Текст книги "Роковой круиз"

Автор книги: Жаклин Митчард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Когда улеглось первое потрясение, вызванное исчезновением мужчин, Трейси заставила свой мозг работать. Это было необходимо. С лиц остальных шок смыл всякое выражение, как прилив смывает следы с прибрежного песка.

– Мы должны начать искать их прямо сейчас, – твердо заявила она. – Вполне возможно, что нам удастся их найти. У нас есть двигатель, а у них нет.

Она помчалась в кубрик и повернула ключ. Двигатель содрогнулся и заработал, но через пару секунд заглох.

– Что случилось? – спросила Кэмми тусклым, как старая монета, голосом.

– Я... не... знаю, – ответила Трейси. Она пыхтела, сражаясь с ключом, как будто это имело значение, хотя сама она уже поняла, что ее действия не дадут результата. Так всегда бывало, когда из множества мелочей какая-нибудь одна – крошечный проводок или капля масла не в том месте и не в то время – без всякой видимой причины выводила ее автомобиль из строя. Она вытащила и опять вставила ключ. На этот раз, когда она повернула его, реакции не последовало. – Ну что ж, – вслух рассуждала Трейси, – тогда я... поставлю парус. Экстренные ситуации требуют экстренных мер. В конце концов, парус есть парус. Конечно, он больше, чем тот, с которым мне приходилось иметь дело в детстве, но это парус... всего лишь парус. – Она решила, что начнет описывать круги, а остальные будут высматривать шлюпку. О двигателе можно будет позаботиться позже. Это наверняка из-за какого-нибудь оторвавшегося проводка, и тот факт, что это случилось именно сейчас, является вовсе не чудовищным предзнаменованием, а всего лишь совпадением, происшедшим в дьявольски неудачный момент.

– Кэмми, помоги! – закричала Трейси. – Надо поставить парус и искать их.

В течение следующего часа именно этим они и занимались. Кэмми и Оливия крутили ручки механизма, управляющего прожекторами, которые были установлены на поручнях. Пучки света безостановочно шарили по неумолимо суровой и не-проницаемой поверхности моря, но все было тщетно

Никто из женщин не заметил, что снова начал подниматься ветер. Сначала он был очень легкий – едва уловимая свежесть в воздухе, – и это не создавало особых проблем. Трейси по-прежнему удавалось разворачивать яхту, хотя теперь это требовало значительно больших усилий. С учащенно бьющимся сердцем она сражалась с парусами.

А потом налетел шквал. Это произошло так быстро, что Трейси не успела опустить паруса. Вряд ли это смог бы сделать и более опытный в морском деле человек. С трудом удерживая расстегнутую ветровку, чтобы ее не сорвало и не унесло в море, она начала пробираться к салону.

– Что теперь? – спросила Оливия, пытаясь перекричать ветер.

– Я думаю, эти паруса должны выдержать, – сказала Трейси. – Не беспокойся. Мы просто переждем. Будем надеяться, что нас не унесет слишком далеко.

Она знала, что их унесет очень далеко, но говорить об этом Оливии казалось ей такой же бессмысленной жестокостью, как пугать нервного ребенка маской вурдалака.

Порывы ветра швыряли «Опус» достаточно сильно, но все это происходило в течение удивительно короткого промежутка времени. Дождя не было, только ветер гонял яхту по океану из стороны в сторону. В какой-то момент мачта задрожала и несколько металлических скоб оторвались, жалобно зазвенев. Парус надуло ветром, но женщины этого не видели.

Они не знали, что им следовало сделать все возможное, чтобы с максимальной скоростью опустить паруса. В предыдущей жизни их никто этому не учил: не было необходимости. Вместо того чтобы действовать, спасая положение, они сидели, взявшись за руки, в салоне.

«Опус» более не походил на заботливую мать, нежно качавшую их в своей ладони и оберегавшую сон. Кэмми плакала, пока ее лицо не распухло от слез. Оливия взобралась наверх по ступеням и проползла на коленях через всю палубу, чтобы взять сумочку, в которой у нее хранился валиум. Не обращая внимания на протесты, она заставила девушку проглотить таблетку и запить ее водой из крана. Потом она сама сделала то же самое. Оливия заметила, что вода не бьет из крана, как раньше, а течет тоненькой струйкой. Связано ли это каким-то образом с качкой? А впрочем, не беда – в любом случае Трейси быстро все починит.

Ветер на мгновение затих, а затем и вовсе наступила тишина.

Пошатываясь, они выбрались на палубу. Равнодушное беззвездное небо низко нависло над океаном. Холли нашла фонарь и посветила вокруг. Повсюду валялись вещи. Казалось, что тут неистовствовала бешеная собака. На плите валялся лифчик от купальника. Футболка с длинными рукавами обвила одну из опор навеса, покосившуюся и более всего напоминавшую стариковскую трость. Спасательные жилеты, покачиваясь на волнах, плыли за яхтой, удерживаемые уцелевшими линями. На ступеньках лежали две буханки расплющенного, как маца, хлеба. Под ногами хрустели осколки разбитых бутылок и стаканов. Движимая чувством долга, Холли нашла совок и веник, которые остались на месте, поскольку были прикреплены к дверце шкафчика магнитом, и принялась подметать. Она постоянно морщилась, потому что туго забинтованная нога все еще отказывалась удерживать вес ее тела. Она упорно сражалась с царившим на палубе хаосом, когда вдруг до нее донесся голос Трейси: «О Матерь Божья!» Она проследила за взглядом подруги.

Парус, который вначале лопнул вдоль старательно наложенного Ленни шва, разлетелся на клочки, как воздушный шар, который чересчур сильно надули. Гигантские лохмотья хлопали, развеваясь над их головами.

– Как это могло случиться? – воскликнула Трейси.

– И так быстро, – добавила Холли. – Он ведь был совершенно целый.

– Как хорошо, что существуют двигатели. Такой чудесный парус...

– Они где-то там, Трейс, – сказала Холли. – Может, их и отнесло далеко от нас, но они наверняка уже завели двигатель. – Однако, увидев удрученный взгляд Трейси, она поняла, что подруга совершенно не верит в такую возможность. – В любом случае, они сильные люди – продолжала Холли. – Если кто и может выбраться из подобной переделки, так это они. Ленни, во всяком случае, знает здешние воды как свои пять пальцев. А мы должны подумать о себе.

– Да, – согласилась Трейси и добавила: – Это я виновата, слишком быстро развернула яхту.

– У тебя богатый опыт управления пятидесятифутовыми яхтами, – кивнув ей, улыбнулась Холли.

– Не смешно! – резко ответила Трейси, и Холли отшатнулась от нее. Она всегда любила пошутить. Всегда. Конечно, все очень скверно, но с другой стороны, она была благодарна судьбе за то, что ей посчастливилось остаться на яхте. Это значит, что скоро она почувствует под ногами твердую почву и обнимет Иана с Эваном. Холли представила себе, как Крис, ее муж, тут же потащит ее в больницу. Всю свою жизнь Холли провела в непрестанном движении. На размышления у нее не хватало терпения. Стоило ей засидеться, даже в кинотеатре, как она засыпала. Видимо, она все же похожа на свою мать больше, чем ей того хотелось бы. Любимые афоризмы Хайди: «Не швыряйся деньгами», «Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней», – стали и ее собственными. В критической ситуации Холли обычно волновалась за сыновей, но они остались дома. Если бы Холли себе позволила, она бы принялась переживать из-за темной линии, медленно, миллиметр за миллиметром, ползущей от раны вверх по ее бедру. У Холли было заражение крови. Ей это было хорошо известно, но что изменится, если она расскажет о нем остальным? Чем они помогут ей? Несмотря на свою подготовку, Холли и сама себе не может помочь. Пригоршней амоксициллина сепсис не остановить. Если в ближайшем будущем ей не будет оказана помощь, произойдет септический шок. Ее уже время от времени начинало лихорадить.

Она так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как Трейси сложила мусор в пакеты, а затем своими сильными руками выпрямила согнутую опору навеса.

– Мама! – послышался из каюты крик Кэмми.

– Я здесь, – откликнулась Трейси.

– Мам! Мишель еще не вернулся? И Ленни тоже?

– Солнышко, я думаю, за ночь нас сильно отнесло. Но я уверена, что с ними все в порядке. Мы их просто не видим, ведь еще очень темно. Подожди до утра. Тогда мы сможем понять, что случилось с двигателем, и отправиться на розыски.

– Нам лучше просто вернуться на Сент-Томас, – вмешалась Оливия, откручивая крышку на бутылке с водой «Эвиан». – Мы не можем искать их, Трейси. Мы не знаем, где они. Я ни секунды не сомневаюсь, что они поступили бы именно так. Они бы вернулись.

– Неправда! – воскликнула Трейси. – Ленни и Мишель не сделали бы этого. Они бы нас разыскивали или, в крайнем случае, послали бы на розыски еще кого-нибудь.

Оливия высунула голову наружу, осмотрела небо и запротестовала:

– По меньшей мере на берегу мы могли бы что-нибудь узнать! А что случилось с парусом?

– Мам, а если они погибли? – Кэмми вскарабкалась по ступенькам на палубу. – Это все ты, тетя Оливия! Это все из-за тебя! Ты приплыла на остров, потому что Мишель там был со мной! А теперь он умер!

– О чем это ты, Кэмми? – Трейси переводила недоуменный взгляд с одной на другую.

– Это все она!

– О чем ты?..

– Она спала с ним! Она спала с Мишелем! Спроси у нее! И это была ее инициатива! Она его сама попросила об этом!

– Ничего подобного, – спокойно ответила Оливия и сделала глоток воды.

– Как? Что? – растерялась Трейси. – Я ничего не понимаю.

– Я хочу сказать, что она спала с Мишелем, мама! Она занималась с ним сексом!

– Этого не может быть, малышка... Ты это серьезно?

– Спроси у нее! Спроси у нее! – У Кэмми началась истерика. Со своими спутанными, всклокоченными волосами и мертвенно-бледными губами она была похожа на какое-то мифическое существо. Под залившей ее лицо и шею бледностью потускнел даже загар. Щеки красными пятнами выделялись на посеревшей коже. Холли, хромая, прошла мимо Трейси и обняла девушку. Нашептывая ей умиротворяющие слова, она объяснила Кэмми, что сейчас они не могут позволить себе подобных вспышек гнева и что в сложившейся ситуации им необходимо сохранять спокойствие.

– Какой-то бред, – пробормотала Оливия, а вслед за этим поинтересовалась: – Почему заглох двигатель? Я имею в виду не маленький двигатель на шлюпке, а большой, на «Опусе».

– Наверняка я сделала что-то неправильно, – ответила Трейси, – поэтому наша первоочередная задача – выяснить, что случилось с мотором.

– Нет уж, наша первоочередная задача – это кофе. Доказано, что кофе на несколько пунктов повышает уровень интеллекта. Я разобралась, как тут все работает, так что сейчас сварю кофе. Плита работает на газе. Нам нужно все хорошенько обдумать. Кто-нибудь пытался воспользоваться мобильным телефоном?

– Я только что попробовала,– ответила Трейси, качая головой, – безрезультатно. Послушайте, – она понизила голос и посмотрела на подруг. – Холли приготовит нам всем что-нибудь поесть, даже если это будет всего лишь хлеб и кофе. А ты, Оливия, пойдешь со мной и, пока я найду и включу генератор, приготовишь сигнальные ракеты. Генератор работает на дизельном топливе, уж это-то мне известно. Кэмми, успокойся.

Час спустя яхта по-прежнему покачивалась на волнах с выключенным двигателем, а женщины ели хлеб с сыром.

– Ты можешь наступать на ногу?– спросила Оливия у Холли.

– Она просто болит. Все не так страшно, как выглядит. Честно. – Ложь всегда давалась Холли легко. У нее были более строгие родители, чем у других девочек. Если бы Холли не репетировала перед зеркалом невинный взгляд широко раскрытых синих глаз, ей бы не удавалось так часто убеждать отца и мать, что в субботу вечером подруги всего лишь присматривали за Эдди, братом Трейси, или ускользнуть от наказания в тот момент, когда родители уже готовы были стереть ее в порошок. По вечерам она частенько выходила из дому, спрятав на дне своей огромной сумки скатанную в рулончик мини– юбку длиной в две ладошки.

– Пожалуйста, Холли, Кэмми, съешьте что-нибудь, – уговаривала их Трейси.

– Я не голодна, – ответила Кэмми, – и я не понимаю, как вы можете есть.

– Справедливости ради хочу заметить, что никто из нас сейчас не голоден, – опять вмешалась Холли, – но в данный момент «Опусу» ничто не угрожает. – Давайте поедим, потому что нам надо работать. Мы должны вернуться. Тебя дома ждут отец и брат, Кэмми. Такова действительность.

Трейси кивнула подруге и с видимым усилием проглотила кусок хлеба.

Кэмми прошептала:

– Все, что происходит с нами, тоже действительность. И это самое страшное, что я могла когда-либо себе представить, мам. Какой-то жуткий кошмар, от которого мы не можем проснуться. Как будто мы умерли и сами себя видим мертвыми.

– Я полностью согласна с тобой, Кэм.

– В этом никто не виноват, мам. Может, только я, – с горечью произнесла Кэмми. – Девушка выплеснула всю свою ярость из-за потери Мишеля и теперь выглядела, как в детстве, когда чем-либо заболевала. Трейси смотрела на дочь, понимая, что никто, кроме нее, не мог заставить двигатель заработать, а в тусклом свете зари, как она успела убедиться, крошечный остров, на который плавали Мишель и Кэмми, чтобы, очевидно, заняться любовью, уже исчез из виду. Их отнесло очень далеко.

– Кэмми, – заговорила Оливия, – я знаю, что ты не поверишь. Но мне очень жаль, что я так вела себя с Мишелем. Прости мне мою глупость.

– Я бы поверила, если бы ты говорила это при нем, – резко ответила Кэмми. – Но его здесь нет, и твои слова звучат неискренне. Похоже, ты просто специально сыплешь соль на рану.

– Кто мне объяснит, что тут, черт возьми, происходит? – не выдержала Холли. – И я еще вас вежливо спрашиваю.

Оливия вздохнула:

– Похоже на то, что я...

– Похоже на то, что в первую же нашу ночь здесь Оливия трахнула Мишеля, – перебила ее Кэмми. – Он пожалел ее. Пожалел бедную вдову.

– Я уверена, что это не так, Кэмми! – вскинулась, расправляя плечи, Оливия.

– Скажи мне, что ты шутишь, Оливия. Я думала, Кэмми просто чудит. Неужели ты действительно занималась сексом с этим мальчиком? – Холли изобразила рвотный рефлекс. – Это так пошло!

– Я его не соблазняла.

– Он.сказал, что соблазняла, – настаивала Кэмми. – Ты заранее полностью разделась.

– Этот процесс требует участия двоих, Кэмми. Поэтому я и не хотела, чтобы ты...

– У нас все было по-другому, тетя Лив. Мы оба молоды и пытались построить какие-то отношения. Нам действительно хотелось быть вместе, а не просто трахаться... – От горя и растерянности Кэмми пришла в лихорадочное возбуждение, напоминавшее чуть ли не воодушевление.

– Любовь с первого взгляда! – ухмыльнулась Оливия.

– Ты никогда никого, кроме себя, не любила!

– Остановись, Камилла. Что бы ни случилось, не говори с Оливией в таком тоне, – вмешалась Трейси.

– Не знаю, что и сказать, – холодно произнесла Холли. – Думаю, в подобных обстоятельствах я бы тоже говорила с ней именно так, что, впрочем, и делаю сейчас.

– Тетя Холли права! Да, Мишель переспал с ней. Но он был сам себе противен из-за этого! Он думал, ты убьешь меня, мама, если он ко мне прикоснется! Он был очень хорошим мальчиком, очень хорошим молодым человеком! Он мне ужасно нравился. А для нее это был всего лишь способ доказать, что она может соблазнить не только своего древнего мужа.

– Я уверяю тебя, что у меня было много других... – поспешила вставить Оливия.

– Прекратите! – закричала Трейси, закрыв руками уши. – Немедленно прекратите! Вы ссоритесь из-за мальчика, который, возможно, уже умер. И мы тоже можем умереть, если нам не удастся добраться до Сент-Томаса или сообщить кому-нибудь о нашем местоположении.

Плотную пелену облаков на горизонте победоносно взорвали лучи солнца.

– Приключения в раю, – с грустью констатировала Холли.

Этой ночью Оливия решила сделать что-то хорошее. Она по-думала, что это, пожалуй, ее долг. Сначала Оливия попыталась читать, но ее быстро утомила качка, из-за которой буквы на странице расплывались и она не могла сосредоточиться. Для чтения ей быди нужны очки, но она ни за что не будет ими пользоваться. Вздохнув, она отправилась за бутылкой воды, уже второй за два последних часа. Оливия страдала от необычайной жажды и обезвоживания и была взвинчена. Она ела валиум, как леденцы.

Как-то незаметно, начиная со школьных лет, у нее выработалась привычка к валиуму. В юности одна-единственная пилюля кремового цвета отключала ее на всю ночь. Чтобы заполучить заветный пузырек, ей необходимо было сделать самую малость – указать врачу на свой живот, намекая на менструальные боли. Уже в следующий момент тот начинал поспешно покрывать каракулями рецептурный бланк. Однако очень скоро она стала глотать пилюлю каждый вечер, одновременно накладывая крем «Бугатти».

Став графиней Монтефалько, Оливия просыпалась, когда солнце уже стояло высоко и рабочие располагались в тени со своими завтраками. Она медленно поднималась, как будто все еще в плену сна, заворачивалась в кимоно, а затем долго нежилась в ванне, прежде чем спуститься вниз.

Зачастую ей удавалось восстановиться только к полудню. Выпив несколько чашек крепкого эспрессо, Оливия отправлялась к бассейну и лениво плавала в прозрачной воде, а затем звала повара, чтобы обсудить с ним вечернее меню.

Франко считал, что она очень хрупкая и нуждается в большом количестве сна. Ему нравилось иметь нежную, уязвимую, как цветок, жену. На самом деле, когда прошли первые восторги от неповторимого очарования итальянской деревушки, его молодая супруга начала тяготиться монотонностью сельской жизни. На фоне унылого мычания коров и тоскливого звона церковных колоколов здесь всегда затевался какой-нибудь скандал или слезливо улаживалась ссора, организовывались крестины или показ мод. Но череда церковных праздников и суета, связанная со сбором урожая, до смерти надоели Оливии. Зимой они редко бывали в своем имении, потому что, в отличие от немногих британских и американских друзей Оливии, ее вовсе не завораживала подсвеченная солнечным лучом замерзшая лоза или забавная снеговая шапка на высеченном из камня садовом божке.

Одна из ее подруг, Элиза, которая тоже еще совсем юной студенткой была очарована мужчиной в извечном шелковом галстуке и с манерами настолько изысканными, что их почти не было заметно, как-то сказала, что летом она пишет картины, а потом всю зиму спит, причем особенно крепко в те ночи, когда ее муж, Марио, пребывает в амурном настроении. Недели, проведенные Элизой и Оливией в Париже, где они, укутанные в меха и раскрасневшиеся, с бездонными чековыми книжками и пакетами с таким количеством новых туфель, что им приходилось выбрасывать коробки, озорно флиртовали со своими ровесниками, запечатлелись в ее памяти, как украшения на браслетах, приковавших Оливию к воротам виллы Монтефалько.

Кэмми переболеет этими идиотскими представлениями о любви.

Кэмми делала нечто, чего Оливия никогда себе не позволяла – идеализировала свою похоть.

Оливия была уверена, что Мишель вовсе не «влюбился в нее», как утверждала девочка. Ему просто хотелось побыстрее забраться в трусики Кэмми. Слово «любовь», по наблюдениям Оливии, служило определением, которым либо швырялись для описания мук сильного влечения, либо использовали для обозначения уз, переживших это влечение и трансформировавшихся во взаимозависимость людей пожилого возраста.

Любила ли она Франко? Оливия была почти уверена, что нет, несмотря на то что испытывала благодарность за его заботу о ней и покровительство. Полюбила ли бы она его со временем, если бы он дожил до старости? Вряд ли. Она видела вместе своих родителей, Сэла и Анну Марию. Они всегда сидели рядом в машине, вернее, мать сидела между сиденьями, как девчонки всегда сидели рядом со своими парнями до появления ковшеобразных сидений. Рядом, держась за руки, на диване. Рядом в постели. Ни одного раза ей не было позволено сесть рядом с матерью в ресторане или в бурную дождливую ночь заползти к родителям в постель, хотя она стояла под дверью и стучала. Они, несомненно, были близки. Они все делали вместе, даже стирали белье или покупали продукты. Теперь, когда ее отца не стало, Оливия не сомневалась, что ее мать, разговаривая со своими друзьями из церкви, сестрой и всеми, кто спрашивал ее о супруге, рассказывала об их отношениях как о большой любви. Но даже это оставалось для Оливии загадкой. Она неоднократно наблюдала за тем, как ее родители молча съедали обед, не обменявшись ни единым словом друг с другом, с Оливией или ее братом. Может, это объяснялось тем, что любовь наделяла их пониманием, превосходящим потребность в словах? Оливия, честно говоря, сомневалась в этом. Сама она провела свои самые счастливые минуты в неожиданно увлекательном общении с книгами.

Она не испытывала любви ни к одному ребенку и не чувствовала себя любимой, будучи маленькой девочкой. Она не любила старшего брата и никогда не чувствовала себя под его защитой. Оливия не привыкла с кем-либо делиться самым сокровенным, как это делали Дженис, Трейси и Холли. Она просто созерцала мир в растерянном молчании, пока не повзрослела и не осознала свою красоту, поняв, что этого более чем достаточно для того, чтобы повелевать другими людьми.

С другой стороны, Оливия испытывала дискомфорт, когда знала, что от нее чего-то ожидают. Сейчас, оказавшись вместе с подругами в опасной переделке, она чувствовала себя сторонней наблюдательницей и не хотела, чтобы ее обвиняли в этой беде, какой бы серьезной или несерьезной она ни была.

Оливия полагала, что вскоре прибудет береговая охрана и выручит ее. Но она хотела сойти на берег, сохранив свои дружеские связи, единственные по-настоящему прочные узы в ее жизни. Легкая дрожь волнения, вызванная трагической судьбой экипажа, уже давно растворилась в привычном для нее равнодушии. Конечно, очень грустно, если Мишель и Ленни действительно пропали в море, но неужели мир обеднеет без двух моряков с разболтанной походкой? Хотя... кажется, у того, кто постарше, был маленький ребенок? Что касается мальчика из Канады, это было многообещающее начало, но ей случалось бывать и с более искушенными мужчинами, хотя, признаться, ни одного из них она так и не узнала толком.

После всего, что произошло, она была не то чтобы очень напугана, но физически изнурена от бесконечного перетаскивания и подъема тяжестей. Невиданные претензии Трейси в сочетании со скукой были просто отвратительны. Вся эта возня не могла продолжаться сколько-нибудь долго. Это было слишком ужасно. Тем не менее Оливия понимала, что остальные работали больше, чем она.

В результате, предложив подругам сделать что-либо полезное, Оливия оказалась в одиночестве. Она изъявила желание управлять яхтой, пока все остальные поспят хоть несколько часов, в течение которых должен рассеяться туман. Она окинула взглядом темную неподвижную поверхность океана. Никаких признаков жизни. Вдалеке прогудел самолет. Мигнула и погасла звезда. Обман зрения, подумала Оливия. Наконец, когда уже начали появляться первые признаки мутного рассвета, она встала на колени, уперлась локтями в сиденья, одновременно служившие ящиками для хранения чего бы то ни было, и начала молиться: «Отец мой Небесный, прости мне мою скверну и многочисленные прегрешения, допущенные мною перед лицом Твоей божественной милости. Пожалуйста, смилуйся над душами Ленни и Мишеля и укажи им путь в Твоем безбрежном море, где затерялся наш ничтожно малый корабль...»

Она осталась довольна собой.

Кэмми спала, и ей снился Мишель. Они вдвоем лежали на солнце, и она смотрела на его загорелое худощавое лицо, скулы, которые приподнимались, когда он улыбался, густые, как грива льва, волосы с золотыми прядями, легкую щетину, покрывавшую его щеки в последний раз, когда она к нему прикасалась. Девушка проснулась в слезах и увидела, что ее мать все еще не спит и наблюдает за ней.

– Все в порядке, мам, – сказала Кэмми.

Она опять провалилась в сон, но меньше чем через час проснулась. Ей приснилось, что она не может уснуть.

– Даже во сне я не могу уснуть. Мне кажется, мой мозг не работает и не отдыхает.

– Это естественно. Поплачь, Кэм.

– Ты когда-нибудь плакала сильно, до изнеможения?

– Конечно, – ответила Трейси.

– Но ты никогда не была несчастна, по-настоящему несчастна. Тебе не приходилось переживать трагедию. Бабушка и дедушка до сих пор живы, – напомнила ей Кэмми.

– Я плакала, когда у меня случился выкидыш, были и другие причины. Все плачут, Кэм. Плачут до потери сознания. И у всех душа болит одинаково. Невозможно сравнивать слезы человека, заболевшего раком, со слезами того, кто оплакивает потерю кого-то из близких. Они одинаковые и в то же время разные. И каждый имеет на них право.

– Он был таким нежным, мама. Он был необыкновенно нежным.

– Я не верю, что это могло с тобой случиться.

– Можно мне поспать возле тебя, мама?

– Угу. Залезай.

– Я была такой сукой по отношению к тебе.

– Я уже забыла об этом, Кэм.

– Как ты думаешь, это Бог наказывает меня?

– Я думаю, у Бога есть дела поважнее.

– М-мм, – пробормотала Кэмми, чувствуя, что ее внимание уплывает и она не может сосредоточиться.

– Что это? – Трейси села, увидев в темноте силуэт. – Оливия, ты?

– Да.

– Что происходит?

– Я перебираюсь в каюту Ленни. Там между их койками открывается стена. Я себя неважно чувствую.

– Если даже и так, туда надо переселить Холли. Ей нужно больше места для ее ноги.

– Завтра, хорошо?

– Оливия, вернись наверх, к штурвалу. Мы в любую минуту можем столкнуться с сухогрузом.

– Через минуту я так и сделаю.

– Она абсолютная эгоистка, не правда ли? – заметила Кэмми.

– Нет, Кэмми, не абсолютная, – возразила Трейси и задумалась. Возможно, она сама себе лжет, совершенно сознательно наделяя Оливию несуществующими добродетелями. За последние двадцать лет они виделись с Ливи всего пять раз. lie собственная свадьба. Свадьба Ливи. Похороны Сэла. Свадьба Джои. И вот сейчас... При такой частоте встреч разве можно утверждать, что ты кого-то знаешь? Более того, самой Трейси казалось, будто ей завязали глаза и раскрутили, а сами разбежались, оставив ее в одиночестве. Она сама уже пив чем не была уверена.

Холли засыпала и просыпалась, опять засыпала и опять просыпалась. Ночью боль была терпимой. Она еще раз поблагодарила Бога за свой крепкий сон.

Чтобы отвлечься, Холли открыла альбом своей жизни на странице, где она сидела в комнате, уставленной цветами, и держала по крохотному свертку у каждой груди. Крис лучился безмерной гордостью, как будто выиграл конкурс племенных жеребцов, и окликал совершенно незнакомых людей, проходивших через вестибюль больницы Святой Анны. Она перелистала несколько страниц. Ее сыновьям по два года, они все еще покорны ее воле. Пасха. Она нарядила светловолосого Иана и чернявого Эвана в красивые костюмчики. Галстуки-бабочки длиной с ее палец. Крохотные бархатные пиджачки. А вот она аплодирует, сидя на складном стуле на краю поля, когда Эван совершенно случайно забивает свой первый гол. Какие маленькие они тогда были... Не старше шести лет? Диктанты за кухонным столом. Громкие стоны, раздающиеся в тот момент, когда мальчишки распахивали дверь, учуяв запах мясного хлебца, который она готовила по вторникам. Грязные следы на полу в прихожей. Полдюжины мальчишек субботним утром у них в доме. Они остались ночевать в пятницу вечером, и ей приходится осторожно переступать через них, чтобы никого не задеть. Тяжелая серебряная рамка, в которую она каждый год вставляет новые школьные фотографии сыновей. Портрет, который обошелся в несколько сот долларов. Он списан с фотографии. Вся их дружная четверка, умытая, причесанная и нарядная... Иан рядом с ней, Эв стоит рядом с Крисом. Почему они не обождали с этим портретом, пока мальчишкам не настала пора покидать дом? Потому что они еще дети, подумала она. Через год начнется их превращение в юношей.

«Что ж, – подумала Холли, – может, это к лучшему».

Оливия вздохнула. Она хотела, чтобы Трейси поскорее проснулась. Несмотря на свое занудство, Трейси могла найти выход из любого положения.

Оливии и в голову не пришло попробовать активно крутить штурвал, хотя она, держа его в руках, время от времени вспоминала о нем. Она ждала, чтобы Трейси проснулась и сказала ей, что делать дальше. То, что Оливия относилась к жизни с неуемной жадностью, присущей детям, возможно, объяснялось тем, что всю ее взрослую жизнь рядом с ней всегда находился человек, который опекал ее. Когда же она была ребенком, никто и никогда этим не занимался.