Текст книги "Синий ветер каслания"
Автор книги: Юван Шесталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)
Увидев зверька, Сергей весь встрепенулся. В нем ожило что-то такое, что руки сами потянулись к ружью. Горящие глаза его, будто заколдованные, следили за каждым движением белки. А ружье будто само стало подниматься, ища широкими глазницами беличьи глаза. Грянул выстрел, отозвалась Музгарка. Мгновение – и она рядом. Зажав зверька зубами, она возбужденными глазами глядела на хозяина. В них была не только обычная собачья преданность, но и жажда крови, одержимость. Сергей приказал собаке бросить белку. Но она, обычно послушная, теперь не сдвинулась с места. Запах крови еще теплого тельца в зубах мешал собаке выполнить команду хозяина.
– Сидеть! – приказал Сергей, вспомнив, что сидящую собаку успокоить легче.
Музгарка присела. И потом, словно придя в себя, нехотя положила жертву на снег.
«Немного найдется млекопитающих, которые так резвы, непоседливы и забавны, как белка… – вспомнил он чьи-то слова. – И зачем я ее убил?!»
Вдруг он уловил, что думает о каких-то несвойственных таежному следопыту вещах. Он удивился своему состоянию. Ему даже стало неловко. Это двойственное ощущение. С одной стороны – зов предков. С другой стороны… Нет, ему, сыну потомственного охотника, не хотелось думать пока об этом в данную минуту. Охотник должен оставаться охотником. Ведь для этого он оказался здесь, в тайге, вместе с Музгаркой – этой верной собакой. Она смотрела на него. Взгляд ее выразительных глаз ясно говорил о чудесном и приподнятом настроении. Кажется, вот-вот вырвется из полураскрытой пасти звонкий радостный лай. Но не такая она, чтобы попусту лаять. Только глаза ее кричали о полученном наслаждении…
Когда хозяин повесил белку за пояс, как поступали истинные таежники, она, словно убедившись, что с этим уже покончено, стремительно рванулась по еле приметной дорожке в чащу леса. Сергей смотрел на свою собаку, узнавая и не узнавая ее. Теперь, когда она яростно неслась по снежной целине, особенно походила на своего прародителя – волка. Длинная острая морда, вытянувшаяся вперед, прижатые заостренные уши и хвост, летящий над снегом…
В ней было что-то волчье, звериное.
Вдруг Музгарка снова появилась рядом и, глядя в лес, тихо заворчала, предупреждая о чем-то важном. Она чуть подалась вперед, вытянулась в струнку, навострила уши. Сергей, поднимая ружье, стал прислушиваться к той стороне, куда глядела собака.
Неожиданно в таежной тишине раздался густой и протяжный рев. Вслед за ним где-то далеко-далеко затрещали деревья. Это играл не мороз. Нет. Треск деревьев при морозе как мелодичная музыка. А здесь будто ломалось что-то большое и живое под тяжестью неведомой силы. Треск и рев приближались. Сергею стало тревожно. Вдруг это дикое ревущее стадо, несущееся напролом через тайгу, сметая на своем пути все преграды, ринется на него! Он быстро отбежал за ствол могучего кедра, которого не обхватить и вдвоем.
Из дремучей таежной чащи все ближе и ближе стал доноситься рев и глухие удары о стволы деревьев. Теперь было ясно – лось. Только в его крике не было обычных нот, весенних, зовущих, нежных. В его трубном голосе звучали боль и страх. Будто прощался он с жизнью, несся с ревом по тайге. И правда. Через какое-то мгновение среди белых стволов замелькал темно-бурой окраски зверь. Вытянул вперед сильную шею, вскинул голову, увенчанную ветвистыми рогами, как вертолет – лопастями-крыльями, рослый и широкогрудый лось бежал, шарахаясь из стороны в сторону, спотыкаясь, ударяясь о стволы деревьев, ломая сучья.
На небольшой поляне лось остановился. Замотал головой. Прилег, опустив рога в снег. Повалявшись в снегу, потерев голову передними копытами, он с ревом вскочил и снова рванулся вперед. Кедр, стоявший в десятке шагов от Сергея, будто ожил от громового удара, сбросив с ветвей весь снег. На мгновение заме-телилось, закружилось. Но сквозь радужную снежную пыль виднелась покачивающаяся фигура лося.
Он стоял перед деревом, точно размышляя, откуда мог нагрянуть на него этот новый, оглушительный удар. Сергей слышал его тяжелое хриплое дыхание, видел уже, как из носа и рта черной струей бежала кровь. Багровел белый снег. И глаза таежного красавца багровели. Они зияли кровавыми дырами на великолепном лбу. Окровавленные веки болтались. По разорванным щекам текли густые струи слизи. Лось был слеп.
Приподнимая одно ухо, оставшееся целым, он будто еще вслушивался. Раздувая мягкие ноздри, он к чему-то принюхивался, точно выбирая, куда еще идти. Но идти, видно, он уже не мог. Ноги его дрожали. Он покачивался, изнемогал. Вот-вот рухнет. Умрет, так и не поняв, откуда явилась смерть и этот жестокий мрак.
Его покачивало из стороны в сторону. Но голова его потянулась вверх к ветви кедра, на которой висели лохмотья хвои. Его трепетные ноздри то расширялись, то сжимались, жадно вдыхая в последний раз знакомые и милые запахи. На мгновение, кажется, к нему вернулись силы. Он подтянулся, вскинул голову, забил копытами. Но, сделав несколько шагов вперед, тяжело рухнул на белую землю. Уткнув окровавленную голову в сыпучий снег, он забился в предсмертных судорогах.
Вдруг на белую поляну откуда ни возьмись выскочило продолговатое существо, похожее чуточку на собаку. Оно бухнулось в снег, принюхавшись к лосиному следу, сделало новый скачок.
Незнакомое животное шло по следу. Походка его была странной. Оно не шло, а прыгало и кривлялось. На снегу оставались глубокие ямы. Они зияли рваными ранами.
Подскочив к умирающему лосю, мохнатый черно-бурый зверь впился острыми зубами в горло своей жертвы. На белый снег хлынули струи темной крови. Кровь дымилась на продолговатой морде хищника, обросшей щетиной у носа и глаз. Короткими блестящими лапами черно-бурый зверь рвал могучую шею таежного красавца.
Выстрел громовым раскатом пронесся по дремотной утренней тайге. Зверь отскочил от лосиной туши, метнулся в сторону, откуда он появился. Но тут же присел, забившись в снегу. Музгарка рванулась было к теряющему силы хищнику, но Сергей остановил ее. Где-то слыхал он, что укус росомахи смертелен. Подойдя ближе к ощетинившемуся животному, он почувствовал противный звериный запах. Да, это была росомаха. Оскалив острые зубы, она желтыми глазами смотрела то на Сергея, то на лающую собаку. В ее пронизывающем взгляде рычал тот же зверь. И хрустящий снег, и высокие деревья, и вся тайга, кажется, пропахли росомахой. Она, живучая, пускала в ход последнее свое средство защиты – стойкий и густой росомаший запах. Музгарка заливалась в лае, как бешеная. Кажется, она обалдела от этого запаха.
– Росомаха, а Росомаха, кто же ты все-таки такая? – допытывался Медведь, разглядывая приятельницу с головы до лап. – Все знаешь, всех судишь… Что-то это не по-звериному. Ты, наверно, из другого мира?!
– Да, дорогой, угадал.
– Расскажи, миленькая, про себя. Может, и я прозрею. Не вечно же мне оставаться дремучим. Гладь меня. Сегодня разрешаю. Гладь и рассказывай.
Росомаха долго смотрела желтыми печальными глазами на Медведя, потом, вздохнув, нехотя заговорила:
– Стоит ли мне вспоминать подробности жизни моей трагичной? В жизни нет ничего неизменного: все непостоянно и ненадежно. Все бежит и движется без остановки. То, что сегодня твое, – завтра может исчезнуть, и ты не успеешь назвать его своим. Сегодня ты на вершине, – завтра будешь внизу. От случая все зависит в этом вечном и шатком мире.
Была я богиней. На небе. Живым золотым изваянием ходила рядом с солнцем. Глядя на лицо мое сияющее, на грудь высокую, на стан мой тонкий, кичливые боги стыдливо опускали вороватые глаза, волочась за мною по звездным дорожкам.
Была я женой Тапал-ойки – первого помощника верховного бога Торума. Правил миром не Торум – владыка Земли и Неба, всем миром крутил Тапал-ойка, мой муж. Все молитвы к богу сначала к нему поступали. Владычицей чувствовала себя и я. Окружали меня друзья и богатство. Изобилие друзей и поклонников дарило мне призрачно-блаженные сны и крылатую радость. Счастье, игравшее рядом со мной, казалось вечным. Я изумлялась своей Судьбе, не задумываясь, куда может привести это бездумное счастье. Судьба долго-долго льстила мне светлой улыбкой. Но она, коварная, лаская меня, готовила мне иную участь.
Мой муж, правитель Неба, верный пес верховного бога, служака и раб, жаждал иметь себе подобных. Но я никак не могла родить ему сына. Посчитав меня бесплодной, разгневавшись, в один сумрачный вечер он сбросил меня с неба. И я стала – росомахой. Понимаешь, Медведь, как я была наказана. А ведь мной всегда владело честолюбие, и только оно поддерживало во мне память о том, кем я была.
Истинное честолюбие – это страстное стремление к воплощению своего «я» в деле, которому ты служишь. Это мечта о подвиге, в котором бы «я» смогло шагнуть далеко за пределы краткой личной жизни. Это борьба, беспощадная и бескомпромиссная, против временности и бренности всего существующего – гордое желание подчинить себе природу и заставить ее сохранить в себе отпечаток могучей личности, сознающей себя необходимой, правоспособной и сильной.
Ах! Теперь уж я всего-навсего росомаха, а ведь была я богиней. И какой!.. Ты, Медведь, представить не сможешь!..
Да, была я богиней, теперь Росомаха, а завтра, быть может, травою стану, а может, снова богиней. Вот только б найти мой образ, мое легендарное золотое изваяние!.. Ты, Медведь, коренной житель этой тайги, не видел где-нибудь «Золотую бабу»?
– Никакой бабы я не видел. Ни золотой, ни деревянной, – отвечал Медведь, постанывая от боли.
– Найти бы мне ее. Да быстрей войти в свой золотой, божественный образ! Ты не можешь представить, дорогой, как надоело быть коварной и злой росомахой! Или кто-нибудь убил бы меня, что ли! Может быть, я тогда снова обратилась бы в богиню. И тогда я не стала бы больше кривляться… Ах, как я наказана!
Выслушав Росомашью исповедь, Медведь чуть не расчувствовался. Его круглые дремучие глаза потеплели. В них, кажется, в одно мгновение даже что-то шевельнулось. Но, увидев перед собой Росомашью морду, он вдруг словно пробудился от сна и, оттолкнув от себя легким движением лапы Росомаху, пробурчал:
– Ишь ты какая! Колдунья! Чего еще захотела!..
Отлетевшая в сторону, как пушинка, Росомаха испуганно озиралась по сторонам, не понимая, почему Медведь, только что ласкавший ее, так грубо оттолкнул.
– Околдовать меня, самого Медведя, хозяина тайги! Да знаешь ли что!.. Катись-ка ты в сторону, откуда явилась! А то косточек не соберешь – лапа-то моя еще медвежья!..
Треснула веточка. Росомаха исчезла. Будто ее и не было. Выбравшись из-под коряги, Медведь грузно зашагал по тайге, переваливаясь с боку на бок.
_____
Желтые Росомашьи глаза, в которых только что играла жизнь, горя то ненавистью, то животным удивлением, потухли.
И лось уже не вздрагивал. Соперники успокоились. Они, окровавленные, лежали на белой поляне. Один большой, другой маленький. Маленький убил большого. И такой невзрачный зверек съел бы такого гиганта, если бы не Сергей. Такова натура росомашья…
Лось – краса тайги. Он могуч и силен. Величавее его, кажется, никого нет во всем таежном мире. Медведь и тот падает замертво от удара его раздвоенного копыта. А росомаха – зверюшка по сравнению с таежным великаном – в поединке вышла победительницей. Почему? В любой борьбе, наверное, нужна не одна сила!
А росомаха довела до гибели своего соперника просто. Ильля-Аки не раз рассказывал про ее проделки. Высмотрит она зоркими глазами лосиную тропу. Вынюхает каждый след, каждое дерево, под которым любит он постоять и полакомиться. Притаившись на густых ветвях такого дерева, росомаха терпеливо ждет, когда величественные рога подплывут под ветви. И тогда она прыгает на широкую спину лося, припадает к голове и острыми когтями маленьких, но проворных лап царапает глаза, вырывая их с нервами из глазниц.
Ослепленный таежный гигант в паническом страхе обращается в бегство. Он несется вперед, стараясь уйти от нежданно нагрянувшего жгучего мрака. Треск и гром стоит на его пути. Все ломается, гнется перед великаном. И только громадные кедры и лиственницы, вздрогнув от удара, отбрасывают его в сторону, нанося ему ощутимые побои. Шарахаясь из стороны в сторону, натыкаясь на деревья, грузно падая и поднимаясь, таежный красавец несется до тех пор, пока его не покидают силы. А следом за ним, кувыркаясь, перевертываясь, кривляясь, скачет росомаха, ожидая, когда длинные и стройные ноги не захотят больше нести гордую коронованную голову таежного великана. И когда рога склоняются на снег, хищная продолговатая морда, сверкая оскалом превосходных зубов, припадает к горлу лося. Она пьет горячую кровь, смакуя и наслаждаясь. Потом ест. Потом спит. И снова ест. До тех пор находится около своей жертвы, пока не останется от нее и косточки…
– М-да! Вот и поохотился! – вздохнул Сергей. – И надо же ведь так! Вконец испортить охоту!..
С росомахой – проще. Снять шкуру. Мясо – собаке, а жир соскоблить: лекарство незаменимое… А вот с лосем что делать?! На лошади и то далеко не увезешь. К тому же лицензии не было у Сергея. Ведь он шел на охоту за соболем и куницей. На худой конец на заготпушнину сдал бы беличьи шкурки. А теперь вот – лось!
Признают еще браконьером. Кому докажешь, что убил не он, а росомаха! Никто ведь не поверит!..
Придется вызывать комиссию, оформлять… Вся охота – к черту!..
«А раньше ведь такой добыче манси радовался, – подумал Сергей. – Такой тушей прокормишь семью пару месяцев, а то и больше». Лось был основным источником питания таежных охотников – предков Сергея. Неделями, месяцами они иногда преследовали чуткого зверя по следу, чтобы уложить его. А то ожидает голод. Рядом с голодом – болезнь. Болезни уносят людей в иной мир – в печальное подземелье, где властвует мрак. Не убьешь лося – будешь сам во мраке… Теперь же лось остался пищей только для кровожадной росомахи. Манси ходят теперь в магазин. Все там можно купить. А заработать есть где! Много новых занятий придумали люди. И нефть добывать, и газопроводы прокладывать, и дома многооконные строить, и выращивать огурцы в теплицах, и коров доить, и водить по тайге машины, могучее любого таежного великана. И зачем из тайги тащить огромную тушу, если можно сбегать в магазины и принести мяса повкуснее!.. Если манси в лес и ходит – то по привычке. Вековые инстинкты. Зов предков. А может, просто для души. Отдых. Прогулка. Спорт. Охота-спорт. Разве манси не хотят быть спортсменами?!
«Э-эх! – сокрушался Сергей, разглядывая черно-бурый хвост росомахи, распластавшийся на снежной белизне. – И стоило тебе попадаться на моем пути!»
«Хвост росомахи приносит счастье», – гласит предание. Времена преданий прошли. Изменились и понятия удачи и счастья.
И сам Сергей вроде стал другим. Особенно остро он почувствовал это недавно в Тюмени.
В ресторане, сверкавшем полированным деревом, люстрами, хрустальными бокалами, вначале было немного народу. Но комариным роем уже плыл шумок. Потом заиграл оркестр, поплыла музыка, знакомая и приятная. Скоро Сергей не стал замечать ее. Как не замечает охотник монотонного шелеста листьев и шума хвои, когда играет легкий ветер. Другие тоже будто и не слышали этой музыки: они что-то говорили друг другу, чокались, пили, ели. Все сидели в одном большом зале. Но каждый стол, казалось, жил своей замкнутой жизнью. Все говорили о чем-то своем. И Сергей тоже не чувствовал присутствия людей. Играл оркестр. Плыла музыка. Может, она помогала Сергею уходить в свой мир? А какой у него мир? Чем он не похож на других?
А может, легче ответить, что общего между ним и всеми? Ведь так же, как все, он любит музыку этой жизни. А она для сидящих в этом зале – одна. Все работают, учатся, служат. Кого больше в этом зале?
У входа в ресторан висело объявление, что обслуживаются только депутаты областного Совета и участники Всесоюзного совещания. А кто депутаты? Геологи, нефтяники, строители, газовики, лесники, рыбаки… Большинство – рабочие. Такие же, как Сергей.
И в его рабочем поселке есть ресторан. И музыка по вечерам так же всех сзывает за столики, окутанные синей дымкой.
А где же в старину собирались люди? Неужели только у охотничьего костра? Нет. И в старину люди любили посидеть за одним столом, в одном доме покружиться, в одной большой думе искали пути. Были тогда «Медвежьи игрища», «Святые пляски», жертвоприношения богам… На таком игрище Сергей почувствовал бы себя «чужеродным телом». А в этом ресторане он сидел, как в своем родном доме… Нелегким был путь к этому чувству. Сначала была тайга…
В зале стало шумно. Мест свободных почти не осталось. И Сергей с тревогой стал поглядывать в сторону двери. Ведь Венька – он по-прежнему так звал своего друга – обещал явиться ровно в семь, да еще грозился подкинуть приятелю «сюрприз»…
К столу подошла официантка.
– Что вам подать? – спросила она.
– Бутылку коньяку. Тюменской воды. Спинку муксуна. Осетрины на вертеле. Остальное потом. Все на троих… Сейчас придут… Мои…
«Золотая баба»… Странное слово «баба». Ну какая, к примеру, баба – эта стройная золотоволосая девушка, которая с таким вниманием и обходительностью обслуживает меня, случайного посетителя этого ресторана? – думал Сергей, глядя вслед удаляющейся официантке. – Богиня! Вот слово, достойное такой девушки. И не только этой. Чем не богини женщины?..»
Причудливо вился дымок сигареты, которую он не торопясь раскуривал. И мысли его словно тоже вились по какой-то волшебной спирали. Он только что пришел с сессии областного Совета. Ему бы сейчас думать о земле, воде, об охране природы. Все выступавшие депутаты рассуждали об этом. И он говорил. Только теперь его мысли были почему-то совсем не о том. Сегодня у него было какое-то волшебное состояние. В душе его росло неясное, загадочное ожидание.
Сергей прошелся взглядом по столикам. Никого из знакомых не было. С тревогой посмотрел в сторону двери. В этот миг в дверях появилась она – Светлана. Та самая, из юношеской сказки. Только пополнела. И волосы распущены. Золотыми волнами плыли на плечи ее сияющие волосы. А брови – те же два соболя. Глаза – те же два синих озера. Сияюще плескались они синими волнами. Привычно боязно стало Сергею. Он зажмурился, как от ослепительного света. Закрыв лицо руками, он на мгновение ушел в себя, в свою сказку. А когда открыл глаза – в дверях ресторана колыхались лишь голубые портьеры.
«Не померещилось ли? – подумал, он, охваченный беспокойством. – А может, и на самом деле она?»
И правда, через какое-то мгновение из-за портьер вновь появилась она в сопровождении Веньки и еще одного незнакомого.
Увидев Сергея, Венька взмахнул рукой, приглашая спутников к столу.
– Так вот ты каким стал, Сережа! – пропела Светлана, подавая ему руку.
Неужели это перед ней Сергей когда-то застывал, как лед, горел, как костер. Перед этой сияющей богиней он бледнел, краснел, становился молчаливым. Ее глаза – два синих озера, брови – соболя пушистые, зубы – нити жемчужных бус, щеки румяные, как рязанские яблоки, и вся она, будто цветущая яблоня, когда-то пленила юношу своими колдовскими чарами.
Но сейчас этот возвышенно-шутливый тон, бесцеремонная раскованность, неподдельная радость встрече вернули Сергея из мальчишеского оледенения к себе, к своему привычному состоянию.
– Здравствуйте! – сказал он просто.
Лишь огоньки, замерцавшие в чуть раскосых глазах, говорили, что он удивлен и рад встрече.
– Знакомься, – сияя улыбкой, представил Венька человека средних лет. – Журналист, искатель…
– Очень, очень рад познакомиться. Наслышан. Мы с вами коллеги. У нас одно увлечение: «Золотая баба». Надеюсь, мы с вами общими усилиями разгадаем, откуда взялось это одно из чудес света…
– О чудесах света поговорим потом, – наполнив рюмки коньяком, начал Венька. – А пока выпьем. За искателей! За искателей нефти, «Золотой бабы» и прочих чудес света!.. За знакомство!..
Когда все наконец подняли рюмки, Венька еще раз повторил:
– За знакомство! – обращаясь к журналисту. – За встречу! – кивнув в сторону Светланы.
– Хороша рыбка! – молвил журналист, попробовав кусочек. – И всегда вас так кормят?
– Всегда! – протянул Венька с улыбкой. – Когда совещания, сессии… В Тюмени теперь много совещаний по нефти и газу. Со всех концов страны приезжают сюда большие люди, ученые. Им и большой стол.
– А если нет совещаний?
– То серебристый хек. В лучшем случае – сырок. Тоже рыба. Сиговой породы. Ее у нас тут еще навалом.
– Слыхал я про рыбку, которая, говорят, во рту тает. Не то царская селедка, не то…
– Сосьвинская селедка.
– Да-да! Эта самая. Она тоже здесь, под Тюменью, ловится?
– Под Тюменью? Не знаю, что можно поймать под Тюменью. Все сокровища на Севере: и рыба, и нефть, и газ. Вот на реке его предков, – Венька указал на Сергея, – ловится эта чудо-рыбка. Сейчас мы попробуем организовать…
Венька вышел из-за стола и быстрыми шагами направился в сторону буфета, где в это время была белокурая официантка. Он о чем-то ее настойчиво просил. Не первый раз Сергей в Тюмени вместе с Венькой. Он давно уже заметил, что приятель его здесь чувствует себя не гостем, а хозяином. И на самом деле он все мог организовать.
И на этот раз он оказался волшебником: через какие-то минуты на столе появилась тарелочка с маринованной сосьвинской селедкой.
– Ты маг, Венька! – воскликнула Светлана.
Сергей узнал, что теперь она работает в Министерстве геологии. У нее, конечно, теперь своя, большая столичная жизнь… Смешно было Сергею вспоминать свое пылкое, юношеское увлечение. И все же в этом была какая-то прелесть, тайное волшебство. Одарив теплым, благодарным взглядом Светлану, Сергей молча выпил рюмку до дна…
– А ваша нефть не убьет это чудо? – расправившись с селедкой, заговорил журналист.
Он то потирал руки, то брался за вилку и нож, то снова клал их на стол, вопросительно поглядывая то на Веньку, то на тарелочку с сосьвинской селедкой.
– Из нефти спроектируем сосьвинскую селедку. Как осетровую икру. Трудно сказать, чего нельзя сотворить из черного золота. А сидим на золотой земле. Мы ведь еще в самом начале поисков. По рекам лишь прошлись. И чуть-чуть заглянули в глубинку. И открыли крупные месторождения. Самотлор, например… Расположено оно в непроходимых болотах. Но на этой небольшой «тарелочке» сегодня уже добывается более ста миллионов тонн нефти.
Сергей с любопытством разглядывал журналиста. Ему он казался старым знакомым. Лицо, руки, манера говорить. Таким он и представлял его. Только никак не мог представить, что он будет в замшевой куртке. Коричневая, как чай из чаги, она сидела на нем ладно и была оригинальной. В детстве Сергея мать заставляла носить легкие замшевые сапожки с красными узорами. И штаны у него были тогда замшевые. А он так хотел настоящей русской одежды…
– Я предлагаю выпить за первооткрывателей тюменской нефти и газа! – протянув рюмку, предложил журналист. – Что бы мы ни говорили, все же это… Это подвиг! За первооткрывателей!..
Зазвенели рюмки. Зашипела минеральная вода в фужерах. Застучали вилки и ножи. И разговор, прервавшись на мгновение, снова ожил.
– Все же журналисты молодцы! С первых дней были с нами, помогая развеять мглу, неверие, – заговорил снова Венька. – Знаете, скептики сейчас даже находятся. Но поначалу. Вы не можете представить, как было нелегко нам! Немногие верили нам поначалу. Находились и такие, которые писали кандидатские и докторские диссертации. Облачившись в высокие научные фраки, они с пеной у рта доказывали, что севернее шестидесятой параллели не может быть нефти и газа. Они становились в позу защитников государственных средств, обвиняя нас в напрасной трате денег. Эти фомы неверующие не только сеяли сомнения, но часто и мешали развороту работ. Даже после того как здесь была открыта нефть, можно было услышать и такое: «Какая там нефть в Тюмени, она существует в головах… первопроходимцев!»
В любое дело, будь то малое или большое, нужно поверить. Без веры в то, что каждый маршрут геолога, каждый метр скважины, пробуренный буровиками, принесут что-то новое, приведут к открытию, успеха не будет. Но мало верить самим. Нужно, чтобы и нам поверили. И нам не только поверили, но и помогли. Без этой веры, без этой помощи разве бы мы совершили наше открытие?! Конечно же, нет!
– Так за журналистов тост. Так я понимаю? – сияя синью глаз, пропела Светлана.
– За журналистов! За людей печатного слова! За всех, кто способствовал открытию!..
В ресторане гремела музыка. Играл оркестр. Пела певица. На небольшой площадке между столиками в плавном танце кружились пары. Казалось, все плыли куда-то в каком-то сказочно-шумном полузабытьи. На лицах – полуулыбки. На губах – полуслова. В музыке – полугрусть, полурадость. Платья, костюмы, прически… Ультрасовременные соседствовали с модой десятилетней давности. Европа и Азия. Сибирь великих строек и Сибирь кондовая. Технический прогресс, последнее слово науки, искусства и вековое, нетронутое, первозданное… Все плыло в одном каком-то шумно-сказочном полузабытьи…
Светлана кружилась с журналистом. Венька тоже не удержался, пригласил на танец темноволосую, стройную женщину из-за соседнего стола. Лишь Сергей остался за столом. Ему было приятно наблюдать и думать. Почему-то глаза его тянулись к Светлане.
Когда-то он не мог спокойно смотреть на стройный стан Светланы, на ее волосы, подобные солнечным лучам, на глаза, подобные синему небу, на белоснежное лицо, на ее румяные щеки, алые губы. Именно такой хотелось ее видеть. И потому шея ее казалась хрустальной, а грудь мраморной. Теперь это книжное восприятие осталось как воспоминание.
Светлана действительно мила и прекрасна. И, наверно, не найдется ни одного мужчины, который, увидя ее, не обратил бы к ней свой взгляд.
Душевные свойства женщины – доброта, ум, благородство, нежность, человечность – дают крылья истинной любви. Обладает ли она этими качествами? Откуда это знать Сергею. А он лишь знает, что если любишь только за красоту, намереваешься насладиться ею, если в этом одном заключается твое мужское чувство, а ее честь, имя, здоровье, поведение, достоинство тебе безразличны, то это не любовь, а животное влечение. Может, в любви больше, чем в чем-либо, видно истинное лицо человека, его высота и совершенство?! Да горела ли в нем в те годы истинная любовь? Наверно, нет. А вот скорбел и печалился. Это точно. Скорбь и печаль человеческая всегда ведь порождены невозможностью и несбыточностью исполнения желаний. Да, тогда он не мог исполнить не только это!..
Журналист, кружась в вальсе, кажется, не спускал глаз со Светланы. Она мило ему улыбалась. Сергей удивился своему состоянию. Раньше эта идиллия в нем невольно дала бы почувствовать свою ущербность, пробудила бы в нем чувство зависти, ревности. Нет, подобного в Сергее давно уже не было. Точно прошла какая-то очистительная гроза и смыла с души все ущербное, низкое, уронив в душе семена отваги, великодушия, собственного достоинства. Может быть, виновницей всему тому была кристальная чистота Веры?! Да, с женой Сергею повезло…
– Друзья, осетрина-то стынет. Смотрите, как она дымится. Хороша осетрина по-тюменски. Вчера отведала, – усаживаясь поудобнее за стол, лепетала Светлана, разгоряченная после вальса.
– Хороша и осетрина! Только меня все же гложет этот каверзный вопрос, – разглядывая блюдо, начал журналист.
– Какой вопрос? – спросил Венька.
– Не сгубите ли вы рыбу?
И снова за столом разгорелся словесный поединок.
Венька. Конечно, добыча нефти, развитие промышленности будут влиять на природу, на ее золотые дары. Но и мы ведь не лыком шиты, задумываемся. Вот сегодня этим проблемам была посвящена сессия областного Совета…
Журналист. А не кажется ли вам, что такие хорошие мероприятия… проводятся так себе. Поговорили. Приняли хорошие решения. А дальше… по-прежнему. Это не только беда вашего края. Может быть, только у вас люди другие? И я, возможно, ошибаюсь. Но…
Сергей. Но пока улов рыбы не уменьшается.
Журналист. Возможно, причина здесь и в другом. Просто потребности растут. Цивилизация… А знаете, что говорил Марк Твен по этому поводу? Цивилизация – это машина, фабрикующая потребности. Я говорю уже не о рыбе. Западный мир, например, во второй половине двадцатого века потребляет в тридцать два раза больше продуктов промышленности, чем век назад. Подсчитано учеными.
Сергей. Что у них, больше занятий нет, как подсчитывать, кто сколько съел, потратил?
Журналист. Не берусь сказать, насколько точно подсчитали ученые, но ясно одно: человек в наше время расходует все больше и больше природного сырья и энергетических ресурсов. Ведь где-то теперь и вода, обыкновенная вода, на вес золота. А человек сколько на себя тратит? И сколько без надобности…
Приняв ванну, человек взялся за электробритву. Потом зубная паста. Лосьон. Одеколон. Нейлоновая сорочка. Костюм из синтетики. Пальто на поролоне. Шапка. Шарф. Ботинки. Все из новых материалов, сотворенных машинами, которые в свою очередь съели уйму сырья, энергии. На улице он идет не пешком, а садится в машину. Попробуйте подсчитать, сколько он использует природных богатств, пока доберется до рабочего места?
Венька. Это какая-то сказка, а не жизнь. Впрочем, вы народ пишущий. Вам нужно говорить образами. А если так посмотреть, без крылатых слов. У нас, например… Сколько стоило труда организовать горячие обеды вахте!..
Журналист. А я слыхал, что у вас в квартирах и газ и ванны…
Венька. Кое у кого есть и газ, и ванны, и телефон. Но…
Журналист. И все же. Сравните условия вашей жизни и работы на Севере в самом начале организации промыслов и теперь. Есть разница?
Венька. Конечно. Вперед идем, а не назад. Вначале сами рубили дома, а теперь дают квартиры.
Журналист. Я слыхал, что есть у вас и комбинаты бытового обслуживания и водопровод… Во сколько раз за эти годы выросли услуги сферы обслуживания даже на Севере? Но я не об этом. Я об общей тенденции развития цивилизованного мира.
В обыденной жизни мы разве задумываемся над этим? Конечно же, нет. Вот этот зал залит электрическим светом. Вечно ли сырье – источник этого света? Природные ресурсы истощаются. А население растет. К концу века может даже удвоиться население нашей планеты. Сколько мы сожжем, выкачаем энергетических ресурсов, которыми располагает человечество на сегодняшний день? Половину? Две трети?
Нефть… Истинное золото нашего времени. Сколько миллионов лет ушло на ее образование? А ведь ее запасы не бесконечны. Запад уже кричит. Чует близкий нефтяной голод. Хищническое использование нефтяных богатств вызвало преждевременное истощение богатейших месторождений. Этого бы не произошло у нас! Сибирь – нетронутая еще кладовая.
