Текст книги "Иктанэр и Моизэта"
Автор книги: Жан Де ля Ир
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
В десять часов на всех парах прибыла за несколько времени возвещенная английская эскадра и сейчас же прошла в первую линию и выстроилась лицом к океану в выжидательном боевом строю. Ее подводные лодки тоже, в свою очередь, погрузились в океан. И таким образом, от берегов Марокко до берегов Испании множество надводных и подводных судов принялось сторожить, преграждать и наблюдать за проливом.
Три часа прошли в полнейшем спокойствии. Море было недвижно, но небо покрылось густыми тучами, которые, будучи гонимы сильным юго-восточным ветром, дувшим в верхних слоях атмосферы, неслись от мыса Эспартэль и исчезали за скалой Гибралтара.
Миноносец «Циклон» назначен был нести разведочную службу со стороны Мароккского берега и тихим ходом беспрерывно крейсировал от броненосца «Patrie», стоявшего во главе эскадры, до броненосца «Republique», занимавшего его центр.
Сизэра и Сэнт-Клер стояли на палубе, облокотясь на кормовой борт, рассеянно жевали хлеб с шоколадом. С самого завтрака в Вильфранше им не пришлось закусить как следует, так как все время приходилось быть начеку, с разбитыми нервами, в тревоге и в озлоблении на себя самих за то, что не могли относиться ко всему спокойно. А теперь какая ни случись беда, они уже чувствовали себя без сил, к тому же за сорокачетырех часовой переход им пришлось мало и плохо спать.
Такое утомление овладевало и всем экипажем эскадры, как бы он ни был храбр и самоотвержен, начиная от старшего унтер-офицера и до последнего матроса.
– Дрянь дело! – ворчал Сэнт-Клер. – И нас собрали здесь такую силу, какой едва ли когда-нибудь видел свет. А что мы делаем?
– Ждем! – спокойно ответил Сизэра.
– Чего?
Едва Сэнт-Клер произнес это слово, как вдруг удар с запада.
– Вот оно! – вскрикнул Сизэра.
Оба офицера едва успели заметить далеко впереди всплеснувший фонтан воды, блеск пламени над поверхностью моря и затем немного дыма, сейчас же подхваченного и развеянного ветром. И это все.
Бледный, как призрак, командир направил туда свой бинокль и затем сказал:
– Я больше его не вижу на том месте… Это взорван передовой английский броненосец.
– Значит «Bulwark»! – проговорил Сэнт-Клер.
Прошло три минуты ужасной тишины. Словно охваченные инстинктивным и разумным чувством самосохранения, все миноносцы остановили машины и застыли на месте. Охваченная тревогой эскадра увидела, как сигналы начали взвиваться на мачтах «Patrie». Скорее по привычке, чем с любопытством их всюду начали читать и переводить, как вдруг с востока, в самой задней части французской эскадры, грянул второй взрыв. И с ужасом все увидели, как один броненосный крейсер раскололся на две равные части, около средней трубы, и погрузился сразу носом и кормой в вихре огня, воды и дыма.
– Это «Du-Chaylga»! – воскликнул Сэнт-Клер.
– Да! под командой Лекербалека. Несчастный! Как он был тогда прав! Его предчувствие его не обмануло!
И капитан «Циклона» снял фуражку, с грустью провожая старого моряка и его экипаж, погибавших там, среди обломков их крейсера!
И из Гибралтара полетели депеши, которым суждено было пронестись по всему миру, сея за собой всеобщий ужас.
Англия потеряла один из лучших своих броненосцев и 435 человек моряков, в том числе одного адмирала. Франция потеряла один из лучших своих крейсеров и 248 человек экипажа.
Это произошло в час пополудни, 5 февраля.
В девять часов вечера взлетел на воздух великолепный мост через Рону между Бокером и Тарасконом. Его устои словно были срезаны.
На следующий день, 6 февраля, взорвался, похоронив с собою 450 моряков, стоящий в итальянском военном порте Специи броненосный крейсер «Гарибальди».
И затем можно было по карте следить правильное движение неумолимого таинственного бича.
Отправившись с острова Гельголанда в Северное море, он прошел Ла-Манш, завернул в Портсмут и Шербург. Затем, выйдя в океан, он зашел в Лиссабон, прошел Гибралтарский пролив и устремился в Средиземное море, проник даже в Рону. Вернувшись из этой реки, он возобновил свой маршрут через Средиземное море и запечатлел свой приход в Специю. Потом он пошел к Мальте и там взорвал один передовой форт. Затем все с такой же ужасающей быстротою он прошел Дарданеллы, и на Босфоре взорвал турецкий броненосец «Османие», воротился назад, достиг Суэцкого пролива и прошел его, миновав все преграды, какими там наскоро думали было его остановить; в Суэце он взорвал часть набережной. Пройдя Красное море, он в Адэнском заливе напомнил о себе гибелью двух коммерческих греческих судов. Четыре дня спустя взлетел на воздух в водах Цейлона еще один английский крейсер, а через неделю позже такая же участь постигла один американский броненосец в восточных водах Филиппин. Как молния он ударил затем Иокогамму, в самом порте которой погибли два японских броненосца, «Катара» и «Миказа».
Буря паники пронеслась по земле. Народы потеряли голову, административные порядки пошатнулись, остановилась торговля, замерло производство… Но правительства быстро опомнились: они мобилизовали свои морские и сухопутные силы, увеличили береговую оборону, и хоть с большими затруднениями, но приготовились к борьбе с невидимым и загадочным противником.
Политические партии забыли свои разногласия и постарались объединиться для борьбы со всеобщей опасностью. Только одни анархические комитеты, впрочем, не столько влиятельные, сколько шумливые и многочисленные, выступили на стороне таинственного врага общества. Они пытались поднять народы, развивая перед ними обещания Неизвестного: ни государственных долгов, ни налогов, ни постоянных войск. В крупных рабочих центрах Европы, Японии и Америки произошли революционные вспышки; но их в несколько часов потопили в крови, так как бунтовщикам пришлось иметь дело не со слабыми лишь силами полиции, а с целыми армиями, поставленными на боевую ногу. В Турции подняло восстание несколько полисов, но они были расстреляны другими, более многочисленными и дисциплинированными полками. Зато сразу возмутился весь флот и так быстро прошел Дарданеллы, что береговые укрепления не успели запереть ему путь. Вырвавшись в Средиземное море, он выкинул на всех мачтах красные флаги, на которых золотом были вышиты слова:
«Да здравствует Неизвестный»!
Но этот взбунтовавшийся флот, который только что истребил своих адмиралов и лучших офицеров, встретил соединенные английскую и французскую эскадры и был ими уничтожен в несколько часов.
В самый вечер этой гекатомбы, 2марта, согласно всемирному договору, заключенному по телеграфу в течение сорока восьми часов, все находившиеся в Европе послы и представители мировых держав собрались в Марселе на международный конгресс.
Они были облечены неограниченными полномочиями и могли решать, как сами главы государств или парламенты. На первом заседании конгресс наметил следующие вопросы, которые следовало разрешить:
1) Кто противник?
2) Надо ли с ним бороться или нет?
3) Надо ли подчиниться и до какой степени?
И вот на другой день, утром, когда только что во всех газетах появилось первое известие о предстоящем собрании конгресса, в Америке один ранний рыбак сделал поразительное открытие.
При входе в бухту в Сан-Франциско на мачте одного неподвижного поплавка развевалось белое знамя, на котором красными буквами начертаны были следующие латинские слова:
«Pastum pads usque ad extremum mensis spatium. Ignotus».
И это означило:
«Перемирие до конца месяца. Неизвестный».
Таким образом, народам земли даровано было двадцать восемь дней, дабы конгресс мог дать ответ на каждый из заданных им себе вопросов.
И на этот раз уже никому не приходила в голову мысль о смехе, так как дыхание ужаса только что пронеслось бурей над человечеством.
II
Неизвестный и Моизэта
Самой пустынной и неисследованной частью Персидского залива считается та, которая находится между островом Бу-али, что возле пустынных берегов Аравии, и островом Бушир – это самая северная часть отвесного и дикого персидского побережья, высокие скалы которого начинаются несколько южнее отсюда у деревушки Зиру.
Посредине этого пустынного морского пространства едва всплывает черный скалистый островок, беспрестанно обдаваемый, а часто и заливаемый высокими волнами, когда их поднимет свирепый ураган Аравийской пустыни.
Никогда, на памяти мореплавателей, человеческая нога не ступала на эти негостеприимные скалы и никто не приставал к этому затерянному острову; впрочем он и лежит в стороне от того пути, которого обычно держатся редкие суда, пересекающие Персидский залив.
Вопреки всему этому, 12-го марта, т. е. ровно через десять дней после собрания в Марселе всемирного конгресса, вызванного трагическим происшествием того, что повсюду звали «подводный бич», – 12-го марта, часов около четырех пополудни, какой-то человек сидел на скалах Затерянного острова. Опершись локтями на колени и положив подбородок на руки, этот человек пристально смотрел на море в юго-восточном направлении, и его черные живые глаза прикованы были к одному поплавку, качавшемуся на волнах метрах в двадцати от конечного пункта этого острова.
Человек этот был одет в длинную одежду с капюшоном и по своему покрою похожую на ту, что носят монахи-бенедиктинцы. Голова его была не покрыта. У него были жесткие, черные, коротко остриженные волосы, широкий и выпуклый лоб опирался на могучие бровные дуги, из-под которых с металлическим отблеском смотрели глубоко западшие в орбиты глаза. Его нос, как орлиный клюв, изгибался над гладко выбритым подбородком. Также выбрита была и верхняя губа, прямая и тонкая. Его сухие щеки имели выдающиеся скулы, и его обнаженная шея и руки обнаруживали толстые жилы и могучие мускулы.
Что мог делать этот загадочный монах на этом диком, обездоленном и затерянном в пустыне моря острове?
Он ждал.
И ожидание его затянулось надолго. Багровеющее солнце уже погружалось за неподвижной гладью моря. Чувствовалась духота, которая предшествует переменам погоды. Уж ночь спустилась без сумерек над простором. Но монах не двигался, и не спускал глаз с поплавка.
Вдруг этот поплавок исчез. Словно проглоченный или увлеченный каким-нибудь подводным чудовищем, он погрузился в воду.
Это странное исчезновение и было несомненно тем, чего ждал монах, так как он немедленно встал и, перескакивая со скалы на скалу, направился к центру острова. Достигнув здесь одного плоского камня, он нагнулся и нервно оперся рукой на одно место скалы. И тотчас же половина камня повернулась, открыв под собой высеченную в материке лестницу. Человек спустился вниз на восемь ступеней и одним поворотом особого рычага в скале закрыл над собой отверстие, затем опустил другой костяной рычаг.
И вдруг вся лестница осветилась двумя электрическими лампочками, висевшими под сводом. Монах спустился еще пятнадцать ступеней. На пятнадцатой – он остановился и опустил второй костяной рычаг на стене, как раз у него под рукой. И тогда справа отворилась бронзовая дверь. Он вошел. Дверь затворилась сама вслед за ним с гулом, эхо которого загудело далеко в таинственной глубине. Своей эластичной и скорой походкой монах шел по природной, но освещенной электричеством галерее. В конце ее отворилась вторая бронзовая дверь.
– Он явился? – раздался навстречу звучный и отчетливый голос.
– Да, ровно в момент захода солнца. Он точен.
Произнося эти слова, монах переступил порог и вошел в обширное, ярко освещенное помещение, посередине которого стоял человек.
Помещение? Это – природный грот, облицованный на три метра высоты от пола, и приспособленный под лабораторию, где работали вместе один химик и один электро-инженер. Справа были электрические машины, около которых на массивных стеклянных плитах помещались какие-то странные инструменты, слева – горн, а рядом стол и шкафы, уставленные и наполненные множеством инструментов, аппаратов, флаконов, колб, химических препаратов и пр.
И человек? Большой, крепкий брюнет, приблизительно лет сорока возрастом, с энергичным выражением лица, с повисшими усами, с прямым носом и с холодным пристальным взглядом. Цельная белая блуза одевала его с головы до пят, на ногах у него были кожаные сандалии. Его черные, довольно длинные волосы вздымались надо лбом и сзади головы казались львиной гривой.
– Оксус, – сказал этому человеку монах, – нам его нужно осмотреть сейчас же.
– Все готово, Фульбер. Мы будем с ним разговаривать?
– Нет, это завтра! Сегодня достаточно лишь его увидеть, чтобы убедиться, что он не ранен каким-нибудь животным или взрывом торпед.
– О, если бы он пострадал, он бы нам телефонировал.
– Это не наверное, так как он горд и отважен.
– Хорошо!
Оксус подошел к столу, на котором находились различные клавиатуры электрических кнопок. Он нажал пальцем номер восьмой на доске с надписью: «Персонал».
Через минуту дверь отворилась и вошел человек: превосходный, высокого роста, сильный и статный, негр, мускулистый корпус которого был прикрыт лишь короткой туникой от пояса до колен.
– Одень нас, Сципион! – приказал Оксус.
– Для погружения или только для осмотра?
– Только для осмотра.
Сципион открыл тогда один шкаф и извлек из него какие-то странные костюмы, которые и разложил на два места на диване. Оксус сбросил свою блузу и монах – свою одежду. И через четверть часа тот и другой представляли собой странный вид.
С ног до головы и до самых кистей рук их тело покрыто было цельным трико, казавшимся сплошь из серебристых чешуй, как спины некоторых рыб. Их головы исчезли под шлемами-скафандрами, края которых были пристегнуты к воротнику трико. Но эти очень легонькие, аллюминевые каски были лишь подобием настоящих скафандров, так как множество отверстий на затылке их сзади свободно пропускали воздух. Было отличие: каска монаха была черно-матовая, тогда как каска Оксуса сверкала серебристым отливом.
Пристегнув обе каски, Сципион остановился перед монахом. Тот сделал жест, и негр, поклонившись, направился к двери и вышел.
Тогда Оксус подошел к сигнальному столу и нажал кнопку номер один, на доске с надписью: «Аквариум». При первом же прикосновении за стенами лаборатории глухо раздался звон колокольчика. Затем он нажал другую кнопку, а тогда произошло нечто феерическое.
Все электрические шары в помещении сразу погасли. Осталась гореть лишь одна маленькая лампочка под синим стеклом, и от нее распространялся над всем слишком туманный свет. В то самое время половина стены, противоположной от входа, медленно откатилась слева направо, уйдя в толщу угла. И на месте стены открылась огромная стеклянная, страшной толщины перегородка, укрепленная через каждые два метра в вышину и ширину медными, в три пальца ширины рамами. И за этим стеклом открылся обширный подводный грот, освещенный великолепным светом, исходящим из невидимых ламп; но их лучи взаимно пересекались и отражались на стенах и на покрытых сталактитами сводах этого необычайного грота, в котором кишели любящие скалы породы рыб, моллюски, раковины и морские растения, слабыми отпрысками которых люди любуются на земле в аквариумах и в ихтиологических лабораториях.
Вдруг пропитанные лучами волны как бы разверзлись, и какая-то сверкающая форма появилась среди высоких водорослей; грациозно плывя, эта форма определилась яснее и оказалась человеком, приближавшимся к стеклянной стене. Он остановился перед нею, выпрямился и оставался в равновесии, сделав правой рукою своей таинственный знак Фульберу и Оксусу.
Странное и поразительное видение! Тело этого человека, с его юными и совершенными формами, было сплошь покрыто серебристой чешуей, отливавшейся всеми цветами радуги! Его нервные и нежные руки были обнажены. Стеклянная маска покрывала его лицо и ее ослепительное отражение не позволяло рассмотреть сокрытые ею черты лица. Выделялись лишь большие черные глаза.
Кто же это был за человек, который жил и двигался под водой, как в своей родной стихии? И эти серебристые чешуи были ли они искусственного приготовления, или же составляли то одеяние, которое дала ему, как некоторым рыбам, сама природа?..
Лучезарное видение это оставалось почти пять минут перед стеклом. Неподвижно оно дало себя внимательно осмотреть Оксусу и Фульберу.
Но монах поднял руку и медленно пошевелил пальцами.
И тотчас таинственный обитатель моря сделал легкий поворот и плавными движениями начал удаляться в глубину грота. Он словно растворился в блеске электрических лучей, смешался с ними и исчез…
Тогда Оксус немедленно нажал какие-то кнопки сигнального стола, и стены лаборатории выдвинулись на свое место и закрыли феерический подводный грот; потом загорелись люстры, погасла синяя лампочка, щелкнула дверь и открыла проход Сципиону.
В две минуты негр раздел обоих людей из показных водолазных скафандров и, убрав костюмы и каски в шкаф, вышел.
Оксус надел снова свою белую блузу и кожаные сандалии, а Фульбер свое черное с капюшоном одеяние и башмаки.
– Он здравствует! – с видимым удовлетворением произнес монах.
– Вполне, – подтвердил Оксус. – После целого месяца погони через все океаны и моря результаты оказываются гораздо лучше, чем мы предполагали… И ты, брат, прав: с ним мы будем владычествовать над миром.
– С ним и после него, до скончания веков! – произнес монах.
И в его голосе прозвучала такая глубокая и потрясающая мощь, что казалось, отдалось через стены по всем подземельям.
Затем наступила минута молчания, во время которого чудовищные замыслы этих двух людей, разогретые последней фразой, словно дали себе волю, не зная ни границы, ни времени. Неподвижные один перед другим, они словно сразу выросли, и их глаза, остановившиеся во встречном взгляде, точно сошлись на зрелище одного и того же грандиозного будущего. Но мало по малу огонь в них погас, и сухо махнув рукой, словно желая одним взмахом отрезать мечты от действительности, Оксус сказал:
– А теперь, как ты думаешь, Фульбер, не пора посвятить Сэверака в то огромное дело, которое мы совершили и в еще более огромное, которое нам остается закончить?
Монах Фульбер несколько минут думал. Очевидно, он взвешивал выгоды и неудобства предложения.
– Сэверак начинает проявлять нетерпение, – опять заговорил Оксус, – что ничего не знает. Вот уже восемь месяцев, как мы его окружили тайнами. И его преданность делу, которому он служит, но которого не знает, может поколебаться, тем более, что эта преданность у него – дело воли, а не сердца. Наконец, он умен, осторожен и проницателен. Наблюдая и делая выводы, он фатально придет сам к разгадке части нашей тайны и тогда…
– Ты прав, – прервал его Фульбер. – Позовем его. И пусть он сперва осмотрит «Торпедо», а потом я ему расскажу вкратце наше дело в его прошлом, настоящем и будущем.
– А не думаешь ты, что не лучше ли оставить его при его иллюзиях на нашу социальную миссию? – возразил Оксус с иронической улыбкой.
– Нет! Он будет потом вправе обвинить нас и изменить нам. Я открою ему все, и если он поклянется нам в преданности и верности, то будет нам братом, а если нет…
– То умрет! – спокойно докончил Оксус.
– То умрет! – повторил монах, словно ударяя топором по плахе, и глаза его блеснули огнем.
– Впрочем, – добавил Оксус, – Сэверак нам больше не необходим, так как механическая часть его «Торпедо» мне так же знакома, как и ему, и кроме того, я усвоил все электротехнические приемы.
– Тем более основания с ними не церемониться! – заключил Фульбер.
Оксус вернулся к сигнальному столу и надавил кнопку № 3 на доске «Персонала».
Две минуты спустя, новый человек вошел в лабораторию. Он был маленького роста, сухощавый, первый, с белокурой бородой и волосами, с узким, вечно заботливо наморщенным лбом и с зеленоватыми, не внушающими доверия глазами. Как и Оксус, он одет был в белую длинную блузу.
– Господин Сэверак, – проговорил монах: – «Торпедо» прибыл. Его надо сейчас же осмотреть. На этот раз его путешествие было длинно и без остановок.
– Вы думаете, что он пострадал? – проговорил Сэверак глухим от природы голосом.
– Видимых повреждений – едва ли! Но легкие – может быть.
– Не может быть легких повреждений в таком тонком аппарате! – отрезал Сэверак таким непререкаемым тоном, каким говорят лишь изобретатели о своих изобретениях. – Посмотрим же «Торпедо»!
Оксус остался перед квадратным столом. Он надавил кнопку № 1 на доске «Бассейн». Послышался гул, словно от большого количества воды, которую с огромной силой гонят по трубам. Когда этот шум прекратился, Оксус нажал кнопку № 2. Тогда в глубине лаборатории, между двумя электрическими машинами отворилась дверь, пред которой уже стояли Фульбер и Сэверак. К ним присоединился и Оксус, и все трое вступили в грот, освещенный до самых дальних закоулков двумя электрическими полушариями, укрепленными к сводам. Свод этот, видимо, был сделан руками человека. Стены грота, роста человека, были цементированы и еще слезились от воды, которая лишь две минуты перед тем наполняла этот бассейн и была выкачена наружу четырьмя насосами, приемные отверстия которых виднелись внизу.
– Вполне очевидно, что больших аварий нет, – с удовлетворением проговорил Сэверак.
И он склонился над странным аппаратом, покоившимся на трех цементированных подставках.
Это было нечто вроде аллюминиевой герметической лодки, передняя часть которой была снабжена колпаком из толстого стекла, спускавшимся до половины лодки и образовывавшим выступ над палубой. Верхушка этого выступа была соединена аллюминиевой полосой с кормовой частью, за которой сзади находился винт с вертикальными лопастями, а по бокам – два винта с горизонтальными лопастями. Посредине лодки, ниже линии палубы, с обеих сторон выдавались, как автомобильные фонари, два шара из толстого стекла. Палуба была просверлена четырьмя нумерованными отверстиями с герметически закрывающимися дверцами. И между этими дверцами палуба была слегка вогнута в таком роде, что напоминала, будто тут ничком должен лежать среднего роста человек, с полупростертыми руками по бокам обложенного резиной углубления, на которое мог опираться подбородок. Кроме того, возле этого же углубления и на месте, где должны приходиться руки человека, в вышеописанной позе находились два ряда электрических выключателей, каждый с пометкой отдельной буквой.
Внимательно осмотрев весь «Торпедо» снаружи, в особенности его винты, руль и стеклянные боковые шары, Сэверак открыл тогда дверцы 1 и 2.
– Жизненных припасов нет больше, – проговорил он, осмотрев ящик, находившийся под № 1.
Затем осмотрел ящик под № 2 и сказал:
– Только пять мин. Употреблено, следовательно, 25, если только все взорвались!
Оксус и Фульбер с непроницаемыми лицами неподвижно оставались позади Сэверака, который бегло бросил на них быстрый взгляд, когда менял положение, чтобы открыть дверцы № 3 и 4. В открывшихся ящиках оказались сложные механизмы с крошечными батареями электрических элементов и маленькой динамо-машиной. Инженер нажал клапан, попробовал краны…
– Все в порядке! – произнес он. – Ни малейшего повреждения. Нужно только обновить элементы и вычистить весь аппарат! Все превосходно!
И он выпрямился, оставив открытыми дверцы.
– Господин Сэверак, – проговорил тогда Фульбер, – нам нужно с вами переговорить. Все, что до сих пор оставалось для вас необъяснимым, будет вам открыто.
– В самом деле, – добавил Оксус, – мы полагаем, что вы достаточно проявили доказательств ума и преданности, чтобы заслужить наше полнейшее доверие. Впредь, если хотите, вы будете не только нашим сотрудником, но будете нам братом.
Был ли он удивлен этим, – инженер не проявил того ни единым знаком. Он только слегка удовлетворенно улыбнулся во время минутной паузы, следовавшей за словами Оксуса. Вполне владея собой, но не глядя на этих двух людей, с которыми он работал уже восемь месяцев, Сэверак ответил.
– Если я хочу, – сказали вы! А если я не захотел. Ведь, в конце-то концов, я поклялся вас не спрашивать на счет этих тайн…
– Вы сдержали ваше слово, – сухо прервал его монах. – Впрочем, мы бы вам и не ответили.
Сэверак слегка поклонился и продолжал:
– Эти тайны могут скрывать такие поступки и цели, которые, может быть, окажутся не по мне. Часть этих действий, я, конечно, понял… Но цель?.. Итак, если бы я не захотел?
– Если вы не захотите, – отвечал Фульбер, отчетливо произнося слова, – то мы приведем в исполнение приговор, вынесенный вам французским судом.
Сэверак бросил на монаха злобный взгляд снизу, щеки его побледнели и он нервно стал обкусывать свои усы.
– Впрочем, – добавил Оксус, – нас вы не обманете относительно ваших истинных мыслей. Мы знаем, г-н Сэверак, значение ваших взглядов, и ваша борьба против человеческого общества вас не научила скрывать ваши чувства. Теперь мы вас просим не закрывать глаза в то время, когда мы откроем пред вами наше дело и наши планы.
– Господа, – отвечал инженер с легкой усмешкой, которую вполне можно было приписать словам Оксуса, – до сих пор вы меня всегда считали за такого сотрудника, которого недолюбливают, но ценят заслуги. Теперь же вы мне говорите как своему сообщнику, в котором больше не нуждаются и которого считают за врага.
– Выслушайте меня сперва, г-н Сэверак, – повелительным тоном возразил Фульбер. – А потом уже мы будем на вас смотреть как на врага или как на брата. Но с этой минуты вы больше уже не тот, что были раньше. Предположите, что это только сегодня, что мы вас вырвали у французской гильотины, и раньше, чем предложить вам жизнь или же возвратить вас смерти, мы хотим знать, желаете ли вы быть с нами, или против нас.
– Хорошо, – ответил Сэверак. – Я вас слушаю!
И коварная усмешка на одну секунду скользнула по его тонким губам.
Во время этого оживленного и таинственного разговора все три человека вышли из бассейна и дверь его затворилась. В лаборатории монах и Оксус поместились на диване, Сэверак же – напротив них, на складном кожаном стуле.
И в этой необычайной обстановке которую представляла освещенная десятью электрическими шарами лаборатория, Фульбер вполголоса, но отчетливо и быстро открыл Сэвераку обещанные тайны, за которыми должна была следовать его жизнь или смерть. Ах, если бы марсельский конгресс мог быть на месте Сэверака, не долго бы после этого посланники всех держав земли рассуждали о разрешении поставленных ими себе вопросов! Вопросы эти в Марселе были неразрешимы, но здесь, на Затерянном острове, они были совсем несложны!
– Двадцать лет тому назад, г-н Сэверак, – начал монах, – мой друг Оксус, посвятивший себя изучению чрезвычайно специального зоологического вопроса, убедил меня, что он в состоянии, при помощи вивисекции и перенесения органов, совершенно изменить или преобразовать физиологическую внешность любого существа, человека или животного. И двадцать же лет тому назад я создал в моих мыслях план такого общества, которое гораздо лучше и могущественнее ордена иезуитов сможет овладеть миром и руководить им… Оксус был беден и не мог продолжать своих исследований. Я хотя и был богат, но моего состояния было недостаточно на то, чтобы создать, оживить и усилить задуманное мною общество. Я обдумывал два месяца и затем сказал Оксусу:
– Мог бы ты создать такого человека, который жил бы в море, как рыба, вполне сохраняя в то же время мысль и разум человека?
– Да, – отвечал он.
Тогда я отдал ему свое состояние. И в обмен он должен был дать мне своего человека-рыбу.
Затем я изложил своему другу мои претензии и расчеты на всемогущество. Он понял их, стал разделять со мной… У меня была сестра, красивая как Мадонна, и еще богаче, чем я. Оксус взял ее себе в жены. И между нами было решено, первый же ребенок, который родится от этого сочетания, будет человеком-рыбой, хотя бы пришлось убить его, подвергая вивисекции и прививке необходимых органов.
Монах остановился. Он опустил свою голову на руки, и вздох вырвался из его груди при одном воспоминании о полных ужаса делах, упомянутых его словами. И Оксус, закрыв глаза и откинувшись на диван, видимо, хотел сосредоточиться в себе самом. Что касается Сэверака, то он совершенно не ожидал такого начала, и изумление сковывало все его существо.
Что он может еще услышать после этих первых столь необычайных открытий. И что же это были за люди – эти два человека, из коих один в нескольких словах обрисовал план поистине сатанинского размера, но основанный на всемогущем подлинном знании другого?..
Но, подняв голову и остановив пронизывающий взгляд своих темных зрачков на нерешительных глазах Сэверака, монах заговорил дальше:
– В ожидании рождения ребенка Оксус продолжал свои опыты. Он убил восемь шимпанзе, и лишь девятый стал жить в воде. Это была обезьяна-рыба, прототип человека-рыбы, которого должно было создать впоследствии. Ребенок, наконец, родился; но то была девочка. Мать ее умерла немного спустя после родов. И так как нам нужен был младенец мужского пола, то этот ребенок был спасен от опытов и жил, окруженный всею любовью, на какую мы только были способны, я и Оксус… Вы ее знаете, Сэверак. Так как ее спасли от воды, то мы и назвали ее Моизэтой.
При этом имени Сэверак вздрогнул, и живая краска разлилась по его лицу. К счастью, монах на него больше не смотрел, иначе инженер не сумел бы скрыть своего волнения.
О, конечно, Моизэту он знал! Еще бы, эту очаровательную молодую девушку, истинную фею Затерянного острова. Со дня своего прибытия на остров он видел ее девять раз, и от всякой из этих встреч, слишком для него коротких и мимолетных, инженер сохранил сладкое и в то же время болезненное воспоминание. И это до такой степени, что когда он покопался в своем сердце, то открыл в себе такое ощущение, которое весьма напоминало первые признаки тайной любви…
Тем не менее Сэверак сумел одолеть свое смущение. Ему, пожалуй, пришлось бы отвечать, и какое-нибудь невольное слово могло сорваться у него с языка. Но монах не дал ему времени.
– Нам нужен был мальчик! – продолжал он. – В то время я был священником в небольшой деревушке на юге Франции. Среди исповедывавшихся, которые стекались к моему аналою, оказалась одна девушка, которую соблазнил студент из соседней деревни и постыдно скрылся затем; я так и не узнал его имени. Несчастная трепетала за свое честное имя. Она была из богатой, почтенной семьи. И я обещал ей спасти ее, при условии, что она после рождения отдаст, и не будет больше впоследствии вспоминать своего ребенка, который уже трепетал у нее под сердцем. Она еще не бывала матерью и… согласилась.
Тогда я уговорил ее родителей согласиться, чтобы ей позволили, из чисто религиозных убеждений удалиться месяцев на пять в один монастырь, игуменья которого была преданным мне человеком. И там она родила ребенка, а затем, спасая свою честь, вернулась домой. Впоследствии она сошла с ума и пропала бесследно. Я же взял младенца и доставил его к Оксусу…