. И я сам чувствовал себя липким от этих набожных призывов к революции масс, классовой борьбе, но не было другого выбора, уверяю вас, кроме такого выбора, или же надо было вставать на сторону Хозяев!..

ЖЕНЩИНА. Ося!

МУЖЧИНА. Потом возникло ровно противоположное мироощущение.

Однажды:

красный потолок стал осыпаться. Небо. Открылось. Потолок. Небо,

разрыв, пропасть.

Глаза, открывшиеся на Красной площади – или где-то еще, за дверью жены советского поэта, убитого в 1938 году. Берлинская лазурь осыпалась, древние стены новой проказы.

Здравствуйте, говорю, говорю вам, я только что узнал о мертвеце, который никем мне не приходился, и я не знал его, пока у меня не открылись глаза / Эдип! Эдип! Живой плевок на Маленького Отца Народов / Я, видите ли, наконец перерезал пуповину и прихожу теперь узнать, как у вас дела / Не слишком ли поздно / Разве вы надеетесь, вы-то-же-его-жена-такая-верная-раздавим-слезу, разве вы надеетесь, говорил я, что сорок лет спустя все мертвые восстанут из могил – и не для того, чтобы оскорблять выживших (в чем можно упрекать выживших, чья упрямая трусость жизни является смелостью слепцов, глухонемых уродов?), но для того, чтобы сплясать непристойный рок-н-ролл скелетов, в память о грудах-трупов-всех-стран-соединяйтесь?!..

Мужчинаначинает плясать, совершая какие-то невообразимые, беспорядочные, дикие движения.

ЖЕНЩИНА. Ося, хватит! (В свою очередь встает. Бросается к нему. Овладевает собой. Останавливается, прежде чем к нему прикоснуться. Отступает.)

Не останавливай танец / Ты не умеешь танцевать / Ты похож на человека, который сажает одно деревце, но думает о будущем лесе,

ноги погружаются в черную грязь,

и мертвые кони и мертвые всадники пехотинцы кулаки ссыльные заключенные / МЕРТВЫЕ / отравляют все вокруг / но ты наклоняешься / сажаешь деревце – и оно уже является будущим лесом / и слово ветра / инструмент, который не надеется, но звучит / ОСЯ / не останавливай танец!

Но Мужчинав изнеможении падает на простыню.

Темнота.

9

Женщинаначинает накрывать на стол.

Стол на четверых.

В чемодане несколько разрозненных тарелок, приборов, бокалов.

Все это завернуто в народную газету «Правда».

Постепенно весь пол покрывается измятыми газетами. Мужчинаходит из конца в конец по авансцене, пьет прямо из бутылки; время от времени пишет на листке, лежащем на табурете.

МУЖЧИНА. Теперь все худшее осталось позади.

Пауза.

Пьет.

Смотрит на листок. Не пишет.

Теперь они оставят нас в покое.

Пауза.

Конечно, это не Москва и даже не Воронеж.

Пауза.

Саматиха. Дом отдыха. А зачем вообще мне отдыхать.

Пауза.

Хорошо. Нам очень повезло.

ЖЕНЩИНА. Почему?

МУЖЧИНА. В конце концов, мы же познакомились с интересными личностями.

ЖЕНЩИНА. А сколько среди них людей?

МУЖЧИНА. И вправду. И вправду. Довольно мало. Естественно. (Смеется.)

ЖЕНЩИНА. В лучшем случае – трусы, в худшем – предатели. Кроме Пастернака и Анны. Все остальные уже исчезли.

МУЖЧИНА. Ну ладно. Мы не исчезли.

Мы здесь. Живы. Еще.

Пауза.

Я думаю о Данте. Я все время думаю о Данте. Наверное, из-за ада.

Пауза.

Не думаю. Здесь ад поблек. Немного. Мне нравятся деревья в парке. Не нравится доктор. На каждом шагу я давлю насекомых. Иногда укоряю себя за это, потом забываю. И забываю дышать.

Пауза.

(Делает большой глоток.)Ты.

Пауза.

(Снова пьет.)Бутылка водки. И ночь земли – вовне, – которая пахнет ночью земли. Этого достаточно. Недостаточно. Вот лист, на котором я пишу. Мне не нравится то, что я сегодня пишу. Сегодня я больше не буду писать.

Пауза.

Вспоминаю о нашей квартирной хозяйке в Воронеже: хороший человек.

ЖЕНЩИНА. Да.

МУЖЧИНА. Что ты делаешь?

ЖЕНЩИНА. Ты же видишь.

МУЖЧИНА. Да, вижу.

Пауза.

Надежда.

ЖЕНЩИНА. Да.

МУЖЧИНА. Почему ты ставишь четыре прибора?

ЖЕНЩИНА. Потому что к нам должны прийти хотя бы двое неизвестных.

МУЖЧИНА. Кто?

ЖЕНЩИНА. О, я не знаю. Кто будет за нашим столом – не знаю.

Мы здесь так далеко от всех…

МУЖЧИНА. Скажи мне, кто.

ЖЕНЩИНА. Не знаю, действительно не знаю.

Два ребенка, если тебе угодно. Я бы хотела, чтобы это было два ребенка.

МУЖЧИНА. Сентиментальность.

ЖЕНЩИНА. Ахматова и Пастернак, может быть.

МУЖЧИНА. Вместе? За нашим столом? И я – вместе с ними? Ну это абсолютный идеализм.

ЖЕНЩИНА. Тогда два милиционера, два военных, два чекиста.

МУЖЧИНА. Вот это мудро.

Пауза.

Дай им лучшие куски. Они так часто работают на холоде, эти молодцы из участка. (Смеется.)

Пауза.

Слишком много пью. Слишком много болтаю. Знаю.

ЖЕНЩИНА. Да.

Пауза.

Теперь она смеется.

Наклоняется над столом.

Приятного аппетита, ребята.

МУЖЧИНА. Товарищи.

Пауза.

Следует говорить: приятного аппетита, товарищи.

Молчание.

Скажи.

Женщинамолчит.

Скажи!

ЖЕНЩИНА. Ося!

МУЖЧИНА. Скажи: товарищи, ангелы-хранители, воздушные гимнасты диалектики, еще добавочки!

Женщина, мертвенно-бледная, дрожащая, распрямляется.

ЖЕНЩИНА. Прошу тебя! Прошу тебя!

МУЖЧИНА. Я задыхаюсь! Я задыхаюсь… (Задыхается. Дышит. Пытается успокоить дыхание. Он в гневе.)

И ничего другого. Ничего между моими тяжелыми вздохами, ничего между моими словами, ничего, ничего…

Пауза.

Не надо нервничать, правда, не надо.

Сделайте еще раз для меня рискованный прыжок по ходу смысла истории, товарищи с раздвоенными-казенными-языками! Безопасный двойной прыжок с кувырком по ходу смысла истории!

Одна и та же история – ваша история.

Вот и все.

А я должен сознаться во всем: мне удалось купить на черном рынке новые туфли, но без желтых носов.

Это только Маяковский любил желтые носы…

От этого он и умер, даже он…

Пауза.

Успокаивается.

Ну, приятного аппетита, товарищи. Осталось еще много хлеба и воды, капусты и рыбы. Угощайтесь! Пожалуйста!

Пауза.

Он совершенно успокоился. Тоном рассказчика.

Двое. Один молодой, а другой менее молодой. Расселись, словно гости в кухне за столом. Разговаривают. Один из них говорит – постарше, – тот, кто постарше, всегда говорит: «Зачем давать столько вещей?

Не надо…

Вас скоро выпустят», – таким сладким-сладким голосом, даже не приторным и вовсе не неприятным, нет. Действительно сладким.

Пауза.

В первый раз их много пришло, помнишь?

Очень впечатляюще, точно настоящее развертывание революционных сил.

Теперь же они непринужденно скользили между воздухом и землей, между столом и стульями; слегка касаясь, танцевали в общем что-то очень легкое: сущие ангелы, я тебе говорю. Добрые друзья смерти.

Пауза.

Здесь они вовсе не хотят ничего нарушать. Они просто хотят, чтобы были соблюдены все нормы плана.

Нормы плана.

Плана.

Молчание.

Женщинаснова садится за стол, держа голову руками.

Мужчинаразрывает лист бумаги.

Подходит к Женщине. Гладит ей волосы.

Однажды я напишу комедию.

Пауза.

Да-да, комедию.

Темнота.

10

Женщинаодна, снова сидит перед гримировочным столиком. Снимает грим. Повсюду разбросаны газеты, здесь же простыня, книга, столовые приборы.

ЖЕНЩИНА. Он никогда не напишет комедии.

Пауза.

Комедии.

Пауза.

Впрочем, ему не очень-то нравилось смотреть комедии в театре.

Пауза.

Ну и что.

Пауза.

Ничего. ( Поворачивается. Рассеянно смотрит в сторону авансцены).

Не правда ли?

Темнота.

11

На авансцене параллельно рампе в длину стоит стол. На нем белая простыня, словно саван.

Под простыней лежит тело Мужчины. Женщинаприносит цветочные лепестки, разбрасывает их на тело /саван Осипа/ Мужчины.

Женщинанаходится на одной линии со столом, она стоит в профиль к публике.

Потом Женщинасадится на табурет.

Декламирует. Сначала это речитатив.

Музыка. Но очень слабая, она звучит из плохого кассетного магнитофона, который женщина может, например, держать в руке.

Или же магнитофон может стоять на столе.

ЖЕНЩИНА. Не ищите. Здесь никого нет.

Под последним слоем земли – пустота.

Его накрыл саван ветра; саван – ветер.

Пауза.

Кто-то задыхается, это он.

Тенистая память слов. Ничего больше.

Споры и крики, песни и смех на берегу Днепра в первый раз, когда он…

Пауза.

Кажется, она хочет выйти; возвращается.

На одном дыхании.

И я ничего не высекла на стеле.

И не было стелы, где можно было бы высечь его имя, И не было места, чтобы высечь его имя, и не было времени.

Ничего, кроме слов, пляшущих в воздухе, кроме слов, подобных детским словам для кенотафа.

Пауза.

Она резко срывает простыню.

Появляется Мужчина, встает, садится на стол, у него опущены плечи; трясет головой.

МУЖЧИНА. Нет.

ЖЕНЩИНА. Почему?

МУЖЧИНА. Это смешно.

ЖЕНЩИНА. Нет.

Пауза.

МУЖЧИНА. Я сказал себе, что умер; я сказал себе, что у меня будет камень с высеченным на нем именем; я буду ему завидовать.

Пауза.

Как можно завидовать тому, кто сгнил в общей могиле?

Пауза.

В общей могиле, из-за того что болтал?

ЖЕНЩИНА. Когда?

МУЖЧИНА. Сама знаешь когда.

ЖЕНЩИНА. Где?

МУЖЧИНА. Это тоже ты прекрасно знаешь. Теперь.

ЖЕНЩИНА. Но я хочу, чтобы ты повторил.

Чтобы ты это повторил.

МУЖЧИНА. В пересыльном лагере, в 1938 году, в Восточной Сибири.