Текст книги "История и память"
Автор книги: Жак ле Гофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
6.1.3. Стиль «модерн»
На словарном – впрочем, необыкновенно важном – уровне можно было бы оспорить возможность причисления к модерну целой совокупности эстетических течений, которые в Европе и в Соединенных Штатах около 1900 г. взяли себе или же получили различные имена и только во Франции назывались Modern Style. Однако в большинстве этих названий повторяется слово «современный», и делается это при помощи ссылок на молодость или новизну -Jugendstil, arte joven, nieuwe Kunst*x, либо упоминается о разрыве, идею которого он в себе содержат: Sezessionstil, style Liberty*2. Наконец эти движен решительным образом заявляют об отказе от академических традиций, о расставании с античной (греко-римской) моделью в искусстве. В известном смысле они изгнали дух античного/современного из и кусства. То, что позднее будет им противостоять, уже не будет возвращением к античному.
Р.-А. Герран83 84 85 выявил в Modern Style и близких к нему течениях второй половины XIX в. двуединую тенденцию, выраженную в борьбе против академизма и в теме «искусство для всех». Таким образом, этот стиль самым тесным образом связан с тремя аспектами промышленной революции: либерализмом, натурализмом и демократией.
В настоящем эссе, которое является размышлением не об искусстве или его истории, а о метаморфозах и значениях антитезы древний (старинный)/современный, будут упомянуты лишь нескольк наиболее значимых эпизодов, образов и принципов. Поскольку врагом была признана античность, которая создавала нечто искусственное, некий шедевр и адресовалась элите, постольку современный стиль должен был быть натуралистическим и черпать вдохновение у природы, где в ущерб прямым и простым преобладают извилистые линии. Его целью станет производство объектов, проникновение в повседневную жизнь и на этом основании – уничтожение барьера между видами искусства высшего и низшего рангов. Наконец, это искусство, которое обращается не к элите, а ко всем, к народу; и оно станет общественным.
Этот стиль зарождается в Англии благодаря усилиям Уильяма Морриса (1834-1896), последователя Рёскина, который хотел изменить убранство home86, начал «декоративную революцию», создал в Лондоне первый магазин декоративных композиций и стоял у истоков дизайнерского искусства.
Благодаря учреждению в 1881 г. журнала «L'Art Moderne» («Современное искусство») именно в Бельгии это движение и оказалось отмеченным знаком современности. И именно в Бельгии раньше всего устанавливается связь между модерном и социальной политикой. Одним из основателей ассоциации «Свободная эстетика», поставившей своей целью распространение новых тенденций, был главный редактор органа Бельгийской рабочей партии газеты «Peuple» Виктор Орта (1861-1947), архитектор, умевший использовать все возможности железа, и создававший здания, которые сам же декорировал и меблировал, один из пионеров социального искусства и проектировщик Maison du Peuple87 в Брюсселе. Именно в Бельгии современное искусство находит архитектора и декоратора Хенри Ван де Велде (1863-1957), который в Веймаре в руководимой им школе -на этом посту его заменит Гропиус – «Баухаус» закладывает основы великого архитектурного искусства XX в.
В Нидерландах Nieuwe Kunst использует всевозможные материалы – дерево, фарфор, серебро – и с помощью новых линий достигает триумфа в оформлении иллюстрированной книги, календарей, афиш.
Во Франции, где столицей стиля арт нуво сначала стал Нанси, с его художниками по стеклу Галье (1816-1804) и братьями Даре, архитектором Виктором Пруве (1858-1943), занимавшимся всеми видами искусства, этот стиль выходит на улицы благодаря усилиям Эктора Гимара (1867-1942), этого «Равашоля88 архитектуры», превратившего станции парижского метро в храмы современного искусства, и плакатиста Альфонса Мухи (1860-1939), в то время как ювелирное искусство и производство золотых и серебряных изделий современный стиль завоевывает при помощи Рене Лалика (1860– 1945) и вместе с Самюэлем Бингом (1838-1905) открывает лавочку, в который продаются предметы в стиле арт нуво.
В Германии, в Мюнхене, выступая под знаком молодости (Jugendstil), современное искусство объединяется с пацифизмом и антиклерикализмом.
В Испании, или скорее в Каталонии, современное искусство порождает гения натуристской архитектуры – Гауди (1852-1920).
В Италии стиль Liberty, названный так по имени английского торговца, который основал в 1875 г. в Лондоне магазин украшений, одер живает триумфальную победу на первой Международной выставке современного декоративного искусства (Турин, 1902).
В Соединенных Штатах образцовой фигурой становится Тиффани (1848-1933), чья «лаборатория искусства» в Нью-Йорке заявляет о себе во всех видах искусства, причисляемых к низшему рангу, и делает популярным дутое стекло, превращая его в украшение наиболее повседневного из современных изобретений – электрического освещения.
Стиль модерн, эфемерный феномен, который прожил менее двад цати лет, в период между 1890 и 1910 г., был затем отброшен в тень течением, которое возникло на основе отказа от декоративности, изгибов, красочности и которое обрело первые очертания в Германии, в Дармштадте, и достигло своего триумфа в Австрии благодаря Адольфу Лоосу (1870-1933), на руинах орнамента превратившего себя в пророка «нового века», который станет веком «огромных совершенно белых стен» – царством бетона.
Однако начиная с 1970 г. стиль модерн завершает длительный период очищения с тем, чтобы благодаря своим характерным чертам, прекрасно проанализированным Р. Л. Делевуа89 90, вновь пристроиться в кильватере современности: это Kitsch** – «значительность нео снованного», некая система объектов, структур окружающей среды, язык двусмысленностей.
Итак, главное здесь заключается в том, что древний разум причислял себя к героям, шедеврам, подвигам, а разум современный отнын питается повседневным, массовым91, смутным.
6.2. Модернизация
Первым значительным столкновением древнего и современного было, вероятно, столкновение американских индейцев с европейцами. И результат очевиден: индейские племена были побеждены, завоеваны, истреблены или ассимилированы. Империализм и колониализм XIX в. и начала XX в. – в различных своих формах – редко добивались столь радикальных эффектов. Народы, настигнутые западным империализмом в то время, когда они в большей или меньшей степени обладали независимостью, были вынуждены задаться вопросом о причинах своего отставания в некоторых областях. Деколонизация, начавшаяся после Второй мировой войны, позволила новым народам в свой черед приступить к решению этой проблемы.
Запоздавшим в своем развитии народам почти повсюду пришлось решать уравнение «модернизация = оксидентализация», и поэтому проблема современного столкнулась с проблемой национальной идентичности. Почти повсеместно было также установлено различие между социальной и культурной модернизацией и модернизацией иной – технологической и экономической, т. е. материальной.
И здесь мы также приведем лишь несколько примеров, предназначенных объяснить все перевоплощения пары древнее (старинное) современное.
Можно выделить – не закрывая при этом глаза на относительно произвольный характер такого различения – три типа модернизации: 1) модернизация сбалансированная, когда успешный прорыв современного не вызвал разрушения ценностей древности (старины 2) модернизация конфликтная, когда устремленность к современному затронувшая только часть общества, привела к серьезным конфликтам с прежними традициями; 3) модернизация, проводимая на ощупь и пытающаяся при помощи разных форм – но не путем достижения нового общего равновесия, а на основе частичного отбора – примирить современное и древнее (старинное).
Примером сбалансированной модернизации является Япония Модернизация Мэйдзи (началась в 1867 г.) проводилась в соответствии с решением, принятым на высшем уровне иерархического по своей структуре общества в тот момент, когда началось распространение научных открытий XIX в. и результатов промышленной революции, что позволило Японии быстро присоединиться к пелотону современных народов, и характеризовалась «использованием западной техники и сохранением собственных ценностей». Но автократически-милитаристский режим, возникший в результате этих событий, был подвергнут испытанию поражением 1945 г., которое стало в определенном смысле исключительно важным кризисом в процессе модернизации Японии. И даже сегодня, в 1976 г., японское общество, несмотря на успешное продвижение к политической демократии, все еще ощущает – и это вызывает известные опасения – внутреннее напряжение в достигнутом равновесии между древним (старинным) современным.
Может быть, и Израиль представляет собой актуальную модель сбалансированной модернизации, хотя и осуществляемой иным способом и на гораздо более сложном основании. Но в данном случае напряжения существуют как внутри географических и культурных компонентов, которые входят в состав нового израильского народа, так и между ними, а также в более общем плане между еврейскими традициями (и их религиозным фундаментом) и стоящей перед новым государством необходимостью проводить модернизацию, которая является одной из главных гарантий его существования. Ради того чтобы выжить, Израиль должен любой ценой сохранить и свое древнее (старинное) и свое современное.
В качестве примера конфликтной модернизации можно взять большинство стран мусульманского мира. Здесь модернизация чаще всего начиналась не с выбора, а с некоего вторжения (военного либо невоенного), всегда являвшегося результатом толчка извне. Почти повсюду она приобретала характер оксидентализации, что вновь поднимало или же создавало фундаментальную проблему выбора между Западом и Востоком. Не анализируя в деталях этот конфликт, можно сказать, что в историческом плане он выступал в трех формах: в XIX в. – как последствие действий европейского (колониального или неколониального) империализма; после Второй мировой войны – в рамках деколонизации и возникновения третьего мира; в 70-е годы XX в. – в связи с нефтяным бумом.
Несмотря на большое разнообразие конкретных случаев, имеющих место в мусульманском мире, до настоящего времени модернизация в целом касалась лишь экономического сектора и внешней стороны жизни государств и народов, она привлекала только правящие группы и социальные слои, ограниченные некоторыми «буржуазными» категориями. Она подогревала национализм, углубляла пропасть между классами и привносила чувство глубокой обеспокоенности в культуру.
Наряду с другими авторами эту обеспокоенность глубоко проанализировали Жак Берк и Густав фон Грюнебаум. По мнению последнего, модернизация ставит перед исламскими народами и нациями в качестве главной проблему их культурной идентичности. Жак Берк обнаружил в «современных арабских языках» тот же разрыв, на наличие которого сетуют – в своей области – экономисты: «современный сектор» – «традиционный сектор». Изучая современные литературные и художественные формы в арабском мире, сто лет назад «не знавшем живописи, скульптуры и даже литературы в том смысле, который придает этим словам наше время»92, он демонстрирует в эссе, романе, музыке, театре и, парадоксальным образом, кинематографе – искусстве без прошлого – противоречия, которые приносят
беспокойство и в известной мере парализуют культуру. В том мире, где «нормальность ссылается на древность», а «исключение непосредственно или опосредованно происходит из чуждого», модернизация осуществляется не как созидание, а как «аккультурация или взаимодействие между архаикой и привнесенным извне»93.
В качестве лаборатории модернизации, проводимой на ощупь, можно указать на черную Африку. Сколь изменчивыми ни были бы здесь наследие и новые ориентации, в рамках проблемы древнее (старинное)/современное доминируют две базовые посылки: 1) неза висимость существует недавно, элементы модернизма, привнесенные колонизаторами, очень слабы, разрозненны, плохо приспособлены к реальным нуждам народов и наций – короче говоря, современное ещ очень молодо; 2) историческое же отставание, напротив, велико, груз древнего (старинного) очень тяжел.
На этой основе обычно рождаются два устремления, проходящие в процессе своего становления через различные, даже противоположные политические и идеологические этапы, отмеченные стремлением: а) найти то, что в современном подходит для Африки, и осуществит выборочную, частичную, неполную, эмпирическую модернизацию; б) вести поиск специфически африканского баланса между традицией и модернизацией.
Несмотря на неоспоримые успехи и значительные усилия, порой создается впечатление, что модернизация в черной Африке зачастую останавливается на стадии трогательных заклинаний и что Африка не только продвигается на ощупь, но попросту не решается действовать иначе, чем при помощи некоей смеси эмпиризма и риторики (хотя, возможно, у нее есть основания для того, чтобы вести себя именно так, и речь идет лишь о специфическом и эффективном способе модернизации). Например, в 1965 г. Амаду Хампате Ба, бывший в то время директором Института гуманитарных наук Мали, заявил: «Кто говорит "традиция", имеет в виду наследие, накопленное народом за миллионы лет, а кто говорит "модернизация", подразумевает тягу, но иногда и пристрастие к тому, что в настоящее время модно. Я не думаю, что все современное всегда выражает абсолютный прогресс по отношению к обычаям, передающимся от поколения к поколению вплоть до наших дней. В каком-то определенном пункте модернизм может представлять собой нравственный, административный или технический прогресс, но может обозначать и регресс в тех же самых пунктах»94. И еще: «Традиция не противостоит прогрессу; она ведет его поиск, призывает его, выпрашивает его у Бога и готова просить его у самого дьявола»95.
В связи с проблемой модернизации остается, видимо, сказать об одном нетипичном случае. Если верить Луи Дюмону, то в Индии смысл времени и истории не укладывается в наше понятие прогресса. Там «обсуждали обоюдные заслуги как старинных, так и современных», но делалось это как-то плоско, при сравнении одних с другими не возникало никакой мысли о прогрессе (или регрессе). «История была лишь перечнем значительных событий и моделей поведения, примеров»96, одни из которых были дальше от нас, другие – ближе, подобно тому, как они могли бы находиться справа или слева, на севере или на юге в том мире, который не ориентирован в соответствии с топологическими ценностями.
Более того, условия существования независимости далеки от упрощения постановки проблемы модернизации и только усложняют ее, как считает Луи Дюмон: «Приспособление к современному миру требует от Индии значительных усилий. Независимость породила одно недоразумение: добившись ее, индийцы сочли себя равными в сообществе наций, и они могли вообразить, что адаптация в основном была завершена. Успех приложенных усилий был закреплен, и речь шла лишь об обустройстве. Однако это совершенно не соответствовало истине... Дело в том, что Индии удалось избавиться от иностранного господства, осуществив лишь самый минимум мод низации. Значительные успехи, бесспорно, большей частью были обусловлены гением Ганди, политику которого, думается, резюмирует эта формула»97.
Но если верить в этом Дюмону, не может ли случиться так, что динамичная диалектика пары древнее (старинное)/современное так не затронет значительную часть человечества?
6.3. Современность
Термин современность был введен в оборот Бодлером в его стать «Художник современной жизни», в основном написанной в 1860 г. и опубликованной в 1863 г. Первые отклики литературных и художественных кругов во второй половине XIX в. на появление этого термина были сдержанными, потом о нем вспомнили вновь, а после Второй мировой войны он получил широкое распространение.
Бодлер – именно в этом и состоит новизна – пытается обосновать ценность настоящего, а следовательно, и современного, лишь сами фактом того, что оно есть настоящее98. «Удовольствие, которое мы получаем от представленности настоящего, – писал он, – связано не только с красотой, в одеяниях которой оно может нам являться, но также с сущностным качеством настоящего». Прекрасное содержит в себе нечто вечное, но «академики» (приверженцы99 древнего) не видят, что ему также в обязательном порядке присуще и нечто, связанное с «конкретной эпохой, модой, моралью, чувством». По крайней мере частично прекрасное должно быть современным. Что же такое современность? Это то, что есть «поэтического в истории», «вечного» в «преходящем». Современность нужно выводить за пределы «моды». Поэтому в примерах, которые приводит Бодлер, говорится о женской моде, об «обучении военного, денди, даже животного – собаки или лошади». В понятие «современный» Бодлер вкладывает и такое содержание: сильную тягу к определенного рода поведению, нравам, украшениям. У каждой эпохи, говорит он, «своя осанка, свой взгляд, своя манера поведения». Древним следует интересоваться лишь ради «чистого искусства, логики, общего метода». Для всего остального нужно обладать «памятью о настоящем» и тщательно изучать «все то, что составляет внешнюю сторону жизни определенного века».
Современность, следовательно, связана с модой, дендизмом, снобизмом. «Моду, – подчеркивает Бодлер, – следует рассматривать как проявление вкуса к идеалу, пребывающего в мозгу человека над всем тем, что естественная жизнь сумела накопить там грубого, земного и грязного...» Успех этого слова оказывается понятен, когда мы соотносим его с такими денди в культуре, какими были братья де Гонкур, писавшие в своем «Дневнике» (1889. Р. 901): «В сущности, скульптор Роден попался на удочку старью из литературного прошлого, у него не было природного чувства современности, которым обладал Карпо».
А в наши дни один из певцов современности, который в то же время является поборником моды – Ролан Барт – написал, рассуждая о Мишле: «Он был, вероятно, первым из авторов современности, способным воспеть некое слово, казавшееся невозможным». Здесь современность оказывается достигшей пределов, ее ожидают приключения, связанные с маргинальным существованием, она более не сообразуется с нормой, не ищет защиты у авторитета, не испытывает тяготения к центру, к чему призывал культ древнего.
Во «Введении в современность»100 в лице философа Анри Лефевра современность нашла своего теоретика. Лефевр различает современность и модернизм: «Современность отличается от модернизма та же, как понятие в процессе образования в социальном контексте отличается от социальных явлений, как размышление отличается от фактов... Первая тенденция – уверенность и высокомерие – соответствует модернизму; вторая – задавание вопросов и уже критическое размышление – современности. Они не отделимы друг от друга и являются двумя аспектами современного мира» [Lefebvre. Р. 10].
Современность, обратившись к незавершенному, к наброску, к ироничному, стремится, таким образом, в середине XX в., на пороге постиндустриального общества, реализовать ту программу, которая в общих чертах была намечена романтизмом. В итоге конфликт древнего (старинного)/современного, на протяжении длительного врем ни выполнявший функцию промежуточного пункта в ситуативной оппозиции «классическое»/«романтическое», вновь заявляет о себе в западной культуре.
Современность – это идеологическое завершение модернизма. Но это идеология незавершенного, сомнения, критики; современность -это также порыв, влекущий к творчеству, – провозглашенный раз рыв со всеми идеологиями и теориями подражания, в основе которы лежит обращение к античности и стремление к академизму.
Идущий еще дальше Раймон Арон полагает, что идеал современности – это «прометеево стремление», «стремление вновь использовать предшествующую формулу – стать хозяевами и собственниками природы при помощи науки и техники»101. Но думать так – значит видеть только агрессивную сторону современности и, вероятно, приписывать ей то, что нужно отнести на счет модернизма. Во всяком случае все это побуждает нас поставить вопрос о двусмысленности современности, что и будет сделано в заключении.
7. Сферы проявления модернизма
Наиболее старыми формами столкновения древнего (старинного современного были споры между старинным и современным102, инач говоря, столкновения в основном происходили на литературной или, шире, культурной почве. Вплоть до недавних битв современности (име ется в виду переход от XIX в. к XX) предметом дебатов и сражений103являлись прежде всего литература, философия, теология, искусство (не была забыта и музыка: кроме ars nova, существовавшего с XVI в сюда относится и написанный Жан-Жаком Руссо в XVIII в. трактат «Рассуждения о современной музыке»); однако это верно и по отношению к античности, Средневековью и Возрождению.
Начиная с позднего Средневековья в поле конфликта обнаруживается и более общее видение проблемы, хотя все это по-прежнему связано с лагерем просвещенных людей и интеллектуалов. Речь идет о религии. Конечно, devotio moderna не опрокинула основ христиан ства, а Реформация XVI в. не выдавала себя за «современное» движение (это было скорее нечто противоположное, с ссылками на Ветхий Завет, раннехристианскую церковь и т. д.); важность же «модернистского» движения начала XX в. не была бы столь высока, если бы самые высокие авторитеты католической церкви не придавали ему значения, превосходившего его объективную ценность. Однако проникновение религиозного начала в область столкновения древнего/ современного указывает на расширение поля дискуссии.
Пока еще не отмечалось, что с XVI по XVII в. дискуссия – в том виде, в каком ее воспринимали современники, – распространилась на две весьма значимые новые области.
Первой из них являлась история. Как известно, понятие «Средневековье» возникло в эпоху Возрождения, но служило только для заполнения пропасти, существовавшей между двумя позитивными, насыщенными и значительными периодами истории – древней историей и историей современной. Подлинной новацией, тем новым, из которого вытекало все остальное, была идея «современной» истории.
Второй была наука. В то время прогресс «современной» науки потрясал лишь воображение интеллектуальной элиты. Но все открытия конца XVIII и особенно XIX в. станут известны массам и будут восприняты ими. При этом Коперник, Кеплер, Галилей, Декарт, а позже и Ньютон убедят часть ученого мира в том, что если Гомер, Платон и Вергилий остаются непревзойденными, то Архимед или Птолемей будут развенчаны современными учеными. Англичане были первыми, кто обратил на это внимание. Фонтенель, касаясь в предисловии к «Истории Академии наук с 1666 по 1699 г.» вопроса о прогрессе в сфере современного разума, одним из глашатаев этой идеи он и являлся, на первое место поставил «обновление математики и физики». Он уточнял: «Декарт и другие великие люди потрудились здесь настолько успешно, что в этом жанре литературы изменилось все». Самым важным для него было то, что прогресс в этих науках отозвался в умах всего человечества. По его мнению, власть перестала обладать большим весом, чем разум. По мере того как эти науки получали большее распространение, методы их становились проще и доступнее. Наконец, на протяжении какого-то времени математики не только поставляли бесконечное количество истин, относившихся к той сфере, к которой они принадлежали, но и в достаточной степени общим образом начали внедрять в умы точность, вероятно, более высокого порядка, чем та, которая отличала все эти истины.
Революция в области современного датируется XX в. Совре менность, до сих пор изучавшаяся главным образом в «сверхструктурах», отныне познается на всех уровнях – в тех областях, которые человеку XX в. представляются наиболее важными: в области экономики, повседневности, политики, менталитета.
Как мы уже видели, именно в связи с вторжением современности в третий мир первостепенным становится экономический критерий. В самом же комплексе современной экономики пробным камнем современности выступает механизация, а лучше сказать – индустриализация. Но подобно тому, как Фонтенель в прогрессе некоторых наук усматривал прогресс человеческого разума как такового, так и экономический критерий современности воспринимается главным образом как прогресс мышления. И здесь вновь именно рационализация производства определяется как основной признак современности. Как отмечал Раймон Арон, на это обратили внимание уже великие умы XIX в.: «Огюст Конт видел в рациональном использовании природных ресурсов приоритетную задачу современного общества, а толкование, данное Марксом перманентному динамизму, который играет определяющую роль в ка6п2 италистической экономике, сохраняет свою ценность и поныне»104. Аргентинский социолог Джино Джермани, вновь обращаясь к тексту, опубликованному в 1960 г. в Рио-де-Жанейро («Resistencia a Mudan а»105 106), говорит почти то же самое: «В экономике процесс секуляризации обозначает прежде всего дифференциацию собственно экономических институтов, содер щих в себе инструментальную рационализацию как фундам64енталь-ный принцип действия и институционализации изменений» .
Эта «интеллектуальная» концепция экономической современности побудила целую группу специалистов в области общественных наук поставить проблему соотношения между протестантской моралью и экономическим развитием, распространив, таким образом, те положения, которые Макс Вебер и Р. Г. Тауни относили к Европе XVI и XVII в. [Eisenstadt, 1968], на современные не-западные страны. Благодаря этим положениям, которые я считаю ложными, под проблему отношений между религией и современностью удалось подвести более широкое основание, чем споры экзегетов или теологов. Поставив те же цели, сегодня можно проанализировать современность с точки зрения демографии. Прежде всего речь идет о семье: Джино Джермани, например, в «секуляризации» семьи (развод, контроль над рождаемостью и т. д.) усматривает важный аспект процесса модернизации и связывает «современную» семью с процессом индустриализации, на что, по его мнению, указывает пример Японии. Одной из выделяющихся черт совре6м5енности Анри Лефевр считает появление «современной женщины» .
Благодаря признанию примата понятия экономического и использованию определения современности через абстрагирование и в связи с оппозицией древнее {старинное)/современное в игру вступ ют два новых понятия.
Прежде всего, посредством экономики современное связываетс не с прогрессом вообще, а с развитием или, как считают некоторы либеральные экономисты, в более ограниченном истолковании -с возрастанием. С другой стороны, современное противостоит уже древнему, а первобытному.
Именно на почве религии Г. ван дер Леув противопоставляет «первобытной ментальности», не способной к объективации, «современную ментальность», определяемую «способностью к абстра-гированию»107 108.
Вместе с тем XX век определил современность также и посред ством обращения к некоторым политическим позициям. «Банальной выглядит констатация того, – пишет Пьер Кенде109, – что структуры современной жизни суть прямое следствие двух серий революций: той, которая произошла в сфере производства (переход от ремесла индустрии), и той, которая имела место в сфере политической (заме на монархии демократией)». Он добавляет: «Таким образом, производственное использование предполагает рациональный расчет, который является одной из сторон светской научной мысли». Маркс в своей статье 1844 г. «ZurKntik derhegelschen Rechsphilosophie («К кр тике гегелевской философии права») писал: «Абстракция государства как такового характерна лишь для Нового времени; абстракция политического государства – это современный продукт. Для средних веков характерен реальный дуализм, для Нового времени – дуализм абстрактный».
Если Раймон Арон главным образом ставит перед собой проблему «социального порядка современности»™, то исходит он из эконо ского факта, а точнее, из производительности труда и в конце кон как видно, приходит к идее прометеева устремления, опирающегос на науку и технику и понимаемого в качестве «источника совреме ности»', «современную цивилизацию» он определяет посредством т ценностей, чье политическое звучание предельно четко: «равенств индивидуальность, универсальность»110 111.
Кристиан Виейра, изучая «традиционные и современные политические структуры» в черной Африке, приходит к выводу, что если большая часть молодых африканских государств заимствует политические институты западного типа (всеобщее, равное и прямое избирательное право, разделение властей), то модернизации этих государств не всегда удается преодолеть «порочный круг»: преобразование их в современные страны предполагает национальное единство, в то время как последнее покоится на структурах (этнических и властных), связанных с традицией и противостоящих модернизации.
Начиная с Маркса определение современного государства в большей или меньшей степени было обусловлено капитализмом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие – иногда это выглядит наивно – в качестве модели модернизма, в частности модернизма политического, признают Соединенные Штаты. Так, Кеннет С. Шеррил на основании опроса, проведенного в Соединенных Штатах, дал определение «politically modern man» (современного в политическо отношении человека), и принципиальный интерес к этому определению возникает в связи с тем, что оно берет на себя смелость оказывать влияние на внешнюю политику Соединенных Штатов (или воспроизводить ее).
1. Современный в политическом отношении человек идентифицирует себя с национальной политической общностью.
1а. Современный в политическом отношении человек умеет различать сферу личного и сферу политического.
2. Современный в политическом отношении человек обладает сильным ego.
3. Современный в политическом отношении человек обладает устойчивыми взглядами.
4. Современный в политическом отношении человек открыт для других.
4а. Современный в политическом отношении человек испытывает сильное влияние mass media.
Следовательно:
46. Современный в политическом отношении человек хорошо информирован.
5. Современный в политическом отношении человек убежденный оптимист.
5а. Современный в политическом отношении человек верит в народ.
6. Современный в политическом отношении человек обладает потребностью объединяться с другими.
7. Современный в политическом отношении человек склонен к участию в общественной деятельности.
