Текст книги "Александр Беляев"

Автор книги: Зеев Бар-Селла

Глава девятнадцатая
ЗЛАТЫЕ ГОРЫ

Светлана Беляева вспоминает, что у отца было еще одно произведение – утраченное:

«В Пушкине он написал пьесу в стихах „Алхимики, или Камень Мудрецов“. Желая узнать мнение о пьесе, отец дал почитать ее переводчице Анне Васильевне Ганзен. Ганзен одобрила пьесу. Тогда отец предложил ее ТЮЗу, но ее не приняли, сказав, что их артисты не умеют читать стихи» [275]275
  Беляева С. А.Звезда мерцает за окном… С. 332.


[Закрыть].

«В Пушкине» —это значит: не ранее осени 1932 года. А Анна Васильевна Ганзен – известнейшая переводчица со скандинавских языков. Языкам этим Аню Васильеву, молоденькую уроженку города Касимова, обучил будущий муж, Питер Хансен – датчанин, переехавший в Россию. В 1917 году Питер снова переехал, на этот раз на родину, в Копенгаген. Но за предшествующие 29 лет супруги, не покладая пера, перевели на русский целую скандинавскую библиотеку – от Андерсена и Ибсена до Сельмы Лагерлеф и десятков совершенно забытых ныне датских, норвежских и шведских писателей. Оставшись в революционном Петрограде с ребенком, Анна, вначале в одиночку, а затем вместе с подросшей дочерью, продолжала начатое дело, завоевав себе прочнейшую репутацию в литературных кругах. Суждениям переводчицы Ибсена о драматургии Беляев вполне мог доверять…

О самой пьесе ничего, кроме названия, нам не известно. Понятно только, что речь идет о «философском камне».

Кроме этого, алхимики встречаются лишь в одном произведении Беляева – уже упомянутой повести 1929 года «Золотая гора». Там гениальный русский ученый Микулин беседует с американским журналистом-авантюристом Клэйтоном о превращении любого вещества в золото:

«Предварительные работы закончены. В моей лаборатории все приготовлено к опыту. Теоретически вопрос решен. И, быть может, не пройдет и несколько дней, как вы будете свидетелем осуществления мечты алхимиков. У всех этих алхимиков было зерно истины! Великий алхимик средних веков араб Абу-Мурзы-Джафар-аль-Софи говорил, что металлы – тела меняющейся природы, состоят из меркурия, то есть ртути, и серы, и потому им можно придать то, что им недостает, и отнять у них то, что находится в избытке. Мы, современные „алхимики“, действуем очень похожим методом: стараемся изменить атомное строение, отнимая или прибавляя недостающие электроны. В периодической системе Менделеева золото занимает семьдесят девятое, а ртуть – восьмидесятое место, и атомный вес их очень близок: золото сто девяносто семь и две десятых, ртуть – двести целых и шесть десятых…»

Алхимика, на которого ссылается Микулин, звали Абу Мусса Джафар аль-Софи Джабир из Севильи. Само понятие «философский камень» впервые появилось именно в его трудах. О времени его жизни существуют два мнения: родился в 702 году – умер в 763-м, или позже – 780–840-е годы. Ясно одно – оба мнения ошибочны: уже в XIX веке было доказано, что труды свои аль-Софи написал никак не раньше XIII века, то есть на 400 лет позже, чем в приписанной ему биографии.

Случай Джабира не единственный: в той же арабской Испании, в том же XIII веке было обнародовано одно из самых знаменитых мистических сочинений – книга «Зогар» («Сияние»), основополагающий каббалистический труд. Автором был объявлен еврейский мудрец Шимон бар-Йохай, окончивший свои дни во II веке н. э. Открыл это сочинение Моше де Леон из Гвадалахары. В 1305 году де Леон тоже скончался, и в дом его валом повалили каббалисты, дабы своими руками прикоснуться к святыне – древней рукописи. Тогда вдова первооткрывателя и призналась, что никакой книги «Зогар» Моше де Леон не находил – он сам ее и написал. В XX веке вдовье признание стало научным фактом.

Почему аль-Софи Джабира не объявили современником бар-Йохая, легко объяснить – исламский алхимик не мог жить раньше, чем появился сам ислам. Во всем остальном два эти мифа – близнецы: все открытия уже сделаны древними, а мы – жители XIII века – жалкие пасынки, робко пытающиеся постичь мысли великих.

Мифы оказались удивительно живучи, а потому и сегодня мало кто отважится признать, что до Моше де Леона никто не слыхал о каббале, а до аль-Софи Джабира – об алхимии. Сказки куда интереснее скучной правды…

Алхимическое же учение Джабира было таким: все вещества делятся на две группы – простые и сложные; все сложные вещества – это соединение двух простых: сульфура (серы) и меркуриуса (ртути). Сера – носитель всех свойств, изменяющихся под действием огня, это мужское начало – «отец». Ртуть – носитель всех металлических свойств (блеск, тягучесть, плавкость), это начало женское, «мать».

«Отец» и «мать» производят потомство, но потомки эти могут быть благородными и неблагородными. Неблагородство поддается исправлению – путем лечения. Для лечения существуют медикаменты трех видов:

«Медикаменты первого рода» способны менять лишь некоторые свойства: например, добавив цинк к меди, мы получим металл золотисто-желтого цвета (латунь), а добавив мышьяк – серебристо-белого. Но стоит лишь это вещество нагреть и благородная внешность исчезнет…

«Медикаменты второго рода» сообщают неблагородным металлам некоторые (но не все) свойства благородных. И огнем этих свойств не уничтожить!

«Медикаментов третьего рода» насчитывается всего один – это «философский камень» (в твердом виде) или «великий эликсир» (в виде жидком). Крупинки или капли достаточно, чтобы любое неблагородное вещество превратить в «высший металл» – золото или серебро.

И всё – цель алхимии и алхимика достигнута.

Так что теорию эту Микулин излагает вполне удовлетворительно. Но вот что никуда не годится – это именование древнего ученого: Микулину неизвестна ни фамилия его – Джабир, ни имя – вместо благородного Абу Мусса какая-то татарщина – Абу-Мурзы!

Очевидно, что необходимые сведения Беляев черпал из источника не слишком солидного. И скорее всего переводного. Догадаться об этом позволяет продолжение разговора Микулина с пройдохой-американцем.

Говорят всё о том же – превращении неблагородных веществ в золото, но теперь Микулин ссылается на некое древнеиндийское сочинение:

«– Мы наденем ярмо на золотого тельца и заставим его пахать наше поле! В древнеиндийских книгах – Атава-Веда – золото называется жизненным эликсиром».

Американец попытался спорить:

«– В Атава-Веда золото названо средством против колдовства. Против какого же колдовства вы собираетесь использовать золото?»

Микулин его, понятное дело, тут же отбрил:

«– Против колдовства самого же золота. Против колдовства капитала, поработившего рабочих, ослепившего разум людей».

Сказанного вполне достаточно, чтобы понять: речь идет о книге « Атхарваведа», что в переводе значит «Наука (веда) древних мудрецов». Но наука эта – не химия, а сама книга – сборник заклинаний.

Так вот, чтобы превратить название «Атхарваведа» в «Атава-Веда», нужны были всего две вещи: книга, написанная по-французски, и не слишком искушенный переводчик. Дело в том, что букву «h» французы не произносят (пишут Hugo, а читают «Юго»). Зная за своей орфографией эту слабость, французы для передачи звука hв иноязычных словах и названиях используют букву «г» (ничего более подходящего, чем этот картавый звук, во французском языке не найти). Поэтому, встретив слово Atharva-Vedaи зная очень мало о языке и мудрости индусов, переводчик прочел его, как atahva.Но звук hнесвойствен и русскому языку. И тогда переводчик решил не мучиться – написал: «Атава».

А поскольку в иных произведениях Беляева никаких следов алхимии не отыскать, более чем вероятно, что пьеса «Алхимики, или Камень мудрецов» была инсценировкой повести «Золотая гора».

Но писал-то он не просто пьесу, а пьесу в стихах («дьявольская разница», как в 1823 году высказался по сходному поводу А. С. Пушкин).

О поэтическом творчестве Беляева рассказала его дочь: в начале 1920-х, лежа в ялтинской больнице Красного Креста, Беляев «писал много стихов, некоторые из них посвящал няням».

Из стихотворений той поры одно сохранилось. Впоследствии киевский приятель Беляева, композитор Федор Надененко, положил слова на музыку и превратил в романс, изданный в 1931 году.

А вот слова:

 
Звезда мерцает за окном.
Тоскливо, холодно, темно.
И дремлет тишина кругом…
Не жить иль жить – мне все равно…
 
 
Устал от муки ожиданья,
Устал гоняться за мечтой,
Устал от счастья и страданья,
Устал я быть самим собой.
 
 
Уснуть и спать, не пробуждаясь,
Чтоб о себе самом забыть,
И, в сон последний погружаясь,
Не знать, не чувствовать, не быть…
 

Две последние строфы, приписав их французскому поэту-неудачнику Мерэ, Беляев вставил в свой рассказ «Ни жизнь, ни смерть» [276]276
  В последней строфе вторая и четвертая строки читаются так: «Чтоб о самом себезабыть» и «Не знать, не чувствовать, не жить».


[Закрыть](1926 года).

Что можно сказать по поводу этих стихов? Не Блок… И еще – Федор Надененко мог, конечно, положить их на музыку. Но среди публикаций киевского композитора такого произведения не числится. Да и представить, что в СССР 1930-х годов редактор какого-нибудь издательства, журнала или газеты отважился напечатать романс на такие упадочнические слова… Нет, это совершенно немыслимо!

Поэтому более правдоподобным представляется рассказ вдовы писателя – Маргариты Константиновны: стихотворение Беляев действительно написал лежа в ялтинской больнице – в «минуты душевной слабости». А несколько лет спустя сам и положил его на музыку [277]277
  Беляева М. К.Указ. соч. С. 78.


[Закрыть].

Светлана Александровна пишет, что еще одно стихотворение Беляеву удалось напечатать «в каком-то рассказе – не могу ни вспомнить, ни найти. Да и от самого стихотворения остались в памяти одни отрывки. Что-то такое:

 
Я песни пел, когда родился,
Я стоя, сидя, лежа пел,
Я песни пел, когда женился…
 

А последняя строка: „Когда умру, еще я громче запою!“» [278]278
  Беляева С. А.«Он был для меня просто отцом и большим фантазером» // Край Смоленский. 2004. № 3/4. С. 70.


[Закрыть]. Память не слишком подвела дочь писателя – стихи эти распевал итальянец Доменико Маручелли в рассказе 1929 года «Мертвая зона», а выглядит итальянская эта песня так:

 
Я пел, когда на свет родился,
Я песни пел, когда женился.
Бывали дни – я голодал,
Но песни громко распевал.
 
 
Я пел на суше и на море,
Я пел от радости и с горя,
Я сидя, стоя, лежа пел.
Года прошли, я поседел,
 
 
Но я пою не умолкая.
Не замолчу и умирая.
Когда ж умру, то песнь мою
Еще я громче запою!
 

Впрочем, еще одно стихотворение, которое Беляев включил в свое произведение, Светлана Александровна все-таки запамятовала:

 
Атлантида тихо дремлет
В голубых лучах луны…
Как луна целует землю.
Поцелуй меня и ты!
 
 
Пусть зажгутся страстью очи!
Поцелуями, любовью,
Виноградной, сладкой кровью
Мы наполним чашу ночи!
 
 
Будь что будет!
Не печалься!
Ярко светит нам луна…
Песни пой и обнимайся,
Чашу ночи пей до дна!
 

В «Последнем человеке из Атлантиды» эту песню исполняют двое: вначале женщина, затем мужчина, а в конце – дуэтом. Довольно мило…

Еще Беляев сочинил частушку и вставил ее в рассказ «Три портрета» [279]279
  Три портрета // Жизнь и техника связи. 1925. № 11 (Подпись: А. Ром).


[Закрыть]:

 
Ходит почта колесом,
Звенит колокольчиком,
Сяду рядом с ямщиком,
С Васей-комсомольчиком.
 
 
Сяду рядом, гляну глядом
И помчусь на станцию,
Сдал папашенька налог
Васе на квитанцию.
 

Стихи Беляева звучали и со сцены – мурманского клуба Госторговли:

 
Мы, путинные солдаты,
Мы, бойцы-портовики.
Всех из треста бюрократов —
Гарпунами, как в штыки!
 

Куплеты эти он сочинил для самодеятельного ансамбля «Живая газета» в 1932 году. Особенно по душе публике пришелся припев:

 
Хочешь – плачешь,
Хочешь – скачешь,
Дело, собственно, твое.
 
 
Как ни вейся,
Как ни бейся —
Полезай в утильсырье! [280]280
  Воспроизведено по памяти М. Н. Гринбергом (Полтев К. В.Мурманская эпопея Александра Беляева: Неизвестные страницы биографии писателя-фантаста//Север. Петрозаводск. 1975. № 3. С. 124).


[Закрыть]
 

Но от клубных куплетов до пьесы в стихах – скакать и скакать…

И дело не только в разнице жанров – для такой пьесы, кроме драматургического, нужно иметь и поэтический талант. Проще говоря, быть поэтом. А известная нам поэтическая продукция Беляева не подымается выше скромного любительства. Поэтому нельзя исключать, что причиной отказа режиссеров ленинградского ТЮЗа было вовсе не неумение читать стихи (для актеров более чем неожиданное!), а как раз отсутствие в пьесе того, что достойно называться стихами.

Отчего же Беляев решился на такую авантюру?

Место действия повести – Алтай, а «по-китайски, – как говорит эрудит Микулин, – Алтай называется Киншан – золотая гора [281]281
  В русской синологической транскрипции: Цзиньшань– «золотые горы». Нынешняя наука полагает, что китайцы всего лишь перевели на свой язык исконное монгольское название этой горной страны – Азтантай– «золотоносный», «место, где есть золото».


[Закрыть]. <…> Но… гораздо проще и дешевле будет получать золото лабораторным путем. Я поставлю производство на широкую ногу, и здесь в буквальном смысле возникнет золотая гора».

И американец Клэйтон, слушая его, уже готов отказаться от ремесла шпиона и желания разбогатеть: «Останусь здесь, женюсь на Елене Лор»…

Короче:

 
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна…
 

Вот только первый советский звуковой фильм «Златые горы», сделавший эту песню беспрецедентно популярной, был на два года младше повести.

Но, возможно, причина была и более уважительной – все тот же Алексей Константинович Толстой. Точнее, его неоконченная поэма. Называлась она «Алхимик», и в основу ее была положена старинная легенда про то, как в городе Пальме сенешаль Балеарских островов увидел некую даму, входящую в собор. Красота ее так поразила сенешаля, что тот, забыв всякое приличие, не сходя с лошади, последовал за дамой. Чтобы избавиться от докучного ухажера, дама пообещала одарить его своей любовью, но при одном условии – если тот добудет ей жизненный эликсир. Влюбленный сенешаль с радостью принял условие, заделался алхимиком и обрек себя на целый ряд невероятных приключений…

Жизненный эликсир – это философский камень в жидком виде; имя влюбленного сенешаля – Раймунд Луллий (1235–1315), он был поэтом и стал великим алхимиком… А красавицу звали – Элеонора!

* * *

Честно сказать, алхимиков Беляев упомянул еще в одной своей книге – повести «Чудесный глаз» (известной под неверным названием «Чудесное око» – подробности в следующей главе). Речь снова идет о том же – превращении (трансмутации) элементов. Азорес, корреспондент коммунистической газеты «Барселонский пролетарий», задает вопросы Кару, бывшему сотруднику великого изобретателя Бласко Хургеса:

«Азорес догадывался, что здесь кроется великая тайна.

– А что это за изобретение, над которым вы трудились?

– Это изобретение… – Глаза Кара вспыхнули огнем вдохновения, однако он погасил этот огонь, быстро подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул в пустой коридор и, оставив дверь полуоткрытой, – так слышнее приближение шагов, – возвратился на место, сел возле Азореса и прошептал: – Камень мудрости. – Кар затаил дыхание и беззвучно рассмеялся.

„Не сошел ли с ума этот чудак?“ – подумал Азорес. Но тот продолжал:

– Да, философский камень. Мечта алхимиков о превращении элементов. А по-современному – снаряд для расщепления атомного ядра. Переворот? Новая эпоха в химии, в истории человечества!

В увлечении он всплеснул сухими ручками и усмехнулся. Азорес отшатнулся к спинке стула и несколько секунд молча смотрел на Кара.

– Да, да, да, – пламенно зашептал Кар, выдерживая взгляд Азореса. – Не мечта, не проблема, не гипотеза, а факт. Вот здесь, вот на этом самом столе, мы завершили последние опыты. Вот здесь, на этом месте, стоял аппарат – новейшая „пушка“ для бомбардировки атомного ядра. И что она творила! Какие чудеса превращения вещей делала она на наших глазах!»

Время действия повести определяется просто: лаборатория в Буэнос-Айресе, где проводились опыты, – это филиал нью-йоркской компании. Но теперь работы прекращены – кризис. Следовательно, кризис не местный, а мировой, то есть кризис 1929 года. Возможно, перед нами еще один вариант повести «Золотая гора», вышедшей в 1930 году…

Или – воспоминание об этой повести. А может быть, и не только о ней…

Вглядимся в последовательность эпитетов: «камень мудрости», «философский камень», «мечта алхимиков»…

Ведь все это не более чем вариации названия пьесы:

« Алхимики,или Камень мудрецов».

И аргентинский изобретатель тоже оказывается к месту: с Раймундом Луллием он говорит на одном языке – испанском!..

Но данная аргентинская история – лишь блеклое воспоминание о пьесе, танго на одну персону. И нет в ней самого главного – Элеоноры!

Глава двадцатая
ПОЛЯРНАЯ МЕЧТА

В 1932 году Беляев совершил самый удивительный, наверное, поступок в своей жизни. Страдающий костным туберкулезом писатель, для которого и ленинградский климат был непереносим, вдруг, бросив все, уезжает за полярный круг!

Тут надо ответить сразу на два вопроса – что заставило писателя оставить благоустроенный Ленинград и отчего пунктом назначения стал Мурманск?

Итак, год 1932-й… Чем он отличался от предыдущего? В области фантастики отличия громадные – за весь год во всем СССР было опубликовано – в периодике и отдельными книгами – 8 (восемь!) произведений научно-фантастического жанра. Это меньше, чем вышло в 1931 году произведений одного Беляева!

Многим пишущим пришлось в том году плохо – появился Оргкомитет по созданию Союза советских писателей. Союз создали лишь два года спустя, но все прочие литературные организации были упразднены немедленно. Остались только горкомы писателей при ЦК Союза бумажников и печатников. Означенный союз и созвал их на Всесоюзное совещание. А 21 июля 1932 года выяснилось, что «многие писатели из-за необеспеченности идут в бухгалтеры, переводчики и т. д., писателей также посылают на посевную, нет даже средств на их отправку на курорт, нет путевок» [282]282
  Протокол совещания (ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 1. Д. 171); см.: Горяева Т. М.Политическая цензура в СССР. 1917–1991. М., 2002. С. 235.


[Закрыть].

Итак, то была общая писательская беда. Но что вызвало такие гонения именно на фантастику и фантастов? Ведь, чтобы фантастику перестали печатать столь единодушно и одновременно, должно было появиться какое-то распоряжение, обязательное к исполнению. Но никто такого распоряжения еще не отыскал… Непроницаемая загадка!

И еще непонятно, почему от нужды пришлось спасаться именно на Крайнем Севере. Ведь кто-то устроился переводчиком. Образованных людей в России осталось мало, так что вакансии наверняка были. А Беляев не только знал иностранные языки, но и переводить ему случалось [283]283
  Жеффруа Г.Ряса. (Пер. с фр. А. Б.) // Смоленский вестник. 1911. № 90. 24 апреля. С. 2; Верн Ж.В 2889 году. (Пер. и прим. А. Беляева) // Вокруг света. М., 1927. № 5. С. 67–70.


[Закрыть]. Почему же он такую возможность отверг?

Или не только призрак голодной смерти был причиной отъезда, а что-нибудь посерьезнее?

Вот, например, в том же 1932 году на Кольский полуостров спешно отъехал из Москвы Лев Ошанин, будущий поэт-песенник. Пошли слухи, что кому-то никак не дает покоя его социальное происхождение – из дворян. Тут-то друзья и присоветовали сменить место жительства. Три года провел он в добровольной ссылке – вначале работал на апатитовой фабрике в Хибиногорске, затем директором клуба горняков и, наконец, разъездным корреспондентом газеты «Кировский рабочий»… Здесь его и настиг донос – из комсомола исключили, из газеты уволили [284]284
  Мухтаров Е.Песни нашей Победы // 4 года из 1000: 65-летию Победы посвящается. Ярославль, 2010. С. 23–76.


[Закрыть]. Ожидаемого продолжения, впрочем, не последовало – Ошанин вернулся в Москву и был принят в Литературный институт.

Так что о причинах отъезда Беляева позволительно строить самые разнообразные догадки…

Но почему же все-таки местом пребывания был избран именно Мурманск? И что такое Мурманск?

29 июня 1916 года министр путей сообщения Трепов (сын того самого, что в октябре 1905-го в Петербурге приказал: «Патронов не жалеть!», так что обошлось вообще без выстрелов) имел счастье всеподданнейше доложить Его Императорскому Величеству соображения свои о преобразовании возникшего у станции «Мурман» железнодорожного поселка в городское поселение. И Его Императорскому Величеству благоугодно было изложенное предложение Высочайше одобрить.

Об официальном существовании города торжественно объявили 21 сентября (4 октября) 1916 года и отслужили молебен.

Город получил имя Романов-на-Мурмане, а инженер Б. В. Сабанин представил его генеральный план. Размещался город на двух уровнях: первый – порт и железная дорога, второй – 17 проспектов и улиц. Три – параллельно железной дороге, две – перпендикулярно ей, еще две улицы обозначили дальнюю окраину, а десять веером разошлись от центральной площади. Главные улицы носили имена лиц царствующего дома: в честь великих княжон – Мариинская и Ольгинская, наследника – Алексеевская, августейшего брата – Михайловская, а нынешний проспект Ленина (бывший Сталина) – Николаевская…

Что было замечательного в том плане? А то, что в основу был положен план Петрограда. Случайно? Нет, с заранее обдуманным намерением.

Ведь что такое Петербург – Петрополь – Петроград? Столица империи и окно в Европу. И более двух веков окно это было открыто настежь. Пока в августе 1914-го Россия не вступила в Великую европейскую войну. И немцы это окно захлопнули. Даже форточки не оставили. И императорский Балтийский флот оказался заперт в портах, где невоюющим экипажам не оставалось ничего иного, как растить в себе революционную ярость.

А тут грандиозная идея – прорубить новое окно, незамерзающее и такое широкое, что ни минами, ни субмаринами его не перегородить.

Показать немцу, что Россию в угол не поставишь и не загонишь.

И станет твердой пятой на Ледовитом океане новый российский город.

Да не просто город, а град, во всем подобный Петрограду. Сегодня еще в колыбели, а завтра молодая столица России-победительницы. И Николай Второй войдет в историю как Николай Великий!

Вы никогда ни о чем подобном не слыхали? Тогда читайте:

«Россия, заменив нынешнюю северную столицу полярною, у незамерзающего Варангерфиорда, вместе со всем христианско-европейским человечеством откроет новую борьбу на два фронта: с экваториальным, тропическим жаром с одной стороны и с полярным холодом – с другой».

Это пророчествовал Николай Федоров [285]285
  Федоров Н. Ф.Распределение задач всемирной регуляции природы // Федоров Н. Ф.Собрание сочинений: В 4 т. М., 1995. Т. 2. С. 302; ранее опубликовано во втором томе «Философии общего дела» (М., 1913).


[Закрыть]. Не знаю, читал ли его инженер Борис Сабанин. Но Александр Беляев, скорее всего, это прочел или услышал от федоровца Сетницкого.

И идея замечательная – великая русская полярная мечта!

Не эта ли мечта позвала Беляева в Мурманск?

Как уверял Олег Орлов (видимо, со слов вдовы), свой путь на север Беляев начал с конторы треста «Ленрыба». Пришел он по объявлению о найме на работу. Так что, скорее всего, не писатель просил отправить его куда подальше, а ему предложили вакансию в Мурманске.

Чем мог прельстить безработного Мурманск – понятно: повышенным окладом жалованья, 10-процентной «северной» надбавкой и еще тем, что из всех медвежьих углов то был единственный, куда из Ленинграда можно было доехать не на перекладных, а (спасибо Николаю Второму!) на поезде.

А вот зачем Мурманску понадобился Беляев? Больной писатель, практически – инвалид! Чтобы такого послать в Заполярье, очень веские причины нужны… И они были – партия и правительство объявили добычу рыбы в Баренцевом море первоочередным делом, а населения во всем Мурманском округе было в 1931 году меньше тридцати тысяч… Значит, трудоспособных еще меньше! По партмобилизации пригнали из Ленинграда инженеров и партработников, а дело стоит! И тогда объявили массовый набор рабочей силы по всей стране. Но достаточного количества охотников не нашлось, и пришлось требования к кандидатам резко снизить. Тем более если речь шла о претенденте на канцелярскую работу. А там пусть вернется в Ленинград хоть в гробу, свою роль он уже сыграл – повысил процент завербованных!

Какова же была причина столь острой нужды в людях и именно в Мурманске? Ответ – селедка!

Славилась она дешевизной и любовью широких народных масс.

В продуктовых карточках ее даже не включали в категорию «рыба», и в таблице она занимала почетное четвертое место – сразу после хлеба, крупы и мяса.

А по нормам снабжения 1929/30 года каждому владельцу карточки полагалось (в зависимости от категории) от 250 до 800 граммов селедки в месяц [286]286
  Осокина Е. А.Иерархия потребления: О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928–1935 гг. М., 1993. С. 17.


[Закрыть].

До Первой мировой войны половина всей съеденной в России селедки была импортной. А остальную добывали на Каспии. До конца 1920-х, когда с появлением колхозов уловы резко снизились. А импортная селедка исчезла еще раньше – как только грянула Октябрьская революция.

Тут, как назло, окончательно завершилась еще одна революция – на этот раз «революция сверху». Так Сталин торжественно назвал коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса. И наступил голод. Не стало хлеба, крупы, мяса и селедки. Нечем было отоваривать карточки.

И тогда произошло чудо: в 1931 году и в совершенно неурочное время – зимой! – в Баренцево море хлынули несметные косяки сельди. Море превратилось в кашу, такую густую, что воткнутая в воду палка торчала стоймя! Рыбу черпали корзинами, лопатами, руками… Потыкавшись в берег, рыба вознамерилась уйти в открытое море. Ее пытались удержать – перегородили заливы сетями. Куда там – живой напор был таким, что самые прочные сети разлетелись в клочья. Тут бы ее и брать рыболовецким судам… Но оказалось, что судов-то в Мурманске и нет! То есть суда есть, но без капитанов и мотористов.

Пришлось партии и правительству решать и селедочный вопрос.

Надо, впрочем, сказать несколько слов о природе чуда. Дело в том, что массовые заплывы сельди к мурманским берегам случались и раньше – в 70-х годах XVIII века, в 90-х XIX, а еще в 1902-м и 1903-м… Зато в прочие годы сельди в Баренцевом море не было вообще.

Сельдь водится и в Белом море. Но, отличаясь отменным вкусом, она совершенно не выдерживает длительного хранения. Кроме того, и уловы ее составляют не десятки миллионов пудов, как на Каспии, а всего 120–150 тонн в год. Так что где ее ловят, там и съедают.

И вот в 20-е годы XX века сотрудники Государственного института океанографии установили, что мурманская сельдь совсем не похожа на беломорскую. И не только тем, что ее можно хранить. В Белом море водится сельдь тихоокеанского вида, а в Баренцевом море – атлантического. Мало того, мурманскую сельдь и сельдью можно назвать с большой натяжкой – это молодь норвежской сельди. То есть неполовозрелая. И к Мурману она приплывает, когда из-за случайного генетического сбоя вдруг происходит небывалый рост популяции, проще говоря, демографический взрыв. И прогнозу такие отклонения от нормы не поддаются.

Понятно, что авторов этого ненужного открытия назвали «предельщиками», обвинили во вредительстве и расстреляли. Зато вместо одного Севгосрыбтреста учредили два – Севтралтрест и Мургосрыбтрест, и стали гнать в Мурманск рабочую силу – ведь огромные косяки сельди приплыли в Баренцево море и на следующий – 1932 год.

Весной приехал сам нарком снабжения СССР А. И. Микоян и объяснил, в чем корень проблемы: хронический недолов, гибель судов, полный хаос на строительстве порта и холодильников произошли из-за нехватки специалистов. И на собрании работников Севтралтреста воскликнул: «Назовите мне человека, знающего это проклятое дело! Кто бы он ни был по своему социальному происхождению, по своему отношению к советской власти, я его поставлю во главе дела».

Все сидевшие в зале да и сам Микоян прекрасно знали, кто этот человек – член правления и фактический глава Севгосрыбтреста С. В. Щербаков, год назад с санкции Микояна [287]287
  Чернавин В. В.Записки «вредителя» // Чернавин В. В., Чернавина Т. В.Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа. СПб., 1999. С. 98.


[Закрыть]расстрелянный заодно с ихтиологами.

Приезжал и Киров – Мурманский район до 1938 года входил в Ленинградскую область… Указал, что неправильно выгружают рыбу с сейнеров – вручную или, в лучшем случае, гужевой тягой. Совершенно верное указание – на весь мурманский порт имелось три электролебедки. Но электричества не хватало даже на освещение.

Когда не мог приехать сам, Киров будоражил рыболовов телеграммами, в которых громил «враждебные „теории случайности“ сельдяного промысла на Мурмане».

Так большевики переделывали природу – телеграммой. Взяли и объявили рыбью молодь половозрелой селедкой. А когда стало очень надо, то и двенадцатилетних детей – взрослыми. По крайней мере, в одном отношении – вполне зрелыми для судебного приговора.

Вернемся, однако, в город Мурманск. Что представляла собой несостоявшаяся полярная столица России в 1932 году?

Каменная котловина, на дне которой – Кольский залив, незамерзающий и черный, как чернила. Напротив города он суживается до полутора километров и вполне походит на Неву. И только четырехметровый прилив и запах соленой воды раскрывают правду – перед нами не река, а часть океана. Первое каменное здание построили к десятилетию Октября, в 1927 году. Все остальное – временное: электростанция, водопровод, самотеком подающий воду из озерца над городом, бревенчатые пристани и дощатые бараки. Доски добываются из ящиков, в которых перевозятся железнодорожные грузы. Имеются и образчики оригинальной мурманской архитектуры – из листового гофрированного железа. Выглядит как разрезанный вдоль цилиндр с дощатыми торцами, положенный на землю. Такое строение называлось «чемодан». Единственный вид городского транспорта – «декавилька»: построенная англичанами в 1918 году узкоколейка (полметра шириной) на бензомоторной тяге. Названием своим она обязана французскому инженеру Полю Декавилю, спроектировавшему такое средство передвижения еще в XIX веке. Единственная десятикилометровая линия вела от морского порта и вокзала через город к угольным причалам Зеленого Мыса. Вместо вагонов – открытые всем ветрам и непогодам вагонетки. Улицы обозначены, но тротуаров нет, равно как и мостовых. Домов тоже нет – только одноэтажные бараки. Но идет и упорная борьба за культуру быта. Главная мурманская газета призывает: «В конкурс на лучший барак вовлечь широкие слои трудящихся» [288]288
  Полярная правда. 1932. № 24. 28 января. С. 4.


[Закрыть]. Через месяц – новый клич: «Развернуть сеть образцовых бараков. Обеспечить бараки дровами. Наладить бесперебойное снабжение бани дровами» [289]289
  Там же. № 49. 27 февраля. С. 3.


[Закрыть].

Не забыта и просто культура: первое каменное здание отдано под Художественный музей, а театр Мурманского совета профсоюзов (МСПС) представляет спектакль «Командные высоты» («Снимать верхнее платье обязательно. Вешалка 10 копеек» [290]290
  Там же. № 1. 1 января. С. 4.


[Закрыть]).

Театр – в самом центре культурной борьбы. В газете напечатана анонимная, а по тону редакционная заметка:

«Не „Гроза“ и „Доходное место“ нужны рабочему зрителю Мурманска» [291]291
  Там же. № 72. 27 марта. С. 4.


[Закрыть].

«Уже около полугода, – напоминает газета, – работает в Мурманске театр ОСПС (окружного совета профсоюзов. – З. Б.-С.)».И что получилось? Театр «взял курс на классику („Ревизор“, „Гроза“, „Горе от ума“) и дошел до самой низкопробной халтуры – „Шальная пуля“». Вывод: «За ширмой окрпрофсовета работает театр старого торгашеского типа»! А рабочему зрителю Мурманска нужны не… (см. выше).

Представления свои театр давал в клубе ОГПУ. Оно и понятно: клуб занимал самое лучшее (с гардеробом!) помещение в городе, а для хозяев клуба вход на спектакли был бесплатным. Чекисты вообще умели устраиваться… Вот только завидовать им не надо – в Мурманск чекисты попадали не по своей воле, а за всякого рода проступки.

Кроме куцего лета и непомерно долгой зимы, в Мурманске есть еще времена суток – полярный день (с 23 мая по 21 июля) и полярная ночь (с 2 декабря по 11 января).

Судя по датам беляевских публикаций в «Полярной правде» (март – сентябрь), полярную ночь он не застал и сопутствующую ей депрессию не испытал. Что касается исполнения им служебных обязанностей, тут мы информацией не располагаем, зато во всем остальном был он весьма деятелен и активен.

Некто С. Банк открыл новый вид энергии. К уже известным каменному (черному) углю и силе воды (белому) он прибавил доселе неведомый – красный: энтузиазм, то есть сердце, мускулы и волю людей новой, советской формации [292]292
  Полярная правда. 1932. № 6. 6 января. С. 1.


[Закрыть].