355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юзеф Крашевский » Осада Ченстохова » Текст книги (страница 4)
Осада Ченстохова
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:50

Текст книги "Осада Ченстохова"


Автор книги: Юзеф Крашевский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

VI

Как прибывают Чарнецкий, а за ним Замойский, и как любезно принимает Кордецкий этих рыцарей

В этот самый момент богатый поезд въезжал в монастырский Двор. Это были лошади и люди пана Петра Чарнецкого, который давно уже объявил приору, что когда придет опасность, он не замедлит явиться в Ченстохов; он сдержал свое слово и с порядочной свитой и необходимыми для нее припасами прибыл в монастырь.

Это был достойный брат великого Стефана. То же самое мужество, та же самая рассудительность и простота обращения: с шляхтой и простым народом мягкий и ласковый, добрый брат и отец, с магнатами часто запальчивый, слишком сдержанный и высоко державший голову. Наконец, прежде всего воин и, как воин, охотно рискующий собственной кровью, не заботясь о завтрашнем дне. Веселый даже в бою, любящий труд и скучающий в бездействии. Набожный душой, общительный, хороший товарищ и друг, он даже приятным лицом своим походил на своего брата, киевского каштеляна; только слишком рано облысел, что придавало ему почтенный вид, бороду же он брил. Одет он был в серый кунтуш и шелковый малиновый жупан; старинная и испытанная в бою сабля висела на кожаном ремне, застегнутом пряжкою; на голове у него была кожаная шапка, богато расшитая, такая, какую надевали под шлем, так что на нее только оставалось надеть железо, застегнуть панцирь, – и готов в бой. Сам он ехал верхом, за ним несколько слуг, повозки, покрытые шкурами, по четыре и по пяти лошадей в каждой везли необходимые припасы, какие нашлись дома и могли бы пригодиться в Ченстохове. Как только ксендзы и родной брат Петра, ксендз Людвиг Чарнецкий, увидели его, сейчас же поспешили с приветствием навстречу гостю. Ксендз Мелецкий очутился ближе всех к приехавшему.

– А вот и я! – сказал весело, слезая с лошади и снимая шапку пан Петр. – Каким видите, таким и принимайте! Мы привезли немного, что могли, по все это ваше. От всего сердца прихожу разделить с вами судьбу, какую Бог пошлет, добрую или злую. Со мной немного слуг, способных владеть ружьем, да несколько возов разной разности – вот и все.

– Бог вознаградит вас за вашу помощь и сострадание к бедным монахам, которые вы приносите святому месту, – сказал с поклоном отец Мелецкий. – Одно мужественное сердце и две дельных руки – большая прибыль!

– Укажите мне какой-нибудь угол для меня и моих людей, – прервал его, обнимая брата, пан Чарнецкий, – а я тем временем поспешу приветствовать нашего гетмана.

– Кого? – спросил ксендз Людвиг.

– А кого же, как не ксендза-приора, благородного Кордецкого? Он еще не кончил говорить, как отец приор, поспешивший навстречу, чтобы приветствовать дорогого гостя, стоял уже перед ним.

– Привет вам, благородный защитник Ченстохова!

– Припадаю к стопам добрейшего отца приора! Готов, как видите, с саблею в руке услужить монастырю. Получил ваши письма и все, что мог собрать, привожу вам в помощь, а прежде всего себя самого.

– Это самое дорогое для Святой Покровительницы края, для обители и ее недостойных покорных слуг. Располагайтесь в назначенном вам помещении и хозяйничайте, как у себя дома.

– Прежде всего, отец-благодетель, где моя келья?

– Пану Стефану Замойскому, которого сегодня ждем каждую минуту, с женой и сыном, назначены самые большие покои, а для вас в самом монастыре комнату для гостей, также обширную и удобную.

– Я об этом не забочусь, мой дорогой отец, – перебил Чарнецкий, – очень благодарен вам за внимание, но я знаю вашу комнату для гостей и занять ее не могу. Помните, что вы принимаете не гостя и не брата пана каштеляна, но воина, которому подобает быть как можно ближе к стенам, чтобы и в часы отдыха он мог наблюдать и охранять их. Дайте мне какую-нибудь конурку подле стен, этим вы меня порадуете, так как я приехал сюда не роскошничать, но трудиться вместе с вами, и, ей-Богу, от всего сердца!

– И от этой кельи до стен недалеко, – сказал с умилением приор, – займите ее, очень прошу вас, в другом месте вам будет неудобно.

– Кто же, отче, теперь думает об удобствах; было бы где голову преклонить на часок, и больше ничего не надо! Если хотите сделать мне одолжение, поместите меня, как я сам прошу, под стенами, под стенами…

– Там только плохие келейки, и пум толпы…

– Это мне и нужно, буду посматривать; поместите меня где-нибудь в башне.

– А шведские пули, если Бог пошлет их на нас?

– О! Я знаю толщину Ченстоховских стен и совершенно спокоен об этом; наконец, ведь дело именно в том, чтобы мне быть поближе к пулям. Да, да, вниз, в башню!

– Вы действительно хотите этого? – спросил Кордецкий.

– Не отступлю от своего желания!

– Ну, воля ваша. Отец Игнатий, прикажите очистить комнату. Делайте, как хотите! Ну, а теперь расскажите мне, какие вести, что слышно?

– Старые! Старые! Шведы осаждают Краков, им уже недостаточно одной столицы; может быть, его теперь уже и взяли! – сказал со вздохом пан Петр. – У меня было письмо от каштеляна. Плохо! Плохо! Краков возьмут; одна забота только, чтобы выговорить хорошие условия.

– Король еще в Спиже?

– Он и не думает уезжать! Куда? С кем?

– А о нас шведы не думают?

– Конечно. Знаю с уверенностью, что скоро собирается сюда какой-то отряд; советуются только (узнал от своих), кого вперед выслать: мне кажется, начнут с политических переговоров и вышлют сюда католика, только бы втереться под предлогом поддержки гарнизона нашей крепости. Думаю, что возьмется за это Вейхард и поклонится Ченстохову лисьей шапкой…

– Воля Божья, пусть приходит кто хочет, мы совершенно спокойны. Икона, – сказал тихонько приор, – в безопасном месте, серебро также, а мы, имея горсть людей и помощь в таких мужах, как ты да пан Стефан Замойский, и в защите Матери нашей, не испугаемся. Сумеем и поговорить, и сразиться, на все готовы.

– А пан мечник еще не приехал?

– Его нет, но сегодня он должен быть. Шляхта, гонимая паническим ужасом, уже собирается к нам, и за то слава Богу! Будем больше голов и больше рук иметь! Сегодня мы приветствовали пана Жегоцкого, Сигизмунда Мошинского и нескольких других; каждый с собой приносит то, что дороже богатства, – мужество и уверенность в том, что Ченстохов устоит. Даже пан Александр Ярошевский прислал к нам свою жену с детьми, набожную и святую женщину, уверенный в их безопасности. И с Божьей помощью не дадимся!

– Не дадимся! – повторил весело Чарнецкий, оглядывая стены и дворы, полные народу, суетящегося вокруг, полные крика, шума и стука, говорящих о больших приготовлениях. – Я вижу, вы не спите, отец приор, – сказал он, – тут в самом деле, как в крепости, все готово к войне, даже сердце радуется.

– И сегодня, слава Богу, – ответил ксендз Кордецкий, поднимая орошенные слезами глаза к небу, – как только приедет пан мечник, будем в полной готовности. Здесь у нас уже свыше ста шестидесяти человек, не считая нас, монахов, и шляхты, которая будет предводительствовать, не считая челяди и монастырских слуг. Пушки на местах, только начинать, ядра, пули и порох под руками, а для увеселения беспокойных сердец и капелла монастырская готовит свое оружие. Так как Христос повелел нам, когда постимся, иметь веселые лица, то и здесь, исполняя тяжелую и печальную обязанность, надо ее исполнять с ясным лицом. Но что же мы стоим тут, – сказал, спохватившись, Кордецкий, – а я, негостеприимный хозяин, не прошу пана отдохнуть. Войдемте, пожалуйста.

– Я хотел бы прежде осмотреть стены! – сказал пан Чарнецкий, быстро покручивая свои роскошные усы.

– На это у нас еще будет время, так как, я думаю, неприятель не свалится на нас совсем внезапно. Пойдемте лучше немного отдохнуть.

Пан Петр согласился и, взяв под руку приора, вместе с ним вошел в монастырское здание. Люди и слуги между тем распрягали лошадей и сносили вещи в башню, в которой решил поселиться Чарнецкий.

Под вечер приехал ожидаемый серадзский мечник Стефан Замойский, с женою и сыном, мальчиком-подростком, носившим отцовское имя Стефан. Он не принадлежал, как можно было бы думать по фамилии, к знатному роду Замойских, возвысившихся из шляхты до магнатов, до Елитчиков, потомков Флориана Шарого, которых великий Ян[4]4
  Ян Замойский – канцлер и великий коронный гетман, умер в 1605 году.


[Закрыть]
возвел за собой на сенаторские кресла между людьми старинных дворянских фамилий, хотя, быть может, и не такой заслуженной, как они. Пан мечник, носивший фамилию Замойского, был совсем из другого рода; серадзские Замойские были герба Порай, и пан мечник жил в дедовском имении Стржельце. Подобно тому как пан Чарнецкий, киевский каштелян, не насчитывал славных сановников среди своих предков, пан Стефан был просто шляхтич, но прекрасное состояньице, честное имя и родня могли его поставить и выше. Да он и не тянулся вовсе быть паном, желая быть только добрым шляхтичем, чем каким-нибудь подпанком. Это был человек, который вполне представлял тип шляхтича того времени. Казалось, он был рожден для коня и сабли, так легко давалось ему все, что касалось ратного искусства; смолоду инстинктивно он этому выучился и в совершенстве постиг ремесло воина; не было коня, с которым он не сумел бы справиться, сабли, которой бы он не владел отлично, или доспехов, которые бы отягощали его плечи. Служил он в войске и вышел из него не только хорошим воином, но и опытным вождем. Но сняв доспехи, он сделался земледельцем и превосходным хозяином; не на манер пана Павла Варшицкого, который видел в хозяйстве только деньги, но ради необходимости труда, из любви к деревне и полю, наконец, ради своих обязанностей. Он любил народ и был им любим, как отец. И хотя он держал в строгости всех, каждый отдавал ему справедливость за то, что он никогда никого не обидел, даже неосторожным словом. Юриспруденцию он знал отлично. Однако не любил сутяжничества и доброе согласие ценил выше всего; но сознавал отлично, что, как житель страны, он обязан был знать ее законы. В повседневной жизни, хотя он и казался важным, так как сознавал свое достоинство, но был хороший товарищ и любезен со всеми, так что серадзская шляхта готова была драться за него. Имел только один недостаток, если только это может быть названо недостатком, который вдобавок привлекал к нему людей; был красноречив и охотник, быть может, даже слишком, до ораторских приемов, лишь бы нашелся только удобный случай. Красноречие его было изысканно и пересыпано изречениями, ради этого он записывал в свою книжечку все, что только удавалось встретить наиболее прекрасного в этом роде. Это был неслыханный, неисчерпаемый запас речей на все случаи жизни, были ли это крестины, обручение, свадьба; во всей Серадзской земле Замойский был желанным гостем, даже из дальних мест он получал приглашения, так легко ему было говорить речи без всякой подготовки. Внешность выделяла этого человека: огромный, плечистый, сильный, как зубр, с черными волосами, с густыми усами, лихо закрученными кверху; лицо у него было белое и румяное, глаза, полные огня, и высоко забритый лоб. Голову держал гордо, подпираясь часто в бок рукою, а когда шел, то так важно и в то же время с таким вежливым и любезным видом, что знакомые и незнакомые кланялись ему, улыбаясь и с первого взгляда уже питая к нему расположение. Любил наряжаться, и никто в окрестности не носил таких изысканных кунтушей, кафтанов, венгерок, расшитых галунами, украшенных петлицами и пуговицами, ни у кого не было таких прекрасных шапок, сабель, седел, попон и сбруи. Даже сидя у себя дома один, он был всегда чисто и старательно одет; а когда в поле или на охоте (он был также хорошим охотником) он ехал на буланом скакуне в отличной венгерской сбруе, то на него приятно было смотреть. Словом, и с саблей, и с четками, в танцах, на поле или занимаясь правом, или сидя за книжкой, пан Замойский нигде не чувствовал себя чуждым; ко всему способный, он говорил, что в нашей стране шляхтич должен быть таким, так как, будучи всем, он должен сам себя удовлетворять во всем.

Таким-то был пан мечник серадзский, который, живо сойдя с коня на дворе, оправившись и направив жену, слуг и сына к указанному помещению, сам быстрым шагом, среди шепота присутствующих, поспешил в монастырь. В коридоре его встретили ксендз Игнатий Мелецкий и Петр Ляссота и тут же сразу завязали оживленный разговор с ним, грозивший затянуться надолго, когда Петр Чарнецкий и ксендз-приор прервали его, подойдя к ним; они также шли навстречу мечнику.

Пан Замойский не мог упустить такого удобного случая и, поцеловав руку достойного приора, уже приготовился разразиться длиннейшей речью, как ксендз Кордецкий, видя, к чему клонится дело, сразу обнял его, заговорил с ним и познакомил с паном Чарнецким. Это знакомство едва не вызвало нового потока красноречия, так как пан мечник хотел достойно приветствовать брата славного киевского каштеляна и уже начал:

– Кого видит мой счастливый взор?..

Но ему не дали докончить: вмешались присутствующие и, прекратив на минуту скучный поток красноречия, отвели его в приорскую келью, где уже был приготовлен легкий ужин. Тут собрались не все гости, только несколько знатнейших, а остальные, как отец подприор и другие, угощались в трапезной, где было проще и для них самих приятней; хотя все они и были шляхтичи, но Замойский и Чарнецкий импонировали им, если не речами, то, по крайней мере, именами.

VII

Как, мечтая о ночлеге, Вейхард стучит в ворота монастыря, но монахи отказывают ему в этом

День восьмого ноября прошел в обычных молитвах и хлопотах по монастырю. Уже не было ни малейшего сомнения, что шведы не минуют Ченстохов, который лежал у них на пути, и не оставят его незанятым; знали также, что нападение неизбежно.

Гонец, прибывший к приору днем раньше, принес вести, что шведы уже на пути к Ченстохову. Письмо, написанное неизвестным другом, объясняло подробно, что Виттемберг поручил занять Ясную-Гору, вероятнее всего, ради монастырского серебра, из которого хотел выбить при помощи готового Казимирового штампа монету для уплаты нанятому им польскому войску. Для занятия монастыря был назначен близкий родственник шведского вождя, генерал-лейтенант Бурхард Миллер; но так как среди шведов не ожидали, чтобы монахи даже подумали о защите, то предварительно из Велюня был выслан передовой отряд во главе с графом Яном-Вейхардом Вжещевичем, чехом по происхождению и католиком, и с Северином Калинским, старостой брацлавским и полковником польским. Они как католики должны были легче проникнуть в монастырь и открыть дорогу для шведов. Вейхард вел с собой около двух тысяч человек и несколько небольших полевых орудий, которые с трудом тащились по осенним, покрытым грязью, дорогам.

Шведы, выступая из Велюня, рассчитывали, предполагая, что об их намерениях не было ничего известно в Ченстохове, ночью подойти к его стенам, напасть, напугать и не дать опомниться; с одной стороны, действовать запугиванием, а с другой – постараться войти в Ясную-Гору под видом приятелей католиков, с помощью обещаний, и потом открыть ворота Миллеру. Что касается несдержанных обещаний, то эти католики рассчитывали все свалить потом на Миллера и, как бы сожалея о печальном случае, легко самим улизнуть.

Но фальшивый расчет обманул шведов, так как седьмого ноября ксендз Кордецкий уже имел подробные сведения не только о силе, какая вышла из Велюня, и намерениях ее вождей, но даже более того, и о часе, когда могут придти шведы в Ченстохов; знал об их передвижении вдоль границ Силезии, об остановке в Кшепицах и о прибытии в Клобуцк.

Монастырь, казалось, спал, огни были погашены, и только на высокой колокольне мерцал огонек, как вечерняя звезда на пасмурном небе. Тьма окутывала гору, обитель и местечко, нигде не было слышно людской речи и не было видно приготовлений: ни часового на стенах, ни стражи вокруг монастыря; казалось, что монахи не ожидали посещения врага. Но внутри все, что жило, было на ногах; приор молился в своей келье, Замойский размещал людей у ворот, на которые было обращено особое внимание, Чарнецкий обходил стены с маленьким фонариком, всюду заглядывая и все высматривая. Было запрещено шуметь, ходить с огнем и даже громко разговаривать. Шляхта, скрывавшаяся внутри монастыря, в которой не нуждались еще, ничего не знала. Густой мрак покрывал окрестности; тишина царила над долинами и холмами, лишь изредка нарушаемая осенним вихрем. Ни звука, ни голоса, но, прислушавшись внимательнее, только подойдя ближе, ухо улавливало то слабое бряцанье доспехов, то шаги одетых в латы воинов, то глухой лязг оружия.

По дороге, которая вела от Клобуцка, размытой сильными дождями, медленно двигался отряд шведского войска, составленный из пехоты и конницы, который тащил за собою каждую минуту вязнувшие в грязи орудия. Во главе отряда ехали Вейхард и Калинский; первый – веселый и насмешливый, так как был полон ожиданий и вытекающих отсюда выгод, другой – слишком опытный придворный и исправный льстец, чтобы не поддерживать веселое настроение своего товарища. Перед ними на как будто прояснившемся небосклоне была видна уже чернеющая гора и высоко поднимавшаяся колокольня, на которой поблескивал свет. Монастырь и стены были погружены в темноту, казалось, что огни были погашены, ворота оставлены без стражи, и в окрестностях не было живой души.

– Посмотрите-ка, пан полковник, – отозвался Вейхард, смеясь и потирая руки, – сегодня еще переночуем в Ченстохове и напьемся старого меда паулинов; нигде не видно никаких приготовлений, тем лучше! Подъедем тихонько, потом внезапно нападем и с шумом и криком захватим ворота и обитель!

– Несомненно! – добавил Калинский. – Разве осмелятся монахи оказать сопротивление рассыпанным по всей Польше войскам Карла-Густава? Этого не может быть! Разве с ума спятят! "Святый Боже не поможе" – должны будут сдаться и впустить нас.

– А монастырь богатый, – сказал Вжещевич, – видел я его внутри, монахи живут как господа, упитанные, животы огромные, лица румяные, толстеют в достатке. Виттемберг поживится немало, – добавил тихо, – на то и война! А Богу серебро и золото не нужно.

– Да! – добавил Калинский, покашливая. – Это настоящая жертва, но Польша принесет ее охотно для своего избавителя, Карла-Густава; а в нем единственная наша надежда.

– Великий король! Великий воитель! Но тсс!.. Тише! Мы приближаемся… осторожность! Сейчас заиграет в уши монахам наша музыка, и разбудит их военный клич.

И, подозвав молодого офицера, отдал ему приказания, смеясь и в прекрасном настроении. Солдаты приблизились к стенам, отыскивая ворота, рассчитывая сразу открыть их в надежде, что ворота не заперты, а может быть, и совсем без охраны. Мысль об изумлении монахов, представление о переполохе, какой начнется в монастыре, об их унижении, с каким они примут победителей, быть может, с подарками, которыми они должны его будут почтить, разрумянили лицо Вейхарда, который в этой войне ничего еще сам не мог достигнуть. Это был бы его первый триумф; он рассчитывал на него так, как будто уже имел его в кармане, и, не ощущая ни дождя, который моросил, ни холода, ни вихря, который хлестал ему в лицо, спешил нетерпеливо к обители, понукая коня, храпевшего и неохотно взбиравшегося на гору.

– Ха! Ха! – сухо смеясь, сказал он, повернувшись к неотступному Калинскому. – Что за неожиданность будет для монахов!

В это время они приблизились к первым воротам и мосту среди глубокой тишины, среди торжественного молчания ночи; внезапно, как гром, раздался звук труб, бой барабанов, окрики солдат и выстрелы; конница стремительно кинулась было к мосту, но мост был поднят, ворота заперты.

Вейхард еще улыбался, покручивая усы, Калинский молчал.

– Ворота заперты! – подъехал сообщить начальник конницы.

– Как это? А мост?

– Поднят.

– А стража есть?

– Пока еще никакой не видно.

Тем временем шум, крик и выстрелы все сильнее разносились по ветру и, казалось, сотрясали молчавший монастырь. Вейхард ударил коня шпорами, желая выехать вперед, когда испуганная лошадь внезапно метнулась в сторону, храпя и насторожив уши; какая-то высокая фигура, худая, страшная, как привидение, поднялась и встала как бы из-под конских копыт.

– Что это? Кто там? Кто? Стой! Стой! – закричали ближайшие солдаты.

– Стой или смерть!

Один из них, наиболее смелый, приблизился и схватил привидение; уже достали огня, чтобы поближе разглядеть его.

Зажженный фонарь, когда его подняли кверху, осветил худую нищенку, которая, держась за бока, надрывалась от смеха.

– Хвала Иисусу Христу! – сказала она с поклоном. – А! Как же поживаете, ясновельможные панове? Жаль, что поздно уже в вечерне, ворота закрыты, костел также! Узнаю ясновельможных панов! Ей-Богу, узнаю! Вот это гетман, а то хорунжий. Откуда вас Бог несет? Дороги плохие! Дороги плохие! Дождь льет, а тут вдобавок и ворота заперты. Но это ничего, сейчас прикажем открыть и попросим вас войти…

Сказав это, она хотела убежать, но солдат схватил ее за ворот.

– Стой! – крикнул Калинский. – Стой, баба! Говори или пропадешь, что делается в монастыре?

– А! Ксендз-приор здоров, здоров, слава Богу, и ксендз Игнатий, и отец Бенедикт, и ксендз Марцелий, все здоровы! Матерь Божия царствует, ангелы поют, святой Павел ходит по стенам…

– Это сумасшедшая, от нее мы ничего не узнаем, – сказал Калинский. – Отпустите ее!

– Стреляйте и трубите! – скомандовал Вейхард. – Не видно живой души!.. Стучите в ворота, тогда хоть кто-нибудь отзовется, живо!

Но вот не спеша открылось окошечко над форткою, блеснул свет, и Вейхард приказал пока не стрелять, когда голос из ворот спросил:

– Во имя Господа Бога, скажите, что это за шум и ночное нападение?

– А наконец людской голос! Калинский! Поговори с ними. Полковник быстро направился к краю поднятого моста.

– Скажите, – обратился он громко по направлению к фортке, – что проходящий отряд войска его величества шведского короля Густава требует, чтобы ему немедленно отворили ворота.

– Кто командует отрядом? – спросили из-за ворот.

– Граф Ян Вейхард Вжещевич.

Свет исчез, голос замолк, а начальники простояли порядочно времени на дожде, прежде чем с ними снова заговорили:

– Ченстохов не признает другой власти и короля, кроме всепресветлейшего Яна-Казимира; короля Густава не знает; по какому праву он может требовать повиновения? Гарнизон в нем не нуждается.

Вейхард, услышав это, чем более был уверен в успехе, тем сильнее разгорелся гневом:

– Ах, трутни! – крикнул он по-немецки. – Если не хотите попробовать огня, сейчас же откройте мне ворота!

– Ворот не откроем! – ответили коротко.

– Прошу впустить посла в монастырь! – отозвался Калинский и, обращаясь к Вейхарду, шепнул:

– Это ничего, я сам пойду и улажу все это дело.

– Отлично, только поскорее, полковник, а то дождь мочит нас, и уже поздно, – ответил чех, закутываясь в плащ.

Немного погодя по переброшенной доске Калинский не без страха, перебравшись через ров, вошел через узкую фортку в ворота. Тут было совсем темно, и несмотря на протесты, ему завязали глаза, взяли под руки и быстрым шагом провели далее через ворота и дворы, потом в какое-то здание, где наконец ему развязали глаза. Он увидел себя в монастырской келье, слабо освещенной, в обществе нескольких монахов, стоявших и смотревших на него в глубоком молчании.

Калинский почувствовал себя немного взволнованным, но быстро оправился, дерзко обвел взглядом бессильных старцев; ему показалось, что он видит испуг на их лицах, и, бросив грозный взгляд из-под нахмуренных бровей, он закричал:

– Почему не отворяете ворота?

– Кому же и по чьему приказу? – спросил очень спокойно приор.

– Мы пришли с графом Вейхардом занять Ченстохов от имени его королевского величества короля Карла-Густава.

– Мы Карла-Густава не знаем! – возразил Кордецкий, перебирая четки.

– Это что за речи? Знаете ли вы, чему можете подвергнуться за такую дерзость? – продолжал Калинский. – Вся страна уже подчинилась шведам, Варшава взята, города заняты; если будете сопротивляться нам, четыре тысячи солдат немедленно взберутся на стены и предадут огню вас, монастырь, костел и все ваше имущество.

– Воля Божья! – ответил невозмутимо Кордецкий со вздохом и, внимательно всматриваясь в лицо старосты, добавил: – Пан староста брацлавский, вам ли, католику, поляку, как неприятелю нападать ночью на святое место, на жилище Матери Божьей, угрожать слабым и беззащитным монахам, производить шум и грозить пожаром? Вам ли, которые должны бы защищать нас, поднимать оружие и восставать против Матери Владычицы?

Лицо Калинского на мгновение покрылось краской стыда, но стыд придал ему более наглости.

– Конечно, – сказал он гордо. – Я и граф Вейхард католики, чтим этот образ и желаем избавить от опасности святое место; мы поспешили вперед, чтобы его занять раньше шведов, и если вы не послушаетесь здравого совета, мы готовы даже употребить силу. У нас с собой четыре тысячи человек; напрасно вы думали бы сопротивляться, готовя этим себе худшую участь. Тут нечего думать, – добавил он, – немедленно сдавайтесь и отворяйте ворота.

Ксендз Кордецкий на это горько усмехнулся.

– Пан староста, – сказал он, – не знаю, от большого ли благочестия напали вы так грубо на алтарь Матери Божией и ее слуг; но верно то, что хотя бы для того только, чтобы показать вам, что у ног Ее мы ничего не боимся, – ворот вам не откроем…

– Должны! – крикнул Калинский, топнув ногой об пол и ударив рукой по столу. – Должны или…

– Когда будем должны, сделаем! – ответил спокойно приор. – Но пока мы не видим необходимости.

– Значит, хотите пожара? Хотите гибели? Хотите пролития крови? Когда шведские солдаты силой войдут сюда, я тогда ни за что не ручаюсь.

– Бог нас охранит.

– Что же вы одни хотите держать сторону изгнанника? Не желая отвечать на это, Кордецкий только сказал:

– Мы вовсе не хотим войны, служим Богу, и знать даже о ней не желаем; мы не трогаем никого, оставьте нас в покое.

– Для вашего блага необходим здесь гарнизон: здесь дело идет о святой иконе, о святом месте!

– Поистине необыкновенна заботливость ваша! – тихо вздохнул приор.

– Придут, – горячо продолжал Калинский, – придут некатолики, католики, шведы, всякий сброд, собранный со всего света, и уничтожат вас совсем. Мы желаем вас только спасти.

– Покорно благодарим за усердие! Но мы уповаем на милость Божию. Бог не покинет нас!

Староста, потеряв терпение, отвернулся.

– Итак! – сказал он. – Хотите войны, хотите разрушения и получите их.

– Нет, не хотим! – покорно сказал Кордецкий. – Это совсем не наше дело; отложите, по крайней мере, переговоры до утра; сейчас ночь, приближается час ночной службы, час молитвы; утром будет более удобно об этом переговорить.

Грозно взглянул пан староста и дерзко усмехнулся, будучи уверен, что монастырь уже в его руках.

– Га! Отлично, даем вам отсрочку до утра! – воскликнул он. – Мы не начнем военных действий, но утром поспешите, так как граф Вейхард долго ждать не будет. Кое-какую власть над ним я имею, но удержать не смогу. Если не послушаете меня вы и те, кто здесь с вами, ценности монастырские пропадут. Помните!

Говоря это, он направился к выходу, когда приор попросил его к ужину; но староста отказался, сильно озабоченный тем, как объяснит он Вейхарду отсрочку переговоров до утра, и вышел за двери.

Когда граф увидел возвращавшегося полковника, обеспокоенный долгим ожиданием и изнывая на коне, он издали закричал ему:

– Ну, что, полковник, ворота отворяют?

– Сейчас, сейчас расскажу все, – подыскивая подходящие слова, сказал Калинский. – Монахи сильно испугались, просят подождать до утра, умоляют подарить им эту ночь, потом приступят к переговорам. Нельзя было настаивать… хотя…

Вейхард с проклятием повернул коня и приказал искать места Для ночлега. Войско медленно потянулось к костелу св. Варвары и зданию новициата под горой.

Калинский много говорил, объяснял, описывал, зубоскалил, но сумрачного Вейхарда не развеселил. Чех, мрачный как ночь, ворча что-то под нос, ехал к избранной стоянке.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю