355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Земовит Щерек » Республика - победительница (ЛП) » Текст книги (страница 15)
Республика - победительница (ЛП)
  • Текст добавлен: 27 марта 2018, 18:30

Текст книги "Республика - победительница (ЛП)"


Автор книги: Земовит Щерек



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– И что, – спросил я у солдата, проверявшего мои документы, – вы вот так уже несколько десятков лет поддерживаете здесь военное положение?

– Пан украинской национальности?

Солдат проигнорировал мой вопрос, он перелистывал мой паспорт.

– Какое это имеет значение? – ответил я. – А если бы и был?

– Так пан украинец или нет?

– Украинец, – ответил я, хотя это и не так.

– Тогда откройте багажник.

Машину мою обыскали крайне тщательно, меня самого – тоже. Похоже, я показался им достаточно подозрительным (украинец из заграницы, посещающий страну предков, возможно, связник с диаспорой, поддерживающей сепаратистов). Когда солдатики начали размышлять над тем, что следовало бы отобрать у меня телефон и ноутбук с целью исследования записанных там контактов и файлов (простите, но здесь действует военное положение, так что ваши гражданские права временно не действуют), я показал им журналистское удостоверение и заявил, что они стали жертвами журналистской провокации. В ответ мне сквозь зубы сообщили, чтобы я не пал жертвой чего-нибудь похуже и, явно с громадным трудом сдерживаясь, чтобы не пнуть меня сапогом в зад, позволили уехать. Ребята испугались, что станут героями очередной статьи в мировой прессе, описывающей грубость поляков в Восточной Малой Польше.

В Станиславове[94]94
  Реальная история: Ива́но-Франко́вск (укр. Іва́но-Франкі́вськ; до 1939 – Станиславов; до 1962 – Станислав), – административный центр Ивано-Франковской области, значительный экономический и культурный центр на западе Украины. Центр Ивано-Франковской агломерации. Ранее город назывался Станислав (укр. Станисла́в или Станісла́вів; польск. Stanisławów; нем. Stanislau; идиш ‏סטאַניסלאוו‏‎).


[Закрыть]
я встретился с Богданом Крынычским (согласно удостоверения личности – Крыницким), одним из предводителей соглашательской и несепаратистской украинской организации.

– Ну что жк, – говорил Крынычский, – в отличие от тех, кто до сих пор твердят о независимости Украины, я прекрасно понимаю, что реальность нас перерастает. Мне уже сложно представить самостийну, ведь ее следовало бы сложить из элементов, которые не имеют уже между собой ничего общего. Та Украина, что осталась за давней советской границей, практически полностью уже русифицирована. Быть может, если бы в состав советской Украины входила Галичина, ее западная часть, в которой происходили те же самые процессы творения национальностей, что в всей остальной Европе, и где украинская тождественность наиболее сильная, тогда эта бы тожественность распространялась на всю остальную страну. Но сегодня, после распада СССР, ситуация такова, что даже если какое-то мгновение советская Украина и функционировала как независимая страна, то теперь она вновь образует единое государство вместе с Россией и частью Белоруссии. В те времена, когда СССР распадался, жители Украинской ССР поддержали ее независимость, потому что желали как можно дальше убежать от России. Они просто боялись, что там вспыхнет гражданская война или что-то в этом роде. Только оказалось, что ничего подобного не произошло, и они объединились с организмом, к которому им в культурном плане было ближе всего. Видите ли, они ведь уже не украинцы, это просто постсоветские русскоязычные люди. И что с того, что когда-то там была Украина: исторические и нациеобразующие процессы, как мы видим, продолжаются. Украины там уже нет, поскольку там не существует по-настоящему украинской тождественности. К украинскому языку относятся как к сельскому диалекту, с которым борются, который высмеивают. Так с кем мы должны были бы творить это украинское государство? С Россией?

– Ну а независимость самой Галичины? – спросил я.

– А как вы ее себе представляете? – ответил на это Крынычский. – Здесь же не живут одни только украинцы, поляки здесь тоже имеются. В особенности в городах, они доминируют в культурных, экономических и административных центрах. Что с ними делать? Вот как в таких условиях создавать какую-либо независимость? Нет, вы уж извините, но я реалист. Автономия: согласен. Распространение и укоренение украинскости и даже ее продвижение: да. Но для независимости никаких шансов нет. Это будет только резня и конфликт. И ненависть лишь отравляет братскую кровь.

– Мы великий народ, – говорил мне, в свою очередь, Васыль Новак, украинский националист и радикал. Мы сидели у него дома под Станиславовом и пили перцовку, выгнанную хозяином. – Польши ведь тоже долгое время не было, ей тоже никто не давал каких-либо шансов. И что? И теперь она имеется. И даже довольно-таки большая.

– А что вы сделаете с советской частью Украины? – спросил я. – Как вы хотите соединиться с ней, как желаете укоренять там украинский дух?

– Она там уже укореняется, – отвечал Новак. – В Киеве, в Каменце, даже в Донецке действуют активисты. Пока что это не явный процесс, он должен занять какое-то время. А кроме того, мы украинизируем их точно так же, как русские их русифицировали. – Он рассмеялся. – Только в другую сторону.

– О'кей. Еще одно маленькое дельце: объединение. Ведь пока что часть Украины принадлежит Польше, а вторая часть творит единое государство с Россией.

– Она является частью федерации. А Галичина, действительно, располагается в Польше, но мы сделаем ее для поляков невыносимой. Ведь с ней сплошные проблемы, и не только местные… Случится, что в Кракове чего-нибудь в воздух взлетит, или в Варшаве… Польша сама от нее откажется, после чего местные поляки выметутся оттуда, как немцы из Пруссии. Сама Польша была ведь поделена между тремя державами, а не двумя, но ей как-то удалось.

– Потому что была война, – заметил я.

– Так что же, – ответил на это Васыль, – а кто сказал что никакой войны уже больше не будет?

Словацкое публичное пространство весьма походит на польское. Это означает, что старая архитектура, еще их XIX века, отдает венгерскостью, а вот архитектура поновее, начала ХХ века – сильно чехословацкая, но вот все, что выстроено после объединения с Польшей, выглядит практически так же, как и с другой стороны Татр и Бескида. И здесь очень бедно. Деревни городки рушатся, их давно уже не восстанавливали.

В Мартине, колыбели словацкой независимости и национальной тождественности, было пусто, хотя улицы и были обновлены. Висело множество словацких флагов. На улицах почти никого. Словакия выглядела уныло. Здесь тоже имеются периферии, хотя они отчаянно пытались выбиться в центр.

В Словацком Национальном Доме, тщательно отремонтированном, я встретился с Яной Бенчовой, одной из его сотрудниц, и в то же самое время – журналисткой. Мы вышли в город и устроились в пустом ресторанчике, заказав чесночный суп и пиво.

– Вся эта федерация с Польшей была ужасной глупостью, – сказала Яна. – Эта страна не могла нам ничего предложить кроме попыток полонизации, причем – бездарных. Во времена Чехословакии Чехия хоть как-то развивала нас в промышленном плане, давала нам какую-то перспективу, а в польские времена мы были просто захолустьем, по которому шастали польские школьные экскурсии и романтически настроенные туристы с гитарами. Впрочем, они и до сих пор шастают.

– И что, они тебе мешают?

– Не знаю, – пожала Яна плечами. – Сами по себе мне они не мешают; впрочем, похоже на то, что Словакия им по-настоящему нравится. Но поляки для меня ассоциируются с полонизацией, и мы действительно до какой-то степени за это время были полонизированы, и вот теперь, когда мы уже вышли из федерации, когда мы независимы и желаем идти куда-нибудь не туда, чем эта надоевшая Польша, а тут все время эти поляки и поляки…

– И куда вы хотите?

– В германский экономический союз. Туда, где Чехия и Словения. Для них все получилось хорошо…

Польскую границу я пересек перед Яворжиной. Закопане выглядит красиво, настроение самого настоящего альпийского курорта. Двухполосное шоссе до Кракова солидное, ехать можно быстро. Краков немного походит на Львов, вот только в нем мало центральноевропейской почтенности, намного больше польской разорванности – хотя назвать это неприятным и нельзя. Еврейский Казимир заставляет вспомнить варшавские Налевки, но здесь более приятно. Ночью – как мне показалось – здесь даже полицейские пьяны.

Посреди ночи в городе раздался ужасный грохот, сразу же потом развылись сирены полиции и скорой помощи. Я сидел в пивной со знакомыми Мы вышли на улицу, начали расспрашивать.

– Теракт, – сказал кто-то, – на Шевской.

Шевская представляет собой популярное в Кракове местечко, там множество пивных и дискотек. Мы побежали туда. Выглядело все ужасно. Кровь на мостовой, оторванные конечности. Трупы, прикрытые синим полицейским брезентом, как раз сносили под стенку. Раненных перевязывали. Все были в шоке. Одни плакали, другие рвали, кто-то кричал в мобильный телефон.

– Украинцы, – повторяла толпа, выглядящая так, словно бы неожиданно протрезвела.

Сандомир – обалденный город. Из кракова к нему ведет двухполосное шоссе, построенное еще в сороковых годах, так что сейчас оно в среднем состоянии. Вокруг обновленного старого города растянулись модернистские, выкрашенные в белый цвет кварталы. Древний польский город обрел вторую жизнь. Точно так же дело обстоит и с Завихостом, который – наряду с Сандомиром и Казимиром на Висле – стал жемчужиной центральной Польши. Она тоже белоснежная, модернистская, но замечательно вписанная в пейзаж и очень уютная: довольно-таки узкие улочки спускаются вниз по речному скосу, то тут, то там расширяясь в небольшие площади с кафешками. Это вовсе не копирование Италии, скорее – совершенно новое качество в данной части Европы. Завихост и Сандомир – это одни из тех мест, которыми Польша явно должна гордиться.

А в ЦПО пейзаж центральнопольский – относительный достаток, селянскость и деревенскость – дополнили промышленные предприятия. Не все они действуют. Некоторые превратились в довольно-таки пугающие развалины. Под Кельцами я выбрался на двухполосное шоссе Краков – Варшава. И через сорок минут уже был в Радоме.

Город обладает любопытным и обширным центром, в его архитектуре заметны все эпохи: от средневековья и нового времени, до урбанистических основ XIX века и модернизма века двадцатого. Здесь действует несколько фабрик и заводов: оружейное производство, телефоны, обувь. Работы много, так что город обладает почтенным, мещанским настроем. Настрой, правда, не нравися местной молодежи, которая считает Радом «дырой для ворчливых стариков, в которой ничего не происходит». Каждый, с кем я разговаривал, желает выехать в Варшаву.

Я катил по скоростному шоссе в Варшаву и размышлял над тем, а как бы выглядела эта страна, если бы в сороковые годы она не получила те знаменитые западные кредиты.

После войны, – думал я, – Польша была бы бедна, словно церковная мышь. Все свои стремления ей пришлось бы отложить на потом. Вместо расширения шло бы восстановление, и оно было бы долгим, сложным и поглощающим большую часть средств. Смиглы-Рыдз с нимбом победителя над головой, скорее всего, не удержался бы от того, чтобы навязать полякам еще более авторитарный режим (а элементы культа личности Рыдза существовали и перед войной), обосновывая это сложным положением страны и необходимостью борьбы с элементами, деструктивно влияющими на чудом спасшееся государство. Или что-то в этом же духе.

К амбициозным межвоенным проектам наверняка бы возвратились – и это при попутных ветрах – в пятидесятых годах. Но тогда цивилилизационная гонка была бы практически невозможным. Мир не стоял бы на месте, страны, которых не коснулась война, которая шла бы исключительно на территории Польши и Германии, развивались бы, расширяли инфраструктуру. А Польша осталась бы со своими болотистыми дорогами, с запряженными лошадями телегами, вечно бедной деревней и националистической диктатурой. И с неисполненными амбициями, незавершенным ЦПО, не смея даже мечтать об автострадах, думая лишь про обычные однополосные шоссе, которые бы и так в большинстве своем оставались бы на кульманах проектантов.

И кто знает, – думал я, подъезжая к Варшаве, – а полакомился бы на столь бедную, валящуюся страну даже погруженный в маразме Советский Союз. По крайней мере, на ее восточную часть.

На второй день я выбрался в Сыробржице под Варшавой. Свое имение уже много лет там имеют Сыробржицкие, когда-то богатые помещики, а теперь одно из многих богатых семейств, которые могут называться пост-помещичьими, потому что с земли уже не живут. Молодые Сыробржицкие работают в Варшаве – один сделался признанным архитектором, второй владеет юридической канцелярией, самый младший отправился на финансовую стезю. Все это карьеры, типичные для представителей шляхты. Помещичий образ жизни они ведут по уикендам и в отпусках. Тогда они выезжают на охоты, ездят в гости друг к другу, заботясь о поддержании извечных соседских связей. В Сыробржицах остались только их родители, пани Мария и пан Юлиуш Сыробржицкие. Я поехал к ним, поскольку меня попросили привезти им некоторые документы, а кроме того, мне было интересно, а как видят ситуацию в Польше помещики. Тем более, что пан Юлиан считается оригиналом.

Мы сидели с Сыробржицкими в беседке. Сентябрь заканчивался, но было еще тепло. Листья только-только начали желтеть.

– Ну, и как пану нравится в этой нашей Польше? – спросил Сыробржицкий, разливая по рюмкам айвовую настойку.

– Неожиданная страна, – ответил я. – Несколько иная, чем я себе представлял. Она жива, несмотря на столько препятствий: внешних, внутренних…

– Ну да, жива, – ответил хозяин. – Только выше самой себя не подпрыгнет.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, делая маленький глоток. Айвовая настойка была великолепна.

– Понимаете, мы страдаем синдромом импотентной империи, – ответил Сыробржицкий. – Ведь когда-то мы все же были державой, и таковой осталась память о нас самих. А как только получили независимость, ничего более, только лазим и вопим, какой державой являемся.

– Это я заметил, – усмехнулся я.

– Этот плач о колониях, закончившийся компрометацией в международном масштабе, этот великодержавный захват Заользья, которое, если бы не Англия с Францией, у нас тот час же отобрали бы, все то предвоенное и послевоенное пустозвонство, ничего не имеющее с действительностью, потому что немцы раздавили бы нас и не поморщились, такой был у них перевес. Или вся эта гротескная история с повторной славянизацией восточной Германии, все это Междуморье, которое у нас попросту распалось. После каждой попытки сделаться сверхдержавой, реальность доказывает нам, что мы стреляем в белый сет, как в копеечку. И показывает, кем мы являемся на самом деле: страной, для Европы довольно большой территориально, но, к сожалению, малой, если речь идет о реальной значимости. Ведь вы же знаете, Россия тоже огромная. И что с того? Мы просто не справляемся с этой своей воображаемой имперскостью, и она тоже всякий раз заканчивается так, как заканчивается. Не какой-то катастрофой, хотя в 1939 году мы были к ней очень близко, а просто тем, что нас садят на место. Вот глядите: в сороковые годы мы были ого-го какой сверхдержавой, допущенной к союзнической сиське, а потом нам моча в голову стукнула, и те же самые союзники начали угрожать нам налетами.

– А сейчас? – спросил я. – Похоже, немного успокоилось.

– Да вы только послушайте публичные дебаты, – ужаснулся Сыробржицкий. – Польша то, Польша сё, мы великая и могущественная страна, мы должны играть большую роль в Европе, Польша вперед, Польша – в бой, с Польшей не брыкаться, повсюду враг, которого необходимо победить, а развернуть крылья нам не дают предатели польской идеи, евреи, украинцы, немцы, черт и дьявол. Знаете ли, эта наша внутренняя потребность быть империей – по-настоящему, на удивление сильна. Вот поглядите на нашу футбольную сборную: уже полтора десятка лет все ее лупят, но все, с каждым матчем ожидают, что она разнесет соперника в пух и прах и сделается чемпионом мира. Мы никак не способны понять, что у нас просто паршивая сборная, и после каждого проигранного матча изумленно мычим: "Ну как такое могло случиться?!".

– И что с того? – заметил я. – Разве плохо иметь амбиции?

– Правильно, – ответил Сыробржицкий. – Только мы все хотим идти коротким путем. Хотели полонизировать восточную Германию, а сами не в состоянии освоить толком Пруссию. Мы хотели иметь колонии, но у нас не было флота и каких-либо морских традиций. У нас даже колониальных потребностей, иных чем престижные, не было, но ведь "мы же держава, и у нас должно быть". Только ведь держава не скулит, что там ей следует, держава сама берет, если ей требуется. Берет, но, прежде всего, способна это удержать. Мы хотели иметь Междуморье, но не имели такой силы притяжения, чтобы Центральная Европа пожелала объединиться вокруг нас, как теперь объединяется вокруг Германии. А когда мы, в конце концов, сделались супердержавой, то за чужие деньги. И не были в состоянии эту взятую в долг великодержавность поднять. Видите ли, державой не становятся только лишь потому, что имеются подобного рода амбиции, ведь это весьма похоже на подростковые мечты о том, чтобы стать рок-звездой. Подросток, возможно, когда-нибудь звездой и сделается, но одних только мечтаний недостаточно, нужно еще тяжело пахать, обладать харизмой и чем-то, что можно предложить миру. Империей страна становится только тогда, когда ее внутренняя сила изливается наружу, когда та уже не вмещается в ее границах, а мы купили тот несчастный Мадагаскар, а туда никто не захотел ехать. Мы хотели полонизировать Германию, а тут – глядите-ка: мы не в состоянии сравниться с той цивилизационной тканью, которую создали они, хотя то было так давно. Сверхдержавой ты становишься лишь тогда, когда суть того, чем являешься, в состоянии влиять на других. Когда ты исходишь наружу. А не тогда, когда ты, словно ребенок, только хочешь – и конец. Необходимо создать собственную, оригинальную структуру. Мощную, сильную, связную, являющуюся вдохновением для остального мира. И с ней идешь к людям, а не с скулежем, чтобы нас признали в качестве державы. В противном случае мы будем только смешными.

– Выходит, нынешняя Польша… – начал было я, но Сыробржицкий прервал меня.

– Нынешняя Польша, – завершил он за меня, – является страной по мере наших возможностей. Настолько и только лишь настолько.


ОТ ПЕРЕВОДЧИКА: Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок. Понятное дело, что автор не мог охватить всех аспектов альтернативной истории Польши; на кое-какие вещи он махнул рукой (например, на позицию СССР, мировых держав), кое-какие вещи сознательно упростил и упустил (например, развитие культуры в альтернативной Польше)… Тем не менее, этот перевод посвящаю всем, кто интересуется историей реальной.

27.03.2018. Переводчик, Марченко Владимир Борисович



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю