Текст книги "Мыслящий тростник"

Автор книги: Жан-Луи Кюртис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Ну, а как поживает твой друг Феликс?

– Очень хорошо.

– Он все такой же дуролом? – осведомилась она своим невозмутимым тоном.

В лексиконе мадам Сарла это слово занимало особое место. Застрявшее в провинции словечко, бывшее в ходу в Великом – XVII – веке, оно обычно употреблялось и в мужском и в женском роде и имело примерно тот же смысл, что «дурак» у Мольера, но с большей гаммой оттенков. В зависимости от контекста и интонации оно могло обозначать в худшем случае – клинический идиотизм, а в лучшем – просто некоторую наивность. Между этими двумя полюсами оно охватывало весь диапазон умственной отсталости или слабости. К этому удивительно емкому слову, содержащему окончательный, неумолимый приговор, мадам Сарла частенько прибегала.

– Ну и язычок у тебя! – сказал Марсиаль. – Феликс – славный малый! И уж вовсе не дурак.

– Согласись, что блеска ему все же не хватает.

– А на что мне блестящий друг?

– Я хочу лишь обратить твое внимание на то, что ты неразборчив в выборе друзей. Тут ты начисто лишен честолюбия.

– Верно, лишен.

– Добрый малый, который только добрый малый и все, может оказаться балластом.

– Я просто поражен, тетя! Как мало в тебе милосердия!

– При чем тут милосердие?

– Ты считаешь, что надо гнать от себя всех добрых малых, если они не обладают блестящим умом. Это немило…

– Я вовсе не то сказала. Не искажай моих слов. Я сказала, что лучше иметь другом человека хорошего, достойного уважения и по возможности с головой.

– Феликс достоин уважения.

Мадам Сарла подняла глаза от вязания.

– Да? Ты так считаешь? Женатый человек, который вот уже десять или пятнадцать лет ходит к гадалке? Это, по-твоему, заслуживает уважения?

– А-а, значит, Дельфина тебе рассказала…

– Конечно. Полагаю, это не секрет?

– Вам, женщинам, никогда ничего нельзя говорить. Вы все используете как оружие против нас.

– Кроме Феликса, который, я повторяю и на этом настаиваю, просто дуролом, у тебя нет друзей.

– Что ты выдумываешь! У меня полным-полно друзей.

– Назови хоть одного, – сказала мадам Сарла инквизиторским тоном.

– Да у меня полно друзей, на работе и… В общем, полно.

– На работе не друзья, а коллеги. Назови мне хоть одного своего друга.

– Какая разница, как их зовут, все равно ты их не знаешь.

– Короче говоря, тебе некого назвать.

Марсиаль охотно продолжил бы этот спор, который его даже несколько распалил, тем более что споры с мадам Сарла – так уж издавна сложилось – велись всегда без всякого снисхождения к кому-либо или к чему-либо, до победы, причем далеко не окончательной. Но тут в гостиной появился молодой человек. Вошедший был новым и менее роскошным изданием Марсиаля. На нем был бежевый вельветовый костюм в широкий рубчик и серый свитер с высоким воротом.

– Добрый вечер, – сказал Марсиаль. – Матч был грандиозный. Жаль, что ты не пошел.

– Я глядел по телеку. Минут пять, – отозвался молодой человек.

– Всего пять? Что же ты видел?

Молодой человек неопределенно махнул рукой.

– Ты же знаешь, я и регби… Если не ошибаюсь, была какая-то свалка.

– Как грустно! – сказал Марсиаль, обращаясь к мадам Сарла. – Как грустно, что мне не удалось привить любовь к спорту хотя бы одному из членов моей семьи… Я здесь одинок… Одинок… Ты разве не обедаешь дома? – спросил он сына.

– Нет, почему же, обедаю.

– Но ты не переоделся…

– А разве в честь дяди Юбера надо переодеваться?

– Нет, но я хочу сказать… Ты мне и так нравишься… Но ты же знаешь дядю Юбера.

Не поднимая головы и не прекращая шевелить спицами, мадам Сарла кинула на внучатого племянника косой взгляд, один из тех взглядов, которые не выхватывают из пространства интересующий объект, а лишь скользят в том секторе, где он должен быть расположен.

– Он что, одет как битник? – пробормотала она.

– Нет, все нормально, только без галстука.

– Терпеть не могу одеваться! – сказал молодой человек.

– А ведь есть такие юноши, – мечтательно произнесла мадам Сарла, – которые любят надеть к обеду хороший костюм. Это те, у кого он единственный и которым пришлось работать, чтобы его купить.

Марсиаль бросил восхищенный взгляд на тетку, но от комментариев воздержался. По многим причинам ему не хотелось поднимать сейчас этот вопрос.

Мадам Сарла спрятала спицы и клубок шерсти в мешочек для рукоделья.

– Пожалуй, мне пора пойти поглядеть, как идут дела у вашей испанки. Я не слишком доверяю ее кулинарному искусству.

Она вышла из гостиной. Молодой человек уселся у камина с газетой в руках. Развернул ее и углубился в чтение.

Марсиаль тоже взялся за газету.

Юбер Лашом не выносил того, что, будучи англоманом, называл «small talk», другими словами, разговор, который ведут исключительно из вежливости и где затрагиваются темы, решительно никого не интересующие, такие, как погода или всякая там газетная чепуха. Пусть об этом болтают дураки. Уж если он начинал говорить, то лишь затем, чтобы сказать нечто существенное. Они не просидели и трех минут за столом, как Юбер коснулся одной из самых животрепещущих тем.

– Ты слышал? – сказал он своему свояку, выжимая пол-лимона на устрицы. – Она у них уже есть. У китайцев. Да, у них теперь есть бомба. Читал газеты? Последние сутки во всех министерских канцеляриях только об этом и говорят.

– Но этого давно ожидали. Так ведь?

– Ожидали, ожидали! Ты хочешь сказать, этого опасались, предвидели такую возможность, но никто – ни в Москве, ни в Вашингтоне – даже не предполагал, что это случится раньше, чем через пять, а то и десять лет. Все, что нам известно о китайской промышленности, не давало решительно никаких оснований считать, что они так быстро решат эту задачу. Равновесие мировых сил полностью нарушено, – заключил он с жаром и проглотил устрицу. – А это весьма тревожно.

– Неужели это так уж тревожно? Ты полагаешь, что великие державы…

– Я вполне допускаю, – сказал Юбер, – что по примеру американцев и русских китайцы не станут легкомысленно пускать в ход ядерное оружие. Они прекрасно понимают, какое возмездие за этим последует.

– Однако, – вмешалась мадам Сарла, – поскольку эти бомбы все накапливаются…

Но Юбер не дал ей закончить фразу.

– Нет-нет, не бойтесь этого, дорогой друг! Вы, несомненно, хотите сказать, что какой-нибудь генерал вдруг сойдет с ума, нажмет на пресловутую кнопку, и штук тридцать «Поларисов» ринутся на Пекин. Такое бывает только в романах. В действительности в современном технократическом мире это исключено!..

И он принялся развивать свою точку зрения. Для великих держав полезно, что появилась «сила устрашения». Это лучший гарант сохранения мира во всем мире… «Занятно, – подумал Марсиаль, – минуту назад он был весьма встревожен, а теперь не нарадуется. Болтает что попало!»

Марсиаль не выносил манеры свояка самоутверждения ради говорить за столом, не закрывая рта, нимало не заботясь о том, хотят ли остальные слушать его разглагольствования или нет. Юбер был одним из тех невыносимых зануд, которые почему-то убеждены, что в обществе они потрясающе интересны и забавны. Он и вправду мог быть забавен, но только если не вникать в смысл его слов, а лишь наблюдать за ним. Он напоминал дергающуюся марионетку, и глядеть на него было очень смешно.

О чем это он сейчас? О технократической организации будущего мира. Марсиаль быстро оглядел стол. Эмили, жена Юбера, делала вид, что слушает, во всяком случае, лицо ее выражало внимание, но в действительности она, наверно, мысленно была за тысячу километров отсюда, думала о своих детях, о последних покупках, о женском клубе и о множестве других менее конкретных вещей. Дельфина безукоризненно исполняла роль хозяйки дома, казалось, она с увлечением слушала Юбера, но в то же время бдительно следила за прислугой – не совершит ли та какой-нибудь оплошности (это была испанка, в доме она служила недавно, и ее приходилось учить буквально всему). Жан-Пьер, видимо, слушал дядю Юбера, однако с единственной целью – посмеяться над ним вволю, когда тот уйдет. И действительно, Жан-Пьер, во-первых, решительно не принимал в расчет то, что говорили люди старше тридцати лет, исключая Герберта Маркузе и, может быть, еще Сартра, и, во-вторых, считал, что пришла пора не организовывать мир, а опрокинуть его вверх тормашками, чтобы вернуть людям радость жизни. Рациональная организация мира, по его мнению, была мечтой технократов, мечтой «правых», которые не смеют себя таковыми назвать. В этом пункте Марсиаль соглашался с сыном. Итак, для Жан-Пьера слова дяди Юбера были вдвойне бессмысленны: дядя давно перешагнул тот возрастной рубеж, когда человек имеет право думать, и был, кроме того, позорным реакционером, маскирующимся под футуролога. Одним словом, бедняга Юбер проповедовал в ужасающем, полном одиночестве. Но нет, все же был один человек, который его действительно слушал, – мадам Сарла. Она не упускала ни одного слова из его речи и не сводила с него колких и непроницаемых глаз.

Благодаря развитию системы информации как науки нет никаких сомнений, что многие проблемы, которые в настоящее время представляются неразрешимыми, перестанут быть таковыми уже к началу нового века. Например, проблема голода в мировом масштабе. Необходимо пресечь демографический взрыв, но и это, оказывается, возможно. Процесс этот уже начат, в частности, у Мао. Нет, решительно нет никаких оснований для пессимизма. Завтрашний мир будет лучше нашего, это несомненно.

– Вы меня удивляете, – сказала мадам Сарла.

– Чем, дорогой друг?

– Вы вот уверены, что все идет к лучшему, а по моему мнению, как раз наоборот.

– Позвольте, где вы видите явные признаки упадка?

– Где? Да везде, – ответила мадам Сарла тем же спокойным, чуть ли не ласковым тоном. – Достаточно поглядеть вокруг.

– Вы, видимо, имеете в виду (он искал точное слово)… распущенность нравов? Но это только видимость! Показывают сквозь увеличительное стекло тот или иной частный случай, но основная масса населения, поверьте мне, абсолютно здорова.

– Только видимость? В прошлом году в одном Сот-ан-Лабуре оказалось с полдюжины несовершеннолетних девочек-матерей. В возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет.

Юбер широким жестом смахнул со счетов эти преждевременные беременности.

– Симптом переходного периода, – заявил он. – В чистом виде.

– Не знаю, симптом ли это, – сказала мадам Сарла. – Но сомневаюсь, чтобы сюда подходило слово «чистый». Правда заключается в том, что нравственности уже не существует.

Жан-Пьер открыл рот. Сейчас он наверняка скажет что-нибудь дерзкое. И Марсиаль решил его опередить:

– Что поделаешь, молодые хотят теперь жить, как им нравится. И я не могу их за это осуждать. Мы в молодости слишком многое в себе подавляли.

– Подавляли? – с удивлением переспросила мадам Сарла. – Я подавляла?

– Не ты, тетя, а время было такое. Атмосфера, в которой мы росли.

Тема распада нравов вызвала у обеих сестер куда больше интереса, нежели рассуждения об успехах системы информации. Эмили тут же включилась в разговор.

– Наши родители не позволяли нам с Дельфиной до совершеннолетия одним уходить из дому. Возвращаться домой мы должны были не позже одиннадцати. И заметьте, считалось, что нам предоставляется большая свобода.

И сестры рассказали несколько забавных историй, демонстрирующих строгость семейного воспитания до начала атомной эры.

– Истина в том, – сказала мадам Сарла, – что, когда гибнет религия, все рушится.

– А почему вы считаете, что религия гибнет? – спросил Юбер.

– Сразу видно, что вы не часто бываете в церкви.

– Позвольте, позвольте, я хожу в церковь. Мы с женой ходим. Не буду утверждать, что лично я очень набожный, но мы сохранили привычку…

– Если вы ходите в церковь, неужели вас не коробит то, что там делается?

– Тетя Берта хочет сказать про изменения в литургии: месса идет по-французски и так далее, – пояснил Марсиаль.

– Вы, очевидно, имеете в виду реформы Второго Вселенского собора? В мире, который находится в процессе серьезнейшей эволюции, они были необ…

– Священники утратили веру, – прервала его мадам Сарла, не желавшая, чтобы при ней защищали новую церковь. – Проповеди теперь напоминают выступления на профсоюзном собрании. Катехизис…

– Повторяю, реформы были совершенно необходимы из-за эволю…

– Катехизис, из которого выкинули добрую половину догм… И вы, вы считаете, что это христианство!

– Тетя права, они действительно хватили через край, – сказала Эмили примирительным тоном.

– Но помилуйте, духовенство обязано приноравливаться к веку. Многое в церковной практике закоснело, я бы даже сказал точнее, превратилось в труху…

– Кто сказал? – спросила мадам Сарла, буравя его взглядом.

– Что кто сказал, дорогой друг?

– Что духовенство обязано приноравливаться к веку?

– Да это же очевидно!

– Я вас не спрашиваю, очевидно или нет, – невозмутимо отрезала мадам Сарла. – Я спрашиваю – кто сказал, что духовенство обязано приноравливаться?

Слегка опешив, Юбер не сразу нашелся, что ответить, и она воспользовалась этой заминкой.

– Христос никогда не говорил, что апостолы обязаны приноравливаться. Так кто же?

– Церковь, хотите вы того или нет, институция мирская, – заявил Юбер. – Если она не будет меняться, у нее просто не останется приверженцев.

– Можно подумать, что вы говорите о гостинице, которая растеряет клиентуру, если там не проведут центрального отопления.

Юбер с натянутой улыбкой воззвал ко всем сидящим за столом:

– Она неподражаема! Такие сравнения… Вы просто неподражаемы, дорогой друг!

Марсиаль был отнюдь не против того, что тетя в споре явно брала верх.

– А мне кажется, – сказал он, обращаясь к свояку, – что происходит как раз обратное. Верующие удручены (он дважды споткнулся, прежде чем произнес без запинки) секуляризацией церкви.

– Да нет, да нет, ты ошибаешься. Спроси у молодых, что они об этом думают.

– Молодой, присутствующий здесь, – сказал Марсиаль, весело взглянув на сына, – может быть, вовсе не намерен тебе отвечать.

Все повернулись к Жан-Пьеру и почтительно ждали, чтобы молодое поколение вынесло свой приговор.

– Так или иначе, – сказал Жан-Пьер поставленным голосом, и ни один мускул в его лице не дрогнул, – бог умер!..

Хотя эта новость и не произвела эффекта взорвавшейся бомбы, на всех как бы повеяло холодом. Однако мадам Сарла слова Жан-Пьера ничуть не смутили. Она, видимо, решила про себя, что это заявление не более чем пропагандистский трюк противника.

– Ба! Да наш Жан-Пьер, оказывается, ницшеанец, – произнес Юбер, который, как и положено человеку просвещенному, тотчас же определил, откуда позаимствованы эти философские реминисценции.

– Вовсе не ницшеанец, – поправил дядю Жан-Пьер. – Можно подумать, что никто из вас никогда и не слышал о теологической теории смерти бога, – добавил он тоном, показывающим, что лично он изрядно поднаторел в этих вопросах.

Однако в универсальной образованности Юбера пробелов быть не могло.

– Теологическая теория смерти бога? Да как же! Это весьма и весьма интересно!

Взгляды, которые до этой минуты были прикованы к Жан-Пьеру, теперь обратились к Юберу. В них сквозило скрытое удивление.

– Вычитали?.. – спросил молодой человек и назвал три имени – голландское, американское и немецкое.

– Что за вопрос! То есть кое-что и по диагонали, но, во всяком случае, я знаком с их теориями.

Марсиаль готов был дать руку на отсечение, что ни его сын, ни свояк не прочли ни единой строчки названных авторов. Уж этих-то двух он знал как облупленных. Они набрасывались на газеты и журналы и, словно пиявки, высасывали из них все сведения, но никогда не обращались к первоисточникам. Плагиаторы, не ведающие стыда, они выдавали за свои собственные находки то, что понадергали отовсюду. Марсиаль не раз ловил их на подобном интеллектуальном воровстве. Такие же жулики, как и девяносто девять и пять десятых процента их современников. Неистребимое желание казаться всезнающим, быть в курсе. Главный невроз века…

– Простите меня, – сказал Марсиаль, – но в чем, собственно, заключается это учение о смерти бога? Оказывается, вы в этом разобрались. Так, может быть, вы мне объясните что к чему?

– Сомнительно, – произнесла мадам Сарла театральным шепотом.

– Дорогой мой, уж не воображаешь ли ты, что такую сложную теорию можно изложить за две минуты? В самом деле, не стану же я заниматься дешевой популяризацией в духе «Ридерс Дайджест».

– Хотя бы в самых общих чертах, о чем идет речь?

– Ну, что же… Это в некотором роде переосмысление идеи бога, не правда ли?.. Очевидно, что понятие бога, как его трактовали старые теологи, уже не может… Словом, не соответствует разумным требованиям современного мышления… Иегова из Библии, не правда ли? – И он снисходительно пожал плечами и махнул рукой, давая понять, что библейскому Иегове давно уже место в лавке старьевщика. – Следовательно, остается лишь образ Христа, не правда ли? Однако, лишенный большинства, если не всех привычных атрибутов божественности… Вы меня понимаете?

– Нет, – отрезала мадам Сарла.

Юбер возвел глаза к небу.

– Конечно, это надо читать самому, – вздохнул он. – Это то же самое, что просить изложить Тейар де Шардена в трех фразах и к тому же сделать краткий вывод. Это же несерьезно.

– Обратите внимание, – сказал Марсиаль, – теология смерти бога. Здесь же противоречие в самих терминах. Если бога нет, то при чем тут теология?

Юбер полузакрыл глаза, сокрушенно покачал головой и поцокал языком с многозначительным видом.

– Это все гораздо сложнее, – сказал он почти печально. – Гораздо сложнее… Поверь мне…

Экскурс в сферы религиозной философии утомил всех. Вернулись к обычным застольным разговорам. Мадам Сарла нашла, что жаркое переперчено. Она дождалась, когда прислуга-испанка вышла из комнаты, и сказала, что эти «особы» совершенно не умеют готовить, что за ними «нужен глаз да глаз». И все три женщины заговорили, несколько оживившись, о жизненной проблеме, которая стоит теперь перед западной буржуазией, – трудности с прислугой. Юбер погрузился в высокомерное молчание – он, видно, считал, что этот small talk был на редкость мелкотравчат. Так и шибало в нос средним классом. В домах, где его принимали, никогда, никогда не заводили речь о прислугах-испанках. Впрочем, в тех домах за столом прислуживали метрдотели и лакеи, так что этот вопрос никого и не волновал. Но в конце концов, родственников себе не выбираешь. Есть семейные обязательства, которыми нельзя пренебрегать.

Полное отсутствие мысли на лице Юбера придавало его облику благородную духовность, чуть ли не янсенистскую. В покрытой пушком лысине, длинном носе, птичьей шее было что-то монашеское. Если бы он от скуки вдруг затянул псалом, это никого бы не удивило. И тут было произнесено имя, простые слоги которого произвели на него поистине гальванизирующее действие. Монах, вот-вот готовый впасть в экстатическое состояние, разом превратился в современного светского человека. Ноздри его затрепетали, зрачки вспыхнули ненасытным огнем.

– Реми Вьерон! – воскликнул Юбер. – Иветта обедает с Реми Вьероном?

– Да, – сказал Марсиаль. – А что ты думаешь? У нашей дочери прекрасные знакомства.

– Где она с ним встретилась?

– У общих друзей, – небрежно ответил Марсиаль, насмешливым глазом наблюдая за свояком.

– Общие друзья? Кто такие? – почти грубо выспрашивал Юбер.

– Друзья Иветты, мы их не знаем.

– А! – вздохнул Юбер с облегчением.

Если бы друзья, у которых можно повстречать Реми Вьерона, были бы друзьями Марсиаля и Дельфины, Юбер перестал бы что-либо понимать и очень встревожился бы.

То, что это были личные друзья Иветты, несколько успокоило его. Девушка была живая, хорошенькая, училась в университете. Молодые проникают теперь во все сферы, молодость стала универсальным пропуском… Так что терзаться нечего.

– Это превосходный писатель, – сказал Юбер.

– Понятия не имею, я его не читал.

– Напрасно. В высшей степени знаменателен для нашего времени. В некотором роде смесь Шодерло де Лакло и Сен-Жюста, – сказал Юбер с улыбкой тонкого ценителя и так, словно только что нашел эту формулу.

– Да, именно это и писали в последнем номере «Экспресса», – сказал Марсиаль, как бы поздравляя свояка с умением запоминать цитаты.

В эту минуту из передней донесся телефонный звонок. Марсиаль отодвинул стул, чтобы встать.

– Не беспокойся, – сказала Дельфина, – я подойду. – И вышла из комнаты.

– Мне бы хотелось с ним познакомиться, – сказал Юбер с видом человека, испытывающего острый интеллектуальный голод. – Как ты думаешь, не могла бы Иветта?..

Он не окончил. Марсиаль поморщился, выражая сомнение.

– У меня нет никакого желания звать его к нам, даже если бы он и принял приглашение.

– Почему?

– Потому что мне нечего ему сказать. Знаменитый писатель. А я не читал ни одной его книги. Даже названий не знаю.

– Ты не прав, – возразил Юбер. – Я говорю о том, что ты ничего не читаешь… Надо быть в курсе… Надо идти в ногу с временем, черт побери!

– Я читала какой-то его роман, – вступила в разговор Эмили, – но решительно ничего не помню… Я много читаю, но память у меня дырявая, – добавила она с улыбкой, словно этот недостаток придавал ей еще больше очарования. – Стоит только закрыть книгу, как все – ф-ф-у! – и вылетело из головы!

– А в самом деле, что ты вообще читаешь? – спросил Юбер свояка. – Скажи мне, что ты читаешь сейчас? – Он обернулся к Жан-Пьеру. – Это тест, – шепнул он ему, подмигнув.

– Сейчас? Какой-то детектив из черной серии.

Юбер призвал Жан-Пьера в свидетели.

– Вот видишь! – воскликнул он, желая подчеркнуть точность и эффективность теста.

И, повернувшись к Марсиалю, продолжал тоном упрека:

– Но помилуй, нельзя же пробавляться таким чтивом… Поверь мне, есть в высшей степени стоящие писатели…

Из передней доносился приглушенный голос Дельфины, которая говорила по телефону. Слов разобрать было нельзя, но в интонациях чувствовалась тревога.

– Конечно, – продолжал Юбер. – Многие из современных авторов не всем доступны. Чтение их книг требует большой сосредоточенности, я бы даже сказал, они могут поначалу показаться скучными, но в конце концов бываешь, как правило, вознагражден…

– Послушай, я уже вышел из того возраста, когда держат экзамены, – сказал Марсиаль. – Жизнь слишком коротка. У меня нет времени ломать себе голову над книгами.

– Да это просто лень, дорогой!

– Вот видишь! – воскликнула мадам Сарла. – Что я тебе говорила?

– Вы тоже ругали его за лень?

– Да, но по другому поводу.

– Тетя считает, что я недостаточно взыскателен в выборе друзей.

– Она права! – горячо подхватил Юбер. – Человек с твоим положением должен иметь более широкий круг знакомств.

– А если я вполне удовлетворен своим кругом?

– Ах, дорогой мой, не Хватало еще, чтобы ты мне напомнил старую французскую поговорку: «Тот счастливо живет, кто покой свой бережет». – Юбера даже передернуло от отвращения.

– У меня просто нет таланта к светской жизни, – сказал Марсиаль.

– Это уже другое дело! – воскликнул Юбер с присущей ему беспристрастностью. Он порицал добровольное отшельничество, но если причиной тому был какой-нибудь врожденный недостаток, скажем, отсутствие дара общения, то он мог его лишь отметить, не осуждая.

«Я – его Феликс, честное слово!» – подумал Марсиаль, задетый тем, что все так быстро и без возражений приняли его признание в собственной несостоятельности. А еще он подумал, что с такими людьми, как Юбер, никогда нельзя себя недооценивать или делать вид, что себя недооцениваешь, – они вам охотно поверят на слово.

Когда Дельфина вернулась, Марсиаль сразу увидел, что она чем-то озабочена.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Нет-нет, ничего, – ответила она с принужденной улыбкой. – Неприятности у одной моей подруги.

– У какой подруги?

– Ты ее не знаешь. По клубу.

– Этот пресловутый клуб, – сказал Марсиаль Юберу, – какая-то тайна в жизни наших жен. Ведь Дельфина ни разу не разрешила мне ее туда проводить. Я даже толком не знаю, где он находится.

Сестры, смеясь, запротестовали. Их клуб был весьма невинным – встречи за чашкой чая, лекции, обмен книгами – короче, решительно ничто не может вызвать подозрения. Но одно правило было незыблемым, впрочем единственное: клуб посещали исключительно женщины, мужей туда и на порог не пускали. No man’s land[11]11
  Ничья земля (англ.). Здесь игра слов, основанная на том, что «man» по-английски и человек вообще и мужчина.


[Закрыть] в буквальном смысле слова.

– Тайна не тайна, но они уже во всяком случае тайные жрицы. Жрицы Великой богини, как в Риме! Странные теперь нравы, дорогой мой, – сказал Юбер Марсиалю.

Да нет, нет, ничего похожего. Клуб – всего лишь убежище, место, где жены могут хоть немножко забыть свою домашнюю суету, увидеть друг друга, отдохнуть и расцвести душой.

– Как? – воскликнул Юбер. – Уж не значит ли это, что вы не расцветаете у семейных очагов?

– Они, очевидно, тоже многое в себе подавляют, – сказала мадам Сарла и напомнила, что в ее время женщинам не требовалось создавать клубы, что дом полностью заполнял их жизнь, им ограничивались все их желания, а уж она и подумать не могла о том, чтобы расстаться с Фонсу больше чем на двадцать минут. И разговор завертелся вокруг спорного вопроса об эмансипации женщин. Юбер решительно был «за» и в подтверждение приводил цитаты из «Второго пола» Бовуар. Марсиаль не разделял мнения Юбера. Он сказал, что «испытывает тоску по патриархальным временам, когда мужчина был королем, а женщина – объектом поклонения».

Сразу же после кофе Жан-Пьер ушел. И Марсиаль принялся терпеливо ждать, когда гости последуют его примеру. Он еще мог выносить общество Юбера за обедом, раз в две недели, не чаще. А вот проводить с ним послеобеденное время было уже томительно. Юберу тоже хотелось уйти, но приличия требовали посидеть после кофе хотя бы час. И тогда мужчины не без труда завели вялый разговор сперва о текущей политике, а потом каждый о своей работе. Марсиалю рассказывать, собственно, было нечего. Страхование – и все тут. Да и говорить ему не хотелось еще и потому, что Юбер расспрашивал только из вежливости. Юбер должен был испытывать непреодолимое отвращение к страхованию. Не к самому страхованию (он им пользовался, как и всякий другой), а к страхованию как профессии. Марсиаль вспомнил сегодняшнюю игру, такую прекрасную и волнующую, изумительный прорыв французского нападающего, который, несомненно, был эстетической вершиной матча, и хотел бы рассказать об этом, но подумал, что его свояк, наверно, испытывает к регби еще большее отвращение, чем к страхованию.

Когда же, проводив наконец родственников, они вернулись в гостиную, Дельфина взглянула на мужа.

– Почему у тебя такой вид? – спросил он. – Что случилось?

– Марсиаль, – сказала она серьезно и снова поглядела на него с сочувствием, чуть склонив голову. – Я тебя сейчас очень огорчу.

Марсиаль почувствовал, что бледнеет.

– Иветта?..

– Нет-нет… Звонила жена Феликса… Сама не знаю, как мне удалось с собой совладать… Не хотелось омрачать конец обеда… Понимаешь… Надеюсь, ты на меня не будешь сердиться?..

– Но что, что случилось?

– Феликс… – Она взглянула на него на этот раз с тревогой и сказала тихо, желая смягчить горестную весть. – Он… умер.