Текст книги "История и память"

Автор книги: Жак ле Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Невозможно предвидеть, какой будет подлинно всеобщая история. Вполне возможно, что она будет коренным образом отличаться от того, что мы называем историей. Прежде всего она должна составить опись различий и столкновений. Свести ее к истории приглаженной, слащаво экуменистической, стремясь тем самым доставить удовольствие всем на свете, – это не лучший путь. Именно в этом кроется причина полупровала, постигшего пятитомную «Историю научного и культурного развития человечества», опубликованную в 1969 г. ЮНЕСКО, путь к созданию которой был вымощен благими намерениями.

После Второй мировой войны история оказалась перед лицом новых вызовов. Я назову три из них.

Первый состоит в том, что история в большей степени, чем когда-либо, должна была отвечать на обращенное к ней требование народов, наций и государств, ожидавших, что она станет чем-то большим, чем учительницей жизни и отражением их идиосинкразии, – и это главный элемент той индивидуальной и коллективной идентичности, которую они ищут, пребывая в тревоге: это и бывшие страны-колонизаторы, утратившие свои империи и вновь оказавшиеся в рамках принадлежащего им небольшого европейского пространства (Великобритания, Франция, Португалия); и древние нации, которые пробудились от нацистского или фашистского кошмара (Германия, Италия); и страны Восточной Европы, история которых не находит согласия с тем, во что хотели бы заставить их поверить в условиях советского господства; и Советский Союз, разрываемый противоречиями, возникающими между краткой историей его унификации и долгой историей входящих в его состав народов; и Соединенные Штаты, поверившие в то, что им удалось подчинить себе историю всего мира, и колеблющиеся в выборе между империализмом и правами человека; и угнетенные страны, сражающиеся за свою историю как за собственную жизнь (Латинская Америка); и новые страны, на ощупь разыскивающие путь к построению своей истории⁴²⁶.

Нужно ли и можно ли выбирать между объективной историей-знанием и историей воинствующей? Нужно ли приспосабливать научные схемы, выработанные усилиями Запада, или следует изобретать как некую историческую методологию, так и некую историю?

Запад, со своей стороны, в результате этих испытаний (Вторая мировая война, деколонизация, потрясения мая 1968 г.) задается вопросом, не разумнее ли было бы отказаться от истории? Не составляет ли она часть тех ценностей, которые и привели к отчуждению и несчастью?

Отвечая ностальгирующим по жизни без прошлого, Жан Шесно напомнил о необходимости подчинить себе историю, но предложил при этом делать «историю ради революции». Таково одно из возможных завершений марксистского учения об объединении знания и практики. Если, как я полагаю, история, при всей своей специфике и подстерегающих опасностях, все-таки является наукой, то ей следует избегать полного отождествления истории и политики – старая мечта историографии, которая должна помочь исторической работе подчинить себе свою зависимость от общества. Без этого история будет худшим из инструментов в руках любой власти.

Более тонким представляется интеллектуальный отказ, который, как видно, выражает структурализм. Прежде всего я хочу сказать, что, как мне кажется, опасность в первую очередь исходила – и она не исчезла полностью и сейчас – от некоторого социологизма. Гордон Лефф (Gordon Leff. P. 2) справедливо заметил: «Наскоки Карла Поппера на то, что он совершенно неправомерно называл историцизмом в общественных науках, навели, кажется, страх на целое поколение; в сочетании с влиянием Толкотта Парсонса они сделали социальную теорию – во всяком случае, это несомненно по отношению к Америке – до такой степени неисторичной, что зачастую кажется, будто она вообще не имеет никакого отношения к земле, населенной людьми».

Как представляется, Филип Абраме десятью годами позже точно определил отношения, сложившиеся между социологией и истори-ей⁴²⁷, примкнув к идее У. Г. Рансимана, для которого не существует серьезного различия между историей, социологией и антропологией, но только при условии если они не сводятся к обедняющим их точкам зрения: либо к своего рода психологии, либо к общности, объединяющей различные виды инструментальных приемов.

Мне кажется, что, наоборот, только искажение структурализма может стать причиной превращения его в неисторизм. Здесь не место детально изучать оценки Клода Леви-Стросса. Как известно, они сложны. Нужно перечитать такие объемные тексты, как «Структурная антропология» (I, I. Р. 3-33), «Первобытное мышление», «От меда к пеплу». Ясно, что в своих размышлениях Леви-Стросс зачастую с одинаковым успехом обращался как к исторической дисциплине, так и к пережитой истории: «Мы можем оплакивать тот факт, что существует история»⁴²⁸, однако как наиболее приемлемое выражение его размышлений по этому поводу я вижу в следующих строчках «Структурной антропологии» (I. Р. 32): «Когда они находятся в пути, по которому уже прошли, двигаясь в одном и том же направлении, равное расстояние, то отличает их друг от друга только их ориентация: этнолог идет вперед и старается достичь бессознательного, к которому он направляется, пробираясь сквозь сознательное, которым он никогда не пренебрегает, тогда как историк продвигается, так сказать, пятясь, не отрывая глаз от проявлений конкретных и специфических форм деятельности, от которых он отдаляется лишь для того, чтобы рассмотреть их под углом зрения, позволяющим составить более богатую и полную картину увиденного. Настоящий двуликий Янус, но именно в этом, во всяком случае, и состоит общность интересов этих двух дисциплин, что позволяет сохранять перед глазами весь пройденный путь».

И все же существует структурализм, с которым историки могут поддерживать диалог: это генетический и динамический структурализм швейцарского эпистемолога и психолога Жана Пиаже, по мнению которого структурам присуща способность к эволюционированию. Но точно так же, как диахрония лингвистов не тождественна времени истории, эта эволюция структур не является тем же самым, что и движение истории. Тем не менее, сопоставляя, историк может здесь обнаружить средства для прояснения своего собственного объекта.

Если история и способна одержать верх, отвечая на этот вызов, то в результате она отнюдь не в меньшей степени сталкивается сегодня с серьезными проблемами. Я напомню о двух, одна из которых носит общий характер, а другая – частный.

Большая проблема – это проблема глобальной, всеобщей истории: вековое стремление к созданию истории, которая была бы не только универсальной, синтетической – старое начинание, от древнего христианства ведущее к немецкому историцизму XIX в. и к бесчисленным всеобщим историям, представляющим собой историческую популяризацию и возникшим в XX в., – но и целостной и завершенной, как говорил Ла Попелиньер, или глобальной, тотальной, как утверждали «Анналы» Люсьена Февра и Марка Блока.

Сегодня существует некая «панисторизация», которую Поль Вен рассматривает как второй со времен античности великий сдвиг в исторической мысли. После первого сдвига, имевшего место в греческой античности и побудившего историю, отказавшись от коллективного мифа, отправиться на поиски бескорыстного познания чистой истины, уже в современную эпоху произошел второй, и причина его в том, что историки «постепенно осознали тот факт, что все достойн внимания истории: любое племя, каким бы малочисленным оно н было, любой человеческий поступок, каким бы незначительным он нам ни казался, достоин исторической любознательности» (Veyne, 1968. Р. 424).

Но способна ли столь ненасытная история осмыслить и структурировать всю эту целостность? Некоторые полагают, что прошло время истории, состоящей из кусочков (histoire en miettes). «Мы переживаем взрыв истории», – писал Пьер Нора, основывая в 1971 г. серию «Библиотека Историй». Получалось, что можно заниматься не историей, а историями. Что касается меня, то я размышлял о пр вомерности применения и о пределах «множественных подходов в истории», а также о том, насколько было бы интереснее за неимением всеобщностей (globalités) как таковых использовать в качестве тем для исторических исследований и рефлексий объекты, отличающиеся всеобщим характером (см.: Le Goff, Toubert).

Проблемой частного порядка является ощущаемая многими -создателями или потребителями истории – необходимость возврата к политической истории. По поводу этой необходимости я полагаю, что при условии обогащения ее новой исторической проблематикой эта новая политическая история была бы историко-политической антропологией⁴²⁹.

Ален Дюфур , взяв за образец работы Федерико Шабо, посвященные миланскому государству времен Карла V, ратовал «за более современную политическую историю», программой которой стало бы «понимание причин возникновения современных государств – или современного государства вообще – в XVI и XVII в.; при этом нужно было бы суметь отвлечь наше внимание от государя и обратить его на политические круги, на зарождающийся класс чиновников, с его этикой нового типа, на политические элиты в целом, более или менее явные устремления которых обнаруживались в той политике, которую традиционно называют именем государя, выступающего ее знаменосцем» (Dufour. Р. 20).

Превосходя проблему новой политической истории, возникает проблема места, которое следует уделить событию в истории в двояком смысле этого слова. Пьер Нора показал, как современные средства массовой информации создали новое событие и новый статус с бытия в истории: имеется в виду «возвращение события».

Но и это новое событие не обходится без конструирования, резуль татом чего является любой исторический документ. Более того, вытекающие отсюда проблемы становятся сегодня еще более серьезными. Совсем недавно Элисео Верон в одном замечательном исследовании проанализировал способ, посредством которого средства массовой информации сегодня «конструируют события». На примере аварии, произошедшей на американской атомной станции Three Miles Islend (март-апрель 1979 г.), он показал, насколько в случае, типичном для технологических событий, становящихся все более многочисленными и значимыми, «трудно выстроить некое актуальное событие, рассказывая о насосах, вентилях, турбинах и особенно о радиации, которая не видна». Отсюда следует стоящая перед средствами массовой информации необходимость преобразования (transcription) текста: «Именно дискурс – в особенности на телевидении – поучительного характера, должен преобразовывать язык технологии в язык информации». Но дискурс, определяемый многочисленными средствами массовой информации, таит в себе все возрастающие опасности в плане формирования памяти, которая является одной из основ истории: «Если печатная пресса представляет собой источник умножения способов конструирования, то радио следует за событием и определяет характер его освещения, в то время как телевидение дает изображения, которые останутся в памяти и обеспечат придание единообразия общественному воображению». Мы обнаруживаем то, что всегда являлось «событием» в истории, – как с точки зрения истории пережитой и отложившейся в памяти, так и истории научной, созданной на базе документов (среди которых событие как документ занимает, я это повторяю, главное место). Таким образом, именно результат некоего конструирования образует историческую судьбу обществ и обеспечивает достоверность исторической истины – основы исторической работы: «В той мере, в какой наши решения и повседневная борьба детерминированы главным образом информационным дискурсом, становится очевидно, что ставкой в полном смысле становится будущее нашего общества» (Veron. Р. 170).

На почве вызовов и возникающих вопросов в недавнее время в кругу историков наметился некий кризис, который можно воспринимать как образцовое выражение дискуссии между двумя англосаксонскими историками – Лоуренсом Стоуном и Эриком Хоббаумом, опубликованной в журнале «Past and Present».

В эссе «The Revival of Narrative»⁴³⁰ Лоуренс констатирует возвращение в истории к повествованию, причину чего он видит в неудаче, которая постигла детерминистскую модель исторического объяснения, а также в разочаровании, порожденном скудными результатами количественной истории, обусловленным структурным анализом освобождением от иллюзий и традиционным и даже «реакционным» характером понятия «ментальность». В заключении, представляющем собой кульминацию двусмысленности проведенного анализа некоего понятия, которое само выглядит двусмысленным, Лоуренс Стоун указывает на «новых историков» как на тех, кто вызвал перемены в подходе к истории, из истории детерминистского типа якобы превращающейся в традиционную историю: «Повествовательная история и индивидуальная биография выглядят воскресшими из мертвых».

В ответ Эрик Хобсбаум возразил ему⁴³¹, что и методы, и ориентации, и продукция «новой» истории ни в коей мере не означают ни отречения от «великих вопросов, ни отказа от исследования причин присоединения к „принципу недетерминированности“». Это «продолжение исторических исследований прошлого другими средствами». Хобсбаум справедливо подчеркивает, что новая история сначала ставила своей целью расширение и углубление научной истории. Она, бесспорно, столкнулась с проблемами, ограничениями, а возможно, и с тупиками. Однако она продолжает расширять поле и методы истории. И именно Стоун не сумел увидеть то подлинно новое, «революционное», что можно обнаружить в современных ориентациях истории: критику документа, новый способ понимания времени, новые отношения между «материальным» и «духовным», исследования феномена власти не только с узко политической точки зрения, но и во всех его формах.

Предлагая рассматривать новые ориентации истории как некие отмирающие и отвергнутые даже их сторонниками формы, Стоун не только не воспринял глубины феномена, но в конечном итоге скомпрометировал себя вместе с теми, кто хотел бы вернуть историю к ви-брионизму и узкому позитивизму прошлого. И в том, что последние подняли голову в кругах историков и вокруг них, и состоит подлинная проблема кризиса. Речь идет о проблеме общества, об исторической проблеме в «объективном» смысле этого слова.

Закончить данную работу я хотел бы изложением некоего символа веры и констатацией одного парадокса.

Притязания историков – несмотря на все разнообразие их концепций и используемых практик – одновременно и скромны, и огромны. Они требуют, чтобы любое явление, относящееся к человеческой деятельности, было бы изучено и включено в практику с учетом исторических условий, в которых оно существует или существовало. Под историческими условиями следует понимать необходимость конкретного оформления исторического знания, понимание научной принадлежности которого получило бы достаточное признание в среде профессиональных историков (даже если между ними существуют разногласия по поводу вытекающих из него следствий). Однако речь вовсе не идет о том, чтобы объяснять обсуждаемый феномен исход из этих исторических условий, ссылаться на чистую историческую причинность; и в этом должна состоять скромность исторического подхода. Но в то же время данный подход претендует на отказ в обоснованности любому объяснению и любой практике, которые пренебрегали бы этими историческими условиями. Следовательно, нужно отвергнуть все империалистические формы историзма – выдают ли они себя за идеалистические, позитивистские либо материалистические или же могли бы быть выданы за таковые, – но при этом решительно настаивать на необходимости присутствия исторического знания в любой форме научной деятельности или в любом виде практики. В сфере науки, социального действия, политики, религии или искусства – если говорить лишь об основных полях человеческой деятельности – такое присутствие исторического знания необходимо. Конечно, в разнообразных формах. Каждая наука имеет свой горизонт истины, который должна уважать история. Спонтанность и свобода социального действия или политики не должны быть стеснены историей, которая более не является не совместимой ни с выдвигаемыми религией требованиями вечности и трансцендентности, ни с побудительными мотивами художественного творчества. Однако, являясь наукой определенного времени, история представляет собой необходимую составляющую любого вида деятельности во времени. И чем идти к этому бессознательно, оставаясь памятью, подвергаемой манипуляциям и деформациям, не лучше ли становиться таковой, обретая форму знания вызывающего несогласия, несовершенного, спорного, никогда не достигающего состояния невинности, но при этом стремясь к тому, чтобы используемая норма истинности и те профессиональные условия, в которых вырабатывается и применяется это знание, позволили бы называть его научным?

Во всяком случае, как мне кажется, в этом состоит требование, предъявленное сегодняшнему человечеству и соответствующее различным типам общества, культуры, отношения к прошлому и направленности к будущему, насколько оно известно. Возможно, в более или менее отдаленном будущем все изменится. И отнюдь не потому, что не будет ощущаться потребность в науке о времени, в подлинном знании времени, но потому, что знание это может принять иные формы, чем те, которым подходит термин «история». Историческое знание само пребывает в истории, т. е. в непредсказуемости. Но от этого оно становится лишь более реальным и истинным.

Джироламо Арнальди, обратившись в работе «Storia come pensiero е come azione» («История как мысль и как действие») к идее Кроче, заявил о своей вере в историографию как в «средство освобождения прошлого», в то, что «историография открывает путь к правдивому и подлинному освобождению истории» (Arnaldi, 1974). Не будучи таким оптимистом, как он, я полагаю, что дело историка превратить историю (res gestae) из груза, как говаривал Гегель, в некую histona verum gestarum, которая сделала бы знание о прошлом инструменто освобождения. Я не требую для исторического знания никакой империалистической роли. И если я считаю необходимым обращение к истории в контексте практик человеческого познания и общественного сознания, то также считаю, что знание не должно быть некоей религией и сдачей позиций. Нужно отказаться от «интегрирующего культа истории» (Bourdieu, 1979. Р. 24). Я полностью разделяю слова выдающегося польского историка Витольда Кули:

«Историк должен – парадоксальным образом – бороться против фетишизации истории... Обожествление исторических сил, которое ведет к всеобщему ощущению бессилия и равнодушия, становится подлинной социальной опасностью; историк должен реагировать, показывая, что в реальности ничто и никогда не предписано в общей форме заранее и что человек способен изменять те условия, которые им же созданы» (см.: L'histoire et ses interprétations / ed. R. Aron. P. 173).

Парадокс возникает в результате контраста, существующего между успехом, достигнутым в обществе историей, и кризисом, имеющим место в среде историков. Успех объясняется потребностью различных обществ в продолжении – я повторяю это – поиска собственной идентичности, в подпитке, получаемой от некоей воображаемой реальности, и благодаря усилиям средств массовой информации ист рическая продукция включается в жизнь общества потребления. Впрочем, было бы важно изучать условия и последствия того, что Артур Марвик точно назвал «индустрией истории» (Marwick, 1970. Conclusion. P. 240-243).

Причинами кризиса, имеющего место в сообществе историков, являются и ограниченность возможностей «новой истории», и испытываемая ею неуверенность, разочарованность людей перед лицом жестокостей прожитой истории: любое усилие, направленное на рационализацию истории, на использование ею наилучших достижений, наталкивается на бессвязность и трагичность событий, ситуаций и видимых процессов. Понятно, что этот внутренний и внешний кризис эксплуатируется теми, кто испытывают ностальгию по истории и обществу, довольствовавшихся малым, какими-то ничтожными и иллюзорными формами уверенности. Нужно повторить вместе с Люсьеном Февром: «Историзирующая история требует немногого. Очень мало. Слишком мало для меня и для многих других, таких как я». Сама природа исторической науки состоит в том, чтобы быть тесно связанной с прожитой историей, частью которой она и является. Но можно и нужно – и в первую очередь историку – работать, сражаться ради того, чтобы история – в обоих смыслах этого слова -была бы иной.

БИБЛИОГРАФИЯ

1987, Actes du colloque Paris-Censier. Mai 1986 // «Sources, Travaux historiques». Paris. Publisud. № 9-10.

1985, L'Acte historique et son sujet, numéro special de Mi-Dit, Cahiers méridionaux de psychanalise. № 10-11.

Agulhon M.

1978, La statuomanie et l'histoire // Ethnologie Fran aise.

AllegraL.,TorreA.

1977, La nascita della storia sociale in Francia. Dalla Comune aile «Annales». Turin: Fondazione Luigi Einaudi.

Amalvi С

1979, Les héros de l'histoire de France. Paris: Phot'oeil, 1979.

Andreano A.

1977. La Nouvelle Histoire économique. Exposés de métodologie. Paris; Gallimard.

Antoni C.

1957, Lo storicismo, Turin: Eri.

1980, Archives orales, une autre histoire. Numéro spécial de Annales. E. S.C. 1980.1.

Aries Ph.

1954/1952, Le temps de l'histoire, Monaco: Ed. du Rocher; Paris: Seuil, 1986, (préface de R. Chartier).

1977, L'homme devant la mort. Paris: Seul.

1980, Un historien du dimanche. Paris: Seuil.

AriesPh.,DubyG. (Éd.)

1985-1987. Histoire de la vie privée. 5 vol. Paris: Le Seuil.

Arnaldi G.

1966, Il notaio-cronista e le cronache cittadine in Italia, in La storia del diritto nel quadro delle seien storiehe. Atti del I Congresso internazionale della Societa italiana di storia del diritto, Florence: Olschki. P. 293-309.

1974, La storiografia come mezzo di liberazione dal passato // F. L. Cavazza et S. R. Graudard (éds.). Il caso italiano, Italia anni' 70. Milano: Garzanti. P. 553-562.

AronR.

1938a, Introduction la philosophie de l'histoire: essais sur les limites de l'objectivité historique. Paris: Gallimard; nelle éd. 1986.

1938b, La philosophie critique de l'histoire. Essais sur une théorie allemand de l'histoire. Paris: Vrin, 1964.3; nelle éd. Julliard, 1987.

1961a, Dimensions de la conscience historique. Paris Pion; Agora éd.,

1985.

1969, Les désillusions du progrés. Essais sur la dialectique de la modernité. Paris: Calmann-Lévy.

Assorodobraj N.

1967, Le r le de l'histoire dans la prise de conscience nationale en Afrique occidentale // Africana Bulletin. № 7. P. 9-47.

Auge M.

Symdole, fonction, histoire. Les interrogations de l'anthropologie. Paris: Hachette, 1979.

Aymard M.

1972, The «Annales» and french historiograhy // The Journal of european economic History. I. P. 491-511.

Baron H.

1932, Das Erwachen des historischen Denkens im Humanismus des Quattrocento // Historische Zeitschrift. CXLVII. I. P. 5-20.

Barraclough G.

History in a Changing World. Oxford: Blackwell, 1955.

1980, Tendances actuelles de l'histoire. Paris: Flammarion.

Barthes R.

1964-1965, L'ancienne rhétorique, aide-memoire // Communications. №16 (1970). P. 172-229.

1967, Le discours de Phistoire // Informations sur les sciences sociales. Vol. VI. N2 4. P. 65-75.

Baudelaire Ch.

1863, La peintre de la vie moderne // «Le Figaro», 26 et 29 novembre, 3 décembre.

Bazin J.

1979, La production d'un récit historique // Cahiers d'études africaines. XIX (1-4), 73-76. P. 435-83.

Benveniste E.

1959, Les relations de temps dans le verbe fran ais // Bulletin de la Société de Linguistique, LIV, fasc. I, repris dans Problèmes de linguistique générale. Paris: Gallimard, 1966. P. 237-250.

Berdjaev Ν.

1923, Le sens le l'histoire humaine. Paris, 1948.

Berger G.

1964, Phénoménologie du temps et prospective. Paris: P. U.F.

Berlin I.

1954, Historical Inevitability // Four Essays on Liberty. Oxford, 1969.

1960, The concept of scientific History and Theory. I. 1960.

BerqueJ.

1970, L'Orient second. Paris: Gallimard.

BerrH.

1910, La Synt se en histoire; Son rapport avec la syntése générale. Nelle éd. Paris, 1953.

Berweiller M.

1971, «Modernismo» // Encyclopaedia Universalis. Paris. Vol. XI. P. 138– 139.

Besan on A.

1967, Le tzarévitch immolé. Paris.

Blake С

1959, Can History be objective? // Gardiner P. (Éd.) Theories of Hystory.

III. Glencoe: Free Press.

Bloch M.

(1941-1942), Apologie pour l'histoire ou métier d'historien. Paris, 1949, 1974.

Bogart L.

1968, The Age of Television. New York: Ungar, 1968.

Bois G.

1978, Marxisme et histoire nouvelle // Le Goff. Chartier et Revel, 1978. P. 375-393.

Bonaparte M.

1939, L'inconscient et le temps // Revue Fran aise de Psychanalyse. XI. P. 61-65.

Borst A.

1969, Geschhichte an mittelalterlichen Universit ten. Universit tsverlag, Konstanz.^

Bourde G., Martin H.

1983, Les écoles historiques. Paris: Seuil.

Bourdieu P.

1979, La distinction. Critique sociale du jugement. Paris: Minuit.

Bousquet G. H.

1967, Le hasard. Son r le dans l'histoire des sociétés // Annales. E. S. C. XXII, 1-3. P. 419-428.

Brassloff.

1901, Damnatio Memoriae // Paulny-Wissowa Realencyclop die der classischen Alterumswissenschaft. 8/2. Col. 2059-2062.

Braudel F.

1949, La Méditerranée et le monde méditerranéen a l'époque de Philippe II. Paris: Colin, 1979.

1958, Histoire et sciences sociales. La longue durée // Annales. E. S. С XIII, 4. P. 725-753; Ecrit sur Phistoire. Paris: Flammarion, 1969. P. 41-83.

1967, Civilisation matérielle, économique et capitalisme. 3 vol. Paris: Colin, 1979.

1986, Braudel dans tous ses états. La vie quotidienne des sciences sociales sous l'empire de l'histoire; numéro spécial de Espaces Temps. № 34/35.

Brown P.

1967, La vie de saint Augustin. Trad, de l'angl. Paris: Seuil, 1971.

Bullock A.

1976, Is History becoming a Social Science? The case of Contemporary History, Cambridge.

BurckhardtJ.

1949, Considerations sur l'histoire universelle. Trad, de Г allemand. Genève, 1965; Paris, 1971.

Burgiere A.

1980, Anthropologie historique// Encyclopaediae Universalis. Organum-corpus. T. I. Paris. P. 157-170.

1979, Histoire d'une histoire: naissance des Annales // Annales. E. S. С 1979.

Burgui re A. (Éd.)

1986, Dictionnaire des Sciences Historiques, Paris, P. U.F., особенно статьи: Annales (école des) (A. Burgui re), Antropologie historique (A. Burgui re), Biographique (Histoire) (G. Chaussinand-Nogaret), Fait historique (O. Dumoulin), Immédiate (Histoire) (B.Paillard), Intellectuelle (Histoire) (R. Chartier), Marxiste (Histoire) (R. Paris), Mémoire collective (Ph. Joutard), Politique (Histoire) (P. Lév que), Psychanalyse et Histoire (E. Roudinesco), Quantative (Histoire) (F. Mendels), Rural f Histoire) (J. Goy), Social (Histoire) (Y. Lequin), Théories de l'Histoire (M. Crubellier), Urbaine (Histoire) (O. Zunz).

Burke P.

1969, The Renaissance Sense of the Past. London: Arnold.

Butterfîeld H.

1955, Man on his Paste: The study of the History of Historical Writing. Cambridge.

1973, Historiography // Wiener Ph. P. (Éd.) Dictionary of the History of Ideas. Vol. II. New York: Scribner's. P. 464-498.

Cantimori D.

1945, Storici e storia. Metodo, caratteristiche, significato, del lavoro storiografico. Einaudi, 1978. P. 495-535.

Capitani O.

1979, Medioevo passato prossimo. Appunti storiografici: tra due guerre e molte crisi. Bologna: Il Mulino.

Caponigri A. R.

1953, The Theory of History in Giambattista Vico. Time and Idea. Chicago.

Carbonell Ch.-O.

1981, L'historiographie. Paris: P. U.F.

Carbonell Ch.-O., Livet G.

1983, Au berceau des Annales (colloque de Strasbourg, 1979). Presses de l'Université de Toulouse.

Carr E. H.

1961, What is History? London: Macmillan.

Cedronio M. et al.

1977, Storiografia francese di ieri e di oggi. Napoli: Guida.

Certeau M., de

1970, Faire histoire // Recherches de science religieuse. LVIII. P. 481520.

1974, L'opération histiorique // Le Goff J., Nora P. (Éds.) Faire de l'histoire. I. Nouveaux problèmes. Paris: Gallimard. P. 3-41.

1975, L'écriture de l'histoire. Paris: Gallimard.

Chabod F.

1927, Lezioni di metodo storico. Bari: Laterza, 1972. P. 257-278.

1943-1947, L'ideadi nazione, Laterza, Bari, 1974.

ChangeuxJ.-P.

1974, Changeux J.-P., Danchin A. Apprendre par stabilisation sélective de synapses en cours de développement // Morin E., Piatelli-Palmarini M. L'unité de l'homme. Paris: Seuil. P. 351-357.

Charbonnier J.

1980, L'interprétation de l'histoire en Chine contemporaine. Th se Université de Lille III. 2 vol.

Chatelet F.

1962, La naissance de l'histoire. La formation de la pensée historienne en Grèce. Paris: Minuit.

Chaunu P.

1974, Histoire, Science Sociale. La durée, l'espace et l'homme l'époque moderne. Paris: Sedes.

ChesneauxJ.

1976, Du passé faisons table rase? A propos de l'histore et des historiens. Paris: Maspéro.

Childe V. G.

1953, Wats is History? New York: Shuman.

Childs B. S.

1962, Memory and Tradition in Israel. London: S. CM. Press.

Clanchy M. T.

1979, From Memory to Written Record. England 1066-1307. London: Arnold.

Cohen G. A.

1978, Karl Marx's Theory of History. Oxford.

Collingwood R. G.

1932, The Idea of History. Oxford: Clarendon Press, 1946.

Condominas G.

1965, L'exotique est quotidien. Paris: Pion.

Conze W. (Éd.)

1972, Theorie der Geschichtswissenschaft und Praxis Geschichtsunter^ richts. Stuttgart.

Cordoliani A.

1961, Comput, chronologie, calendriers // Samaran Ch. (Éd.) L'histoire et ses méthodes, in Encyclopédie de la Pléiade. Vol. XI. Paris: Gallimard. P. 37-51.

Coutau-Bégarie H.

1983, Le phénom ne «Nouvelle Histoire». Stratégie et idéologie des nouveaux historiens, Paris: Economica.

Croce B.

1915, Théorie et histoire de l'historiodraphie. Trad. fr. Paris: Droz, 1978.

1938, L'histoire comme pensée et comme action. Trad. fr. Gen ve: Droz,

1968.

1983, La philosophie comme histoire de la liberté, contre le positivisme. Textes choisis et présentés par S. Romano, Paris: Seuil, 1983.

Dahl Ν. Α.

1948, Anamnesis. Mémoire et commémoration dans christianisme primitif// Studia Theologica. I, 4. P. 69-95.

Dainville F., de

1954, L'enseignement de l'histoire et de la géografie et la «ratio studiorum» // Studi sulla Chiesa antica e suH'Umanesimo. Analecta gregoriana. LXX. P. 427-454.

De Rosa G.

1987, Tempo religioso e tempo storico. Saggi note di storia sociale e religiosa del Medioevo all'et contemporanea, Rome: Ed. di Storia et Letteratura.

Del Treppo M.

1976, La liberta délia memoria // Clio. Juillet-sept. 1976. XII. №. 3. P. 189-233.

Den Boer P.

1987, Geschiedenis als Beroep, en néerlandais (le métier d'historien, la professionalisation de l'histoire en France 1818-1914). Nim gue: SUN.