Текст книги "Иктанэр и Моизэта"

Автор книги: Жан Де ля Ир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Бесполезно покидать остров! – повелительно сказал Фульбер.

И, обернувшись к Иктанэру, он хотел ему сказать, но вид юноши был так встревожен, его глаза так блестели и были наполнены слезами, и весь он трясся и его рот был искривлен от страдания и злобы, словом, внешность Иктанэра была так ужасна и взволнована, что луч понимания сразу осветил ум монаха, и он в порыве чувств воскликнул:

– Сын мой! Сын мой! Ты видел Моизэту и ты полюбил ее!

– Да, отец мой! – отвечал растроганный юноша.

– Тогда подойди! Сначала спаси Моизэту, настигни изменника и похитителя. А объяснимся мы потом! К «Торпедо»!

Две минуты спустя, Иктанэр, Оксус, Фульбер и Сципион хлопотали вокруг «Торпедо», который стоял в особом отделении лаборатории.

Оксус нагнулся и проверил механизм.

– Он в порядке! – проговорил он. – Элементы действуют.

– В какую сторону отправился Сэверак? – спросил монах Сципиона.

– Господин, – отвечал ошеломленный всем виденным негр, – он отправился на восход солнца.

– Он хочет добраться до Индийского океана и, может быть, до Бомбея, который с этой стороны ближайший порт.

– Сын мой, ты слышал! – воскликнул Оксус. – Иди же и возврати нам Моизэту!

– Приведи к нам также и Сэверака! – прогремел монах.

– До скорого свидания! – просто ответил Иктанэр.

И одним повелительным жестом он выпроводил всех вон.

Оксус, Фульбер и Сципион удалились из бассейна, двери которого за ними затворились герметически.

Тогда Иктанэр опустил один рычаг, укрепленный на стеклянной доске на стене. И тотчас же на уровне пола открылись люки и через 2 минуты бассейн наполнился водой. Иктанэр опустил другой рычаг и тут же целая стена бассейна повернулась на своей оси и открыла для «Торпедо» широкий проход на волю. За этим проходом еще был подводный грот, но за гротом уже открывался беспредельный морской простор.

Иктанэр открыл один из люков «Торпедо» и достал оттуда стеклянную маску, которую и надел себе на лицо.

Затем он плашмя лег в специальное углубление на палубе «Торпедо» и оперся подбородком на выложенное резиной углубление. Он нажал один из расположенных пред ним коммутаторов, затем – такой же другой. Тогда автоматически над палубой поднялся металлический полукруг и облек как пояс бедра Иктанэра, образуя таким образом из человека и машины одно нераздельное целое. В ту же минуту винт и рули поставили направление. «Торпедо» вышел из бассейна, пересек грот и направился в открытое море. Одним взмахом он взлетел на поверхность воды.

Над горизонтом уже поднималось солнце. Иктанэр открыл опоясывавший его металлический обруч и во весь рост встал на палубе своего удивительного судна. Своими проницательными глазами он обвел горизонт: от востока до заката и от севера до юга – вокруг была совершенная пустыня.

Тогда возлюбленный Моизэты с угрожающим жестом поднял руки и дрожащим голосом воскликнул:

– Моизэта! Я найду тебя, хотя бы твой похититель увлек тебя в самое сердце самого большого материка на земле!

И полминуты спустя, «Торпедо», со скоростью двухсот километров в час и на глубине лишь четырех метров, несся к выходу из Персидского залива, чтобы преградить Сэвераку проход в океан.

В это самое время, в лаборатории Затерянного острова Фульбер, стоя пред Оксусом, – который закрыв лицо руками, сидел на диване, – говорил:

– Не отчаивайся, брат! Видимо любовь нас предала, но любовь и будет нам помогать. Множеством способов, которые вскоре будут тебе очевидны, Моизэта будет для нас верным залогом победы над миром!

Оксус поднял голову, посмотрел на Фульбера и печальным голосом прошептал:

– Да, я понимаю… Моизэта будет для нас залогом покорения Мира, если только ее не убьет Сэверак.

Но при этих словах монах отвернулся, чтобы скрыть от Оксуса одну из тех своих загадочных улыбок, которые у этого гениального человека указывали на зарождение какой-то новой грандиозной и ужасающей мысли.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Анархисты

28-го марта в Женеве скончался от болезни сердца пресловутый Архильев, русский террорист, прославившийся на весь мир со времени своего участия во множестве нашумевших заговоров против выдающихся государственных лиц.

После похорон четверо друзей покойного: Марциали, Чувин, Гаврило и Вампа – все теоретики анархизма и пропагандаторы действием – собрались в квартире Архильева в стареньком домишке на улице де-Казерн.

Было шесть часов вечера. Стол, вокруг которого сидело четверо людей, освещался керосиновой лампой без абажура. Во всех углах этой скромной комнатки навалены были пачки журнала «Террор» – орган на русском, французском и итальянском языках, той террористической партии, во главе которой, до своей последней минуты, стоял Архильев.

Раньше, чем кто-нибудь из четырех собеседников нарушил тяжелое молчание, сковывавшее их губы, раздался звонок: один короткий удар, один продолжительный и два легких.

– Вот и Вера! – произнес Чувин.

И он встал, чтобы пойти отворить дверь.

– Здравствуйте, товарищи! – раздался женский голос.

И пожав протянутые ей руки, Вера села к столу между Чувиным и Гаврилой.

Она была дочерью Карла Ротмана и его любовницы Ганской, погибшей под пулями несколько лет спустя после того, как ее отец Тиршин был казнен в Америке.

Это была молодая девушка, восемнадцати лет, с правильными и чистыми чертами лица, с густыми черными волосами и великолепными темными глазами. Простое черное платье словно обливало ее стан Дианы. Она окинула своим серьезным взглядом всю комнату и сидевших за столом и лаконически спросила:

– Говорили вы?

– Нет еще! – ответил Чувин.

– Мы ждали тебя! – добавил Марциали.

– Меня задержал перевозчик. Книги в закрытых мешках будут доставлены сюда завтра.

– Значит, это решено, – спросил Гаврило. – Ты устраиваешься здесь?

– Да! Таково было желание Архильева.

– И наше – также! – заметил Вампа. – Достойнее тебя никого нет, чтобы редактировать «Террор» и заместить в нашей партии Архильева. С этих пор ты можешь говорить: тебя будут слушаться все террористы.

– Нет, я не хочу распоряжаться одна, – возразила Вера своим низким голосом. – Сердце человеческое переменчиво. И вы четверо будете составлять при мне совет. И этот Совет Пяти будет находиться здесь. А так как Архильев завещал нам позаботиться об организации партии, то что же мы предпримем?

Чувин собирался говорить, как вдруг раздался звонок: сперва длинный удар, остановка, удар потише и два раздельных удара под конец.

– Это Лука! – сказал, вставая Чувин. – Он принес письмо.

Чувин отворил дверь, в которую просунулась рука, державшая письмо и юношеский голос тихо произнес:

– Это получено сегодня утром обычным путем.

– Хорошо!

Чувин взял письмо, рука исчезла и он запер дверь.

– Стой! Оно адресовано товарищу Архильеву. Открывай его, Вера!

Молодая женщина сдержанно вскрыла конверт, развернула бумагу и вдруг вскрикнула. Внезапная бледность разлилась по ее лицу.

– Что это такое? – воскликнули все четверо мужчин.

– Шифр Ротмана, моего отца!

– Ротмана!

При этом имени, которое произнесено было с изумлением, не лишенным радости, четверо анархистов приподнялись. Они посмотрели на письмо и на Веру, лицо которой было бледно, как бумага, которую она держала в руках.

– Ротман! Русский Карл! Француз Шарль Сэверак, о котором не было слышно почти целый год. Одни полагали, что он бежал из тюрьмы, тогда как другие, наоборот, думали, что он там был убит тайно. Но ни первые не могли сказать, как он сумел бежать, ни вторые – почему его убили за несколько часов до того, как он должен был идти на эшафот!

– Сэверак! Бог террора! Наш кумир! Где же он? Что он делает, Вера?

– Я знала, что он вернется! – прошептала она.

И еще тише, почти голосом бреда, она произнесла:

– Шифр Сэверака!

Один за другим Чувин, Марциали, Вампа и Гаврило уселись на свои места.

– Так как мы на острове Совета, – заговорил Чувин дрожащим голосом, – то читай же нам это его письмо к Архильеву. Мы после займемся вопросом об организации партии.

И он пожирал взглядом глаза Веры.

Но молодая девушка повернула свой взгляд на своего товарища и холодно ответила:

– Да, Чувин! Я еще люблю тебя, и буду любить всегда. Я тебе сказала, что буду ждать тебя до смерти, так как не хотела отдавать моего сердца без разрешения моего отца, пока не получила бы доказательств, что мой отец… Но он жив. Следовательно, мы его увидим снова. А пока, Чувин, думай о нашем долге и заставь молчать твое сердце, как я заставила молчать мое, когда исчез мой отец…

– Довольно, Вера! – прервал ее тот. – Мы здесь замещаем Архильева. А он уже теперь прочел бы это письмо; читай же его и ты. Мы тебя слушаем!

– Мы слушаем! – повторили и трое остальных, которые в течение только что разыгравшейся сцены уже начали выражать своими жестами их жгучее нетерпение.

Но Вера ответила:

– Я не знаю шифра моего отца!

– Ты не знаешь шифра?

– Ты не знаешь шифра?

– Твоего отца?

– Нет! Секрет его знал лишь один Архильев. И он никогда его никому не открывал и унес с собой в могилу.

Вера бросила открытый листок на середину стола. Все глаза остановились на нем, и вот что они увидали черным на белой бумаге:

20. – Gibr8ckzmot36489amiarrjun. Q – 7roz yus5p6ee. Joi5sl; t9vm6h 83rtx879vtax?ro; sabrola, lxesort2−bkca9hrro! A „okhtz s6zyk9t4xgr5 s3vitlybkrvs6ie4el? socbpgy3l vtop mr.. n7nodeq46u2 – 32t5s3nti700i2 p7nn oi8ncpiaac22553be6okpa7eadiisqc9 ei802 – 32tez? 7monieyaxrgs. e98 hikbntutetnix567v859 11f2apv8ebev9do eooajir lgmm9gn34tos bo6mvt8iei497ocd! yrivlp3! t8pxm780e8r7qpiers66i ruy 452zmacb – 8; oviz3et – „qyainokups9−me−ci (txbilefhor s6) ehpr. x.

На четверть часа вокруг стола воцарилось ненарушимое молчание. Наклонившись над бумагой, четверо мужчин и молодая девушка испытывающе рассматривали отчетливо написанные каждую букву и каждый знак, словно одного их пламенного желания было достаточно, чтобы прочесть тайну.

Вдруг Марциали воскликнул:

– Мы бесполезно будем смотреть так целую вечность! А у Архильева где-нибудь должен иметься написанный ключ. Лучше примемся сейчас же его искать.

– Нет! – спокойным голосом проговорила Вера. – Архильев никогда не записывал ключей для условленных криптограмм своих различных корреспондентов. Он их знал на память и сообщал мне. Каждая полученная им криптограмма в начале листа имела отличительный знак, который обозначал корреспондента и тем самым ключ, которым следовало пользоваться к расшифровке. Но Архильев никогда мне не открыл ключа моего отца.

– А что, получал Архильев что-нибудь от Сэверака после его бегства? – спросил Чувин.

– Нет. Поэтому-то он и считал его умершим.

– Почему же ты сразу узнала, что это криптограмма принадлежит Сэвераку? – спросил Марциали.

– Именно по отсутствию какого-нибудь знака, которого Сэверак никогда не ставит.

– А ты уверена, что это письмо именно от Сэверака? – спросил Чувин.

– Да! Я видела их штук двадцать, таких как это!

– В таком случае, стоит только разыскать какое-нибудь из них в бумагах Архильева и оно может помочь прочитать это.

– Этого бесполезно искать, так как перед смертью Архильев велел сжечь все письма Сэверака. Впрочем, ни на одном из них не написано перевода.

Чувин не мог сдержать движения нетерпения и неудовольствия.

– Тогда как же узнать?

– Это почти невозможно, – с глубокой грустью сказала девушка. – Я знаю лишь одного человека, который способен тут разобраться. Это парижанин Бертильон. Вот что мне говорил Архильев.

– Тем не менее, – воскликнул Чувин, ударяя кулаком по столу, – это письмо, наверное, имеет огромное значение. Оно длинно и является после такого длинного периода полного молчания, что сам Архильев уже стал верить в смерть Сэверака. И для того, чтобы Сэверак открыл себя в живых, надо было произойти событию чрезвычайной важности. Нам необходимо знать, что говорится в этом письме.

– Я того же мнения, – спокойно подтвердила Вера, лицо которой приняло его натуральный розовый цвет. – И для этого есть лишь одно средство: идти и отдать эту криптограмму Бертильону…

– Ты пойдешь?.. – ошеломленные в один голос воскликнули четверо мужчин.

– Пойду!

– Но Бертильон тебя предаст, он тебя арестует и выдаст вместе с криптограммой французскому правительству, – прокричал Вампа.

– Нет! Так как лишь только ключ будет найден, я заколю Бертильона… Чувин меня будет сопровождать, не показываясь вместе со мной. Я приму все меры, чтобы меня не арестовали на месте, если только вообще меня сумеют арестовать. Чувин меня подождет недалеко от того дома, где будет происходить расшифровка письма. Я передам ему ключ, и мы увидимся лишь здесь, если мне только удастся вернуться.

По изложении этого, столь простого, столь быстро обдуманного и столь опасного для исполнения плана, четверо мужчин не могли не выразить своего восторга. Когда девушка окончила говорить, Чувин тихо проговорил:

– Ты это решила, Вера?

– Да!

– В таком случае, я провожаю тебя в Париж. Когда мы отправляемся?

– Завтра утром. Но лишь только мы выйдем отсюда, мы больше друг друга не знаем. Мы будем путешествовать в разных вагонах, и в Париже остановимся в разных отелях. Сегодня – вторник. Я назначаю тебе свидание в Париже в четверг, в восемь часов вечера, под железнодорожным мостом, на улице Алези, возле парка Монсури. Там я тебе сообщу мои попытки и их результаты. Решено?

– Решено. Итак, до четверга, Чувин.

– До четверга, Вера!

Дрожа от волнения, он пожал холодную руку, которую протянула ему Вера, и вышел.

– А теперь, – проговорила молодая женщина Вампе, Гавриле и Марциали, – скопируйте каждый криптограмму и сохраните эти копии.

Немедленно повинуясь молодой девушке, которая с такой решительностью и уверенностью взяла на себя верховенство над укрывающимися в Швейцарии анархистами и террористами, все трое мужчин принялись тщательно копировать таинственную весть Сэверака.

Тем временем Вера погрузилась в глубокую задумчивость, но ее мечты не отражались на прекрасном лице богини.

Она думала о своем отце, которого звали Ротманом или Сэвераком, смотря по тому, если дело касалось его террористических актов, учиненных в России, или его анархистских покушениях во Франции. Где он был? И откуда он возвращается? Она была бесконечно счастлива узнать, что он жив, хотя в ней не столько говорило дочернее чувство, сколько пламенное преклонение и безграничная преданность ученицы.

Она была счастлива от его возвращения в особенности потому, что предвидела, что с ним, для анархии снова наступят героические времена. Со времени его исчезновения, которое совпало и с первыми приступами тяжкой болезни, унесшей в могилу Архильева, анархизм был сведен к бессилию и бездеятельности. За это время не удалось ни одно покушение. И освобождение Мира не подвинулось вперед ни на один шаг. Напротив, преследумые всеми правительствами мира, анархисты, которым не доставало молодого и смелого вождя, еще больше припрятались и стали благоразумнее, не видя никакого примера, который мог бы и годился бы для того, чтобы сделать их предприимчивее.

Обо всем этом думала Вера, вдохновительница анархии, пока трое ее компаньонов списывали для себя таинственную криптограмму.

Едва они окончили свою работу, как в дверь постучали.

– Это перевозчик с моими книгами, – проговорила Вера.

В ту же минуту три копии исчезли в карманах мужчин, и Вера сунула за корсаж оригинал письма своего отца.

При помощи Вампы, Гаврилы и Марциали молодая девушка посвятила часть ночи на свое устройство в квартире Архильева.

Когда это было кончено, она поблагодарила своих компаньонов, которые сейчас же удалились, пожелав ей успеха в опасном путешествии, которое она предпринимала. Оставшись одна, она, не раздеваясь, прилегла на узенькой кровати Архильева и заснула на несколько часов.

Утром Вера была на вокзале. Она встретила там Чувина, но их отношения были настолько независимы, что самый опытный сыщик не мог бы сказать, что эта красивая и спокойная девушка и этот молодой человек с встревоженным лицом знали друг друга.

В четверг, тридцатого марта, в восемь часов вечера, какой-то человек и женщина в одно время сошлись с противоположных сторон под железнодорожным мостом, перекинутым через улицу Алези в Париже.

Убедившись, что за ними никто не следит, человек и женщина сошлись вместе.

– Завтра утром, Чувин!

– Хорошо, Вера! В котором часу?

– В десять часов.

– Где?

– На дому у Бертильона, 19 -bisв переулке Цветов; на авеню Клиши.

– Прекрасно! Что же я должен делать?

– Я приду к Бертильону ровно в десять часов. Ты будешь ходить по переулку, как будто в поисках квартиры, но не терять из виду балкона дома. Если я не появлюсь на нем до полудня, это значит, что расшифровка очень трудна. Если же я выйду, это значит, что все идет превосходно. И в том, и в другом случае, если я тебя не позову или не сделаю знака, ты остановишься напротив дома и сделаешь вид, что увлечен чтением газеты. Наконец, когда я выйду, ты пойдешь за мной и в удобный момент я дам тебе меня обогнать. Проходя сбоку, ты возьмешь бумажку, которую я буду держать в руке.

– Отлично! А если ты с ним не справишься, если он станет звать…

Вера улыбнулась и хладнокровно ответила:

– Я не промахнусь! И он не успеет позвать! Итак, до завтра, Чувин!

– До завтра, Вера!

На следующий день в десять часов Вера позвонила у калитки сада Бертильона.

Старушка-прислуга вышла отворить.

– Вы мадмуазель Дюбуа? – спросила она Веру.

– Да, мадам!

– Г-н Бертильон вас ждет! Пожалуйте за мной.

Посредине обширной, светлой и веселой комнаты, меблированной как рабочий кабинет и библиотека, стоял в ожидании ее еще молодой с виду господин.

Он приветливо встретил свою посетительницу и без всяких пустых разговоров прямо произнес:

– Садитесь, пожалуйста, перед этим столом. Ваше письмо меня очень заинтересовало. Я распорядился, чтобы нас не беспокоили весь день. Если к полудню наша работа не будет окончена, то вы мне окажете честь, позавтракав со мной.

– О… – произнесла Вера, красота которой в эту минуту была лучезарным отражением ее молодости и смущения.

– Нет, нет! Не извиняйтесь. Разобрать такую криптограмму, которую признали неразрешимой такие ученые, как те, о которых вы мне писали, для меня такое удовольствие, за которое я должен быть вам очень признателен… Но не будем делить шкуры, не убив медведя. Усаживайтесь удобнее. Снимайте вашу шляпу, положите ваше боа. Вот так! Отлично! А теперь за работу. Посмотрим, что это за криптограмма.

И г-н Бертильон уселся с другой стороны стола, напротив Веры.

Из своей широкой и глубокой меховой муфты, которую она оставила у себя в руках, Вера вынула левой рукой конверт и подала его Бертильону. Ее правая рука в это время сжимала в муфте короткий кинжал.

Бертильон торопливо вскрыл конверт и развернул находившуюся в нем бумагу.

Но едва он бросил на нее взгляд, как привскочил, побледнел и воскликнул:

– Шифр Сэверака!

Вера слегка покраснела; но она наморщила брови, силясь оставаться невозмутимой, и действительно ей удалось сохранить свое несколько робкое и наивно-невинное выражение лица. Тем не менее, восклицание Бертильона ее захватило вполне врасплох; значит, ему была известна тайна террориста. И Вера в мгновение ока поняла, до какой степени нужно ей быть скрытной и сильной. И не без пользы. Пред ее почти невозмутимым спокойствием, пред ее лишь легким изумлением, которое было заметно в глазах, Бертильон почувствовал, что проговорился.

– Мне кажется, что мое восклицание вас удивило. Это случилось потому, что криптограмма, секрет которой для меня не существует, так как я знаю ее ключ, открыл мне, что жив такой человек, которого я считал умершим. По меньшей мере, если… Да вы знаете, следовательно, Сэверака?

– Сэверак? – повторила Вера своим чудным, свежим и молодым голосом. – Сэверак? Я в первый раз слышу это имя.

– Но, в таком случае, как же эта бумага, несомненно идущая от Сэверака, попала к вам в руки?

– Я ее нашла среди фамильных бумаг, которые достались мне от умершего на этих днях отдаленного родственника. Я его никогда не видала сама, и наследство его меня очень удивило. Когда я увидала эту криптограмму, то мною овладело безумие и отчасти ребяческое, признаюсь, желание ее прочитать. О вас я знала по наслышке и я вам написала.

– А как фамилия этого вашего родственника?

– Архильев, – с наивностью ответила Вера.

– Архильев, анархист? – воскликнул Бертильон.

Вера широко раскрыла глаза для выражения своего удивления и с легкой усмешкой ответила:

– Я не знала, что мой родственник был анархист. Сама я – сирота, живу с моей старушкой-няней и никогда не слышали разговоров о моем дяде.

– Пусть будет так! – проговорил Бертильон, снова смотря на криптограмму. Одна наличность этой бумаги еще не доказывает, что Сэверак жив, так как Архильев мог получить ее от Сэверака раньше его столь таинственного исчезновения. Во всяком случае, это выяснится для меня в две минуты.

– Так вы знаете ключ? – тихо спросила Вера, тогда как ее рука в муфте еще крепче стиснула рукоятку кинжала.

– Да. В своем каземате и накануне того дня, когда он должен был идти на эшафот, Сэверак подарил мне этот ключ из чувства солидарности между двумя учеными.

– А!

Если бы Бертильон посмотрел на Веру в эту минуту, то он удивился бы дрожанию губ молодой девушки и странному огоньку в ее прекрасных глазах. Но он смотрел только на криптограмму.

– Следите за объяснением, – сказал он, не подумав, что может быть выдаст огромную тайну (наивное выражение Веры мешало зародиться у него малейшему недоверию), – и вы увидите, что эта криптограмма только потому и трудна, что она крайне проста.

Вера наклонилась над столом и всем своим существом внимательно стала следить за объяснением.

– Я беру квадратный клетчатый лист бумаги, – начал Бертильон, исполняя в тоже самое время все то, что говорил. – Криптограмма начинается цифрой 20, и я пишу вертикально в каждой клеточке цифры, начиная с 1 и до 20. Затем то же самое я делаю горизонтально, начиная от клетки, находящейся направо, справа и сверху от единицы. А теперь я беру самый текст криптограммы и по одной букве, цифре или знаку на клетку переписываю его горизонтально, начиная справа от первой цифры «1» и как раз под второй такой же цифрой. И получаю таким образом таблицу.

Ни один мускул на лице Веры не дрогнул, пока Бертильон, отдавшись своей работе, наконец, закончил замысловатую непонятную таблицу.

– Теперь заметьте, – продолжал Бертильон, – этот знак в конце криптограммы.

– Что же он означает? – спросила Вера самым милым голосом.

– Он означает, что мы должны провести на этой таблице карандашем такой же знак, начиная его от буквы «g». Получается следующее. Это очень просто. Не обращая внимания на множество остальных букв, цифр и знаков, которые здесь фигурируют лишь для того, чтобы запутать тех, кто не посвящен в секреты, перепишем одна за другой все буквы, через которые прошел карандаш, и мы знаем, что такое Сэверак писал своему корреспонденту.

– Ага, – произнесла Вера.

И как бы повинуясь своему лишь любопытству, она встала, обошла стол и остановилась несколько позади Бертильона. Она несколько нагнулась над ним, почти вынув свою правую руку из муфты, в глубине которой еще скрывался клинок кинжала.

Не подозревая ужасной опасности, которой он себя подставлял, Бертильон с улыбкой принялся быстро писать.

– Вот, – заключил он, – одни лишь нужные буквы. Мне остается теперь их переписать еще раз, разделив сообразно словами, которые они образуют. Это уже легко! Смотрите!

И, вслух диктуя буквы и слоги, он стал писать…

Несчастный не успел окончить…

Вера взмахнула рукой, в которой сверкнул клинок кинжала блеснувший под лучом солнца, и лезвие до рукоятки вонзилось в шею Бертильона. Ученый не смог даже крикнуть. Его тело все вздрогнуло и рухнуло в кресло. Вера спокойно вытащила кинжал и отскочила в сторону; струя крови брызнула из страшной раны.

Она собрала все бумаги, на которых писал Бертильон, тщательно свернула вместе с ними криптограмму Сэверака и все это засунула за свой корсаж. Затем она надела шляпу и перчатки, отерла кинжал о столовую скатерть и спрятала его в муфту и, бросив последний взгляд на труп, пожала плечами, проговорив:

– Гм! Так надо! Иначе он нас бы предал. Он обладал самым главным нашим секретом, касающимся жизни моего отца!

И приняв свой невинный взгляд и наивное выражение лица, она вышла из рабочего кабинета. Внизу лестницы она встретилась со старухой служанкой.

И тут новая мысль возникла в ее уме.

– Мадам, не заметили ли вы в переулке пред входом молодого человека с газетой?

– Да, – ответила служанка.

– А, тем лучше! Только бы это был тот, которого ждет г-н Бертильон.

Она бросилась в сад, отворила калитку и довольно громко позвала:

– Monsieur!

Чувин заметил Веру и подошел к ней.

– Иди, – проговорила она вполголоса. – Все готово! Но нужно отделаться от служанки, чтобы как можно позже узнали дело. Свяжи ее и запри в кухне.

Чувин сложил газету и положил ее в карман. Затем по следам Веры он прошел через сад и вошел в дом. Старушка все еще была около лестницы.

Она посторонилась, чтобы дать пройти девице и молодому человеку.

Но две сильные руки внезапно опустились на ее шею, и не успела она вскрикнуть, как была уже связана по рукам и ногам и с заткнутым ртом, наполовину без памяти от испуга, брошена на полу кухни.

– Лучше было бы ее убить, Вера! – проговорил тогда Чувин. – Если мы оставим ее в живых, то она даст все наши приметы и, рано или поздно, мы будем арестованы. Тогда как, если… ты понимаешь? Нас никто не видел, как мы вошли. Переулок – пустой. Так что у нас все шансы, что нас никто не увидит и при выходе. И если служанка никогда не заговорит, то и нас не найдут никогда. И наша миссия не будет испорчена арестом, который станет тогда невозможным.

Девушка минуту подумала, потом спокойно проговорила:

– Ты прав! Убей ее.

И вполголоса она добавила Чувину, который наклонился над старухой:

– Что такое значит жизнь такой старухи? Ничто! Что она может весить рядом с свободой мира? Менее, чем ничто…

И она вышла из кухни, тогда как Чувин в одну минуту покончил со своей жертвой…

На утро после этого трагического дня террористы снова собрались в маленькой квартирке Архильева в Женеве. Вокруг стола, по бокам Веры и Чувина сидели: Марциали, Вампа и Гаврило.

Вера вынула из-за корсажа бумагу. Посредине ее собственным почерком самой девушки стояло:

«Грот Розас. Посылай Веру и денег. Имею драгоценного заложника. Амнистия. Победа».

– Вот перевод криптограммы моего отца, – проговорила холодным тоном Вера. – Прочтите и решим.

– А ключ криптограммы? – спросил Гаврило.

– Да, а ключ? – подтвердили Вампа и Марциали.

– Он прежде составлял тайну Архильева, а теперь мою.

Пред этими словами, произнесенными с суровой властностью, преклонились все четверо сообщников. Они обязаны были подчиняться безусловно человеку, которого выбрали себе сами.

– Хорошо, – сказал Гаврило. – Итак, Сэверак – жив. Он находится в гротах Розас на побережье испанской Каталонии, неподалеку от мыса Креуса. Он просит, Вера, тебя и денег. Как ты решишь?

– Я подчиняюсь, как подчинитесь и вы. Сегодня же вечером я отправляюсь в Испанию. Сколько у нас в кассе, Вампа?

– Пятнадцать тысяч восемьсот двадцать франков.

– Хорошо! Я беру десять тысяч франков французскими деньгами.

– А как же организация партии? – спросил Чувин.

– Это решит Сэверак. Расстанемся! Уже полдень. Я отправляюсь с вечерним поездом. Когда у меня будут деньги, Вампа?

– Через два часа я тебе их принесу.

Мужчины встали и один за другим пожали холодную руку, протянутую им Верой.

А в восемь часов вечера элегантно одетая в дорожный костюм, молодая женщина с саквояжем из великолепной кожи и с золотой анаграммой через плечо заняла особое отделение в вагоне первого класса на Лион.

Сами террористы с трудом узнали бы в этой аристократической путешественнице свою строгую и непреклонную распорядительницу.

Молодая девушка закуталась в одеяло, принесенное ей кондуктором и, закрыв глаза, погрузилась в продолжительные и глубокие думы.

Она думала о своем отце, этом опасном и таинственном человеке, воскресение которого, по ее мнению, должно было также потрясти Мир, как месяц тому назад потрясли его громадные морские подвиги Неизвестного.

И при этом загадочном имени, которое она повторяла про себя, Вера улыбнулась и сказала про себя:

– А что, если этот Неизвестный, который навел такой ужас на все державы мира и взволновал все народы, – что если этот Неизвестный окажется моим отцом?..

И она вздрогнула при восставшей пред ней картиной неописуемого переворота, который должен обрушиться над миром. И этот мир, сначала разрушенный, будет затем обновлен во имя анархии.