Текст книги "Фашизм. Тоталитарное государство"

Автор книги: Желю Желев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Фашистское государство не только ставит исполнительную власть над законодательной и судебной, но и исключает возможность правительственных кризисов. Во время фашизма в Германии, Италии и Испании их не было ни одного. В 1965 году Франко сформировал свой двенадцатый правительственный кабинет. Он тщательно подбирал министров и заменял их по мере износа. Гитлер и Муссолини, хотя у них и не оказалось времени для формирования такого количества кабинетов, в общем действовали так же. Фашизм установил так называемое ротационное правительство, министры в нем сменялись, но кабинет, возглавляемый вождем, оставался прежним. В этом фашизм видел одно из своих больших преимуществ перед либеральной демократией, часто страдающей от продолжительных правительственных кризисов. Это мнимое преимущество порождено тем, что правительство всего лишь инструмент в руках фашистской партии, посредством которого она превращает свою политику в политику государственную. Поэтому постоянная фигура в кабинете – глава правительства – идентична руководителю партии.

в) Прокуратура в подчинении полиции

Эта ситуация – один из частных случаев нарушения принципа разделения властей. Но и она закономерно вытекает из структуры фашистского государства, или, точнее, из реального распределения власти при этом режиме. Фашистские партийные и государственные вожди управляют страной, опираясь, главным образом, на аппарат террора: гестапо, СС, СА в Германии; фашистскую милицию, вооруженную организацию «Молодые фашисты» и т.п. в Италии. Это их самая надежная политическая опора как в государстве, так и в самой фашистской партии.

Сам Гитлер не раз подчеркивал роль террора в своей системе управления. Беседуя с гаулейтерами на своей даче в Берхтесгартене, он заявлял: «...я посею террор, внезапно употребив все мои возможности для разрушения. Террор – самое мощное политическое оружие, и я не откажусь от него из-за того, что он раздражает некоторых глупых мещан. Успех зависит от грубого удара, который ужасает и деморализует... И если среди вас есть трусы, которых это раздражает, пусть они отправляются жить в монастыри к монахам. Для таких в моей партии места нет» (52—43).

Схема «вождь нации – фашистская партия – государство – гражданское общество» не является реальным маршрутом движения власти. Иллюзию, что фашистские вожаки управляют страной, опираясь непосредственно на фашистскую партию, формирует пропаганда. Она в своем стремлении создать видимость широкой социальной базы режима слишком выпячивает роль фашистской партии в управлении страной. По сути же, фашистские вожди управляют, опираясь главным образом на систему террора, т.е. на ту щедро оплаченную и вооруженную часть партии, которая материально заинтересована в укреплении власти. Фашистская верхушка не может опираться на фашистскую партию главным образом потому, что социальный состав у партии довольно пестрый, существенна разница в материальном положении ее членов, что неизбежно порождает различия в настроениях, чувствах, мыслях. Не может рабочий, состоящий в фашистской партии, думать так же, как представитель ее верхушки, получающий в сто раз большую зарплату и имеющий множество привилегий; не могут интеллигент и офицер, происходящие из старинных аристократических родов, иметь ту же психологию, что и партийный функционер-парвеню. Наконец, между отдельными представителями верхушки тоже существует соперничество (например, между Гитлером и Грегором Штрассером или Гитлером и Ремом). при определенных условиях оно может привести к заговорам, к смене руководства.

Вот почему верхушка не может опираться непосредственно на фашистскую партию, не может из-за ее многочисленности и социальной пестроты. Не нужно забывать, что так называемое «фашистское общество» является все-таки глубоко расслоенным классовым обществом. Эти особенности чреваты опасными неожиданностями – заговорами, внутрипартийной оппозицией и т.п.

Чтобы избежать их, верхушка опирается непосредственно на политическую (тайную) полицию и только через нее – на партию и государство. Если в партии, скажем, возникнет оппозиция, руководство не станет спорить с ней, не станет убеждать ее в своей правоте в ходе политической дискуссии, а немедленно раздавит ее с помощью аппарата насилия.

Полицейский аппарат становится самым доверенным органом фашистской верхушки, самой надежной ее политической опорой. За выполнение этой своей роли аппарат террора получает соответственно самую большую власть, широкие полномочия действовать от имени верхушки.

При этом суд и прокуратура, естественно, остаются несколько в стороне. Судопроизводство связано с некоторой публичностью, оно медлительно. А это иногда может оказаться фатальным. Фашистской диктатуре нужны прежде всего быстрота и не ведающая сомнений решительность.

По этой причине в фашистском государстве правосудие обыкновенно действует после полиции. Задним числом оно оправдывает и облекает в законообразную юридическую форму то, что совершено аппаратом террора. И поскольку правосудие подчинено полиции, оно оправдывает все ее действия. Если оно выступит против тех или иных действий аппарата террора, то нарушит реальное соотношение властей в фашистском государстве, что недопустимо. По той же самой причине любой попавший в руки полиции уже виновен. Его невиновность могла бы означать, что полиция совершает противозаконные или незаконные действия, что с точки зрения интересов фашистского режима тоже недопустимо.

История национал-социалистского государства и партии изобилует подобными примерами. Достаточно припомнить так называемый «путч Рема». Лишь за одну ночь 30 июня 1934 года были убиты несколько тысяч обер-фюреров СА. Они были заподозрены в подготовке заговора против руководства нацистской партии, хотя для подобного обвинения не было оснований. Операция была проведена одной из самых надежных политических опор нацистской верхушки – отрядами СС. Несколько месяцев спустя суд, на основании «доказательств», представленных СС, подтвердил: действительно готовился заговор, и подавить его необходимо было быстро и энергично. Была юридически оправдана резня, одна из самых отвратительных в истории Германии.

Можно напомнить и о терроре в первые месяцы власти нацистов. Десятки и сотни тысяч политических противников режима держали в помещениях школ и концентрационных лагерях без суда и приговора. Пресловутый «превентивный арест» производился по усмотрению фюреров штурмовых отрядов без какой-либо санкции суда. Лишь только после того, как арестованные были посажены в тюрьму, фашистская партия решила придать законный вид массовому террору. На местах создали судилища, которые должны были предъявить обвинения в государственной измене людям, уже много месяцев находившимся за решеткой.

Это – наглядная иллюстрация взаимоотношений между судом и аппаратом террора. Хотя и тот и другой – органы фашистской системы, она предпочитает использовать аппарат террора, потому что он эффективней и сокращает путь к цели, устраняя все формальности, связанные с правосудием.

Приведенные примеры свидетельствуют: у фашистской системы нет времени заниматься судопроизводством, она действует быстро, решительно и беспощадно, ее опорой является террор (физический, политический и идеологический). Если система допустит, чтобы хоть в одном из ее звеньев развился процесс «разложения», он может быстро распространиться и на другие звенья, привести к разрушению системы. Когда идет борьба, правосудие для нее – ненужная роскошь, которую она изредка позволяет себе с целью пропаганды, чтобы предстать перед миром в маске правового государства, позволяет, имея надежную страховку от неожиданностей. Только в этих случаях она организует «публичные» процессы, на которых присутствует отборная публика – члены и функционеры фашистской партии, чиновники из служб государственной безопасности. Информация, предоставляемая прессе, соответствующим образом обработана – у общественности должно складываться впечатление, что судебная процедура проходит при самом строгом соблюдении законности.

Иностранные корреспонденты, разумеется, на процесс не допускаются, они могут сделать нежелательные для режима выводы: партия не может позволить, чтобы кто-то кроме нее информировал мировую общественность о событиях в ее собственной стране. Лейпцигский процесс (1933-1934 гг.), куда иностранные корреспонденты имели свободный доступ, – исключение. Это еще был не типично фашистский суд, а старый Имперский суд, доставшийся в наследство нацизму, который решил его использовать для своих надобностей. Судьи еще не были членами фашистской партии, хотя и находились под полным ее контролем. Не случайно сразу же после процесса Имперский суд был расформирован, а вместо него была создана так называемая «Народная судебная Палата», которая состояла из двух судей и пяти функционеров фашистской партии. Типичный фашистский суд, во-первых, не допускает присутствия на процессе иностранных корреспондентов и, во-вторых, никогда не выносит оправдательных приговоров (потому что любой оправдательный приговор в условиях тоталитаризма имеет обратное действие, он подобен бумерангу). Общеизвестно, какой мощный моральный и политический удар был нанесен нацистскому режиму оправдательными приговорами, вынесенными Димитрову, Таневу и Попову. Коль скоро представители Коминтерна не были поджигателями, следовательно, ими были их противники – национал-социалисты!

Несмотря на многократные угрозы, нацисты так и не решились организовать второй Лейпцигский процесс над Э. Тельманом. Чтобы суд над вождем компартии в мире признали публичным процессом, он должен был быть хотя бы в той же степени открытым, как и процесс в Лейпциге. Но кто мог сомневаться в том, что Тельман будет держаться на суде так же твердо и наступательно, как и Димитров?! А раз так, были все основания полагать: процесс обернется против его организаторов. С другой стороны, нацисты не видели политического смысла в том, чтобы организовывать традиционный фашистский суд над Тельманом – мировая общественность заклеймила бы его как циничную политическую расправу. Процесс не сулил никакого выигрыша внутри страны, и без того Тельман был пленником нацистов. Следовательно, раз юридическим путем действовать было бессмысленно, были применены полицейские методы.

С точки зрения отдельной личности, в фашистском государстве подчиненное, по отношению к полиции, положение суда представляется в виде заколдованного круга, из которого нельзя вырваться. Полиция – тот институт, который в наибольшей степени попирает личные и политические свободы граждан. Чтобы обжаловать произвол полиции, например, гестапо, гражданское лицо должно обратиться в суд. Но так как судебные органы полностью зависимы от полицейского аппарата, гражданин вновь попадает под удар полиции. Или, другими словами, жалующийся, ищущий справедливости человек снова перед тем государственным институтом, на который он жалуется. Палач становится заодно и судьей. «Разные люди часто жалуются на мнимые эксцессы со стороны штурмовиков...– писала газета «Фолькишер беобахтер» 26 августа 1933 года. – В любом случае первая инстанция, куда им следует обращаться с подобными жалобами, – местный отряд штурмовиков». Штурмовики совершают преступления, штурмовики же и выступают поборниками справедливости по отношению к своим жертвам!

Этот заколдованный круг возникает из-за того, что и полиция, и суд являются органами фашистской партии и исполняют ее волю. Если руководство фашистской партии дает директиву полиции осуществлять массированный террор по отношению к потенциальным и активным противникам государства, нельзя ожидать, что суд выступит против этого террора. Как элемент фашистской структуры, он должен его оправдывать и давать юридические санкции на насилие, совершаемое полицией.

г) Марионеточный парламент

После того как законодательные функции перешли к исполнительной власти, а правительство получило чрезвычайные полномочия издавать законы и декреты, роль парламента превращается в чисто формальную. Его работа теряет смысл, а поскольку он продолжает существовать – ни одно из трех фашистских государств не уничтожило парламент – его назначение состоит в том, чтобы выполнять роль фасада, создавать иллюзию, что в соответствующем государстве нормально функционирует правовая система. Насколько это соответствует истине, можно понять из программного заявления правительства, сделанного рейхcканцлером Адольфом Гитлером в рейхстаге 23 марта 1933 года. В заявлении сказано: «Германское правительство действовало бы против духа народного возрождения, если бы позволило себе вести переговоры и просить разрешение у рейхстага по каждому отдельному случаю и на каждое отдельное мероприятие.

Действуя таким образом, правительство не имеет абсолютно никакого намерения ликвидировать рейхстаг и его функции; напротив, оно оставляет за собой право держать его время от времени в курсе мер, которые собирается предпринять, и, если сочтет это необходимым, просить одобрения у парламента» (128—188).

В том же заявлении Гитлер объяснял, почему национал-социализм не признает парламентскую систему: «Мы не признаем в парламентской системе никакого проявления воли народа, которая по логике может быть только волей к сохранению народа; мы видим в парламентской системе ошибочное, если не извращенное, представление этой воли. Воля народа к утверждению его существования наиболее ясно и полезно проявляется в его наиболее выдающихся личностях! Они составляют представительное руководство нации, и только они могут быть гордостью народа, но никогда не может быть ею та парламентская группа, место рождения которой избирательная урна и чьим отцом является анонимный избирательный бюллетень!» (128—202).

Текст программного заявления национал-социалистского правительства полностью соответствует тому, что Гитлер написал за много лет до этого в «Майн кампф»: «Цель нашего сегодняшнего парламентаризма не собрать собрание мудрецов, а сколотить большинство из духовно зависимых нулей, руководить которыми в определенном направлении будет тем проще, чем больше личная ограниченность отдельных депутатов. Только так можно проводить партийную политику в сегодняшнем плохом смысле этого слова» (128—35).

Формальный характер парламента в фашистском государстве определяется несколькими обстоятельствами: а) тем, что он «де-факто» подчинен правительству, вместо него располагающему реальной законодательной властью, издающему законы, которые незамедлительно вступают в силу, а задним числом вносятся в парламент для одобрения или сведения; б) даже если бы законодательная власть была в руках парламента и он стоял бы над правительством (как это и имеет место при строгом соблюдении принципа разделения властей), это не изменило бы марионеточного положения парламента. Потому что над ним, как и над судом и правительством, стоит «представительное ядро нации», именуемое фашистской партией. Все законы и декреты, прежде чем быть внесенными на одобрение в парламент, должны получить одобрение представительного ядра – фашистской партии. Без ее разрешения ни один закон не может быть внесен в парламент.

Достаточно вспомнить о правах, которые Гесс (как заместитель фюрера), а позднее Мартин Борман (как начальник партийной канцелярии) имели по отношению к законодательной деятельности рейха, или Верховный фашистский совет – по отношению к итальянскому парламенту. Таким образом, благодаря этой отлаженной системе, ликвидируется любая реальная политическая деятельность в парламенте, чье единодушие по всем вопросам – эхо партийных съездов, где все принимается под крики «Хайль Гитлер!» или «Франко! Фаланга!».

За всю историю фашизма не было случая, чтобы парламент не одобрил внесенный правительством на обсуждение закон, возразил правительству или подверг его критике. Это ярко раскрывает полностью формальный характер парламента как государственного органа и одновременно выявляет его истинную роль – роль трибуны, с которой вождь фашистской партии оповещает о своих решениях граждан и внешний мир.

Процедура выборов в парламент тоже весьма показательна. Кандидатов выдвигает сама фашистская партия или официальные массовые организации, находящиеся под ее контролем. Например, в Италии кандидатов представляли корпорации и составляющие их организации, причем список дополнялся Верховным фашистским советом, то есть высшим государственным и партийным органом итальянского фашизма. «Кандидатов выдвигают организованные производственные, хозяйственные и интеллектуальные группы – организации и органы корпоративного государства, а не партии. К этим кандидатам Верховный фашистский совет прибавляет наиболее ценных людей из всех областей общественной жизни, которых нация (читай: партия. Ж.Ж.) лишь выдвинула как своих вождей» (112—205).

Джоакино Вольне, говоря о задачах Верховного фашистского совета, так представляет его высший контроль над будущими «законодателями»: «Но другим правом и долгом было подбирать предложенных профессиональными организациями кандидатов, чтобы составить список, который нужно будет представить избирателям. Это значит, что выдвинутые корпорациями законодатели должны сперва пройти через фильтр совершенной политической и фашистской структуры – Верховного фашистского совета» (17—139).

В Германии и Испании процедура аналогична. Массовые организации выдвигают своих кандидатов, но поскольку во главе массовых организаций стоят члены фашистской партии, работающие по ее директивам, то кандидатов фактически выдвигает фашистская партия.

В кортесы при Франко, куда согласно закону выбирают 438 депутатов (прокурадоров), входят члены правительства, члены Национального совета Фаланги (100 человек), председатели разных государственных советов и «вертикальных профсоюзов» (не менее 100 человек), мэры столиц испанских провинций, ректоры университетов и лица, которые «за значительные заслуги перед родиной» назначаются главой государства. К прокурадорам прибавляются те депутаты, которые будут выбраны официальными профсоюзами («вертикальными синдикатами») путем всеобщих и равных выборов. Таким образом, возможность попасть в кортесы для тех, кто, с точки зрения Фаланги, нежелателен, исключается. Даже если это случайно и произойдет, депутата всегда можно отозвать через соответствующую организацию, которая его выбирала, потому что и она находится под контролем Фаланги.

При таком механизме выборов депутатов в фашистский парламент в его составе оказываются фактически руководящие функционеры фашистской партии представители исполнительной власти. В рейхстаге весь депутатский корпус носит партийную униформу национал-социалистов и в этом смысле ничем не отличается от партийных съездов в Нюрнберге, где можно увидеть то же самое зрелище. Дело, однако, не ограничивается одним внешним сходством. Потому что рейхстаг имеет тот же или почти тот же состав, что и партийные съезды, ведь и там, и там присутствуют: фюрер, партийные рейхслейтеры, гаулейтеры, часть крейслейтеров, ортсгруппенлейтеров и т.д.; руководители массовых организаций (Германского трудового фронта, Женского национал-социалистского союза, «Гитлерюгенда» и т.д.); рядовые национал-социалисты, которые ничего не понимают в политике, но своим присутствием должны подтвердить «демократическое» начало фашизма, или, по выражению итальянских фашистов, «интегральное представительство народа».

Ликвидация парламента как органа законодательной власти в государстве и как верховного государственного органа обыкновенно представляется теоретиками фашизма как большое реформаторство: парламент, дескать, освобожден от недугов, свойственных ему при буржуазной демократии. «Фашистское учение, – объясняет один из таких теоретиков, – не только не против парламента, но и создает вместо нынешнего парламентаризма новый, объявляя новые принципы, которые будут лежать в его основе».

«...Согласно своей теории о способе формирования воли нации, фашизм изначально отказал политическим партиям в праве выдвигать и выбирать членов парламента. По его представлениям, неистребимая групповщина политических партий мешает им выбирать в качестве депутатов самых достойных и самых деятельных с точки зрения интересов государства. Слабые и маленькие партии или не имеют таких людей, или же входят в коалиции, которые выдвигают в парламент случайных людей, не тех, кого желала бы вся нация. В сильных партиях, если их не возглавляют коррумпированные личности, существует тираническое внутреннее управление, которое раздает или продает депутатские места. В больших партиях управляющие структуры всегда имеют отдельные, командующие партией единицы, которые чаще всего заняли лидирующее положение не в силу их признанной деятельности на пользу государства» (112—203).

«Самостоятельно, без руководства государства, массы не только не могут высказываться по вопросам управления, но и, как правило, не желают этого делать. А когда они это все-таки делают, то исходят из такого количества различных причин и побуждений, что невозможно и представить, какое число голосов может набрать какая-нибудь национальная воля» (112—204).

Резюмируя свою критику многопартийного парламента, тот же автор подчеркивает два главных его недостатка:

1. В нем «народ участвует не сам, а через профессиональных политиков». Теперешний парламент составлен из профессиональных политиков, половина из которых оказалась там, чтобы получать себе на пропитание и возмещение за услуги, оказанные ими партии. Большинство из оставшейся половины уже слишком утомлено межпартийной борьбой, целиком поглощено ею, и у него осталось слишком мало энергии, чтобы плодотворно работать в парламенте» (71—205).

2. «Словопрения, межпартийная борьба ведутся почти исключительно с чисто партийными целями. Если убрать сказанное в парламенте не по предмету, поставленному на обсуждение, каждый парламент выполнил бы всю свою работу меньше чем за 3 месяца, а сейчас ему и года не хватает» (112—205).

Вот то «новое», что предлагает взамен фашизм:

«Этой критикой фашистское учение о государстве закладывает основы своего парламентаризма. Сохраняется внешняя форма парламента: он и в дальнейшем будет носителем законодательной власти (!!!) и его членов будут выбирать всеобщим голосованием.

Однако ликвидируется принцип партийности при выборах. Они состоят из трех моментов: выдвижение кандидатов в депутаты, их утверждение и заполнение избирательных списков, голосование. Первые два момента имеют более важное значение, чем само голосование. Поэтому и государство должно участвовать в этом процессе и иметь решающую роль в составлении избирательных списков. Оно не может не интересоваться, кто же будет защищать его интересы» (112—205).

д) Выборы, приобретающие характер фарса

Выборы в фашистском государстве лишь одна из многих политических комедий. Логично было бы, чтобы в государствах такого типа вообще обходились без выборов, потому что успех фашистской партии абсолютно гарантирован. Она не может проиграть выборы никогда. После того как она построила структуру тоталитарного режима, она всегда набирает если не все 100 процентов голосов, то цифру весьма к ним близкую. Так, при плебисците о судьбе Саарской области в 1935 году 90 процентов населения проголосовало за присоединение ее к Германии (71—194); результаты плебисцита по вопросу об аншлюссе Австрии по официальным данным: 99,75 процента ответили «да» в Австрии и 99,08 процента ответили «да» в остальной части Германии (148—176). Однако в сравнении с «успехами» нацистской партии на выборах при демократической системе Веймарской республики эти 99 процентов выглядят весьма подозрительными. Общеизвестен факт, что до прихода к власти нацисты никогда не набирали более 37,3 процента голосов.

В ходе референдума 19 августа 1934 года, когда нацисты поставили на «всенародное голосование» вопрос о совмещении должностей президента и канцлера, немецкий народ тоже «единодушно» и «с большим воодушевлением» предоставил обе власти в руки Гитлера. О том, чего стоят 99-процентные результаты голосования, мы узнаем, например, из высказывания районного партийного руководителя участка Берлин-Бранденбург: «Кто 19 августа не примет участия в голосовании, является дезертиром и не может больше быть подданным Германской империи» (103—109).

Референдум в июле 1947 года в Испании по вопросу о целесообразности провозглашения монархии представлял собой тот же спектакль. Правительство получило свыше 80 процентов голосов в пользу монархии, то есть тот ответ, который оно желало получить.

Политические выборы в тоталитарном государстве сугубо формальны, ибо организованы таким образом, что правящая верхушка просто выбирает сама себя.

Фальсификация волеизъявления избирателей – самое простое и самое обыкновенное дело во время выборов. При подмене избирательных бюллетеней иногда случаются курьезы, когда число проголосовавших «за» превышает общее количество избирателей.

«Дальнейшим шагом по укреплению политического контроля нацистских заговорщиков, – читаем в материалах Нюрнбергского процесса, – было сведение выборов к чистой формальности, лишенной какого либо элемента свободы выборов. Выборы, в собственном смысле этого слова, не могли проводиться при нацистской системе» (84—580).

Документы, сохранившиеся после капитуляции фашистской Германии, показывают, как проходили выборы, что в действительности скрывалось за полным единодушием избирателей, как действовали те тайные силы террора, которые обычно считаются органами охраны порядка и спокойствия, как официальные организации превращались в орудие государственной власти, принуждающее своих членов голосовать. «Мы располагаем полным досье из крейса Эрфурт (Тюрингия), содержащим материалы в связи с плебисцитом 1937 года, – заявил английский обвинитель Д. Максуэлл-Файф на процессе в Нюрнберге. – Штутцпунктлейтеры должны были заранее сообщать о всех тех лицах в своем районе, по поводу которых они с уверенностью могут предположить, что те будут голосовать против. СД издала приказы, адресованные штутцпунктлейтерам и всем руководителям отделений службы безопасности. Руководители отделений на местах обязывались в наибольшей степени содействовать штутцпунктлейтерам» (89—563).

А вот как на практике СД выполняла директиву по слежке за тем, принимают граждане участие в голосовании или нет. Установить это было довольно просто. (89—563). Из документа видно, что жену некоего Билшовского привели голосовать, чтобы к урнам пришли все избиратели и режим мог бы получить полную поддержку германского народа. Другой документ свидетельствует: «Рабочему Отто Виганду пришлось четырежды напоминать, что он должен проголосовать в день выборов, и в конце концов он проголосовал только в результате нажима» (89—563). Этот рабочий знал, что за полицейским натиском местных партийных функционеров для него кроется реальная опасность очутиться в концентрационном лагере или, по меньшей мере, быть арестованным.

Еще один документ раскрывает мотивы, вынуждающие подчиняться давлению и голосовать: «Муж... проголосовал. Несомненно он сделал это, боясь нового ареста» (89—563).

В гау Кобленц – та же история. «Там, где было дано указание о специальном наблюдении и контроле, – докладывает крейсгешафтсфюрер СД, – в некоторых ортсгруппах голосовали «против» и подали недействительные бюллетени главным образом женщины» (89—564).

А «... в Бремене крейслейгеры, ортсгруппенлейтеры и штутцпунктлейгеры должны были письменно сообщать о гражданских служащих, которые не принимали участия в голосовании во время выборов 29 марта 1936 г.» (89—564).

Интересно также и то, что «в Тюрингии именно блоклейтеры и целенлейтеры (т.е. – партийные руководители. – Ж. Ж.) должны были представлять доклады о том, как население отреагировало на результаты плебисцита 1938 года, «особенно в маленьких городах и селах» (89—565).

«В Роттенбурге партия организовала демонстрацию против епископа, который отказался голосовать...» (89—564). Это характерный прием фашистского государства, когда необходимо оказать давление на гражданское общество. Режим не действует грубо и в лоб, используя полицейский аппарат, а подключает вроде бы негосударственные массовые организации, которые «спонтанно» реагируют в защиту государства. Фашистская власть применяет полицейские санкции в сочетании со «спонтанной» народной поддержкой. В таком стиле она проводит всю подготовку к выборам: за явку каждого к избирательной урне отвечают несколько представителей различных местных массовых организаций. Цель – заставить проголосовать всех избирателей, внесенных в списки. Хосе Гарсиа, описывая подготовку референдума в июле 1947 года, отмечает: «Столь широкое участие масс в референдуме было обусловлено его тщательной подготовкой. Каждый избиратель вносился в заранее составленный список. За каждый голос в избирательном списке отвечали десятки и даже сотни устроителей референдума. Неучастие в голосовании расценивалось властями как бойкот или враждебное отношение к режиму. Страх перед репрессиями побуждал многих участвовать в нелепой «консультации с народом» (20—324).

е) Упразднение гражданских и политических свобод

С установлением фашистской системы прежде всего упраздняются гражданские и политические свободы личности. После того, как вся власть и все права переходят к государству, отдельная личность становится абсолютно бесправной. Она получает от государства лишь тот минимум прав и свобод, который необходим для еще более преданного служения режиму.

Фашистское государство исходит из той концепции, что оно – наивысшая политическая реальность, и все, что претендует на реальное существование, может почерпнуть эту реальность в нем. Итальянские фашисты формулировали этот принцип так: «Все для государства. ничего вне и против государства».

Примененный на практике к тогдашней итальянской действительности, он и дал ту корпоративную систему, которая охватила все и всяческие организации, все и всяческие виды деятельности, словом – все гражданское общество во всех его проявлениях. Отдельная человеческая личность может проявляться только в государстве и через государство. «Фашистское государство, – пишет Муссолини в своем «Учении о фашизме», – это самое высокое и мощное проявление личности... Оно представляет все формы нравственной и интеллектуальной жизни человека» (80—8).

«Для фашизма государство – абсолют, перед которым индивидуум и группы – относительны. Индивидуум и группы «мыслимы» лишь поскольку существуют внутри государства... Государство – это не только настоящее, но также и прошлое, и, прежде всего, будущее. Более длительное, чем жизнь индивидуума, государство воплощает в себе присущее нации сознание. Формы, в которых воплощаются государства, изменяются, но необходимость в них остается.