Текст книги "Антология современной французской драматургии. Том II"
Автор книги: Жорж Перек
Соавторы: Жан-Клод Грюмбер,Оливье Пи,Жан-Кристоф Байи,Реми Вос де,Дидье-Жорж Габили,Мишель Дейтч,Валер Новарина,Елена Головина,Жоэль Помра,Фабрис Мелькио
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
И перестаньте постоянно держать меня за дурака!
Пусть делают что хотят, я больше не хочу ничего, хотел оказать услугу, но ошибся, он сказал, что хочет уехать, опять я виноват, во всем виноват, ну нельзя же так, это несправедливо, не может быть так, что вы всегда правы, а я всегда виноват, так быть не может.
Я только сказал, хотел сказать, без всякой задней мысли, хотел только сказать…
ЛУИ. Не плачь.
АНТУАН. Только тронь – убью.
МАТЬ. Оставь его, Луи, не трогай.
КАТРИН. Мне хотелось бы, чтобы вы уехали, прошу меня извинить, я ничего против вас не имею, но вы должны уехать.
ЗАКАДЫЧНЫЙ. Я того же мнения.
СЮЗАННА. Антуан, посмотри на меня, Антуан, я ничего плохого не хотела.
АНТУАН. Со мной все в порядке. Мне очень жаль, я просто устал, не знаю даже от чего, я всегда ощущаю усталость, уже давно, думаю, что превратился в усталого человека, не от работы, часто считают, что устаешь от работы или от забот, деньги тоже, не знаю, нет, я страшно устал, не знаю, как сказать, страшно устал сегодня, за всю свою жизнь ни разу не уставал так, как сегодня.
Я не хотел быть противным, как это ты сказала? Грубым, я не хотел быть грубым, я по натуре человек не грубый, это вы считаете меня таким, вы даже не смотрите в мою сторону, а говорите, что я грубый, но я не такой и никогда таким не был, ты так сказала, и можно было подумать, что это с тобой и со всеми – со мной все в порядке, мне очень жаль, но теперь уже лучше – что это с тобой, по отношению к тебе, ко всем, и к Сюзанне, и еще к детям был я груб, как если бы меня обвинили в том, что я плохой человек, способный на преступление, но это не так, и это несправедливо.
Когда мы были детьми, он и я, Луи, ты должен вспомнить, он и я, она так сказала, мы всегда дрались, и всегда побеждал я, всегда, потому что я сильнее, потому что я был крепче, что ли, не знаю почему, а возможно, и потому, что этот вот, и в этом все дело, – это только что пришло мне в голову, но так оно и есть – этот вот позволял себя побеждать, нарочно поддавался, такую роль себе выбрал – это только что пришло мне в голову, но так оно и есть, – не знаю, сегодня вот вроде бы мне все равно, но не был я грубым; никогда не был грубым, разве что когда защищался. В грубости никак нельзя меня обвинить.
И не говорил я, чтобы он уезжал, он поступает как знает, здесь его дом, имеет право, я ничего ему не сказал.
Со мной все в порядке.
Мы с Сюзанной оба не хитрые – просто смех берет, ты можешь посмеяться вместе со мной, не дуйся, Сюзанна! Я не собирался его обижать, не бойся, проехало, если бы собирался, то убил бы на месте, вовсе не хотел его обидеть – мы с Сюзанной оба не хитрые, нам необходимо было всегда быть вместе, не разлучаться, помогать друг другу, как говорится, плечом к плечу, нам и вдвоем его не переговорить, смешно просто даже слышать.
И целый день сегодня ты с ним заодно, ты же его не знаешь, нет, он не плохой, вовсе не хочу сказать, что он плохой, но ты все-таки не права, потому что и абсолютно хорошим его тоже не назовешь, тут ты ошибаешься, тут у тебя прокол; вот так-то, и довольно глупо было единым фронтом попереть против меня.
МАТЬ. Тут нет никого, кто был бы против тебя.
АНТУАН. Возможно, что и так.
Простите меня.
(…)
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Елена?
ЕЛЕНА. Да?
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Не смотри на них так. Иди сюда Оставь.
ВОИН, ВСЕ ВОИНЫ. Не нравится мне, когда ты вот так замираешь, не нравится.
ЮНОША, ВСЕ ЮНОШИ. Иди сюда.
(…)
СЮЗАННА. А потом, чуть позже…
МАТЬ. Мы почти не шевелимся, нас как бы нет всех троих, только смотрим на них и молчим.
АНТУАН. Ты говоришь, что тебя не любят, вбил себе это в голову и всегда твердил, я сам слышал много раз, не было дня, во всяком случае, я такого не припомню, чтобы не повторял, – такая уж манера делать выводы, когда на тебя нападают, – не было дня, чтобы ты не повторял, что тебя не любят, не любили, никто и никогда не любил и что именно от этого ты постоянно страдаешь.
Уже в детстве я это от тебя слышал и думаю, сам не знаю почему, не могу объяснить, да и понимаю не очень, я думаю, хотя доказательств нет никаких, – ты ни в чем не испытывал недостатка, никогда не случалось с тобой того, что принято называть несчастьем. Никакая несправедливость типа уродливой внешности, или унижений, или там неприятностей – ничто тебя не коснулось, судьба тебя хранила – я думаю, и раньше думал, что, может быть, и понять этого я не в силах (это выше моего понимания), что и в самом деле другие люди – родители, я, весь остальной мир – мы не были к тебе добры, приносили тебе зло. Ты меня убедил.
Я был уверен, что ты обделен любовью. Я тебе верил, жалел тебя, и страх, который я испытывал – ибо речь идет также и о страхе, – страх, что никто никогда тебя не полюбит, этот страх меня самого вгонял в тоску, потому что младшим братьям всегда кажется, что они должны беспокоиться о старших и подражать им, страх внушал мне тоску, но и чувство вины, потому что я-то не был несчастным, мне надо было сделать над собой усилие, чтобы им стать, и я чувствовал себя виноватым, потому что в глубине души не очень верил в свою несчастливость.
Иногда они со мной, они оба, родители то есть, говорили об этом при мне, тем самым делая меня как бы тоже ответственным за эти тайные признания.
Мы считали, и, должно быть, так считают многие люди, мужчины и женщины, рядом с которыми ты жил, после того как уехал от нас, многие должны были так думать, мы считали, что ты прав.
И коли уж ты постоянно это повторяешь, выкрикиваешь всем, как некое оскорбление, стало быть, так оно и есть.
Мы считали, что и вправду любим тебя недостаточно или же не умеем тебе сказать о своей любви (а если это не говорить, недостаточно часто говорить, что любишь, то вроде бы и на самом деле оказывается, что не любишь).
Не так-то легко было в этом признаться, здесь вообще с трудом выражают свои мысли, нет, нелегко, мы и не признавались, но с помощью каких-то слов, жестов, самых незаметных и незначительных, стараясь быть особенно предупредительными по отношению к тебе, – еще одно выражение, которое вызовет твою улыбку, но мне только и остается теперь, что представать постоянно в смешном и нелепом виде, – стараясь быть особенно предупредительными по отношению к тебе, мы вырабатывали особую манеру, способ говорить, заботиться о тебе, оберегать, вырабатывали манеру поддерживать друг друга в изъявлении доказательств нашей к тебе любви, ты же никогда не мог этого понять.
Я уступал, всегда вынужден был уступать. Мне всегда оставалось лишь уступать.
Сегодня это все мелочи, ерунда, и я едва ли смог бы, вот что забавно, претендовать на какое-нибудь непоправимое несчастье, но в памяти-то все осталось: я уступал целые пласты жизни, мне следовало показать себя, так мне твердили, «разумным мальчиком».
Мне следовало не шуметь, освобождать тебе место, не противоречить и вслед за тем радоваться умиротворяющему зрелищу продолжения твоей жизни.
Мы следили, я следил, мы брали на себя ответственность за это так называемое несчастье, ты знаешь это так же, как и я, и они все знают, вся эта игра сегодня абсолютна ясна – все, кто с тобой живет, мужчины и женщины, и в обратном тебе меня не убедить, наверняка обнаружили, что ты передергиваешь, я уверен: все это твое так называемое несчастье – только способ существования, ныне, присно и во веки веков, ты так хотел, ты сам себе выбрал эту роль и не сходил с этого места, в сущности, чистое жульничество, способ защиты и средство побега.
Все у тебя было в порядке, понадобилось много лет, чтобы я это понял, но все у тебя было в порядке, ничего не болело – если бы заболело, ты бы не сказал, не знал бы, как сказать, по себе знаю, – и все твои несчастья – не что другое, как способ ответить, твой способ дать ответ людям, стоящим перед тобой, чтобы их не впустить.
Это горестное выражение лица, походка – только манера, как у других бывает выражение самодовольной глупости, ты выбрал такую манеру, пользовался ею и закрепил.
А мы, мы взаправду мучились, упрекнуть себя было вроде бы не в чем, потому что вредили тебе другие, а мы только брали на себя ответственность, все вместе, я, они, и мало-помалу виноват во всем стал один я.
Меня, очевидно, любили слишком, раз уж тебя любили недостаточно, и поэтому решили немножечко отнять из того, чего и не давали вовсе, решили вообще больше ничего не давать и так и оставить со всей своей равнодушной добротой, и чтобы никогда и не подумал жаловаться, чтобы улыбался, играл, был всем доволен, удовлетворен – вот такое словечко, «удовлетворен», в то время как ты будешь прямо-таки источать несчастье, от которого ничто и никто, несмотря на все усилия, не мог бы тебя ни отвлечь, ни спасти.
А когда ты уехал, когда бросил нас, уж и не помню, какое именно заключительное слово бросил ты нам в лицо, но снова я должен был взять вину на себя, заткнуться, принять как неизбежность и тебя еще и пожалеть, волноваться за тебя издалека, не осмеливаясь и слова сказать против, даже и в мыслях не держать этого слова, и, как последний дурак, я только ждал и ждал, когда же ты вернешься.
Я – самый счастливый человек на земле.
Со мной никогда ничего не случается, а если и случится, пожаловаться никак нельзя, поскольку «обычно» со мной ничего не случается. И ни разу, ни единого раза не дано было мне воспользоваться своей маленькой, ничтожной бедой. А их было не так уж и мало, этих маленьких бед, когда мне хотелось броситься на землю и не двигаться, остаться в полном мраке и не отвечать ни на что и ни за-что, эти маленькие беды накапливались у меня в голове сотнями и никогда не имели никакого значения, кто я такой, в самом деле?
Я не мог ни вести себя в соответствии со своим состоянием, даже рассказать ничего не мог, тем более чего-то требовать, как будто ничего никогда и не случалось вовсе.
И в самом деле, ничего не случалось, и я не могу на это претендовать.
Ты здесь, передо мной, я знал, что так будет, что с этим немым укором ты будешь стоять передо мной, и мне тебя жаль, я жалею тебя, «жалость» – забытое слово, но я ее испытываю, так же как страх или беспокойство, и вопреки моему гневу я надеюсь, что с тобой ничего дурного не произойдет, и я уже раскаиваюсь (а ты еще не уехал) в том, что причинил тебе сегодня боль.
Ты здесь, ты меня измучил, по-другому и не скажешь, измучил меня, нас всех, я смотрю на тебя и еще больше, чем в детстве, боюсь за тебя, я говорю, что мне не в чем себя упрекнуть в моей собственной жизни, смирной и незаметной, что глупо и зло упрекать себя в том, что не мог вволю поплакаться, в то время как ты хранишь молчание, и какое глубокое, в то время как ты весь – выражение добра и доброты и выжидаешь под бременем своих внутренних мук, причину и корни которых мне никогда не дано будет даже представить.
Я – никто, у меня никаких прав, и, когда ты снова покинешь нас, оставишь меня, у меня будет еще меньше оснований, но я буду упрекать себя в только что сказанных фразах, пытаться их восстановить в памяти, еще меньше оснований, но останется эта горечь, недовольство самим собой.
Луи?
ЛУИ. Да.
АНТУАН. Я все сказал. Умолкаю.
(…)
Закадычныйрядом с ним.
ЛУИ. Теперь, после всего, я уезжаю. И никогда не вернусь. Я умру через несколько месяцев, самое большее через год.
Еще одно воспоминание, я хочу о нем рассказать (и на этом все закончить): лето в разгаре, дело происходит в то время, когда меня здесь не было, на юге Франции. Ночью я заблудился в горах и решил идти вдоль железной дороги. Что должно было сократить путь и вывести меня прямо к дому, где я жил.
Ночью поезда не ходят, я ничем не рискую, и дорога поможет мне выйти к людям. В какой-то момент я оказываюсь перед огромным виадуком, он возвышается над долиной, которую можно было угадать в лунном свете, и я иду один между небом и землей, на равном от них расстоянии. И вот что я думаю и о чем хотел сказать: мне надо было бы тогда испустить громкий и радостный крик, долгий и прекрасный, и чтобы он разнесся по всей долине, надо было подарить себе этот миг счастья, заорать изо всех сил, но я этого не делаю, не сделал.
Я продолжаю путь по дороге лишь под шорох своих собственных шагов по гравию.
И об упущенных возможностях, таких, как эта, я пожалею потом.
Сентябрь, 1995.
Перевод Ирины МягковойJean-Luc Lagarce, Le Pays lointain © Editions Les Solitaires Intempestifs. 1 rue Gay Lussac 25000 BESANCON, France
Мишель Дейтч
РАССТАВАНИЯ
I
МУЖЧИНА. Что ты делаешь?
ЖЕНЩИНА. Ты же прекрасно видишь. Собираю чемоданы.
МУЖЧИНА. Значит, ты решила.
ЖЕНЩИНА. Окончательно… Я ухожу.
МУЖЧИНА. Что значит «решила»? Нельзя же вот так легкомысленно все перечеркнуть!
ЖЕНЩИНА. Ты прекрасно знаешь, что я поступаю не легкомысленно.
МУЖЧИНА. Ты решила все стереть, зачеркнуть наше прошлое, нашу любовь. Ты хочешь все забыть, просто все забыть!
ЖЕНЩИНА. Кто сказал, что я хочу все забыть?
МУЖЧИНА. А ведь ты меня любила…
ЖЕНЩИНА. Да, но теперь больше не люблю.
МУЖЧИНА. Ты была счастлива, когда выходила за меня замуж. Ты не можешь этого отрицать.
ЖЕНЩИНА. Я и не отрицаю.
МУЖЧИНА. Ну тогда я не понимаю.
ЖЕНЩИНА. Ради нашего прошлого… Да, я была счастлива, счастлива выйти за тебя замуж, счастлива жить твоей жизнью – да, я любила тебя… Ты это хотел услышать?.. Но теперь все кончено. Я перевернула страницу, и этим все сказано. Ты должен это понять. Ты должен это принять.
МУЖЧИНА. Ты не оставляешь мне выбора.
ЖЕНЩИНА. Да, я не оставляю тебе выбора.
МУЖЧИНА. Я говорю тебе о том, что связывает нас…
ЖЕНЩИНА. Тебе не на, что надеяться. Я пришла забрать свои вещи.
МУЖЧИНА. Ты уходишь… Короче говоря, ты меня бросаешь.
ЖЕНЩИНА. Мы уже достаточно это обсуждали. Мы целыми ночами это обсуждали. Добавить нечего. И потом, правда, заново начинать этот разговор как-то совсем уж некрасиво. Почему ты хочешь все испортить?
МУЖЧИНА. Но я люблю тебя, ты что, не понимаешь?
ЖЕНЩИНА. Я желаю тебе меня разлюбить. Я желаю тебе добра.
МУЖЧИНА. Подожди. Я сделал что-то такое, что было тебе неприятно? Я сказал что-то, что тебя обидело? Что-то же должно было произойти!
ЖЕНЩИНА. Ничего не произошло, и ты ничего обидного мне не говорил. Просто я больше тебя не люблю, и я ухожу.
МУЖЧИНА. Подожди! Подожди! Так нельзя. Мы все начнем сначала… Так нельзя! Ты не можешь вот так вот меня бросить!
ЖЕНЩИНА. Ну вот. Готово. Я заберу вот этот чемодан, а за оставшимися вещами приду через пару дней. Так, я вызову такси.
МУЖЧИНА. Есть кто-то другой. В твоей жизни есть другой мужчина.
ЖЕНЩИНА (разговаривает по телефону).Такси! Через десять минут? Хорошо… Дом сто сорок по Восемьдесят второй Восточной улице, угол Третьей… Да-да… Я буду ждать на улице… Через десять минут.
МУЖЧИНА. Признайся хотя бы: у тебя есть другой!
ЖЕНЩИНА. Пожалуйста, не будь смешным. Да даже если так, если бы у меня был другой… Как бы то ни было, пойми, тебя это не касается. Но так уж случилось, что другого нет… Ты доволен?
МУЖЧИНА. Ты лжешь!
ЖЕНЩИНА (с порога, с чемоданом в руке).Ерунду не говори. Прости… Я зайду за вещами через пару дней. Ладно? Обнимемся как хорошие друзья.
МУЖЧИНА. Значит, правда все кончено? Ты правда уходишь…
ЖЕНЩИНА. Правда, все кончено… Ты же видишь… (Уходит.)
МУЖЧИНА. Этого не может быть! Не кончено! Этого не может быть! Не бросай меня! Прошу тебя! Не бросай меня.
II
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Что ты делаешь?
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Ты же прекрасно видишь. Собираю чемоданы.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Значит, ты решила.
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Окончательно… Я ухожу.
Пауза.
Ну ты все-таки не будешь плакать.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. С чего ты взяла, что я собираюсь плакать?
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Ну вот, восхищение в твоих глазах уже готово смениться яростью ревности – безумная страсть, разжигаемая ревностью… Как ты умеешь сохранять самообладание, дорогая! Обнимемся!
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Ты к нему пойдешь… К нему? Вы все устроили за моей спиной. Тебе не кажется, что это как-то… омерзительно?
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Давай без пошлостей, ладно?
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Ты его любишь?
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Не знаю… Возможно. Он мне нравится. Да, нравится. Это уже неплохо.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. А меня?
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Послушай… Я тебя любила… Да, я действительно любила тебя…
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. А теперь ты меня больше не любишь.
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Все не так просто…
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Не трусь. Ты любишь другого человека, вот и все. Признайся хотя бы. Чтобы я это услышала из твоих уст!
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Слушай, прекрати раздувать из мухи слона!
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Я раздуваю из мухи слона? Наглости тебе не занимать!
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Расстанемся друзьями…
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Ты для него так себя размалевала? А вокруг губ морщины и синяки под глазами… И тушь потекла… Ты что, плакала?
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Не твое дело! В любом случае, дорогая моя, история на этом заканчивается.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Всему приходит конец. Ты это хочешь сказать? Всему приходит конец.
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Вот именно – история на этом заканчивается.
III
МУЖЧИНА. Это твой чемодан?
ЖЕНЩИНА. Нет, твой.
МУЖЧИНА. Ты уверена?
ЖЕНЩИНА. Открой его! Увидишь, что там лежат твои вещи. Твои вещи и твой текст!
МУЖЧИНА. Вообще-то, я терпеть не могу спектакли, где есть чемоданы. Ну да! Чемоданы и солнечные очки!
ЖЕНЩИНА. Как бы там ни было, этот чемодан твой!
МУЖЧИНА. Хорошо. Это мой чемодан, раз ты говоришь!.. И все-таки, когда в театре не знают, что делать, достают чемоданы и солнечные очки!
ЖЕНЩИНА. Как бы там ни было, этот чемодан твой!
МУЖЧИНА. Хорошо. Это мой чемодан, раз ты говоришь!.. И все-таки, когда в театре не знают, что делать, достают чемоданы и солнечные очки… Беженцы; век беженцев; век, увиденный через чемоданы беженцев… Переселенцы! Беглецы в поисках убежища! Изгнанники! Потрясающе, сколько символов связано с чемоданом. Было бы ошибкой отказаться от всех этих символов! Кстати, никто и не отказывается! Чемодан… С чемоданом не живут, с ним переезжают! Кочевничество! За чемоданом идет рюкзак! Что же до солнечных очков… Солнечные очки – это смесь владельца частного пляжа и гангстера, топ-модели и девушки, которая хочет скрыть свое горе. Покрасневшие глаза… Девушки, желающей показать, что у нее есть тайна, которой на самом деле не существует!
ЖЕНЩИНА. Это все?
МУЖЧИНА. Нет, я не закончил.
ЖЕНЩИНА. Ну, друг мой, мне есть чем заняться, вместо того чтобы тебя выслушивать!
МУЖЧИНА. Как ты со мной разговариваешь?
ЖЕНЩИНА. Болван!
МУЖЧИНА. А какие у тебя дела? Хотел бы я знать, какие такие у тебя дела.
ЖЕНЩИНА. Во всяком случае, мне есть чем заняться, вместо того чтобы тебя выслушивать!
МУЖЧИНА. Ты уверена, что мой текст в чемодане? Потому что я еще не знаю своего текста, понимаешь. А до премьеры осталось три дня.
ЖЕНЩИНА. Послушай. Ты открываешь чемодан, смотришь, не забыл ли ты чего, удостоверяешься в том, что твой текст лежит там рядом с твоими трусами, затем ты закрываешь свой чемодан, берешь его и уходишь!
МУЖЧИНА. Хорошо, хорошо! Но дело в том, что я играю в спектакле…
ЖЕНЩИНА. И ты не знаешь текста!
МУЖЧИНА. Я знаю свой текст! Кто сказал, что я не знаю текста?
ЖЕНЩИНА. Ты!
МУЖЧИНА. Дело в том, что я в своем тексте еще плаваю. Вот в чем дело… Поэтому если я его забуду, будет катастрофа, дорогая моя.
ЖЕНЩИНА. Семь часов!
МУЖЧИНА. Пора отнести чемодан в гостиницу… Репетиция только в восемь… Ты ждешь кого-то?
ЖЕНЩИНА. Это тебя не касается.
МУЖЧИНА. А!
ЖЕНЩИНА. Будь здоров.
МУЖЧИНА. Мы еще женаты, хочу тебе напомнить.
ЖЕНЩИНА. Развод по обоюдному согласию. У меня завтра утром встреча с адвокатом.
МУЖЧИНА. Развод по обоюдному согласию?
ЖЕНЩИНА. Как договаривались. Надеюсь, ты не собираешься ничего осложнять.
МУЖЧИНА. Я вовсе не собираюсь ничего осложнять. Но я был не в курсе этой истории… с разводом по обоюдному согласию. Правда!
ЖЕНЩИНА. Я долго думала. Поверь, это лучше для нас обоих. Можешь мне поверить: развод по обоюдному согласию. Теперь иди!
МУЖЧИНА. Ты меня выгоняешь?
ЖЕНЩИНА. Уходи!
МУЖЧИНА. Большая сцена втроем. Они расстались и были очень несчастны. Нужно бы музыку, а? Когда в театре не знают, что делать, запускают музыку… Или в кино. Музыку запускают! Грустная, драматическая, трагическая сцена… Нужна грустная, драматическая, трагическая музыка… Прямо как мое состояние в данный момент. Потому что я все еще люблю тебя, понимаешь?
ЖЕНЩИНА. Слишком затянуто!
МУЖЧИНА. Да нет, нужно просто быть достоверным. Играют же «Ричарда Третьего» целиком, без купюр. Достаточно быть достоверным!.. В жизни как и на сцене… Я люблю тебя!.. Мы играем в одной пьесе, в одном театре, сто раз, каждый вечер… Кроме понедельника – этот вечер выходной… Сто раз, каждый вечер с чемоданами…
ЖЕНЩИНА. Уходи!
IV
МУЖЧИНА. Что ты делаешь?
ЖЕНЩИНА. Ты же прекрасно видишь. Собираю чемоданы.
МУЖЧИНА. Значит, ты решила.
ЖЕНЩИНА. Окончательно… Я ухожу.
МУЖЧИНА. Глупо… Ты совершаешь большую ошибку. Я наверняка – лучшее, что у тебя было в жизни.
ЖЕНЩИНА. Я этого не заметила.
МУЖЧИНА. Подумай.
ЖЕНЩИНА. Ты мне надоел.
МУЖЧИНА. Тебе мешает признаться в этом гордость, твоя чертова спесь. Хотя мне всегда нравилась эта твоя сицилийская обидчивость, этот твой характер сицилийской вдовы.
ЖЕНЩИНА. Я когда-то встретила одного сицилийца в Маленькой Италии. Он был небрит, носил шляпу и хотел познакомить меня со своей матерью! Сицилия меня не интересует. Кстати, я никогда не была на Сицилии! Ладно. Мне кажется, мы все друг другу сказали!
МУЖЧИНА. Нет, подожди!
ЖЕНЩИНА. Подожди. Чего ждать? Мы все друг другу сказали!
МУЖЧИНА. Это недоразумение… Начнем сначала. Я уверен, что это недоразумение!
ЖЕНЩИНА. Не будь посмешищем. Такси ждет.
МУЖЧИНА. Помнишь, недавно в театре, в «Ричарде Третьем»? Леди Анна говорит Глочестеру: «…лютый зверь и тот ведь знает жалость». И Глочестер, будущий Ричард Третий, отвечает: «Не знаю жалости – вот и не зверь я». Власть, предательство, смерть…
ЖЕНЩИНА. Не понимаю, куда ты клонишь!
МУЖЧИНА. Одна из самых знаменитых сцен репертуара! Ты действительно уходишь? Ты бросаешь меня?
ЖЕНЩИНА. Созвонимся…
МУЖЧИНА. У меня нет твоего номера…
ЖЕНЩИНА. Я тебе позвоню.
МУЖЧИНА. «…лютый зверь и тот ведь знает жалость…» Ты не зверь, раз ты не испытываешь жалости, дорогая женушка!
ЖЕНЩИНА. Ты смешон. Ты превращаешь Шекспира в водевиль!
МУЖЧИНА. Значит, ты уходишь.
ЖЕНЩИНА. Все эти годы я пыталась понять, как ты умудряешься сделать жизнь окружающих такой же жалкой, как твоя… Не обижайся. Не говори ничего… Такси ждет… (Берет чемодан и уходит не оборачиваясь.)
V
Убогая грязная комната на двадцатом этаже жилого дома, расположенного где-то в квартале Лоуэр-Ист-Сайд.
Рэй Бутчерсидит на кровати. Разбирает бумаги. Многие разрывает; те, которые оставляет, укладывает в стоящий у его ног открытый чемодан. На кровати под рукой лежит кольт.
Разобрав бумаги, Бутчервстает, надевает хирургические перчатки и выходит из комнаты. Возвращается через пару минут, волоча за ноги безжизненное тело. Закрывает за собой дверь, потом при помощи мясницкого ножа и пилы начинает методично расчленять труп. Сначала старательно отделяет голову, потом принимается отпиливать ноги… Вытаскивает из-под кровати второй чемодан и запихивает в него куски тела. Всюду кровь.
РЭЙ БУТЧЕР. Чертова жара… Мечта всей жизни – операционные и холодильные камеры морга… Работать в прохладном месте! Убийцы и могильщики, приветствую вас! Хоронить все эти трупы в христианской могиле. Вот собачья работа! Собирать трупы на полях боя, раздевать этих опаленных порохом свиней, которые только что, споткнувшись, свалились, хрустя и визжа… Многого не наберешь… Грабитель трупов… Теряется профессия… Поля боя уж не те, что были… Сталинград, Берлин… Уж не такие кровавые!.. В этой каморке слишком жарко… Мне целый день потребуется, чтобы вычистить, разделить, препарировать и упаковать кишки и кости… Теперь можно заработать только на торговле органами… Разговаривать с самим собой, молоть всякий вздор перед одними только гиенами да могильщиками… Сколько дадут за эту печень? За эту пару ушей? За эту бедренную кость?..
Десять таблеток бензедрина и одно впрыскивание? Мало!..
Входит молодая женщина. Смотрит, как Рэй Бутчерснимает хирургические перчатки.
Женщинасовершает приготовления к уколу.
ЖЕНЩИНА. Все в кровище.
РЭЙ БУТЧЕР. У меня нет времени убирать – возьми да помоги.
Пауза.
ЖЕНЩИНА. Ты уезжаешь?
РЭЙ БУТЧЕР. Путешествия формируют молодежь.
ЖЕНЩИНА. Ты действительно уезжаешь?
РЭЙ БУТЧЕР. Как видишь, уезжаю…
ЖЕНЩИНА. Почему?
РЭЙ БУТЧЕР. Слишком жарко.
ЖЕНЩИНА. Зачем бежать от нашей любви?
РЭЙ БУТЧЕР. Не пытайся меня разжалобить.
ЖЕНЩИНА. Я думала…
РЭЙ БУТЧЕР. Ты найдешь себе другого. Ты молода. Повиляй задом; сама прекрасно знаешь… Любой дурак даст тебе уколоться.
ЖЕНЩИНА. Я думала…
РЭЙ БУТЧЕР. Ничего не думай. И не воображай себе, что мы еще будем трахаться. Кончено. Финиш. Всему приходит конец. Раздевать трупы выгодней, душа моя. Пора переквалифицироваться, понимаешь. Собирать свиные кишки или глаза маленьких детей… Надо только, чтобы бумаги были в порядке… Да и то… В общем, пора переквалифицироваться, душа моя.
ЖЕНЩИНА. Значит, все действительно кончено?
РЭЙ БУТЧЕР. Ничего не поделаешь…
VI
ДИАНА. Жила-была…
КАМИЛЛА. Жила-была…
ДИАНА. Жила-была одна бедная богатая принцесса, которую уволили, отстранили, выгнали со двора ни с того ни с сего, без предупреждения. Сплошное счастье!.. Он ей изменял, она ему изменяла, и у них были прекрасные дети.
О чем еще можно мечтать? Я тебя спрашиваю. А потом случилось то, что должно было случиться: он ушел от нее к другой бабе и в один прекрасный день прогнал ее, как прогоняют обслуживающий персонал – тот самый персонал, который она так любила. А потом…
КАМИЛЛА. Голые девки, любовники-качки…
ДИАНА. Дуреха… Депрессия, антидепрессанты, успокоительные и возбуждающие средства!.. Королева мечтала, чтобы Золушка умерла в девственном одиночестве.
КАМИЛЛА. Ты, дорогая, уже давным-давно не девственница!.. Ты уж скорее шлюха. Волшебная сказка с путаной в роли королевской особы и голодными акулами. Тебе не хватило смелости, изящества, чтобы совершить самоубийство, птичка моя; хотя это самое малое, чего от тебя ожидали!
ДИАНА. Погибла из-за недостатка любви, дорогая Камилла. Ты что, не читала прессу? They killed her!.. [5]5
Они убили ее! (англ.).
[Закрыть]Вся жизнь в поисках любви. Меня убили.
КАМИЛЛА. Конечно, если столько ныть! Тень измены, враждебность gentry [6]6
Мелкопоместное нетитулованное дворянство (англ.).
[Закрыть], насмешки циников… В твоем положении можно было бы рассчитывать на большую сдержанность, на соблюдение традиций. Служить короне и Англии!
ДИАНА. Недотраханная, ты цепляешься за член этого жалкого принца без королевства!
КАМИЛЛА. Золушка с норовистым крупом, зудящим задом! Диана-охотница, подстилающаяся без зазрения совести, сука в течке! Что детки подумают?
ДИАНА. Быть принцессой не каждому дано!
КАМИЛЛА. Я видела кадры и слышала комментарии на Си-эн-эн. Жанна д’Арк зрительских симпатий, Мэрилин – принцесса из «Мы, женщины», воплощающая за миллион долларов молодость, богатство, гламурный бунт!
ДИАНА. Не каждому дано стать легендой, дорогая моя! Легендарная принцесса, подумать только!
КАМИЛЛА. Звезда для камер видеонаблюдения и фотороманов! Героиня Барбары Картланд во плоти. Самая преследуемая и задохнувшаяся в излияниях любви и в гробницах из цветов женщина… Фотографируемая ежеминутно на протяжении всей своей жизни… Приветствую тебя, принцесса зрелищ. Но, как тебе известно, сердце принца принадлежит другой! Сердце принца принадлежит мне!
ДИАНА. Бегать. С благотворительного шоу на шоу телевизионное не каждый сумеет! Для этого нужны ноги!.. Предаваться любовным утехам с самым важным хером королевства, со всем обществом или с одним патетичным и слезливым дураком… Не у каждой есть выбор! Как ты думаешь, фея Карабосс?
КАМИЛЛА. «God save the Queenl» [7]7
«Боже, храни королеву!» (англ.).
[Закрыть]О, бывшая жена принца, не смейся над моими бедами… Разве я недостаточно плакала над распутствами твоей жизни!
ДИАНА. У меня была слава, я любила жизнь, а меня убили! У меня были молодость и красота, а меня убили! Нить моей жизни обрезали в прайм-тайм ради планетарного шоу! Все пэры королевства, которые, пока я была жива, ненавидели меня, пришли распластаться перед моим изуродованным трупом, потому что боялись народа. Я была звездой, дорогая моя! Лучшей! Я была супругой, матерью, брошенной женой! Все женщины телевизионного мира отождествляли себя со своей принцессой. Народная принцесса! Ты, бедняжка, всего лишь узурпаторша, внешнее благородство под фонограмму!
КАМИЛЛА. Я буду мягка и нежна в выборе слов, слащава, как это прекрасно умеешь делать ты. Я люблю принца – принца, которого ты никогда не любила! Ты, о в высшей степени привлекательная Золушка, всегда мечтала лишь об участии в рекламе гигиенических салфеток! Я восхищаюсь твоей проницательностью. Чего бы ты ни сделала ради встречи со своей публикой? Ради того чтобы попасть на обложку таблоида? Совершенная! Ты совершенна, милочка, великолепна!
ДИАНА. Взмах волшебной палочки, дорогая завистливая и ворчливая фея, дорогая Карабосс! На тебя, естественно, нельзя рассчитывать, чтобы заставить мечтать и умиляться девок и баб во всем мире, на всемирном кибернетическом рынке! Да, я была светской дамой, существом, уставшим от планетарного шоу. Жила-была… Планетарный несчастный случай, засвеченный в туннеле… Золушка под прицелом фотокамер! Я воплотила собой реванш женщин и униженных – и вспышки трещат, освещая королеву сердец! Зеркальце, милое зеркальце, скажи, кто красивее? Кто из нас двоих красивее? Думаю, что я попала в больную точку.
Дианауходит.
Камиллаплачет.
Перевод Татьяны Уманской«Les adieux». Out of «Imprécation 36» by Michel Deutsch © L’Arche Editeur, 1999Published by permission of L’Arche Editeur, 86 rue. Bonaparte, 75006 Paris, France. All rights reserved
