Текст книги "Дамская комната"
Автор книги: Жанна Бурен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Поэт одобрил.
– Хороший выбор, мадам, да, клянусь небом, вы поступили так, как и следовало!
– Мне тоже так кажется. Да хранит вас Бог, Рютбёф!
– Что у него под мышкой? – спросила девочка, когда менестрель удалился.
– Музыкальный инструмент, милая. Чтобы люди танцевали, а также чтобы заставить мечтать некоторых девочек!
Волнение, вызванное этой встречей, помогло Флори без чрезмерной муки посмотреть на стены своего бывшего жилища. Мастерскую тетушки Берод занимал новый переписчик. Молодая женщина не задержалась перед лавкой. Ее больше занимало будущее сестры, чем собственное прошлое.
В тот же вечер, перед ужином, она пошла к матери, вернувшейся с улицы Кэнкампуа. Та причесывалась у открытого окна своей комнаты.
Конец марта был приятным. Оживал сад, свистели дрозды, плодовые деревья украшали вид из окна белой пеной цветения.
– Вот и пришла весна, – сказала Матильда. – Скоро установится хорошая погода.
– Время любви, – пробормотала Флори.
Она уселась около матери.
– Уверены ли вы в том, что Бернар Фортье будет подходящим мужем для Жанны? – спросила она с заинтересованностью, оправдывавшей внезапность ее атаки.
– Почему бы и нет, дочка?
Молодая женщина рассказала ей, как повел себя с нею Бернар и как она была вынуждена его спровадить.
– И только-то? Это не так уж серьезно, дорогая. Этот юноша еще молод, полон пыла. Его интересуют одна за другой все женщины, попадающиеся ему на глаза. Не вижу в этом ничего необычного.
– Не кажется ли он вам слишком легкомысленным?
– Самую малость… чуть-чуть! Ему едва за двадцать, вы же понимаете. Он порхает от одного цветка к другому. Без всяких последствий. Когда сделает окончательный выбор, он успокоится. По крайней мере, я на это надеюсь!
– Видите, вы и сами в этом не уверены!
– Можно ли когда-нибудь быть уверенной в подобных делах?
– Он действительно нравится Жанне?
– Мне кажется, что да.
– Вы так думаете, или же вам хочется так думать?
– Я задавалась этим вопросом, Флори, и до того, как вы об этом заговорили. Да, это правда, мы с вашим отцом хотели бы видеть устроенной нашего романтичного ребенка, который может, если мы не охраним его от этого, пойти по плохой дорожке. Между этим намерением и тем, чтобы отдать ее в руки первому встречному, лежит громадное пространство. И если вы считаете, что мы его не преодолели, то знайте, что мы до этого думали и о других молодых людях, сыновьях друзей или родственников, которые, как нам казалось, могли бы в один прекрасный день стать хорошими супругами и неплохими компаньонами в деле. Всех их она отвергла. Вот и все, что я могу об этом сказать.
Воцарилось молчание. Внизу слышались голоса слуг, хлопотавших около лошадей на конюшне, и доносился голос женщины, скандировавшей детскую считалку.
– Невинно одно лишь детство, – сказала Матильда. – А потом приходится играть в свою игру!
Флори смотрела в окно.
– Я только что встретила Рютбёфа, – объявила она спустя минуту. – У него печальное настроение и жалкий вид.
– Он говорил с вами?
– Да. Он показался мне совершенно потерянным. Почему его прогнали отсюда?
– Ваш отец очень опасается несчастной судьбы для Жанны, которая не идет ни на какие компромиссы.
Молодая женщина помрачнела.
– Старшие дочери доставили ему столько огорчений, что ему простительна такая непримиримость, – признала Флори не без меланхолической нотки в голосе. – Мы должны казаться ему пугалами…
– Кларанс ведет жизнь святой, дочка! Вы, со своей стороны…
– О, мама! Что до меня, так я снова впала в свой грех!
Она разрыдалась. Ее решимость уступала поглощавшей ее потребности быть откровенной.
Она все рассказала. О Гийоме, о вернувшейся страсти, о бешеной страсти, об увядающей страсти, об упреках, о новых падениях, о визите каноника, о данных ею обещаниях, о том, как трудно было их выполнять…
Матильда взяла руку дочери и держала ее в своих влажных ладонях.
– Я знала, по крайней мере отчасти, о том, что вы только что мне рассказали, мое дорогое дитя, – заговорила она наконец. – В другой раз я расскажу вам, как об этом узнала. Дело не в этом Главное, что вы снова мне доверяете. Я так страдала, думая, что навсегда утратила ваше доверие!
– Значит, каждая из нас страдала от этого, мама!
– Не будем больше к этому возвращаться. Теперь все будет по-другому: мы будем преодолевать все трудности вместе, Флори. Отныне вы будете не одиноки в борьбе с собственными слабостями, в борьбе с тем, чье безумие грозит вас погубить! Верьте мне, дорогое мое дитя, мой дядя прав: нужно порвать!
Часть вторая
I
Король с армией высадился в июле в Йере.
Галеры, большие парусники, галионы выбросили из своего чрева на берег Прованса, в ленном владении Шарля Анжуйского, брата короля, пеструю, беспокойную и шумную толпу людей, в которой тюрбаны, бурнусы, кольчуги, камзолы и доходившие до плечей капюшоны смешивались самым невероятным образом.
Прибрежную полосу земли буквально наводнили не нашедшие себе места в порту Ориан бесчисленные ящики, сундуки и мешки всех размеров, между которыми, что называется, яблоку было негде упасть: тканные золотом сукна из Египта, шелк-сырец с Кипра, тафта из Тира, антиохийская парча, хлопчатобумажные ткани, выделанные на станках Дамьетты, тростниковый сахар, имбирь, перец, мускатный орех, корица, гвоздичное масло, арабские лекарства, которые очень ценились врачами франкских стран: опий, алоэ, камфара; драгоценные красители: киноварь, пурпур, индиго; ладан, драгоценные камни, жемчуг, золото, серебро, слоновая кость, сандаловое дерево, амбра, сарацинские ковры, кипрские, латакийские, тортозские и иерихонские вина, сирийский фаянс, стеклянные изделия из Дамаска, суданская медь, вплоть до саженцев экзотических деревьев – граната, апельсинового, лимонного, персикового, фигового и овощей: зеленых дынь из Сафета, разных сортов спаржи, лука-шарлота и баклажанов – чего только не было среди гор этих грузов!
Над рейдом висел резкий запах специй, овечьих шкур и мускуса.
Обосновавшимся в Йерском замке королю и его двору пришлось некоторое время подождать лошадей, которые должны были прибыть из Франции, но задерживались.
Каждый из прибывших воспользовался этим, чтобы побродить по земле, покинутой пять лет назад, и акклиматизироваться после дальних странствий. Им предстояло узнать много нового, а многое и позабыть.
А затем началось медленное восхождение на возвышенности и долгий путь через все мирное королевство – королевство без главы вот уже два года, после смерти матери короля и регентши, королевы Бланш Кастильской, – которое мудро ожидало возвращения своего сюзерена.
Арно Брюнель и его молодая жена входили в свиту короля. Джуния открывала для себя новую землю, ее обычаи, новое для нее небо. Открывавшиеся ей пейзажи, сменявшие друг друга вдоль дороги, по которой вилась бесконечная вереница, состоявшая из эскорта короля, армии, слуг, повозок с багажом, под жарким солнцем летнего дня, позволяли ей создать представление об этой неизвестной стране, куда ее привела любовь. Она наблюдала, размышляла, мало разговаривала на людях, но задавала тысячи вопросов мужу. С нею ехали две служанки-египтянки, не знавшие ни слова из языка этой чужой страны, в которой им отныне предстояло жить. Они были рядом с госпожой всегда – и когда ее несли на носилках, и на биваках, – окружая ее своими заботами. Их присутствие позволяло ей не отказываться от того, к чему она привыкла на покинутой ею родине, разговаривать с ними на родном языке. Компанию ей составляли также несколько других молодых женщин, турчанок, жительниц арабских стран, и африканок, ставших женами крестоносцев.
Триумфальное шествие через провинции короны повсюду встречали радостно. Города, деревни, небольшие городки, замки, старинные усадьбы, аббатства, монастыри оспаривали честь оказать приют Людовику IX и его свите. Вступление в города обставлялось торжественно, празднично, с парадами и танцами (Джуния очень любила танцевать), звучали речи и устраивались пиры. Невозможно было более полно выразить верность подданных своему королю. Часть почестей доставалась и членам его свиты, и это был первый контакт Джунии с государством, подданной которого теперь стала она благодаря своему браку. Она этому искренне радовалась, опираясь на верную руку Арно.
В субботу пятого сентября они прибыли в Венсенн, шестого король отправился в Сен-Дени, где присутствовал на благодарственном молебне и щедро раздавал привезенные с собой подарки.
В понедельник седьмого кавалькада вступила в Париж. Король, ждавшая ребенка королева и все трос их детей, приехавшие с ними из Палестины, где они родились, с большой помпой прошли через крепостные укрепления столицы.
Кортеж встретила пышная процессия духовенства и все парижане, разодетые в свои самые лучшие одежды, то и дело возглашавшие: «Ноэль!» [4]4
Рождество (фр.). – В прошлом это слово использовали как возглас при массовых торжествах по поводу каких-либо счастливых политический событий. (Прим. пер.)
[Закрыть]«Сен-Дени!» «Да здравствует король!» Народ ликовал, радуясь возвращению монарха.
Всю последовавшую ночь люди смеялись, пили, танцевали на улицах, площадях, обильно украшенных цветами, драпированных коврами, гирляндами, в свете факелов и фейерверков, возникавших почти всюду.
В атмосфере этого всеобщего восторга семейство Брюнелей познакомилось с Джунией.
По мере приближения этой встречи, которой она страшилась, молодая женщина не переставала твердить мужу с акцентом, который Арно находил очаровательным: «Я не понравлюсь вашим родителям… я знаю, что не понравлюсь им!»
Она дрожала, как агнец, которого ведут на заклание, когда переступила порог дома, в котором ее ждали с волнением, не меньше ее собственного, о чем, впрочем, она не догадывалась.
Дверь дома была отперта, и они вошли. Матильда тут же вышла к ним навстречу. Бросив нежный взгляд на сына, она сначала направилась прямо к своей новой невестке, которая, словно парализованная, остановилась в нескольких шагах от порога.
– Добро пожаловать в этот дом, который теперь и ваш, – проговорила она, по-матерински обхватив мелко дрожавшие плечи, как дрожит под муаровой попоной остановленная на скаку породистая лошадь.
Она прижимала к груди плачущее создание, чьи длинные, как у Суламифь, волосы, красота, изящество и аромат цветка покорили ее мгновенно.
После обмена сбивчивыми словами, восклицаниями, поцелуями между молодоженами, их родителями, братьями и сестрами, пришедшими их встретить, любопытными слугами все оказались в большой зале.
Джуния тут же попросила распаковать роскошные подарки, привезенные ею от отца каждому члену семьи. Это были только украшения тонкой работы из золота или из чеканного серебра, тканные золотом шелка, флаконы неизвестных духов, нефритовые шкатулки, изделия из слоновой кости… Все наперебой высказывали благодарность, изумление и восхищение…
Больше, чем благородством манер и щедростью юной египтянки, Матильда была восхищена каждым ее жестом. Сравнения с образом, описанным автором псалмов, воплощались в ее представлении в живую реальность: гибкая, как ствол пальмы, талия, высокая грудь, как у голубки, густые, здоровые волосы, напоминавшие ночной лес, лицо цвета амбры, глаза газели… Породистая до кончиков пальцев, таких тонких, что они были похожи скорее на детские.
Под своей вуалью из газа, схваченной широким золотым обручем, в длинном муслиновом платье с расширяющимися рукавами, с трехрядным золотым колье на шее, с длинными жемчужинами необычной формы в ушах, многочисленными плетеными браслетами, украшенными жемчугом, перегородчатым золотом и драгоценными камнями, Джуния была сам соблазн, воплощенное сокровище, сама женственность.
– Ну, сын, – сказала Матильда Арно, – стоит лишь посмотреть на твою жену, чтобы понять твой выбор.
– Я счастлив, мама, что она сумела вам понравиться.
– Не одна я ею очарована: взгляни, как перед нею рассыпается твой отец!
За какие-то несколько мгновений своей неповторимой грацией эта новобрачная, прибывшая из такой дали, покорила родителей, всю семью, вплоть до маленьких детей, которых она засыпала подарками и брала на руки с уважением и нежностью.
– Вы, должно быть, устали от такого долгого путешествия, – проговорил Этьен. – Сейчас вас проводят в ваши апартаменты, где вы сможете немного отдохнуть.
Еще весной некоторые комнаты дома перепланировали и обустроили для того, чтобы в них могли удобно расположиться Арно и Джуния. Они должны были жить в родительском доме, пока не подыщут и оборудуют постоянное жилье – купят или же арендуют, как будет лучше.
Когда молодожены ушли, все единодушно одобрили выбор Арно, радуясь этому союзу, о котором уже столько говорили, а теперь получили возможность его оценить.
Впечатление от этой молодой женщины было настолько благоприятным даже у таких критически настроенных умов, как Жанна и Мари, очарованных ею не меньше других, что Бертран, смеясь, задался вопросом, какие недостатки могут быть у этой дочери людей, условия существования которых были, несомненно, далекими от совершенства, но которые, как казалось, каким-то чудесным образом избежали проклятия отсталости.
– Будущее, несомненно, нам их покажет, – заметила Лодина, у которой с возрастом появился здравый смысл. – Она сделана так же, как и мы все.
Все с этим согласились, казалось, не без некоторого сожаления. Матильда спрашивала себя, что сказала бы о юной супруге Арно Флори, если бы осталась до их приезда на улице Бурдоннэ. Она, несомненно, оценила бы топкость, изящество, мягкосердечие новой родственницы. Жена ювелира еще раз пожалела о том, что ее старшая дочь уже уехала…
После признаний, сделанных ею матери в марте, они вместе обсудили возможные действия для разрыва с Гийомом. Таких было немного. Зная характер Гийома, мать посоветовала ей послать ему письмо, в котором объяснить все, чего в разговоре с глазу на глаз Флори просто не сумела бы сделать. Отвергнутому любовнику не удастся из-за разделяющего их расстояния прибегнуть к крайностям, которых от него можно ожидать.
Предложение это было мудрым, но безжалостным по отношению к нему. Молодая женщина, в конце концов согласившаяся с этим, находясь в доме родителей, долго боролась с собой, чтобы наконец на это решиться. Под слоем пепла, снова покрывшим ее сердце, еще теплился огонек того, что осталось от ее былой пылкости к этому человеку.
Письмо было наконец отправлено. Желая лично убедиться в том, что с таким трудом достигнутое решение не будет изменено, Матильда просила Флори остаться в Париже дольше, чем та рассчитывала.
Побуждаемая к этому всеми обстоятельствами, Флори согласилась продлить пребывание на улице Бурдоннэ. Чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей, от подавленности, понять которую было совсем не трудно, и чтобы у нее не оставалось времени на то, чтобы передумать, Матильда окружила дочь самым пристальным вниманием. Этому помогали и встречи с былыми друзьями.
Почти каждый день приходила Алиса. Зачастила к Брюнелям и Шарлотта. Хотя они и не знали о возобновлении и последующем прекращении связи, которая, казалось им, порвалась уже пять лет назад, они инстинктивно проявляли солидарность с Флори, которую та воспринимала как дружественную поддержку.
Были также и встречи с давно потерянными из виду одноклассниками Флори. В предпринятой матерью спасительной операции приняли участие, сами того не понимая, Жанна и Мари.
Возвратившийся из Пуатье каноник одобрил такую тактику. В долгих беседах с кающейся грешницей он вдохновлял и поддерживал ее. Величие и одновременно некая хрупкость, исходившие от этого Божьего слуги, сжигаемого христианской любовью, оказывали большое влияние на мятущуюся душу Флори. Она подчинялась ему.
Прошли месяцы. В начале лета молодая женщина заметила, что Агнес, которую здесь очень хорошо приняли, тем не менее устала от перемены климата вдали от благотворного воздуха Турени. Да и всеобщее внимание, по правде говоря, начинало ее обременять. После той независимости, в обстановке которой она жила, а порой и подвергаясь упреками, часто казавшимся ей невыносимыми, она чувствовала огромную потребность в свободе.
Таким образом, они в конце июня возвратились в Турень.
От них приходили письма о том, что в Вансэе все хорошо. Агнес снова чувствовала себя превосходно. Они с Сюзанной и девочкой часто вспоминали радости и удовольствия пребывания в Париже. От Гийома не было ни слова. Многозначительно сообщалось о том, что вокруг, как и в доме, все спокойно.
Пожалуй, реже, чем обычно, но с постоянством, которое трогало мать, Арно, как и прежде, перед ужином, когда она возвращалась с улицы Кэнкампуа, заходил поболтать с нею в ее комнату. Он усаживался на постели, пока она готовилась к ужину, и говорил с нею о тысяче вещей. Слушая его, она отмечала, что в действительности он изменился меньше, чем можно было думать, судя по его виду. Семейная жизнь, любовь к жене, зрелость нравственная и физическая не отшибла у него вкус к интеллектуальным дискуссиям, он по-прежнему оставался во власти идей, переполнявших его ум.
– Я там обнаружил, что в нас гораздо больше общего с людьми другой веры, чем обычно считают во Франции, – говорил он. – Среди них есть мудрые и образованные люди, прекрасно находящие общий язык с некоторыми из нас. Их цивилизация одна из наиболее утонченных. Мы научились у них искусству жизни. Их влияние на наши нравы стало значительным уже после первой экспедиции Годфура де Буйона в прошлом веке. Очень желательно, чтобы общение между ними и нами расширялось. От этого все только выиграют!
– Вы забываете, сын, что это неверующие люди!
– Действительно, среди них, как, впрочем, и среди нас редко встречаются люди истинно чистой веры. Большинство из тех, с кем я встречался, считают, что у нас нет такой религии, как у них. Некоторые, правда таких немного, обратились в нашу веру, как, например, отец Джунии. Можно также говорить и о взаимной терпимости во время обоих наших походов в страну, где все говорит о Боге!
– Я слышала, однако, что Пророк велит своим приверженцам истреблять христиан.
– Мы уже столько воевали друг с другом! Мне кажется, что и те, и другие устали от этой резни. Раз существует единый Бог, мама, почему бы всем верующим мира не соединиться в поклонении Ему?
– Это время еще не настало!
– Да, конечно, но не следует ли нам делать все для того, чтобы оно наступило как можно скорее?
– Что вы уже и делаете, сын мой, сначала обратив в нашу веру Джунию, а потом и женившись на ней!
Чем больше Матильда узнавала свою египетскую невестку, тем больше к ней привязывалась.
Вдали от родной земли, от своей семьи, друзей, от всего того, что было ее миром так долго, юная супруга Арно очень охотно осваивала французские привычки и образ жизни. Тем не менее, что было вполне естественно, некоторая ностальгия порой брала верх над добрыми чувствами к новой стране. Огромная, очевидная любовь, которую они с мужем питали друг к другу, была способна заменить многое, но не все. Перед своею свекровью она никогда не допускала хоть малейшего намека на свои печали, но Матильда кое о чем догадывалась сама.
Она изо всех сил старалась развлекать этого, как-никак находившегося в изгнании, ребенка. Ей это удавалось бы лишь отчасти, если бы не помощь Жанны, глубоко привязавшейся в Джунии. С восторгом, свойственным как молодости, так и своему темпераменту, она полюбила свою очаровательную ровесницу-невестку.
Упрямство Рютбёфа, по-прежнему избегавшего встречи с нею, хотя он и возобновил отношения с Арно, дружба которого выдержала испытание временем и пространством, несмотря на отъезд в Пьемонт Бернара Фортье, занятого совершенствованием в Италии своих профессиональных знаний и деловыми операциями, освобождали ее от себя самой и от своих чувств. Она воспользовалась этим, чтобы посвятить себя Джунии. Жанна стала советчицей, подругой, чичероне и наставницей молодой женщины, которая была этому рада.
С той поры как они открыли друг в друге общую склонность к духовным ценностям, Жанна пользовалась всяким случаем, чтобы повести жену брата в мастерские миниатюры, к художникам, ходила с ней на концерты, на лекции.
Все это шло своим чередом. И однажды подруга Жанны, дочь хорошего знакомого Брюнелей, тоже ювелира, пригласила их к своей матери, которая, претендуя на поэтический талант, организовала состязание в красноречии. Приглашенным объявили об участии в этом некоего менестреля, ставшего знаменитым в Палестине. Ему пожаловали дворянство за неоднократно проявленную храбрость и зачислили в свиту короля.
– Его зовут Филипп Томассэн. Это поэт и рыцарь, – объяснила хозяйка дома. – Полагаю, что он покажется вам не только интересным поэтом, но и привлекательным человеком: он хорош собою и одинок, как один из известных друзей короля Артура!
Жанна хорошо помнила мужа Флори. Их свадьба была одним из праздников ее детства.
Вошедший показался ей совсем не похожим на образ, сохранившийся в ее памяти: он стал выше ростом, более статным и имел мало общего с хилым подростком, уходившим в крестовый поход. Ему не могло быть больше двадцати пяти лет, но выглядел он старше. Задубленная кожа, светлые глаза, выгоревшие на заморском солнце волосы придавали ему вид кельтского барда, покинувшего родные леса в поисках какого-то иного мира. Его черты, лишенные даже намека на изнеженность, сухие, очистились, затвердели, словно ветер пустыни отполировал их жестким песком, постоянно летевшим над землею. Его манеры, жесты, речь вызывали впечатление покоя, раздумья, бесконечно далеких от утраченной беспечности юных дней.
– Говорят, он изучает астрономию, – прошептала дочь хозяйки Маргарита, подруга Жанны, казавшаяся очень возбужденной. – Кажется, он в святой земле встретил мусульманских ученых, приобщивших его к удивительным тайнам звезд!
Гости толпились вокруг Филиппа. Он учтиво отвечал на вопросы, даже поиграл в вопросы и ответы – была такая игра, – но хранил сдержанность, под зашитой которой ничего не сказал о самом себе. Он описывал Акру, Сезарею, Тортозу, Яффу, делился впечатлениями от пейзажей внутренних земель, иссушенных, где лишь местами встречаются чахлые оливковые деревья, где раскинулись скалистые и песчаные равнины, дюны, лишенные растительности холмы; рассказывал о залитых солнцем, утопающих в роскошной зелени берегах с их бесконечными пляжами, о пышных городах, богатых плантациях сахарного тростника, банановых и апельсиновых деревьях, фиговых пальмах, о виноградниках с готовыми брызнуть соком ягодами, о восхитительных фруктах, полях, на которых зреют хлеба и рапс… Говорил о Замке Рыцарей, самой могучей из крепостей, построенных крестоносцами, который по приказу короля расширили и украсили новыми архитектурными деталями. Он обрисовал морской замок в Сайде, мощные стены которого так странно поднимались из вод Средиземного моря, крепостные стены с двумя дюжинами башен, окружавшие город Яффу и спускавшиеся по обе его стороны в море, кипрские церкви знакомых французам очертаний, дышавшие немыслимым очарованием под небом Востока, с их выкрашенными охрой горячими камнями, с эвкалиптами и пальмами, раскачивавшими свои ветви вокруг этих храмов подобно гигантским веерам, Никозийский собор, построенный по плану собора Парижской Богоматери, Лапайское аббатство с его обширными постройками, похожими на те, что возвышаются в Провансе…
Многие из возвратившихся крестоносцев пытались ради своего собственного удовольствия, а также для тех, кто их слушал, рассказывать о чарах святой земли. Им это более или менее удавалось. Филипп же делал это как поэт. Он смотрел, осознавал, вкушал, любил и преображал через призму своего искусства этот ни с чем не сравнимый мир, где над полной чудес землей простирались тени Креста и Полумесяца.
Джуния слушала его восторженно, губы ее дрожали… Она одна видела то, чего другие не могли себе представить, – красоты и капканы, прелести и жестокость этого восточного христианства, столь дорогого королю, столь дорогого сердцам тех, кто там побывал и где они, приехавшие с берегов Сены или Луары, оставили столько друзей, столько созданного их руками, такую память о себе…
Затем Филипп, аккомпанируя себе на лютне, спел несколько поэм, вдохновленных Палестиной, – о миражах в пустыне, о берегах Иордана, о благоухании сосен в Алеппо, о розах, выросших на пролитой крови Адониса, о миртах и кедрах Ливана…
Жанна не сказала никому о том, какие родственные нити связывают ее с этим человеком, талант которого восхищал собравшихся. Она смотрела на него, слушала, думала о Флори и старалась понять. Предать такого человека, как он, казалось немыслимым. Однако ее мнение о сестре претерпело большие изменения после того, как они жили бок о бок друг с другом.
Слушая Филиппа, она думала о том, что этот очаровательный муж находил свое отражение в светлой стороне женщины, в темной ипостаси которой нашел себе место другой мужчина. Надо было знать этого Гиймо, чтобы воспрепятствовать этому. В доме Брюнелей о нем никогда не говорили. Кто он? Один лишь раз Матильда обронила по его поводу: «Это было простительно для вашей сестры, дочка. Нельзя осуждать ее, не зная всего. Тот, кто стал причиной стольких несчастий, обладает страшной силой соблазна».
Прозревшая благодаря открытию в себе склонности, заставлявшей ее мечтать о Бернаре Фортье как о возможном муже, хотя совсем недавно она не желала слушать ни о ком другом, кроме Рютбёфа, Жанна говорила себе, что любовь переменчива, что сердцу верить нельзя, что нужно быть очень наивной, чтобы верить, что создания Божии все либо белые, либо черные, тогда как все они просто серые!
Перед отъездом в Ломбардию молодой суконщик прислал ей письмо, приложенное, впрочем, к адресованному метру Брюнелю и его жене. Она усмотрела в этом деликатность, намного повысившую акции Бернара. Он объяснял ей, что вынужден уехать на долгие месяцы, чтобы закончить свое профессиональное образование и укрепить свое предприятие. От результата этого во многом зависит будущее. Только тогда он сможет принять на себя некоторую ответственность…
Эта пауза не огорчала девушку. Она позволяла ей испытать временем свою склонность, слишком внезапную, чтобы не казаться подозрительной. То, что останется от нее через несколько месяцев, и определит ее ответ. Либо Бернар станет для нее безразличен, и придется искать где-то в другом месте спутника жизни, либо это пламя воскреснет, и будущее ее изменится.
Филипп пел последнюю песню. Все это время он несколько раз задержал взгляд на одной из слушательниц.
– Мне кажется, что вы замечены нашим поэтом, – прошептала Маргарита, склонившись к подруге. – Вам повезло!
– Вы заблуждаетесь, дорогая, – ответила Жанна. – Просто Филипп муж одной из моих сестер, с которой он расстался.
– Господи! Расстаться с таким мужчиной!
– Тем не менее это так.
– Это Флори?
– Ну да же! Вы, наверное, об этом слышали.
Маргарита была здоровой, крепко скроенной девушкой, судила обо всем напрямик и испытывала чувство настоящей дружбы к Жанне.
– Успокойтесь, прошу вас! Все у нас очарованы тем, что повидали Флори. Эта старая история теперь не имеет никакого значения. Вы намерены подойти к зятю?
– Не знаю.
– В его глазах нет радости, – сказала Джуния, слышавшая разговор двух подруг. – Он, наверное, несчастен.
Жена Арно знала от мужа о трагедии, пережитой в прошлом семьей Брюнелей. С присущим ей тактом они ни намеком не давала Жанне повода думать о том, что ей все известно. Вообще она никогда не вмешивалась ни во что, если ее не спрашивали.
– Как думаете, я должна к нему подойти?
– Подойдите, конечно! – воскликнула Маргарита.
– Не ходите, – возразила Джуния. – Зачем бередить старые раны?
Выйдя из круга своих почитательниц, Филипп дал свой ответ на этот вопрос. Он подошел к трио девушек.
– Уж не Жанна Брюнель ли вы? – спросил он.
Он старался быть любезным, но в том, как он себя держал, чувствовалась некоторая напряженность.
– Да, это я. Удивляюсь, как это вы меня так легко узнали. Мне казалось, что я очень изменилась!
– Вы не ошибаетесь, действительно, вы уже совсем не та девочка, какой были в день моего отъезда. Однако остались некоторые черты, позволяющие вас узнать… и потом, вы так похожи на мать!
– Да, кажется. Это одна из радостей моего отца!
Завязался разговор. Жанна представила Филиппа Джунии. По-видимому, поэт специально избегал своего шурина в святой земле, как и всего того, что могло бы напомнить ему о постыдном несчастье. А потом его отдалили от Филиппа сами обстоятельства. Поэтому он не был знаком с молодой женой Арно, но знал о его браке, явившемся предметом широких обсуждений.
Он поздравил прекрасную египтянку, сказал несколько слов об ее далекой родине, откланялся и удалился, не намекнув о возможном визите на улицу Бурдоннэ.
По слухам, через несколько дней после этой встречи он был принят королем в знак признания его заслуг в Мансурахе, и, зная об его намерении уехать из Парижа, король подарил ему довольно большое поместье в провинции. Он туда немедленно и уехал, настолько тяжело было ему оставаться в городе, будившем в нем слишком горькие воспоминания, чтобы его это хоть как-то привлекало.
