Текст книги "Мыслящий тростник"

Автор книги: Жан-Луи Кюртис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Марсиаль ездил один, – ответила Дельфина.

Иветта присела на подлокотник кресла, в котором устроилась ее мать.

– Он был очень красив, – произнес Марсиаль не без пафоса.

– Что-то не верится, – отозвалась мадам Сарла.

– Почему? Уверяю тебя, он был очень красив.

– Ладно-ладно, не буду спорить, – согласилась она. – Смерть великодушна. – И, помолчав, добавила: – Надо надеяться, у него теперь не такой ничтожный вид, как при жизни.

С кресла, где сидели Иветта и Дельфина, раздался приглушенный смешок.

– В конце концов, тетя, что он тебе сделал, этот несчастный? Ты его преследуешь даже после смерти…

– Вовсе не преследую, наоборот, говорю, что у него на смертном одре не такой ничтожный вид. – И она обернулась к своим племянницам, призывая их в свидетели. – А вот вы что об этом думаете? Может быть, считаете, что у Феликса был вид феникса?

Мадам Сарла невольно столкнула эти два слова, ничего, в сущности, не имея в виду. Она никогда не пыталась острить, это было не в ее духе. Каламбур имел тем больший успех, что он получился не преднамеренным. Иветта снова прыснула, Дельфина и Марсиаль не смогли сдержать улыбки.

– Нет, этого, пожалуй, не скажешь, – призналась Дельфина. – Впрочем, иногда у него так блестели глаза…

– Когда он бывал под мухой, – отрезала мадам Сарла, единственная из присутствующих не засмеявшаяся на свою невольную шутку. Скорей всего, она ее даже не заметила.

– Ух, до чего ты строга! – сказал Марсиаль. – Бедный Феликс не был пьяницей. Любил иногда выпить аперитив, и только… Знаете, мне что-то тоже вдруг захотелось выпить, – сказал он, подумав. – И пожалуй, я даже проголодался. Есть у нас что-нибудь в холодильнике?

– Неужели ты станешь есть в три часа ночи? – запротестовала Дельфина.

– Почему же не стану, если хочется?

– После такого сытного ужина?

– Послушай, мы ели больше пяти часов назад. Я уже давно забыл, что ел. Иветта! – позвал он капризным, почти детским тоном (и сразу зазвучал его южный акцент). – Сбегай-ка на кухню, посмотри, не осталось ли чего-нибудь поесть, и принеси нам на подносе закуску! Будь добра, детка.

– Иветта, не ходи! – воскликнула Дельфина.

Когда отец старался быть обаятельным, Иветта всегда поддавалась его обаянию. У них уже издавна установилась привычка потворствовать желаниям друг друга. Она засмеялась и встала.

– Ну что ж, раз человек голоден, придется его кормить! – сказала она и вышла из комнаты.

– Марсиаль, ты ведешь себя неразумно. – И Дельфина печально покачала головой, но было видно, что на самом деле она нимало не опечалена.

– Бедняжка! Все они одинаковы, – произнесла мадам Сарла (ее-то южный акцент всегда давал себя знать). – Но этого вы уж чересчур избаловали. Вы потакаете всем его капризам.

– Зато ты мне никогда не давала спуску! – весело сказал Марсиаль. – И речи быть не могло позволить себе какую-нибудь маленькую вольность… Дисциплина… Вечно дисциплина!.. Помнишь, когда я был мальчишкой? Каждый вечер одна и та же фраза: «А теперь быстро ужинать, пипи, помолиться и в постель!» – сказал он, подражая голосу и интонации старой дамы.

Мадам Сарла удостоила улыбкой это давнее воспоминание, а Дельфина громко рассмеялась, хотя уже не раз слышала этот анекдот, который входил в семейный фольклор.

– Правильный метод воспитания, – сказала мадам Сарла. – Если бы и теперь так воспитывали детей, в мире было бы чуть больше порядка.

Марсиаль возразил. Не то чтобы затронутая тема его особо занимала или у него были ясные идеи насчет воспитания детей. Плевать ему было на это, но ему хотелось разговаривать, спорить. В зависимости от обстоятельств и собеседника он мог бы с той же искренностью и горячностью защищать любую из двух противоположных точек зрения – как дисциплину, так и терпимость. Ему просто нравилось риторическое чередование доводов, четкие речевые периоды, нравилось выказать свою боеспособность. В такие минуты в нем просыпался трибун-южанин, и он иногда даже жалел, что не избрал политической карьеры, поскольку умел весьма ловко разглагольствовать, ничего толком не говоря.

В отличие от своего племянника мадам Сарла говорила только то, что думала, и принимала все услышанное за чистую монету, но хранила при этом невозмутимый и безмятежный вид, и убедить ее в чем-либо было решительно невозможно, как человека, которому доступны откровения свыше, и поэтому он не может принимать в расчет зыбкие суждения простых смертных.

Марсиаль заявил, что ослабление авторитета семьи благотворно влияет на психику (он употребил именно это слово) детей, которые теперь очаровательны в своей непосредственности. Отношения родителей с ними стали более естественными и откровенными. К тому же все равно уже не вернешь строгости прошлых лет. Ныне рождается новое общество, которое характеризует терпимость – permissive society[12]12
  Общество вседозволенного (англ.).


[Закрыть] (употребление американской социологической терминологии всегда производило впечатление). Марсиаль сам восторгался собственным красноречием. Потом ему пришло в голову, что его аудитория, быть может, не стоит таких усилий, а тут еще появилась Иветта с подносом в руках, и он временно перестал интересоваться будущим мира.

– Холодный ростбиф, пирог, крем и виноград, – объявила она.

– Превосходно! – воскликнул Марсиаль. – Настоящий маленький пир. Ты нас просто балуешь. Надеюсь, вы все проголодались.

Иветта, конечно, была голодна как волк после пяти часов непрерывных танцев. Дельфина сказала, что и она немного закусит, «чтобы составить тебе компанию». Мадам Сарла тут же выразила свое неодобрение этим сатрапским порядкам.

– Ну, брось, тетя, ты не откажешься съесть чуточку крема за компанию.

– Если ты так настаиваешь… Но все равно, слыханное ли это дело, есть в три часа утра?

– А разве не весело полуночничать? Надо же время от времени доставлять себе маленькие радости. Нам так уютно у тебя в комнате, так хорошо вчетвером!

Марсиаль произнес это своим самым обольстительным тоном, он чуть ли не ворковал.

– Когда ты чего-нибудь захочешь… – сказала Дельфина.

Иветта захватила десертные тарелочки, салфетки и приборы и раздала их всем.

– Бедный Фонсу тоже любил поесть среди ночи, – вздохнула мадам Сарла.

– Нет, правда? Я не знал этого. Значит, твой муж понимал толк в жизни, – произнес Марсиаль с невозмутимо серьезным видом.

– Иногда он вставал часа в два ночи, чтобы перехватить что-нибудь на кухне.

– Не может быть! Он мне становится все более и более симпатичен.

– А ведь вы, наверно, его хорошо кормили, – заметила Дельфина.

– Хорошо ли кормила? Да он у меня как сыр в масле катался! Но он не полнел и всегда был голоден. Такая уж у него была натура.

Тайком от мадам Сарла, которая как раз склонилась над тарелкой, Марсиаль, Дельфина и Иветта переглянулись. Уголки их губ дрогнули.

– Какой ростбиф вкусный! – воскликнула Иветта и засмеялась каким-то гортанным, вдруг прорвавшимся смехом, хотя, казалось бы, в ее словах ничего смешного не было.

– Убеждена, что ты сегодня обедала не так хорошо, как мы, – сказала Дельфина.

– Еще бы. Мы поели в бистро на Сен-Жермен.

– Неужели твой писатель не мог оказать тебе большую честь? – спросил Марсиаль.

Мадам Сарла подняла глаза на внучатую племянницу, ожидая ее ответа.

– Он предложил пойти в шикарный ресторан, но я предпочла бистро. Так забавнее.

– И он, конечно, не очень настаивал, – сказал Марсиаль. – Ведь вы же товарищи…

– Значит, теперь это официально называется товариществом? – И мадам Сарла снова уставилась в свою тарелку.

– Да… – ответила Иветта с улыбкой.

– Нам этого не понять, бедная моя тетя, – сказал Марсиаль. – Вы с Фонсу никогда не были товарищами? Не правда ли?

– Никогда. Мы ведь жили не в казарме.

Они все трое снова не смогли сдержать улыбки.

Однако Дельфина с тревогой поглядела на мужа, она догадалась, что Марсиаль хочет навести разговор на покойного Фонсу, и заранее трепетала. Ведь тетушкин образцовый супруг был в их семье неиссякаемым поводом для шуток. Всякий раз, когда мадам Сарла упоминала о «бедном Фонсу», об их счастливой любви или превозносила его добродетели, слушатели едва сдерживали смех. Поскольку мадам Сарла не делала из этого секрета, все знали, что их отношения в браке, к слову сказать, довольно позднем, были чисто платоническими: Фонсу после каких-то таинственных болезней потерял весь свой врожденный мужской запал. Но это обстоятельство не только не омрачало их любви, а, напротив, стало фундаментом их безоблачного счастья. Мадам Сарла уверяла, что была «абсолютно счастлива» со своим мужем. А раз она так говорила, приходилось ей верить на слово.

Внешность Альфонса Сарла была известна по фотографиям: невысокий благодушный человечек, с усами, непропорционально большими для его не такого уж внушительного вида.

– В самом деле, – не унимался Марсиаль, – что это за такое товарищество, которым нам теперь все уши прожужжали? Современной молодежи неведома деликатность чувства. В доброе старое время к женщине обращались особым тоном. Я вот уверен, например, что Фонсу никогда не повышал на тебя голоса, никогда не позволял себе говорить с тобой грубо.

– Он? Грубо? Бедный Фонсу! Да он был ангелом!..

С кресла, где сидели Дельфина и Иветта, донесся сдавленный стон. Иветта, согнувшись в три погибели, с лихорадочной поспешностью снимала туфли, а когда она выпрямилась, лицо ее было пунцовым.

– Ноги гудят, – объяснила она.

– Устройся поудобней, детка, – сказал Марсиаль с широкой улыбкой. – Ты, должно быть, устала.

– Протанцевала весь вечер? – полюбопытствовала мадам Сарла. – Ну, ничего, в твои годы это еще допустимо. Веселись, девочка! Кто знает, как сложится твоя жизнь. А ее брат, – спросила она, обращаясь к Дельфине, – еще не вернулся?

– О, вы же знаете, он живет, не глядя на часы.

– Я это заметила. Вот они, современные нравы.

– Слушай, Иветта, – сказал Марсиаль, – по твоей вине мы умираем от жажды. Ты забыла принести вина.

– В бутылках осталось только на донышке.

– Ну и что же? – возмутилась мадам Сарла. – Значит, остатки надо вылить на помойку?

– А не выпить ли нам по бокалу шампанского? – предложил Марсиаль с воодушевлением.

– Не выдумывай! – воскликнула Дельфина. – Ни в коем случае!

– А-а, куда ни шло!.. Шампанское под пирог, что может быть лучше? Раз мы затеяли ужин… Иветта, не принесешь ли ты нам бутылочку? У меня хранится одна в холодильнике.

– Еще бы! С большим удовольствием!.. Бегу! – воскликнула Иветта, радуясь, что праздник продолжается. И, схватив поднос, выбежала из комнаты.

– Ты ведешь себя неразумно, – сказала Дельфина, качая головой.

– Я слышу это уже во второй раз! Не повторяй вечно одно и то же! Затевать целый разговор из-за того, что мне захотелось выпить бокал шампанского!.. – Марсиаль обернулся к тетке. – Видишь, какие они, эти нынешние жены? Как ни старайся быть примерным мужем, все равно им не угодишь. Любая невинная прихоть – и уже поднимается крик.

– Примерный муж! – вздохнула Дельфина. – Чего только не услышишь!

– Жалуйся, жалуйся!.. Скажи, тетя, а ты говорила Фонсу, что он ведет себя неразумно, когда он спускался ночью на кухню опрокинуть стаканчик?

– Нет, но он-то пил молоко.

– Молоко! – воскликнул Марсиаль. – О, теперь мне ясно, что он был ангелом!

– Мы шампанского дома никогда не держали, – сурово отрезала мадам Сарла.

– Вот видите, тетя, – заметила Дельфина, – хоть вы и воспитывали его по-спартански, а результаты…

И она махнула рукой. Однако было видно, что Дельфина не сердится. Она уже настроилась на ту волну добродушия, которую стал излучать ее муж, едва они переступили порог этой комнаты. Как женщина, любящая во всем порядок, Дельфина считала нелепым и, может быть, даже достойным осуждения каприз Марсиаля устроить ночной пир, а тем более с шампанским, но она с благодарностью принимала все, что, по ее мнению, способствовало семейному согласию и созданию теплой, сердечной атмосферы. Известие о смерти Феликса взволновало ее прежде всего потому, что оно могло произвести на Марсиаля тяжелое впечатление. Она опасалась, что он будет сражен этой вестью и может дать нервный срыв. Ведь мужчины такие хрупкие! Правда, сам Марсиаль не выказывал ровным счетом никакой тревоги насчет своего здоровья, вообще никогда об этом не говорил. Наверное, считает себя в расцвете молодости. Он и правда был еще молод и лицом, и фигурой, и сердцем. Если исходить из интересов Дельфины, пожалуй, даже чересчур молод. Но именно поэтому внезапная кончина друга, ровесника, могла потрясти его тем больше, что он не отдавал себе ясного отчета о течении дней, лет и никак не учитывал возможности непредвиденных катастроф, которые вдруг меняют весь ход жизни или попросту кладут ей конец. Однако Дельфина сверх всяких ожиданий увидела, что Марсиаль принял трагическое известие с большой твердостью, а может быть, даже с несколько неприличным легкомыслием. Неужели он до такой степени эгоистичен и бесчувствен? А может быть, его сегодняшнее прекрасное настроение только маска или защитная реакция? Во всяком случае, Дельфина предпочитала, чтобы все шло именно так…

Вернулась Иветта с бутылкой шампанского и бокалами.

– Розовое! – радостно объявила она. – Мое любимое.

– Я собирался предложить его сегодня после обеда, – сказал Марсиаль, – да забыл. Значит, нам повезло! Смотрите, как отлично заморожено! Вы сейчас выпьете нечто выдающееся!

Он сжал левой рукой горлышко бутылки и стал откручивать проволочку. Откинувшись на подушку и скрестив руки на одеяле, мадам Сарла пристально наблюдала за этой сценой времен упадка Римской империи.

– Ну и ну! – пробормотала она. – Чему только не приходится быть свидетелем…

– Надеюсь, ты выпьешь с нами?

– Я? Да никогда в жизни! Взять на душу такой грех?

– Если за тобой не числится более тяжких, то это еще полбеды.

Выстрел вылетевшей пробки прозвучал, как праздничный салют. Марсиаль ловко налил шампанское в бокал, не расплескав ни капли.

– А ты, однако, мастер! – сказала Иветта.

– Давай скорей другой бокал! – крикнул Марсиаль. – Честь первого бокала, тетя, по праву принадлежит тебе!

– Я же сказала, что не буду. Сколько тебе объяснять?

– Прошу, тетечка, доставь нам удовольствие. Оно отменное, поверь. Самый высший сорт. Я не смотрю на цену, когда покупаю шампанское.

– А разве ты вообще смотришь когда-нибудь на цены? – И мадам Сарла взяла протянутый ей бокал. – Ох, зря я это… Но уж если ты что-нибудь вобьешь себе в голову… – И она поглядела на племянницу. – Вы, милая Дельфина, видно, немало натерпелись от этого тирана!

– И не говорите!

Марсиаль сиял.

– Ты видишь, как в этом доме относятся к твоему отцу? – призвал он в свидетели дочь. – Хоть ты меня защити!

– Папочка, я тебя обожаю! – воскликнула Иветта тоном послушной девочки. – Ты лучше всех на свете!

– Наконец-то мне воздают должное. Ваше здоровье, прекрасные дамы!

Он поднял бокал. Все четверо пригубили шампанское и замолчали, смакуя.

– М-м… – промычала Иветта. – До чего же вкусно!

– Ну, а как ты его находишь? – спросил Марсиаль тетю.

– Ничего не скажешь! – И она покачала головой.

– Готов держать пари, – подмигнул Марсиаль Иветте, – что твой писатель никогда тебя таким не угощал.

– Еще бы!

– Они жить не умеют! Кроме своих книг… – Он не окончил фразы, да в этом и не было нужды. Приговор над писателями был произнесен раз и навсегда – тут не о чем было даже говорить.

– Жаль было бы извести такое шампанское на Юбера! Разве он в состоянии его оценить? – продолжил Марсиаль.

– Скажите на милость, – возмутилась Дельфина, – почему это он не в состоянии?

– Да просто потому, что, кроме высшего света, его ничто не интересует. Ты бы только видела, Иветта, как он изменился в лице, когда узнал, что ты знакома с этой знаменитостью. Его ничто не интересует, кроме светской хроники и системы информации. Подайте ему трех герцогинь и один компьютер, и он будет на верху блаженства. Больше ему ничего не надо!..

Этот обобщенный портрет вызвал у Иветты улыбку.

– Не набрасывайся на Юбера, прошу тебя, – взмолилась Дельфина.

– Разве я говорю о нем что-нибудь плохое? Просто я хочу сказать, что он аскет.

– Он несколько… – начала мадам Сарла с многозначительной полуулыбкой заправского психолога.

Марсиаль обернулся к ней, глаза его искрились весельем.

– Тетя, скажи нам, что именно он «несколько…». Обожаю твои характеристики. Прошу тебя…

Мадам Сарла, казалось, искала подходящее слово.

– Он несколько… химеричен.

– Бесподобно, тетя! – восторженно воскликнул Марсиаль. – Вот именно, химеричен… – И тут же зашелся от приступа конвульсивного хохота, сдержать который был явно не в силах. – Химеричен… Химеричен… – вполголоса повторял Марсиаль, разглядывая свой бокал.

Иветта могла теперь свободно отдаться веселью, которое так и рвалось наружу. Мадам Сарла некоторое время смотрела на отца и на дочь, которые прямо корчились от беззвучного смеха, не в силах остановиться.

– У вас у обоих идиотский вид… – произнесла она невозмутимо.

Ее замечание не прекратило приступа хохота. Наоборот, произвело, скорее, обратное действие, даже Дельфина поддалась общему веселью.

Сцены, подобные этой, разыгрывались у Англадов в те годы, когда дети были еще маленькими. В этой семье ценили смех, особенно тот, что не нуждается ни в чьей помощи и готов разразиться по самому ничтожному поводу. Подростками Жан-Пьер и Иветта больше всего на свете любили эти домашние представления, которые они называли «сеансами», когда их отец просто расцветал, опьяненный собственным остроумием, – он изображал родственников и знакомых, пародируя манеру говорить, голоса и жесты. Отец доводил свои образы до карикатуры, безмерно утрируя все смешное, и не гнушался даже скабрезными и циничными намеками, от которых дети восторженно выли и смеялись до слез, даже если и не понимали толком, о чем идет речь. Потом, когда дети подросли, школа, товарищи – одним словом, внешний мир стали для них значить больше, нежели семья, они начали обо всем судить с высокомерием шестнадцатилетних, и «сеансы» происходили все реже, потому что не имели прежнего успеха.

– Давай я тебе еще налью, – обратился Марсиаль к тетке, – надо же отметить это «химеричен».

И, несмотря на протесты мадам Сарла, он снова налил ей немного шампанского. Дельфине и Иветте тоже.

– Да-да, – продолжил он. – Юбер вечно витает в облаках… Ты бы только послушала, Иветта, как он нам рассказывал про новейшую теологию!

– Теологию? А что он в ней смыслит?

Подражая изысканно-светской интонации Юбера – степень перевоплощения была такой, что он стал даже физически похож на свояка, – Марсиаль заговорил:

– Переосмысление, не правда ли, идеи бога, потому что всякому ясно, что библейский Иегова, не правда ли, совершенно не сочетается с эрой счетно-вычислительных устройств, теперь принять могут только одного Иисуса Христа, и то, не правда ли, без его божественных атрибутов…

Номер имел успех. Иветта и Дельфина так и покатились со смеху. И хотя мадам Сарла меньше других поддавалась этой заразе, она тоже не смогла удержаться и засмеялась.

– В следующий раз надо завести Юбера на тему свободной любви, – сказал Марсиаль. – Вот обхохочемся!

– Не могу больше. – Дельфина даже заикала от смеха. – Перестань, прошу тебя…

Но это прозвучало как глас вопиющего в пустыне. После такого блистательного начала Марсиаля уже ничто не могло удержать.

– Традиционная любовь, не правда ли, кончилась, назрела необходимость, как бы это сказать, переосмыслить плотские отношения, читайте журнал «Playboy», современный эротизм вот-вот перевернет все, не будем же ретроградами, кстати, мы с Эмили решили поступить на курсы сексуального усовершенствования, да-да, именно так, дорогой, необходимо идти в ногу с веком…

Дельфина и Иветта уже не смеялись, а визжали; даже мадам Сарла в полном изнеможении откинулась на подушки.

– Господи, до чего же он глуп! – стонала она между двумя приступами хохота.

В эту минуту внизу послышался шум, а потом раздались шаги на лестнице.

– Жан-Пьер, – прошептал Марсиаль. – Представляете, какое у него будет лицо, когда он сюда войдет?

Эта перспектива вызвала новый взрыв веселья.

– Тс-с-с! – цыкнул на дам Марсиаль. – Устроим ему сюрприз.

Дверь комнаты мадам Сарла была приоткрыта, и Жан-Пьер вошел. Он увидел четыре обращенных к нему смеющихся лица, при этом у каждого из членов семьи было в руке по бокалу шампанского. Смех, который они сдерживали, ожидая его появления, разразился с новой силой.

– А вы неплохо здесь устроились, – сказал Жан-Пьер, когда они чуть поутихли. – Рубать шампанское в четыре утра! В лотерею выиграли или что?.. – обратился он к отцу.

Марсиаль и Дельфина переглянулись, и на их лицах вдруг проступила тревога, особенно на лице Марсиаля.

– Выпей с нами, сынок, – сказал он ласково.

– С удовольствием! – откликнулся Жан-Пьер. – Но объясните мне, в честь чего этот ночной кутеж?..

– А почему бы нам не повеселиться или это только тебе можно?

Мадам Сарла, отдышавшись, с живейшим интересом следила за тем, как Англады выйдут из этого неловкого положения. Воцарилось молчание. Потом Иветта – глаза ее еще искрились весельем, а губы дрожали от сдерживаемого смеха – шепотом объяснила брату:

– Умер Феликс.

– Ясно, – флегматично проговорил Жан-Пьер. – Вы празднуете это событие.

– Нет-нет! – возмутился Марсиаль. – Какая связь!

– Просто мы что-то поздно засиделись, заболтались, вот и все, – сказала Дельфина тоном адвоката.

– Не понимаю, чего вы извиняетесь, – сказал Жан-Пьер. Он взял у Иветты бокал и налил себе шампанского. Но Марсиаль не мог успокоиться.

– Сразу видно, – вдруг выпалил он, – что ты никогда не читал Гомера.

Все с недоумением уставились на него.

– Действительно не читал, – сказал Жан-Пьер, меньше всего ожидавший такого выпада. – Ну и что?

– Вот если бы ты читал Гомера, ты бы знал, что греческие воины пировали, прежде чем сжечь на костре павших в бою героев… Вначале пир, а потом похороны.

Жан-Пьер отхлебнул глоток шампанского.

– Понял, – сказал он все так же невозмутимо. – Мы присутствуем при археологической реконструкции древних обрядов.

– А теперь спать! – решительно проговорила Дельфина и встала. – Четыре часа. Пора!

Минут пять спустя супруги обсуждали в своей спальне этот удивительный вечер. Марсиаль был смущен, ему было, пожалуй, даже стыдно.

– Жан-Пьер прав, – сказал он. – Не знаю, что это на меня нашло… После того, что случилось… А ведь я испытываю горе, уверяю тебя. Ты-то хоть мне веришь?

– Конечно, верю. Это вполне естественная реакция. Ты пережил потрясение, но попытался его как-то заглушить. Вот и все.

– Да, да, именно так… Но все же я, кажется, чересчур далеко зашел. Надеюсь, тетю это не слишком покоробило?

– Да нет, все в порядке. Ты же видел, как она была рада приятно провести с нами время. Мы и вправду хорошо посмеялись. Давно уже мы не проводили вместе таких счастливых минут. Так вот… Не угрызайся… Поверь мне… – сказала Дельфина снисходительно.

Мадам Сарла обожала похороны. Она пожелала проводить Феликса в последний путь. «Несчастные люди, я думаю, у них соберется немного народу. Пойду хотя бы из милосердия».

Народу и в самом деле собралось немного. Марсиаль был удивлен, что рядом с тремя членами семьи Феликса (жена, сын и дочь) стояли «удрученные горем» семь или восемь незнакомых ему люден. Кто были эти многочисленные родственники? Зятья? Невестки? Быть может, кузены? Феликс никогда не упоминал о них. Однако он, видно, время от времени с ними встречался. И Марсиаль подумал, что он ничего не знал о жизни Феликса и о его окружении. Никогда этим не интересовался и не задавал никаких вопросов на этот счет. Сколько равнодушия подчас заключено в дружбе!.. Казалось, смерть Феликса извлекла из туманной тьмы эти столь же туманные персонажи, где они иначе пребывали бы по-прежнему никем не замеченные. Остальные присутствующие были, по-видимому, его соседями или сослуживцами. Венок украшала лента с надписью: «Нашему коллеге с прискорбием». При виде этого венка сжималось сердце, Марсиаль не мог понять почему. Он взглядом поискал огромный букет хризантем, который послал сегодня утром, и мысленно обрадовался, что не постоял за ценой. Букет был роскошный и – это сразу видно – очень дорогой. Золотистые цветы сияли на черном крепе и с очевидностью свидетельствовали, что Феликс – человек почтенный.

Маленький траурный кортеж тронулся в путь. Господи, до чего же эти люди были в большинстве своем незврачны! И уродливы!.. «Счастье еще, что мы здесь, – подумал Марсиаль. – Мы по крайней мере выглядим более пристойно. Даже тетя Берта. Хоть и заметно, что она провинциалка, но сразу скажешь, что настоящая дама». Несколько секунд Марсиаль наблюдал за мадам Сарла, и ему захотелось улыбнуться. Ни одна подробность церемонии не ускользала от ее проницательного взгляда. Исполненная достоинства осанка и сосредоточенная невозмутимость лица были лишь фасадом, за которым работало неуемное любопытство, словно беззвучный регистрирующий прибор. Несомненно, дома, за столом, она поделится своими наблюдениями. Марсиаль подумал, что тетя Берта не пропускала ничьих похорон не потому, что любила смерть, а потому, что любила жизнь ненасытной любовью. Однако, если бы ей это сказать, она бы, наверно, сильно обиделась.

Мессу в церкви отслужили на французском языке. Марсиаль вспомнил похороны в дни своего детства, в Сот-ан-Лабуре, на которых он присутствовал как мальчик из хора. И хотя пели там скверно, грубыми, непоставленными деревенскими голосами, однако в той столь неискусно исполняемой литургии было тем не менее что-то подлинно священное. Здесь же, в обычной пригородной церкви, в этом опошленном светским духом обряде не было уже никакого таинства. Молодой викарий пыжился изо всех сил, чтобы выглядеть сановитей. Он толковал стихи писания с простотой, которая показалась Марсиалю наигранной. «Он слишком далеко зашел в этом опрощении. Что за дешевое актерство!» Видимо, священник пытался возродить наивный дух раннего христианства. Марсиаль уже почти ненавидел викария. Он наблюдал за ним и слушал его со все нарастающей неприязнью. И только когда все затянули Dies irae, он забыл о нем. Хоть этот-то псалом пели по-латыни – реформаторы не все лишили поэзии. Траурный речитатив обрушился на Марсиаля, и со дна его души поднялось нечто подобное смутным страхам детства. Нет, это был не страх перед Страшным судом, о котором напоминали слова псалма, и вообще это был не духовный страх, но чисто физический озноб, головокруженье на краю вдруг разверзшейся пропасти. Он был счастлив, что ему все же удалось испытать хоть это скудное волнение, то ли физическое, то ли эстетическое, в котором ему хотелось видеть душевную сосредоточенность и величие своего горя.

Дело в том, что с самого начала церемонии он предпринимал отчаянные усилия, чтобы растрогаться, думать только о покойном друге, но все было тщетно. Ежесекундно что-то отвлекало его, уводило внимание в сторону – то какой-то предмет, на который падал его взгляд, то какое-то впечатление. Собраться с мыслями было невозможно, они разбегались, словно ртутные шарики. Сперва этот юный пастырь, затем вдова – Марсиаль пытался разглядеть ее лицо сквозь черную вуаль: плачет ли она? Зачем он обратил внимание на стоящую в церкви впереди него, справа, женщину высокого роста, которая почему-то его заинтересовала. Он украдкой рассматривал ее, опасаясь, как бы Дельфина или тетка не засекли направления его взглядов. Именно эта дама больше всего приковывала к себе его внимание, отвлекая от службы. Вероятно потому, что она показалась ему если не красивой, то, во всяком случае, соблазнительной. У нее были пышные формы, еще немного, и ее можно было бы счесть тучной. Такие женщины, упитанные, почти жирные, совсем не относились к тому типу, к которому устремлялись обычно помыслы Марсиаля. Отнюдь. Но время от времени, в погоне за какой-то изощренностью, его к ним тянуло, как может вдруг потянуть просвещенного любителя французской кухни на редкостное экзотическое блюдо, например на кус-кус или на лакированную утку. Кто она, черт побери? Родственница? Знакомая? Недоумение и интерес Марсиаля, как только он заприметил эту женщину, увеличивались с каждой минутой. И чем больше он старался отогнать фривольные мысли, которые его одолевали, тем более определенными и назойливыми они становились. В конце концов он перестал сопротивляться и всецело отдался их завораживающей силе. Да кто же она такая? Дама эта была одета с броской элегантностью, быть может, даже несколько вульгарно. В какой-то момент она повернула голову налево, и Марсиаль увидел слегка оплывший, но красивый профиль, большой миндалевидный глаз, еще удлиненный подрисовкой, – глаз лани или одалиски. Зрачок как-то странно мерцал, возбуждая волнение и сладострастие. Дрожь пробрала Марсиаля с головы до ног. И вдруг его осенило, он понял, кто эта женщина! Бог ты мой, да ведь это же та самая ясновидящая, официальная любовница Феликса! Его сожительница. Короче, мадам Астине. Феликс говорил, что она по происхождению турчанка. Все ясно! Еще больше заинтересованный, Марсиаль уже не мог отвести глаз от мадам Астине. Значит, и она узнала о смерти Феликса? Она пришла на похороны. В жизни Феликса так давно существовала эта женщина, пусть несколько смешная (впрочем, теперь уже Марсиаль в этом сомневался), но роскошная, согласно неким канонам женского обаяния. Да, да, роскошная! Сколько же ей лет? Сорок – сорок пять. Не больше. А может быть, и меньше: ведь известно, что восточные женщины рано стареют. Выходит, она на шесть-семь лет моложе Феликса. Ай да Феликс! Неудивительно, что он был, в общем, так счастлив. Значит, было у него в жизни свое убежище, он взял реванш. Значит, был у него приют для наслаждений. Мадам Астине обладала, наверное, дьявольским темпераментом. Марсиаль не сомневался в этом, такие вещи он чувствовал. И он представил себе, как Феликс проводит послеобеденное время у своей подруги (обычно он приходил к ней к концу дня и лишь редко оставался на ночь). Она, наверное, принимала его в шелковом пеньюаре, а быть может, в расшитом турецком одеянии и вся в драгоценностях. Она готовила ему босфорские сладости, рахат-лукум, варенье из розовых лепестков, а пили они ракию. Она, наверно, ласкалась к нему с кошачьей грацией – как умеют такие вот красавицы, если верить солидным писателям, например Пьеру Лоти. Вот так султан! Вот так сатрап! Кто бы мог подумать? Уж Феликс, конечно, посмеивался про себя, когда друзья не без пренебрежения подтрунивали над ним по поводу его подруги-гадалки. Можно ли доверять этим скромным отцам семейства? Они-то и есть самые большие хитрецы, умеют вести двойную жизнь, как никто.

В этот момент молодой викарий провозгласил: «Наш брат Феликс…» – слова, неожиданно пронзившие Марсиаля, взволновали его. Наш брат Феликс… У Марсиаля сжалось горло. Может, он сейчас заплачет. Наконец-то заплачет!.. Его мучили угрызения совести: как это он посмел задним числом ревновать к Феликсу. И он попытался искупить свою вину: «Слава богу, что бедняге выпало в жизни такое счастье. Да будет благословенна мадам Астине!» Что говорить, да, жизнь Феликса была наполнена, в ней были и семейные радости, и радости дружбы и любви… В делах сердечных он получил все, что только можно. От этих мыслей Марсиаль почувствовал себя на редкость добродетельным, но ему тут же расхотелось плакать. Порочный круг, из которого нет выхода…