Текст книги "Дамская комната"
Автор книги: Жанна Бурен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Да хранит вас Господь, мои добрые друзья! Мне хотелось повидать вас, наконец-то вернувшихся домой.
Она была очень бледной в своем плиссированном апостольнике, губы ее дрожали, она была в крайнем волнении.
Матильда шагнула ей навстречу.
– Что случилось? – спросила она, целуя гостью.
Сестра Этьена, обычно такая уравновешенная, так владевшая своими нервами, исторгла из своей груди нечто вроде свистящего стопа:
– Увы! Произошло нечто невероятное, – выдохнула Шарлотта.
Она обвела взглядом семью брата, собралась с силами.
– Вернулся Жирар, – объявила она, словно выстрелила. – Да, вернулся из Испании, после двадцатилетнего отсутствия!
– Так, значит, ваш муж жив?!
– Худ, как скелет, но жив как нельзя живее, уж поверьте мне на слово!
– И давно он уже здесь?
– Свалился с неба как снег на голову, только что, перед обедом.
– Что означает это возвращение через столько лет?
– Как случилось, что он исчез?
– Почему держал вас в полном неведении о своей судьбе столько лет?
– Что он теперь намерен делать?
– А вы, дорогая Шарлотта, что теперь будет с вами?
Золовка Матильды расстегнула серебряную цепочку на воротнике своего плаща и сбросила его.
– Дайте же мне стакан вина, которое вы готовы отведать, – проговорила она. – Поверьте, мне это необходимо, чтобы прийти в себя! Только потом я буду в состоянии ответить на все ваши вопросы.
V
Уже три дня стоял мороз. Этот первый декабрьский день был холодным, сухим, пронизанным ледяным северным ветром, румянившим щеки, коловшим глаза и раздражавшим нос. Изо рта вырывались клубы пара.
Выйдя из часовни Сент Элуа, где только что была отслужена обедня по поводу ежегодного праздника братства ювелиров, Матильда, несмотря на пальто из толстого драпа на выдровом меху, почувствовала, что дрожит от холода.
– Погода слишком плохая, чтобы вам участвовать в процессии вместе со мною, – сказала она обеим младшим дочерям. – Отправляйтесь домой с Тиберж и Перриной. Отцу я скажу, что, опасаясь за ваше здоровье, запретила вам идти с нами.
– Очень жаль, – сказала Жанна. – Во время службы я узнала среди всех этих людей нескольких моих подружек из монастыря.
– Вы еще успеете с ними встретиться после банкета, на балу, куда вы, разумеется, придете, дорогая дочка. Да в этой толкотне вы и не смогли бы побеседовать как следует, не говоря уже о том, что, дрожа от холода, как сейчас, вместо того чтобы разговаривать, вы просто стучали бы зубами вместе с ними!
Улочка Сент-Элуа была забита народом. Толпа волнами катилась в направлении улиц Барийери и Фэв.
Тем не менее процессия быстро организовалась. Пользуясь своим правом идти в первых рядах, которым они очень гордились, члены братства возглавили кортеж, окружив статую своего покровителя, святого Элуа, которую избранные из них несли на разукрашенных носилках. Это было доверено восьми самым уважаемым в своей профессии людям. Одним из них был Этьен.
В ритме марша колыхались хоругви с нарисованными или вышитыми на них изображениями, с выразительными гербами, с монограммой святого, которые с каждым порывом ветра надувались и щелкали над капорами и капюшонами. За носилками с пением литаний шествовало духовенство со святыми мощами в великолепно сработанной тонкой золотой оправе. Остальные участники процессии, а это были члены семей, друзья, да и просто многочисленные любопытные и нищие, которых привлекает любая церемония, шли следом, толкаясь, работая локтями и громко разговаривая.
Благовонный дым, поднимавшийся от кадил, качавшихся около статуи, литургические песнопения, богатство костюмов ювелиров, надевших свои самые роскошные туалеты, сливались в торжество ароматов, музыки, цвета над мерно шагавшими участниками процессии.
Жанна и Мари, очень любившие всякие праздники и никогда не устававшие от них, хотя их было и немало, тщетно пытались уговорить мать позволить им остаться. Им пришлось повиноваться и в полном разочаровании вернуться на улицу Бурдоннэ под конвоем экономки и кормилицы.
Кортеж направился к Большому мосту с его ювелирными лавками, витрины которых по этому случаю сияли великолепием, проследовал по нему через Сену и втянулся в улицу Тро-ва-ки-Дюр, оказавшись перед Гран-Шатле.
Затем по сводчатому проходу, позволявшему миновать крепостные флеши и сэкономить время, процессия вышла на небольшую площадь л'Аппор-Пари, где возвышалось здание городской ратуши. Именно здесь и должен был состояться банкет, организованный братством ювелиров.
Матильда шла еще проходом Шатле, который был довольно узким, когда кто-то схватил ее за руку.
– Да хранит вас Господь, Матильда!
Она обернулась и увидела в полумраке худое, костистое лицо Жирара Фромана. После его возвращения из Испании она встречала его при разных обстоятельствах, но всегда вместе с Шарлоттой. Впервые она увидела своего странного родственника без жены.
– Здравствуйте, Жирар. Я не знала, что вы присоединились к нашей процессии.
Этот человек всегда вызывал у нее странное впечатление. Еще до его исчезновения она чувствовала себя неловко в его обществе. Не менее стесненно почувствовала она себя и сейчас. В его манере пристально рассматривать своих собеседников с какой-то лихорадочной значительностью, почти патетической, при всяком поводе и без повода вообще, было что-то, сбивавшее с толку, и с возрастом это усиливалось. В его присутствии Матильда испытывала непонятную ей самой скованность, вызывавшуюся, несомненно, несоответствием крепкого телосложения, резко прорисованных костей и сухожилий, этого словно вырубленного топором лесоруба тела, выступавшего как клюв носа, лба, дубленая кожа которого плотно обтягивала череп, седеющих волос, подобных шерсти мериносовой овцы, рта с обвислыми губами, ясности прозрачных, расширенных глаз, впитывавших в себя свет как два лазурных шара.
Полные невинности глаза под маской феодального судьи!
– Мне хотелось бы поговорить с вами, – проговорил Жирар, когда они наконец выходили из узкого прохода.
– Сейчас, среди этой толпы?
– Нигде человек не чувствует себя таким изолированным от всего, как среди густой толпы.
– Хорошо. Только, пожалуйста, покороче, прошу вас: стоять очень холодно!
Жирар наклонился к жене ювелира, которая была на несколько дюймов ниже его ростом.
– Шарлотта, наверное, рассказывала вам, что я двадцать лет назад скрылся от своих попутчиков-паломников святого Якова в Компостели, исполняя свой обет, данный перед отъездом. Это был суровый обет, я должен был жить отшельником, вдали ото всех, все это время.
– Да, она мне говорила об этом.
– Но она не говорила вам и не могла сказать, так как сама этого не знала, о причине этого решения, о которой она от меня никогда не узнает.
Вокруг них собирались люди. На площади нужно было подождать, когда приглашенные войдут в банкетный зал.
Поднятая своими носильщиками над головами толпы статуя святого Элуа, которая затем должна была, как обычно, присутствовать при запланированных развлечениях, благословляла своею деревянной рукой всех собравшихся в честь святого. Вовсю работали кадила.
Молитвы сменились пением гимна братства ювелиров.
– Я хотел убедить себя в том, что такое ужасное, такое долгое, искупление очистит меня от совершенной ошибки; правда, это было лишь намерение, но такое сильное и серьезное, что оно должно было навсегда освободить меня от слишком сильного искушения, бороться с которым я еще долго буду не в силах.
Аббат церкви Сен Элуа благословил собравшихся на площади. Головы благоговейно склонились, все молчали. Матильда не поднимала глаз. Жирару оставалось только уйти. Главное было сказано.
– Теперь вы знаете, чем объяснялось мое исчезновение, – заговорил снова бывший доктор после краткого молчания, когда оба они подняли глаза. – И, конечно, понимаете, о чем идет речь. Но я должен сказать вам и о том, что будет иметь еще более тяжелые последствия: эти годы страданий, невыразимого одиночества, отрезанные от всего мира, от моей прошлой жизни, эти годы вдали от вас, когда я столько раз думал, что сойду с ума, были напрасны! Я не нашел душевного покоя и даже отказался верить, что смогу убедить себя в том, что он настанет… Достаточно было возвратиться сюда, увидеть вас снова, чтобы моя любовь запылала с новой силой, зажгла во мне высокое и жестокое пламя, которое жжет меня так же, как и раньше!
«Слава Богу, все кругом слишком заняты праздничным весельем, чтобы прислушиваться к тому, о чем говорят рядом. Всеобщее возбуждение и шум заглушают слова этой безумной исповеди. Ее никто не слышит!»
– Тем хуже для меня, для моего спасения, – продолжал муж Шарлотты. – Но уж если я обречен на осуждение, надо идти до конца. Я все сказал, Матильда. Что вы мне ответите?
– Ничего.
Подняв глаза на не отрывавшего от нее своего взгляда собеседника, угадывавшаяся тревога в котором усиливала ее ощущение неловкости, она положила руку, дрожавшую не столько от волнения, сколько от холода, на его плечо.
– Ничего, Жирар, – отрезала она снова. – Вы муж той, кого я считаю почти сестрой и которую я люблю больше всего на свете после своих дочерей. Вам за пятьдесят, мне сорок. Мне кажется, что этих двух обстоятельств вполне достаточно. И покончим на этом.
– Матильда!
– Нет. Я сказала все. Нам не о чем больше говорить.
Пробираясь через начавшую рассеиваться толпу, она решительно направилась к подъезду ратуши, куда уже внесли статую святого и где теперь собирались приглашенные. Там были и ее муж с сыном. Она присоединилась к ним.
– Какой холод! Мое плечо, на котором я нес носилки, совсем онемело, – воскликнул Этьен. – А вы, дорогая, не замерзли?
– Меньше, чем можно было ожидать.
– Однако войдем сразу, в помещении будет лучше, чем на этом ветру.
Прекрасный зал, в котором были поставлены в виде латинской буквы U столы, покрытые тонким полотном, украшали развешанные на стенах ковры великолепной работы, балки под высоким потолком были окрашены в синий и красный цвета Парижа. В обоих концах зала возвышались два громадных каменных камина, в которых пылали целые стволы деревьев.
Едва приглашенные заполнили зал, как звук охотничьего рога оповестил о том, что сейчас принесут воду для омовения. Лакеи внесли богатые серебряные миски, прошествовали с ними перед гостями, после чего полили из достаточно смелых по форме кувшинов на пальцы собравшихся теплую, ароматизированную воду, а затем предложили им белоснежные салфетки вытереть руки.
Все расселись за столами после благодарственной молитвы, прочитанной приходским священником.
Во время банкета, традиционное изобилие которого превзошло ожидания самых страстных любителей поесть, гостей развлекали менестрели, акробаты, рассказчики, дрессировщики диких зверей, помогавшие наименее жадным до яств скоротать время.
Поддерживая свою репутацию приятной собеседницы, Матильда была любезна с соседями по столу, с которыми была давно знакома. Она понимала, насколько они, эти бравые торговцы, не интересовавшиеся ничем, кроме своих дел, были далеки от будораживших ее мыслей. Не втянулась ли она с некоторых пор в некую двойную жизнь, слои которой накладывались один на другой, не мешая друг другу?
Ее сосед справа довольно пространно рассуждал о тех, кто пять лет назад отправился в святую землю.
– С громкими возгласами: «Да будет воля Божия!», – завершал он свой рассказ, – они сражались, боролись с турками, с египтянами и с эпидемиями. С этими же словами они к нам и возвратятся!
– Да, – согласилась Матильда. – Разве это не самое прекрасное, не самое истинное, самое святое из всего того, что может произнести человек? «Да будет воля Божия!» Ну конечно же! Наша горестная участь имеет определенный смысл. Как могу я позволить себе порицать порядок, который устанавливает Он, под тем смехотворным предлогом, что я его не понимаю?
Она коротким жестом опорожнила кубок, полный соломенно-желтого вина.
– Ничего не скажешь, братство широко размахнулось с этим обедом, – заметил с довольным видом сосед Матильды слева, так же с улицы Кэнкампуа. – Перед нами здесь самые превосходные ювелирные изделия из лучших наших мастерских.
– Я узнаю среди них и несколько наших, сказала Матильда. – Думаю, что и вы видите здесь свои, как и каждый из нас.
Едва войдя в зал, она поразилась и восхитилась обилием отделанных глазурью серебряных блюд, сотейников, кувшинов, ложек из драгоценных металлов, в особенности ларцом, напоминавшим раку для мощей, стоявшим посредине самого высокого стола и сверкавшим своими замысловатыми узорами. Этот шедевр из чеканного золота, украшенный драгоценными камнями, изготовленный в одной из самых престижных мастерских Парижа, как и статуя святого покровителя, украшал ежегодное пиршество братства ювелиров. Это был символ самой профессии, представители которой считали ее самой утонченной, самой роскошной и пышной из всех.
В стенках ларца сверкали в свете множества свечей хрусталь, золото, серебро и вермель.
– Что ваш муж, доволен результатами года? – поинтересовался ювелир, для которого, по-видимому, не существовало ничего, кроме собственного ремесла.
– Болезнь не позволила ему этой осенью поехать, как обычно, на ярмарки в Шампань. Мы на этом потеряли. У нас очень много богатых клиентов в Провине и в Труа.
– То же самое случилось и со мной. Я страдаю болезнью суставов, которая ограничивает возможность поездок…
Хотя всем своим видом Матильда выказывала свое участие, она больше его не слушала.
Турень… Мысли о Флори превращались у нее в страдание и неуверенность. Ей казалось невыносимым, что ее столь любимая дочь снова, по своей воле, тайком отдалась своей страсти, от которой отказалась семь лет назад. Чувствуя, как в ней поднимается протест против этого, снова пятнавшего ее дитя, Матильда инстинктивно отвлекалась от мыслей об этой ране, обращаясь к чему угодно другому. Часто это ей удавалось. Однако не всегда. Сейчас ее охватила горечь, какое-то отравленное желчью чувство, нередко бравшее верх над ее нежностью к дочери. В этом смятении она уже не понимала, на кого сердится больше – на дочь или на себя. Ей стоило большого труда вновь обрести мужество. К чему, в самом деле, все эти муки? Почему она должна страдать из-за того, что Флори, с ее согласия или же без него, сознательно, что называется, с широко открытыми глазами опускается в черную трясину греха?
Из этих тяжелых раздумий Матильду неожиданно вывело непредусмотренное событие: в зал входили менестрели, приглашенные провозгласить хвалу и воспеть братство ювелиров, что являлось частью общего представления. Одним из них был Рютбёф! Стало быть, ее дочери никогда не перестанут создавать для нее все новые и новые заботы!
Этьен, как и она, узнал в рядах поэтов их знакомца. Он сделал ей знак со своего места, которое было довольно далеко от нее.
«Он явился сюда, этот… – в раздражении подумала она. – Лишь бы не остался на бал!»
Он там оказался. Банкет с его множеством перемен блюд сильно затянулся. Было самое время перейти в соседний зал, где музыканты уже брали первые аккорды. На своих инструментах, привлекая приглашенных с улицы.
Первой, кого увидела Матильда, входя в этот разукрашенный многоцветными занавесями зал, была Шарлотта, которую внесла сюда волна хлынувших снаружи парижан. Матильда подошла к ней с поцелуем.
– Несмотря на больных, вы, дорогая, все же нашли возможным присоединиться к нам, – сказала она ей. – Я вам так рада!
– Я зашла лишь на минутку и тут же вернусь в больницу, – сказала Шарлотта. – Я не могла отказать себе в удовольствии увидеть брата и племянника среди самых видных людей братства.
Матильда подумала, что ее золовка определенно заслуживала большего сожаления, чем она сама. После недостойного заявления Жирара как она могла оказаться такой эгоисткой, что даже не подумала о судьбе той, которая была ей так дорога? Если она считала себя отлученной от радостей любви, на которые, несмотря на свои обещания перед Богом, она все еще надеялась, то что могла бы сказать Шарлотта?
Матильда была готова здесь, сейчас же сжать золовку в объятиях, уверить ее в том, что все понимает, в своем участии и поддержке. Однако бальный зал не место для подобных демонстраций. Нужно подождать и сделать это в каком-нибудь более уединенном месте…
– А вот и наши дочки, – проговорил Этьен.
Первой шла Жанна в камзоле из белой шерсти, прошитой золотыми нитями, с волосами, покрытыми шелковой сеткой. Она шагала уверенно. За нею в расшитом цветами светло-голубом камзоле, опустив глаза, неловко шагала Мари.
– С каждым годом они становятся все более непохожими одна на другую, – заметила Шарлотта после того, как расцеловалась с племянницами. – И судьбы у них будут наверняка разными!
Открывая бал, музыканты яростно ударили по струнам, увлекая собравшихся в вихрь танца. Сразу же приглашенные, обе девушки тут же удалились.
– Вы не знаете, куда делся Бертран? – спросил жену Этьен. – Он ушел из-за стола перед последним блюдом.
– Наверное, ищет Лодину, которая побоялась холода и не пошла с процессией, но собиралась присоединиться к нам позднее.
– Вы не видели Жирара? – в свою очередь осведомилась Шарлотта.
– Он был на богослужении, и мне показалось, что я видел его издали в толпе, следовавшей за кортежем, – ответил Этьен. – Он собирался прийти сюда?
– Не знаю. С момента его возвращения он ведет себя очень странно и мало во что меня посвящает. Возможно, его долгое покаяние вдали от своих принесло такие горькие плоды.
– Зачем тогда было возвращаться? – спросил Этьен.
– Он мне признался, что боялся умереть в изгнании, вдали от семьи, от своей родины. Как он говорит, именно это было причиной его возвращения.
– Ну а сама вы, Шарлотта, привыкаете снова к супружеской жизни? – спросила Матильда, посчитавшая себя обязанной участвовать в разговоре, который ее сильно смущал.
– Довольно плохо, должна вам признаться, дорогая. Невозможно безнаказанно расстаться на долгие годы! Мы отвыкли друг от друга, у каждого появились новые привычки. То что было легко когда-то, теперь очень трудно.
– Чтобы понять его, следовало бы знать, что привело его к такому строгому обету, – проговорил Этьен.
– Да, конечно. Впрочем, об этом он остается нем как рыба. Боюсь, что я так и не услышу ни словечка об этой истории, которая, однако, больше всего касается именно меня!
– И главной жертвой которой являетесь тоже вы!
К большому облегчению Матильды, к ним подошли какие-то знакомые, прервавшие этот обмен мнениями. За ними последовали другие, и они сами переходили от одной группы к другой. Чуть позже появились и Бертран с Лодиной.
– Вы не танцуете, мама?
– Ваш отец не оказал милости меня пригласить!
– Верно, я не исполняю своего долга!
Зал вокруг них звенел смехом, повсюду бурлили разговоры, кипела жизнь…
– Пойду поговорю с несколькими вдовушками, прежде чем уйти, – сказала Шарлотта.
– Не могу ли я пригласить вас на танец, тетя?
– О, спасибо, племянник. Меня ждут больные. Да я и готова побиться об заклад, что вам куда приятнее встать в цепочку этой каролы с молодой женой, чем со старой родственницей!
Бертран запротестовал, но кончил тем, что увлек одетую во все зеленое Лодину в центр зала, где завязывались и развязывались причудливые фигуры танца.
За ними последовали и Этьен с Матильдой, предварительно убедившись в том, что их юные дочери не остались без внимания кавалеров.
Жанна, очень скоро заметившая Рютбёфа в углу зала, старалась как можно естественнее оказаться поблизости к нему. Отпустив руки обоих партнеров, она незаметно отошла от танцующих и подошла к поэту, стоявшему у задней стены со своей виелью под мышкой.
– Наконец-то я вижу вас снова! – воскликнула она, приближаясь к нему. – Чем объяснить такое долгое молчание и даже исчезновение?
– Я же говорил вам, кажется, мадемуазель, что возвращение ваших родителей отдалит меня от вас.
– Не вижу причины! Мама на днях высказала удивление вашим отсутствием, которое, верьте мне, кажется ей более необъяснимым, чем присутствие. Вам нравится мой камзол? Как вы находите меня сегодня?
– Очаровательной!
Вознагражденная за свои кокетливые усилия, девушка взяла поэта за руку.
– Потанцуйте со мною.
– Я предпочитаю смотреть на вас.
– Как я развлекаюсь с другими?
По лицу Рютбёфа пробежала гримаса, словно сделавшая еще длиннее его большой нос.
– Не ведите себя вызывающе, мадемуазель. Это вам не идет.
– Что же, по-вашему, мне идет?
– Побольше прелести, но и известная осторожность.
– Спасибо за прелесть, но осторожность – это уже слишком! Меня раздражает уважение, которое она внушает при моем приближении!
– Вы предпочитаете, чтобы ее вообще не было?
Искра насмешки, оттенок непристойности, мелькнувшие во взгляде поэта, Жанне не понравились.
– Как вам не стыдно! Или вы забыли правила вежливости? Вы разговариваете не с какой-нибудь из ваших бесстыдниц! – неожиданно жестко проговорила она.
Закончив танец с женой, к ним подошел метр Брюнель.
– Святой Элуа, давненько я вас не видел, Рютбёф! Как ваши стихи?
Не давая поэту времени ответить, он обратился к дочери:
– Идемте, Жанна. Мне хочется потанцевать с вами.
– Но, папа…
– Вы что, заняты?
– Видите ли…
– Видите ли, вы предпочитаете оставаться с тем, кто вас компрометирует, ведя с вами с глазу на глаз какие-то тайные разговоры в удалении от ваших сверстников, – продолжал ювелир, решивший, видно, заставить их выслушать себя. – Эти манеры не для вас, моей дочери, и я надеюсь, что этого больше не будет!
– Мы ни в чем не можем себя упрекнуть, метр Брюнель! Уверяю вас!
– Надеюсь! Но все видели, как из-за вас этот ребенок ушел из компании, которую никогда не следует покидать таким образом. За нее отвечаю я, знайте это, а вовсе не вы, и вы никогда не будете в такой роли! Запомните это! Идемте, Жанна, следуйте за мной!
Тон не допускал возражений. Подав дрожащую руку, Жанна с отцом удалились.
– Вы сердитесь на меня сейчас, дочка, – сказал Этьен, – и меня это огорчает, но со временем вы меня поймете. Вы должны знать, что я слишком нежно отношусь к вам, чтобы позволить вам погубить свою молодость, как, увы, случилось с одной из ваших сестер. Моей единственной заботой является желание защитить вас от себя самой. Это не доставляет удовольствия ни мне, ни вам, но это мой долг, и я не премину его исполнить!
Они подошли к кругу танцующих.
– Вашу руку, дочь, и встанем в круг.
Это было приглашение, прозвучавшее как приказ. В этом отношении Жанна совершенно не заблуждалась.
Музыканты завели новую каролу. Когда она закончилась, девушка пыталась увидеть среди ходивших взад и вперед гостей праздника Рютбёфа. На прежнем месте его не было. Куда он мог деться?
– Вам весело?
Из толпы вынырнула Мари. Она выглядела настолько оживленной, насколько это позволяла ее робость.
– А вы?
– Я только что познакомил вашу сестру с сыном одного из моих самых старых фламандских друзей, ювелира из Брюгге, – объяснил метр Брюнель, который задался целью следить за своими дочерьми во время праздника. – Это юноша с богатым будущим, семью которого я хорошо знаю и в кого могу полностью поверить, – закончил он несколько неестественным тоном.
– С того момента он меня не покидал, – заверила Мари с восхищенным видом.
– Нет ли у вас, отец, претендента и для меня? – осведомилась Жанна тоном, в который хотела вложить вызов, но он был лишь взволнованным.
– Все может быть, все может быть… но время еще не пришло. С этими словами, обещавшими продолжение в будущем, ювелир вышел из круга, готовившегося к ронде, этому танцу с песнями, ритм которого казался ему слишком неподходящим для его возраста.
– Вы не думаете, что, проявляя по отношению к Жанне такую непререкаемую властность, вы толкаете ее к поэту? – спросила Матильда подошедшего мужа.
Она ответила на приветствия нескольких жен старых членов братства, с которыми была знакома, но виделась довольно редко.
– Вмешиваться следует тогда, пока еще есть время, дорогая, верьте мне! Я вовсе не намерен допускать возобновления с ней ошибок, допущенных в свое время по отношению к Флори. Мы заплатили за них слишком дорого!
Рютбёф покинул оживленно бурливший зал, где запахи разогревшихся тел начинали брать верх над ароматом восковых свечей, над запахами мускуса, жасмина или бергамота, которыми были надушены танцующие.
В своем жалком пальто, с виелью под мышкой, он бежал оттуда.
На улице его встретил резкий, как пощечина, ледяной воздух, но унижение было для него страшнее холода. Стыд, тем более глубокий, что все происходило на глазах публики, леденил ему кровь больше, чем мороз. Полученное оскорбление, последняя пощечина из уже ставшего длинным списка, казалось ему вершиной переживаний.
«Этот торговец, видно, презирает меня, раз позволяет себе так разговаривать со мною! Никогда, да, никогда он не согласится на то, чтобы его дочь встречалась с таким ничтожеством, как я!»
Поэт злобно отшвырнул ногой хватавшую его за пятки бродячую собаку. Его обругал находившийся поблизости нищий. Точно так же поступили и рыбаки, тащившие с берега Сены корзины, наполненные рыбой: чешуя искрилась на еще живых рыбинах.
Он усмехнулся над самим собой. Его поруганные чувства, его тайные намерения, уязвленная гордость – он не ощущал ничего другого. Он только что не выл от всего этого! От почтительности, часто достойной похвалы, которой он всегда окружал Жанну, от чистоты безупречной дружбы не оставалось ничего. Всего несколько слов – и все оказалось растоптанным, уничтоженным!
Он прошел через толпы, суетившиеся на обоих мостах и на мосту Ситэ, чувствуя себя изгнанным из мира. Казалось, сами изделия хотели раздавить его своим блеском, так сверкали витрины ювелирных лавок на его пути, несмотря на пасмурный день. Действительно, ради праздника своего братства ювелиры начистили до блеска золото и серебро с таким старанием, в котором Рютбёф увидел специальное намерение ему досадить. Украшения, кресты, дароносицы, блюда из драгоценных металлов, казалось ему, с высоты своей роскоши высмеивали и презирали его нищету.
«Я стану знаменитым, – пообещал он себе, внезапно с особой остротой осознав брошенный ему вызов. – Да, я поднимусь над этими животами, обвешанными золотыми цепочками! Настанет день, когда метр Брюнель пожалеет о том, что унизил меня перед своей дочерью! Придет день, когда мои грустные песни, мои фаблио и музыка будут стоить дороже всех их драгоценностей!»
Только оказавшись на улице Юшетт, он спросил себя, куда идет. Этим вопросом он задавался недолго. Недалеко, над головами студентов, собравшихся здесь со всех концов христианского мира, среди многих других в скрежете под зимним ветром раскачивалась вывеска с изображением большой черной лошади, поднятой на дыбы.
Рютбёф толкнул дверь в таверну. Под задымленными потолочными балками вокруг столов было почти столько же народу, что и на улице. Разница была только в том, что в месте, подобном этому, не было необходимости говорить на одном и том же языке, чтобы быть понятым и понимать других. Было достаточно понимать толк в вине и в игре. Решительно все, включая крепкий застоявшийся в зале дух и затхлость грязного помещения, смешивавшуюся с винным запахом, одинаково пропитывавшие кожу, волосы и одежду, заполнявшие легкие одними и теми же миазмами, создавало у посетителей впечатление того, что они обретают тепло и сочувствие, находят то, что искали. То были большей частью мужчины, но и несколько распутных женщин, все они кричали, смеялись, переругивались между собой…
– О-ля! Рютбёф! – раздался голос. – Иди сюда! Только тебя нам и не хватало!
Из угла полностью забитого зала, недалеко от камина с закопченным колпаком, откуда хозяйка таверны следила за котлом с дымившимся содержимым, звал поэта какой-то мужчина. С ним вместе за столом были какая-то девица и двое собутыльников.
Кружки, небольшой кувшин и остатки пирога были сдвинуты к концу стола, в общество рожков с фишками для игры в трик-трак.
– Куда ты пропал? Я разыскиваю тебя с самого утра!
– Видишь ли, Жервэзо, я просто тратил впустую время.
Он занял место между плотной девицей-шатенкой с заботливо заплетенными вместе с красными лентами косами, с. большими, еле удерживавшимися одеждой грудями, смеявшейся каким-то острым смехом, и парнем с длинным лицом, пустым, как башмак на деревянной подошве, – он-то и позвал Рютбёфа.
– Хочешь вина? – спросил третий игрок, аккуратный и даже изысканный вид которого тем больше диссонировал с этим местом, что четвертый завсегдатай с налитым кровью лицом и с нечесаными, взлохмаченными волосами, напоминавшими сорочье гнездо, с плечами грузчика казался вышедшим прямо с улицы Гранд-Трю-ан-Дери, где обитали нищие и бродяги.
– Хочу ли я выпить?! – Рютбёф разразился смехом, проскрипевшим почти так же, как вывеска на таверне. – Я пришел сюда как раз для этого и не для чего другого, друзья!
– Ни для чего другого, правда? – переспросила соседка Рютбёфа, насмешливо и одновременно плотоядно скривив губы.
– Остальное позже, девочка! Сначала выпьем!
Трактирщица, явно не слишком внимательно следившая за тем, что варится в котле, как казалось раньше, подошла к ним с новым кувшином в руках.
– Какие новости?
Поэт одну за другой опорожнил две кружки.
– Железная Рука только что вновь завоевал свой титул чемпиона. Он ввязался в юридическую схватку в защиту маленького бедного переписчика, которого обвинил и хотел погубить старик нотариус.
– Тысяча чертей! Почему же?
– За невыплаченный долг, по словам нотариуса, в течение нескольких месяцев. Что, разумеется, этот студент отрицал.
– Ты хорошо сделал, что вступился за самого хилого, – одобрил его Рютбёф. – Он ведь у нас самый грамотный.
Он обращался к бродяге с фиолетовой рожей, улыбавшемуся с наивностью цветка, цвета которого он носил.
– Я особенно рад тому, что снова отвоевал свой титул чемпиона, – признался Железная Рука. – Я потратил впустую три месяца, сражаясь с Бесстрашным Жаном, что меня очень огорчало. А теперь мне снова бесплатно подают вино почти повсюду!
Девица закатилась острым смехом.
– Если ты будешь слишком напиваться, ты потеряешь силу, – объявила она. Не забывай, что у тебя нет ничего, кроме мускулов, чтобы обеспечивать свою жизнь.
– Жизнь стоит беречь только для того, чтобы пить вволю, убежденно проговорил чемпион по драке палками. – Все остальное ерунда!
– Неплохая проповедь, не правда ли?! – произнес элегантный собеседник. – Вместо того чтобы опрокидывать кружку за кружкой, съешь хоть кусок, закуси. Смотри, я заказал несколько хороших копченых селедок, чтобы набить брюхо кое-чем другим, чем твоей проклятой жидкостью!
Он хлопнул в ладоши.
– Я всегда задаюсь вопросом, зачем тебе, сыну адвоката, приходить в подобные этому злачные места, – задумчиво заметил Жервэзо. – Ты не подходишь к нашей компании, Николя!
