Текст книги "Иктанэр и Моизэта"
Автор книги: Жан Де ля Ир
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Иктанэр с гордостью рассказал этот трагический эпизод, и следующими словами, точно передающими состояние его души, закончил свой рассказ:
– Ну что же! Отец мой и учитель, довольны вы мною? Как вы думаете, теперь люди покорятся вашей воле и вернут нашей расе владычество над миром? Или же нужно мне отправиться опять и истребить все, что я увижу плавающего на поверхности морей? Говорите! Приказывайте! Я буду с радостью повиноваться.
Если бы лица людей не были скрыты касками, то Иктанэр мог бы заметить, как при этих словах злой огонек блеснул в глазах монаха и жестокая загадочная улыбка скользнула по губам Оксуса.
– Надо подождать, сын мой! – отвечал Фульбер вздрагивавшим от жестокого удовольствия голосом. – Мы дали людям отсрочку до конца месяца, пусть одумаются, решат и ответят… Мы подождем!.. Что же касается того, довольны ли мы тобой, это – вполне!
Прошла минута молчания. Фульбер и Оксус видимо взвешивали в своем уме, что им осталось еще совершить для осуществления их мрачных и грандиозных замыслов. Иктанэр же очевидно отдался воспоминаниям о тех чудесных историях, которые поведал ему Фульбер насчет прошлого расы иктанэров.
Голос монаха – первый нарушил это молчание, чреватое неохватными мыслями.
– Сын мой, – проговорил он, – мы хотим доказать тебе наше удовлетворение. И для этого мы собираемся снять запрет, который может быть должен был показаться тебе тяжелым. Из благоразумия мы полагали препоны твоей свободе…
– Какие препоны, отец мой? – спросил Иктанэр.
– Оксус, – спросил монах, – ты будешь моего мнения, что дитя наше впредь может на свободе гулять вокруг Затерянного острова?
– Это именно я и собирался высказать, – ответил тот.
– Отлично! Тогда, сын мой, – заговорил снова монах, обращаясь к Иктанэру, – знай: доселе из-за страха только безопасности и в предвидении будущего мы просили тебя никогда не выходить из этих подводных гротов, служащих тебе жилищем и надежною защитой. Впредь же ты можешь по своему усмотрению переступать решетку, отделяющую тебя от свободного моря, и которую мы открыли лишь для дальних и вполне определенных путешествий. Отныне эта решетка будет или закрыта или открыта по твоему желанию.
– Благодарю, отец мой, благодарю вас! – с выражением полнейшего удовольствия воскликнул Иктанэр. – В самом деле, я немножко скучал от невозможности прогуляться, тихонько поплавать вокруг острова и дать себя покачать волнам на поверхности моря, под лучами солнца.
– Но мы должны тебе рекомендовать следующее, – проговорил Оксус: – никогда не удаляйся от Затерянного острова дальше одной мили и не будь в отсутствии больше пяти часов. И если во время твоих прогулок ты увидишь какой-нибудь корабль, то не показывайся ему, а если тебя застанут врасплох, не задумывайся взорвать его и перебить всех людей, которые попытаются спастись вплавь…
– Больше того, – заговорил снова монах, – мы должны тебя предупредить, что если ты будешь гулять даже среди скал Затерянного острова, то и тогда ты рискуешь встретить людей. Не обращай же на них внимания, не разговаривай с ними, даже не смотри на них. Их надо презирать! Это те люди или их потомки, которых мы некогда обратили в рабов; и они – наши слуги. Впрочем, я им велю не сметь приближаться к тебе и говорить, если они тебя увидят. Для них ты должен быть как господин, как Бог! Не снисходи даже до того, чтобы они увидели, что ты замечаешь их существование!..
– Ваше желание будет для меня правилом, – отвечал Иктанэр. – А могу ли я выходить с «Торпедо»?
– Да, – отвечал Оксус, – он всегда будет готов… Но с ним никогда не уходи дальше двадцати миль. И когда ты выйдешь без него, бери всегда с собой кинжал, чтобы оборониться против акул, которые могут тебя встретить.
– Хорошо, отец мой, я приму все эти меры и буду точно их исполнять.
– Так и надо, сын мой! – ответил монах.
– А теперь, – заговорил Оксус, – подними руки, чтобы мы могли тебя выслушать и посмотреть, хорошо ли твое здоровье?
С доверчивой улыбкой Иктанэр приблизился к Оксусу и поднял руки. Под мышками у него с каждой стороны серебристая чешуя оставляла между собой круглое пустое место в десять сантиметров в поперечнике. И на этом пространстве видно было белое тело Иктанэра, и на нем было по пяти горизонтальных щелей, имевших вид очень тонких губ. Это были внешние отверстия бронх, совершенно подобные жабрам акулы из породы скванов. Они-то и позволяли этому человеку дышать и жить подобно рыбам. Оксус раздвинул их складки и осторожно ощупал пальцем внутри их.
– Открой рот и вздохни сильно! – сказал он.
Иктанэр повиновался. Вода с силою ворвалась в рот, но почти сейчас же с кипением выступила в эти искусственные отверстия бронх, – он еще много раз правильно и ровно вздыхал. Тем временем Оксус приложил на грудную клетку юноши внешнюю трубку своего микротелефона, затем – на бока и спину. Он выстучал его и внимательно ослушал. Наконец удовлетворенно поднял голову.
– Все отлично, – сказал он внимательно ожидавшему Фульберу, – никогда еще наше дитя не чувствовало себя лучше.
Пока в подводном гроте происходили эти необычайные дела, не менее странные вещи, хотя и больше по-человечески, более натуральные и трагические, случились в одной из подземных комнат Затерянного острова.
С четверть часа спустя после того, как Фульбер и Оксус сошлись в коридоре, ведущем в лабораторию, Моизэта вышла из предназначенного ей помещения. Квартира ее, которую с ней разделяла ее служанка, негритянка Дора, состояла из двух комнат, выходивших в третью, кокетливо меблированную в стиле Луи XV. Как во всех гротах Затерянного острова, чистый воздух сюда проведен был извне при помощи специальных, снабженных вентиляторами, труб. Для испорченного же воздуха в углу каждой комнаты был устроен специальный поглотитель углерода. И здесь же стоял распределитель электрического отопления. Таким образом воздух в глубинах Затерянного острова всегда был чистым и ароматным от морского простора, в то же время и температура постоянно держалась на одном уровне.
Одетая в свое белое платье и пурпурный пояс, Моизэта, выйдя от себя, минуты две шла по узкому коридору и остановилась перед одной дверью. Здесь она нашла костяную кнопку звонка.
Почти тотчас же дверь открылась, и Моизэта вошла в небольшую гостиную, обставленную диванами, подушками и тяжелыми коврами. Ее приняла с поклоном и улыбкой старуха-негритянка.
– Как здоровье сумасшедшей? – спросила Моизэта.
– Много лучше! – отвечала невольница.
– Она встала?
– Да, мадам Марта вставши.
– Могу я ее сегодня видеть?
– О, да! И я даже думаю, что у нее сегодня утром будет час здравого рассудка, как это с ней иногда случается.
– А, тем лучше! – воскликнула Моизэта, с довольной улыбкой. – Но почему ты так думаешь?
– О, – отвечала негритянка, – я уже так знаю мадам Марту, что тут не ошибаюсь. Только что проснувшись, она мне закричала: «Здравствуй, Бавкида»! А ей очень редко случается меня узнавать. И затем она спросила, придет ли сегодня барышня?..
Моизэта с минуту оставалась в задумчивости. Ее удивило то, что никогда сумасшедшая Марта не задавала такого вопроса, и рассеянно она повторила:
– Ах, так мадам Марта спрашивала тебя, приду ли я?
– Да, барышня.
– И что же ты ответила?
– Я ответила, что да. И тогда мадам начала плакать, говоря, что в эту ночь она видела ужасный сон, и кто-то ей советовал во сне сделать признание барышне.
– Признание? – с удивлением воскликнула Моизэта.
– Да! И она даже сказала: важные и скорбные признания.
– Боже мой! – побледнев, проговорила девушка.
– И еще мадам прибавила, что она наверное больше не заснет, пока не облегчит своего сердца пред барышней. Это – ее подлинные слова.
– Но в таком случае она совсем не сумасшедшая больше! – воскликнула Моизэта.
– Мне кажется тоже, что теперь пока – нет! Но я видела ее такою уже три или четыре раза за те пятнадцать месяцев, как нахожусь при ней! И это никогда не длилось больше одного-двух часов.
– Но тебе самой она ни в чем не признавалась?
– Нет, мадмуазель. Правда, что там, на Балеарах, она была молчаливее, чем здесь. Она даже лишь улыбнулась, когда только увидела в первый раз барышню, восемь месяцев тому назад, при переезде нашем на Затерянный остров.
– Да, я знаю, – с некоторым раздражением ответила Моизэта. – Вы были на Майорке тогда, как я с отцом – на острове Кабрере… Но, значит, мадам Марта меня сейчас же признает.
– О, конечно! Раз она признала и меня! И затем, она вас ожидает.
– Хорошо! Так я иду! – с веселым оживлением воскликнула Моизэта.
Старуха-негритянка сделала несколько шагов, приподняла толстый ковер-портьеру и, открыв дверь, посторонилась, чтобы дать пройти молодой девушке, а сама осталась в маленьком салоне, принявшись чистить мебель. Затем она вышла и остановилась в коридоре в сторожевой позе.
Моизэта вошла в обширную комнату, всю завешанную коврами. Справа стояла большая с балдахином кровать. Слева – очень низкий диван, на котором в груде подушек находилась в полулежачем положении женщина.
Она была погружена в глубокую задумчивость и не заметила прихода молодой девушки… Так что Моизэта, раньше чем заговорить, могла внимательно рассмотреть ее.
Мадам Марта должно быть была очень красивой, так как тонкие и правильные черты еще облагораживали ее истомленное, изрытое морщинами и мертвенно-бледное лицо. Ее седые, длинные и густые волосы образовывали серебристые локоны у висков и шли на затылок, откуда тяжелым шиньоном спадали на шею. Она была большого роста. На ней одет был белый фланелевый пеньюар, стянутый в талии голубым шелковым поясом. Ее тонкие, бледные, как лицо, руки, на которых просвечивали фиолетовые жилки, лежали вытянутые на коленях. Огромные черные глаза ее взглядом следили за каким-то неопределенным видением. И хотя они были обращены к Моизэте, но не видели ее, словно затуманенные этим внутренним видением.
Моизэта засмотрелась на эти столь прекрасные глаза, которые казались в возбуждении задумчивости еще более удивительными, тем обыкновенно; но затем, поддаваясь какому-то побуждению, с детским нетерпением она своим тихим голосом проговорила:
– Мадам!
Сумасшедшая вздрогнула, ее глаза затрепетали и все ее тело встрепенулось на диване, и, протянув руки к вошедшей, она воскликнула разбитым от слез голосом:
– Ах! Моизэта, это вы! Вы?
И ее глаза остановились на молодой девушке с выражением величайшей нежности.
– Да, это я – Моизэта! Вы меня узнаете? Как я счастлива! Помните вы, как вы меня видели в последний раз, три месяца тому назад?
– Три месяца! Три месяца! – повторила про себя Марта. – Да, я припоминаю. Тогда так же сверкал свет, как сегодня. И такие долгие сумерки с этого дня! Вы сказали – три месяца! Помню. На вас было это самое платье, и та же самая счастливая улыбка. Вы еще мне сказали, где мы находились. Подождите, я припоминаю… Ах, да! Затерянный остров! Затерянный в пустыне океана… Ах, Моизэта. Неужели мы все еще на этом Затерянном острове? А я помню и другой остров, где были деревья и цветы… И как это теперь далеко! Боже, как это далеко!
Моизэта воздержалась прервать размышления бедной женщины. Боясь, чтобы она снова не впала в безсознательное состояние раньше обещанных признаний, она дала ей говорить, дала овладеть вполне до сих пор ускользавшей от нее в течение трех месяцев памятью. Сумасшедшая взяла руку Моизэты и, не переставая говорить, привлекла молодую девушку к себе на диван. И они уселись рядом, рука в руку.
– Подождите, – говорила Марта, – подождите! – Дайте мне на вас наглядеться. Вы такая красивая! А я целых три месяца, пробыла – слышите целых три месяца, не узнавая вас.
– Да!
– Увы, откуда спустилась на меня эта ночь, которая, – я уже не знаю, сколько времени – затемняет мои глаза и усыпляет мою память? Но, ведь, я, должно быть, остаюсь как мертвая в период этого помрачения?
– О, нет, мадам, нет! – проговорила Моизэта. – Вы ходите, вы едите, спите и вот затем просыпаетесь… Но, видимо, вы никого и ничего не замечаете. И когда вы говорите, то голос ваш такой тихий, словно дыхание едва срывается с ваших едва шевелящихся губ. И вас никто не может расслышать и понять.
Марта смотрела на Моизэту так пристально, что ей становилось страшно. И под этим тяжелым впечатлением молодая девушка замолкла. Но глубокий взгляд другой ее не покидал больше. И она побледнела от беспокойства. Но вдруг этот взгляд смягчился и проникся невыразимой неясностью, и дрожащим голосом Марта проговорила:
– Моизэта, мой ум просветлел ослепительным светом. Я все вспомнила и могу говорить. Вы меня слушаете, Моизэта? Понимаете?
– Да, я вас слушаю и понимаю.
– Хорошо! Слушай-же! Я хочу тебе рассказать… Хочу воспользоваться этим просветлением… В эту ночь я внезапно проснулась от ужасного сновидения. И этот свет, который окружает меня сейчас, весь был в моем сознании. Я пережила всю мою жизнь, жизнь страданий и слез. Я думала о тебе, Моизэта… о тебе, которую припомнила, что видела два раза за эту долгую ночь, как два просвета. И я обещалась рассказать тебе об этой жизни, чтобы ты, невинная и чистая, помолилась за меня Богу. Слушай же! Я должна торопиться. Я хочу, чтобы ты узнала все раньше, чем я впаду в это ужасающее помрачение, в котором я гибну и умираю… Моизэта, я хотела спросить тебя: где мы точно находимся, кто ты сама, в чьих руках я нахожусь, что это за остров Затерянный и почему всякий раз, когда пробуждается мое сознание, солнечный свет заменяется искусственным светом этих шаров?
– Мадам…
– Нет! Не говори ничего! Все равно! Я уже осуждена ничего не видеть и ничего не слышать целыми месяцами, долгими месяцами помрачения, и если мое зрение, мой слух и мой ум мне возвращаются лишь на мимолетный срок после таких долгих промежутков… Все равно! Но раньше, чем угаснет мой сегодняшний свет, я расскажу тебе, расскажу…
– Мадам, – умоляюще прошептала Моизэта с глазами, полными слез.
Возрастающее возбуждение, охватывавшее Марту, ее пугало. Но та, находясь в моменте сознания, поняла это мучительное впечатление Моизэты. И, собрав все свои силы, внезапно успокоилась и с улыбкой, печальной и ласковой, проговорила:
– Не бойся меня, Моизэта, и слушай. Я должна спешить и расскажу тебе без объяснений мою жизнь. Это будет недолго. Надеюсь, Бог мне поможет в этом. А после ты подумаешь обо всем и помолишься за меня.
– О, я вам это обещаю, – воскликнула Моизэта в порыве искреннего чувства.
– Благодарю! Слушай-же! В тот год, когда была красная комета, – иначе я не знаю, когда все это было, – я была такой-же молоденькой девушкой, как ты…
– Как!.. – наивно воскликнула Моизэта: – мне только восемнадцать лет, и я много раз слышала, что красная комета являлась именно в год моего рождения.
– А, – простонала Марта, – сколько должна была я перестрадать и переплакать, чтобы стать такою, какою ты меня теперь видишь! Значит, мне только тридцать шесть лет… а я должна казаться старой, старой… Но оставим это. Слушай-же меня скорей, Моизэта.
– О, я слушаю! – вся встрепенулась девушка.
– Да… И вот восемнадцать лет тому назад я встретила одного молодого человека, которого с тех пор я больше не видела. Он был студентом в одном из южных городов Франции, где я гостила два месяца у моей подруги… Еще не зная, что такое любовь, я его полюбила. И он – меня, или делал вид, что любит. Я дала себя увлечь. И тогда он исчез. Я была в отчаянии. Вернувшись в мою семью, я, увы, уже носила в себе плод моего греха… На исповеди у нашего сельского священника я покаялась во всем, кроме имени моего любовника. И священник сжалился надо мной. Под лояльным предлогом он устроил так, что моя семья отпустила меня побыть в монастыре, и там я произвела на свет младенца – сына! Но для сохранения чести моей священник заставил меня обещать ему, что я откажусь от этого ребенка и никогда его не увижу… И он его взял и унес неизвестно куда…
– И вы никогда его больше не видали? – спросила Моизэта, вся бледная от волнения.
– Нет! И за это Бог наказал меня больше, чем за самый грех. Но слушай! Вернувшись в семью мою, мне пришлось оплакивать две потери: моего любовника, которого, несмотря на то, что он покинул меня, я все-таки любила, и – моего сына, которого я тем более любила, что сама покинула…
– Боже, как должны были вы страдать, – проговорила Моизэта, с глазами блестевшими от слез.
– Увы! Это еще был пустяк сравнительно с тем, что меня ожидало потом.
Марта вздрогнула при одном воспоминании о всем пережитом ею, но с нетерпением продолжала:
– Слушай же меня, Моизэта! Украдкой я плакала о моем любовнике и о сыне. Может быть я еще смогла бы жить с этим обоюдоострым кинжалом в сердце, если бы хотя что-нибудь слышала о любовнике и о сыне. Но я так и не узнала, что случилось с моим ребенком, так как священник раз навсегда отказал мне разъяснить его судьбу… А затем он покинул наш приход и был заменен другим священником, который тоже мне ничего не открыл, и я догадываюсь, что он был заодно с первым. Но если было все для меня тайной в судьбе моего ребенка, зато не так было с его отцом… Во всяком случае, прошли годы и годы – сколько? Я уж и не знаю теперь – пока что-нибудь стало известно о судьбе моего кратковременного любовника… Я знала его имя; его шептали мои губы всякий раз, когда жизнь моя становилась мне в тягость. И это имя, Моизэта, я однажды видела в газетах. Мой Шарль оказался великим ученым; он сделал изумительное открытие в области электричества… И тогда луч радости проник в мое сердце. Увы! Ему суждено было превратиться в отравленную стрелу! Любовник мой разделял слишком передовые взгляды… он был анархист… И несколько времени спустя газеты возвестили, что Шарль одним ударом убил в Париже одного императора, короля и знаменитого генерала. И все это благодаря тому же самому открытию, от которого я ждала для него только славы! О, как я поглощала эти печатные строки, которые каждое утро терзали мои раны! Шарля судили и приговорили… к смерти.
– О, мадам! – простонала Моизэта, со слезами в голосе.
– Слушай же! Слушай! Это еще не все! Я хотела покончить с собой! И сказала себе, что в день казни Шарля я убью себя… И я, которая исповедывалась каждую субботу, теперь притворялась больной, чтобы не ходить в церковь и не поддаться искушению во всеуслышание поведать о моих страданиях, не произнести имени моего любовника заместителю, другу и сообщнику того священника, который отнял у меня моего сына… Каждое утро мне приносили газеты… Наконец, я прочла: «Завтра казнят»… День и ночь я провела в мучительном лихорадочном ожидании… О, какой это ад! И на утро!..
Несчастная остановилась. А Моизэта, вся в слезах, захлебываясь от рыданий, впилась в нее глазами и схватила ее руки… И дыхание обеих женщин сливалось в тяжком молчании, воцарившемся в комнате.
– И на утро, – заговорила снова Марта, упавшим, едва внятным голосом, – я узнала, что Шарль бежал, скрылся, избег эшафота… И с этих пор, Моизэта, и началась для меня эта ужасная, смертоносная ночь, которую время от времени пронизывают просветы сознания.
От возбуждения, волнения, удивления, от беспокойства и даже от счастья я потеряла рассудок. И с этих пор я больше не знаю, ничего не знаю: ни что со мной сделали, ни что это была за страна, где я видела деревья и цветы, ни что за Затеряннный остров, ни даже, кто ты сама, Моизэта? Ничего.
– Мадам! Мадам! – воскликнула Моизэта: – но ведь вы с…
– Нет! Нет! Подожди! – умоляюще прервала ее полным ужаса голосом Марта. – Подожди! Не на это сперва надо отвечать. Нет! Но, Боже мой, смогу ли я говорить еще! Мне кажется, что глаза мои уже затемняются…
И несчастная, вся дрожа, схватилась за руки Моизэты и рыдающим голосом проговорила:
– Скажи мне, Моизэта, ради любви твоей матери, умоляю тебя, скажи мне… Нашли ли Шарля? Что с ним случилось? Не слышала ты о нем там, где ты жила? Знаешь ты что-нибудь о моем любовнике, об отце моего потерянного навеки сына? Скажи! Отвечай!
– Но как его фамилия? – страстно проговорила Моизэта. – Шарль – этого не достаточно. Мне не думается, чтобы его действия были мне знакомы. Но если мне что-нибудь приходилось читать или говорить, то, узнав фамилию, я по ней сейчас же припомню все. Шарль – это только имя…
– Ах, да! Ах, Моизэта! – внезапно вскрикнула в ужасном возбуждении Марта. – Да! Да! Фамилия! Его фамилия… фамилия… о, Боже мой!..
И, всплеснув руками, с раздирающим криком человека, которого убивают, Марта вдруг выпрямилась и грохнулась без сознания на ковер…
Напуганная Моизэта бросилась к дверям, распахнула их, перебежала пустой салон и изо всех сил закричала:
– Бавкида! Бавкида!
Но на пороге она уже столкнулась с прибежавшей негритянкой, и они вместе вошли в комнату.
– О, это пустяк, – сейчас же проговорила Бавкида, подняв Марту и кладя ее на диван. – Такое беспамятство всегда следует за четвертью часа просветления.
– Но она упала во время разговора со мной, – проговорила Моизэта, отирая свои слезы.
– А?! Это с ней случается в первый раз! – не волнуясь ответила служанка. – Но вы, барышня, не пугайтесь. Это – ничего! Я же пока пойду доложу господину. Но только, умоляю вас, ничего ему не рассказывайте. Он грозит мне строгим наказанием, если я вас оставлю наедине с мадам Мартой.
– Как? Отец вам пригрозил?! – удивилась Моизэта.
– Да! Но так как вы мне приказали не оставаться в комнате, пока вы были там, то я предпочла доставить вам это удовольствие, а сама сторожила в коридоре.
– Но зачем нужно отцу, чтобы я не оставалась наедине с Мартой? – спрашивала страшно заинтересованная Моизэта. – Разве она опасна? Я это совсем не заметила…
– О, нет, мадам Марта всегда была кротка, как ягненок. Несомненно он опасается, как бы мадам Марта не стала бы внезапно опасной… Сама я этого не думаю, так как отлично знаю мадам. Но, барышня, все-таки, наверное, ничего не будет известно? – закончила негритянка со слезами на глазах.
– Нет, будь покойна, моя славная Бавкида! Я ничего не скажу об этом обмороке, я даже не скажу, что приходила сюда сегодня. А если отец меня все-таки спросит, то я уже устроюсь, чтобы ответить ему и не солгать. Это будет не трудно, так как он, мне кажется, никогда не придавал значения моим посещениям Марты.
– В таком случае, я прошу вас теперь оставить меня здесь одну, – улыбаясь и успокоенно проговорила Бавкида. – Мне надо раздеть больную. Идите гулять на скалы. Сегодня очень хорошая погода.
– Иду, иду, Бавкида. Но опасности нет для мадам Марты? Она опять стала помешанной, правда?
– Да, совсем, и, Бог знает, на сколько времени! Может быть на целые месяцы, а может быть и на годы! Что касается опасности, то этого нет! Смотрите, она совсем как мертвая! Мне это знакомо! Обморок продлится с час, и затем она будет такой, какою вы ее знаете: слепой, глухой, немой и неподвижной.
– Хорошо! Я ухожу.
И потрясенная до глубины души, Моизэта поспешно вышла из комнаты, бросив последний продолжительный взгляд на распростертую, словно лишившуюся жизни Марту.
Корридор женской половины выходил прямо на главную лестницу, как раз напротив галлерей, ведущей в лабораторию. Таким образом Моизэте надо было подняться на двадцать три ступеньки.
И она быстро взбежала наверх, так как ей очень хотелось поскорее остаться наедине с необъятным простором моря, чтобы спокойно разобраться в своих мыслях и в непонятных признаниях умалишенной.
Огромная плоская глыба, закрывающая наружный вход, отворилась при легком нажатии электрического коммутатора.
Едва девушка вышла наружу, как глыба пошатнулась и легла на прежнее место.
Моизэта засмотрелась на обмытое ночным ливнем небо, голубая даль которого была пронизана на неизмеримой высоте волокнистыми, прозрачными облаками. Солнце весело сверкало уже довольно высоко над горизонтом. Что касается моря, то хотя оно и было взволновано, но очень красиво; его иссиня-зеленоватые волны шумно разбивались о скалы острова, разлетаясь ослепительными каскадами пены.
Ловко и проворно молодая девушка поднималась со скалы на скалу на самую вершину утеса, царившего над морем. На этой вершине было углубление вроде кресла, и тут было любимое местечко Моизэты. Она звала его «кресло Авроры», так как любила встречать на нем появление солнца над морем.
Усевшись, она стала задумчиво бродить глазами по морскому простору.
В голове ее стояло трагическое повествование Марты. Все мысли были сосредоточены на этом таинственном младенце, которого унес священник. Что с ним сталось? Ей припомнился несимпатичный любовник, предатель, ученый и преступник исчезнувший внезапно накануне дня, когда голове его суждено было пасть на эшафоте. Что сталось с ним? И как это произошло, что Марту уже безумной похитили из ее деревушки на Болеарах и перевезли сюда, на Затерянный остров?
До сих пор Моизэта думала, что Оксус и Фульбер уединились сюда со своими друзьями и слугами затем, чтобы заняться изучением подводной флоры и фауны и, таким образом, обогатить науку океанографии. Но какое же отношение могла иметь к Оксусу и Фульберу умалишенная?
Моизэта долго повторяла про себя этот вопрос, инстинктивно чувствуя, что в нем заключается разгадка всей тайны.
Вдруг взор девушки привлечен был странным клокотанием морской воды в нескольких метрах от той скалы, где она сидела.
– Стадо дельфинов играет, – проговорила она вполголоса.
А так как игры этих подвижных морских животных ее всегда очень забавляли, то она принялась внимательно смотреть на то место, где клокотала вода, не желая упустить ожидаемого зрелища кувыркающихся на гребнях волн дельфинов.
Клокотание приблизилось к выступу скалы; оно направилось вправо, где находился плоский камень в уровень с волнами. И Моизэта вдруг вскрикнула и вскочила с места…
Неожиданное существо, человеческого вида, но все покрытое серебристой чешуей, сверкавшей на солнце, выскочило на камень и остановилось во весь рост, с руками, распростертыми к солнцу; спиной оно было обращено к Моизэте.
Человек в серебристой чешуе опустил руки и медленно повернулся, как бы желая окинуть взглядом безграничный горизонт.
И вскоре Моизэте предстало странное лицо, словно покрытое стеклянной маской.
– Боже мой! – вздохнула девушка.
И нечленораздельное восклицание ответило на ее вздох. Иктанэр ее увидел. Как живая статуя изумления, с распростертыми руками он прирос к месту.
Но вдруг, он поднес правую руку к своему лбу и сорвал с лица свою стеклянную маску.
– Боже мой! – вторично воскликнула Моизэта.
Лицо его было ослепительной красоты, оно веяло молодостью, силой и умом. Человек был так же удивлен, как и девушка.
В этом положении Иктанэр и Моизэта оставались несколько минут. Когда взгляды их встретились, они оба почувствовали какое-то новое сладкое и захватывающее волнение… Иктанэру хотелось бы одним прыжком низринуться в самую глубь моря. И Моизэта рвалась броситься к трапу подземелья, чтобы запрятаться в самый далекий угол своих комнат. Но ни тот, ни другая не двинулись с места.
Первый решился Иктанэр. Он напряг свои мускулы и одним прыжком перескочил на остров, шагах в трех от Моизэты. Молодая девушка вскрикнула и отступила. Но глаза неизвестного были исполнены такой доброты и все лицо его сияло такой красотой, что Моизэта сама заметила, как весь ее страх рассеялся, и она снова осталась на месте.
Еще одну минуту они смотрели друг на друга, оба – бледные, вздрагивая от волнения и изумления… Наконец, Иктанэр удивительно серебристым голосом, в котором звучала ласкающая просьба, проговорил:
– Кто ты? Твои глаза синее морской пучины, и твоя кожа кажется нежнее тела медуз. Говори же! У тебя есть голос, так как я тебя слышал. Неужели ты из тех рабов, которых презирать приказал мой учитель? Нет! Я бы не мог послушаться, ты слишком красива.
И тут, вся зардевшись от необъяснимого стыда, Моизэта прошептала:
– Но кто вы сами? Откуда вы явились? Я вас никогда еще не видала! Мне не страшно с вами, хотя…
И она засмотрелась на его дивное тело, покрытое серебристой чешуей, на окрестное море, потом на это такое красивое и такое молодое и мужественное лицо.
И вдруг, охваченная внезапным страхом, и приятным, и непреодолимым в одно и то же время, и каким-то незнакомым ей чувством стыда, она отступила шаг назад, повернулась и бросилась бежать…
Изумившись, Иктанэр смотрел, как она спрыгивала с камня на камень, нагнулась и в мгновение ока исчезла…
Он глубоко вздохнул, еще раз окинул взглядом то место, где исчезло радужное видение, от которого охватило его это непонятное волнение, – и вдруг, бросил свою стеклянную маску, которая подпрыгнула, ударившись о камень, и не разбилась, Иктанэр выпрямился на краю скалы, что-то крикнул в пространство и бросился вниз. Головой вперед он погрузился в море и исчез среди звучного всплеска брызг и пены…
Моизэта, однако, не ушла в свою комнату.
Медленно, с колебанием, но подчиняясь неудержимому влечению, она поднялась снова наверх и еще раз в нерешительности остановилась, уже положив руку на электрический коммутатор. Камень повернулся. Осторожно девушка подняла голову и взглянула в направлении «кресла Авроры». Там не было никого. Моизэта окинула взглядом весь остров. Он был пуст.
Подождала несколько минут. Ничего не показывалось. И тогда она повернулась, чтобы вернуться к себе. Но тут она заметила какой-то блестящий предмет в нескольких шагах от себя. То была стеклянная маска, которую имел на лице, когда появился из воды, этот удивительный и странный человек.
Теперь всякие сомнения стали невозможны. Эта необыкновенная маска, которую она держала в своих руках и смотрела, представляла несомненное доказательство действительного существования того, с виду человеческого, существа, которое так внезапно вырвалось из недр океана.
Задумчиво, с тяжелой головой, в которой носились смутные мысли, навеянные только что слышанными признаниями безумной Марты, Моизэта вернулась к трапу, спустилась по лестнице, прошла в корридор и вернулась к себе. Ее молодая служанка Дора была в салоне. Моизэта спрятала в складках своего платья маску и, ни слова не говоря, прошла к себе.
Запершись в своей комнате, она достала свою находку, положила ее на диван и сама в усталости бросилась во весь рост возле нее, и, опершись головой на руки, задумчиво засмотрелась на фигурное стекло, на котором ослепительно отражались огни электричества.
В сверкании стекла ей чудились большие дивные глаза этого таинственного существа, – и вдруг, охваченная каким-то необъятным волнением, исполненным своеобразной сладости, она повалилась на ковер, и, закрыв дрожащими руками лицо, тихо расплакалась.