Текст книги "Синий ветер каслания"

Автор книги: Юван Шесталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Я рвусь к двери.

Но дверь уже не моя.

В миг, когда я только увидел

высокое небо,

меня пронзило железо.

В миг, когда я только понял

сладость свободы,

на меня накинули петлю.

Петля крепче железной.

Копье острее смерти.

И волокут меня куда-то

по сырой и тяжелой земле.

Снимают мою шубу,

подсчитывая пуговицы,

просматривая карманы,

разрубая меня на куски.

Хорошие части мои

на хорошее место кладут,

плохие части мои

на грязную землю бросают.

И в голове копаются,

будто в ней что-то замуровано,

и расчлененного меня снова собирают,

бережно укладывая в люльку

с черемушьими ободками.

И на нарте скользящей везут меня

в деревню, звенящую

девичьим и юношеским смехом.

Снежки летят. Стар и мал

в снег играют, умывая друг друга

холодными, белыми хлопьями.

Со звериным криком вносят меня в дом,

с человечьим криком усаживают

мою голову на стол.

И полные чаши озерной пищи

передо мной ставят,

и таежная пища

дразнит меня вкусным таежным запахом.

Сидя в счастье вкусных блюд,

я не заметил, как вокруг меня

собрались люди.

В солнечные игры они играли,

плясали вьюгой, извивались рыбами,

наряжались в зверей,

и каждый из них

строил из себя человека

с большой буквы.

Играли, а дни считать

не забывали.

На пятую ночь в честь меня

забили рогатого оленя.

Принесли его в жертву мне,

а съели сами.

На шестую ночь над кострами

развесили котлы больше прежнего

и мое таежное мясо начали варить.

Голова моя сидела за большим столом,

а тело мое варилось в большом котле.

Потом молились моей голове

и ели мое мясо.

И все же съели меня большие.

Для маленьких – я был веселой игрушкой.

Для больших – куском божественного мяса.

Молясь на мою голову,

сидевшие за большим и священным столом

незаметно съели меня.

– Съели? Меня? – удивился Медведь. – Как же я тогда сейчас живой?

– Думаешь, ты живой? – бросила брезгливо Росомаха. – Кожа да кости, а духом ты давно мертвец. Тебе бы только жрать. И другие так же. А ведь когда-то ты был духом, Сыном Неба тебя величали. А ты на земле повел себя как зверь. А тогда, когда тебя убили, ты превратился снова в духа. Правда, ты был маленький и ничтожный. Но все же дух. Слушай дальше свою песню:

Съели меня люди.

Но я не исчез бесследно.

Я превратился в духа.

И в образе маленького зверька

выполз из сумрачного и теплого дома

на просторный белый свет.

И олень жертвенный

в духа превратился.

Он пополз со мной

в образе червячка.

И стали мы молиться Небу,

Отцу моему Торуму,

чтобы он опустил серебряную лестницу

и на небо нас поднял.

Опустил отец серебряную лестницу.

Пока мы шли к ней,

жертвенный рогатый друг мои

превратился в маленького

крылатого оленя.

Я сел на него,

и мы полетели вверх

по серебряной лестнице.

Облака, легкие как лебяжий пух,

тяжелыми руками хватали нас,

тянули к земле, но мы летели

все же вверх.

И тучи черные вставали на пути,

но мы летели вверх.

И сама земля, казалось,

не хотела, чтоб мы летели, —

она держала нас, тянула к себе

какой-то непонятной силой —

но мы мчались вверх,

потому что я был уже не медведем,

а духом. И олень был крылатым,

а не рогатым.

Крылатой духовной силой

мы поднялись в Небо.

Голубой бусинкой

светилась Земля средь Ожерельев звезд,

прозрачной слезой

летела Земля во Вселенной.

Чью грудь украшает бусинка-земля?

Чья соленая слеза летит

по холодной и пустой Вселенной?

Прилетев на Седьмое небо,

я привязал крылатого оленя

к серебряной лестнице

и направился в золотой дом бога Торума.

Он встретил меня не взглядом отца,

он встретил меня божественным

сумрачным взглядом.

Будто на шею мою

накинули железную петлю.

Язык отнялся.

Словно отпал, как шершавый

хвост ящерицы.

Я еле выдавил:

«Меня съели.

Что мне дальше делать?» —

«Кто тебя съел – у того и спрашивай,

что тебе делать, —

сказал спокойно бог. —

Ты нарушил мои наказы.

Не исполнил свой высокий долг.

Спускайся на землю.

Иди к людям.

Они рассудят, как с тобой быть…»

И сажусь я на крылатого оленя,

и лечу я к соленой слезинке Вселенной —

Земле.

Мгновение – и снова я

в священном углу человеческого дома.

Забираюсь в свою голову,

которая чучелом сидела на большом столе,

пока летал я в Небо.

А люди, какие глупые люди!

Не заметили, что меня не было.

Молились пустой голове

и были счастливы.

В гнезде из мягкого и тонкого шелка

снова сижу я.

Бесконечную юношескую удаль мне показывают.

Вечным девичьим весельем меня веселят.

Бездонные чаши с озерными яствами

передо мною ставят.

И руками белыми, как вода Оби,

гладят мою шерсть.

Девушки кружатся в плавном танце,

как деревья по ветру качаются.

Юноши скачут будто волны,

резвыми волнами пляшут.

Смотрю на бесконечную юношескую

удаль – и забываюсь.

Дивлюсь вечным девичьим весельем —

и забываюсь.

Нить золотого ума роняю где-то в воду.

И тело свое звериное

роняю где-то в тайге.

И весь я превращаюсь в Духа.

Где я? Сам не знаю.

В этот момент люди зажигают в доме костер.

Поленья из лиственницы загораются ярким пламенем.

И в свете пламени вижу:

проскользнул какой-то зверек.

Кто это был? Не разобрал.

И опять где-то роняю нить

золотого ума, забываясь.

А бесконечная юношеская удаль не гаснет.

Ласкают слух мой музыкой,

игрой веселой развлекают.

А между тем наряжают меня в священное платье,

рядом с другими духами садят.

Если великим духом назначают —

золото рядом со мной звенит.

Если маленьким духом меня называют —

малая мелочь медным звоном звенит.

Сижу. Смотрю. Слушаю.

Вдруг в углу дома зазвенел

голос какого-то голосистого

зверька. Никто не понял, что это

за зверек. В другом темном углу

тоже зазвенел чей-то голос.

Его тоже никто не разобрал.

Старики говорят: «Это что

за голосистый зверек?

Такого хорошего зверя

мы еще не слыхивали!»

В третьем углу что-то зашумело.

«Чей такой звучный голосок? —

удивляются старики. —

Глазами мы такого зверя не видали.

Да ладно. На будущий год,

если случится подобное счастье,

тогда, может, и поймем,

разгадаем тайну!»

И опять где-то роняю нить сознания.

Куда я делся?

Не знаю. И людей я потерял из виду.

И угол свой, где познал я счастье

красного сукна, потерял.

Вдруг вижу:

валяюсь возле дома.

И стал я, оказывается, величиной с мышь.

Носик у меня маленький,

ушки мои маленькие-маленькие.

Стоят уши торчком,

вслушиваясь в мир, и слышат:

в доме том ребятишки таежные,

про меня песни поют, сказки сказывают…

Слышу я это,

и звериное сердце мое вздрагивает,

наполняется нежностью,

и с левого глаза роняю слезу,

с правого глаза роняю слезу.

На вторую ночь я доползаю

до дорожки, по которой женщины носят

домой снег.

Оказывается, стал я величиною с белого

горностая.

Ушки мои, стоящие торчком, слышат:

деревенские мальчишки меня славят,

деревенские девчонки про меня песни поют,

И сердце мое звериное

опять от счастья трепещет,

левый глаз мой роняет прозрачную слезу,

правый глаз мой роняет светлую слезу.

На третью ночь добираюсь до узкой

тропинки охотника, по которой он

за белками ходит.

А вырос я уже величиною с росомаху.

Шагами росомахи взад-вперед прохаживаюсь,

а уши мои слышат:

в деревне большой сыновья охотников

меня прославляют,

дочери охотников меня возвеличивают.

Левый глаз мой роняет светлую слезу,

правый глаз мой роняет счастливую слезу.

Назавтра настал ясный, божественный день.

Оказывается, я уже превратился

в священного зверя, в Медведя превратился.

И я, могучий Медведь,

шагаю в дремучий лес

исполнять свои дремучие обязанности!

Уф! Все!..

– Полегчало! – протянул Медведь, поглаживая лапой живот. – И как это у тебя так ловко получается! И песню про меня знаешь. А я ничего про себя не знаю. Почему, скажи-ка, я ничего про себя не знаю? А?!

– Скажу потом. Сейчас я устала. Не видишь, что ли. Плати скорей…

– Да постой ты со своим калымом. Помешалась, что ли? Ты мне правду открой. А ты мне одно… Калым, калым… Или ты ненормальная? Все ненормальные поют. Голос-то у тебя хриплый, противный. Но слова завораживают. Слушаешь – кажется, почти что правда…

– Не тяни, Медведь. Плати калым. Устала я…

– Скажи, кто ты? Калымщица?! Развелось вас тут… Я-то думал: провидец! Для калыма пела такую длинную песню? А я еще, дурак, развесил уши, слушал, как порядочную. А она, оказывается… Ишь чего захотела! Да не гладь меня! Если надо – сам себя поглажу. Калымщица несчастная! А ну, брысь отсюда! А то размахнусь – костей не соберешь! Лапа-то моя еще медвежья! А ну, брысь-брысь! Иди подобру-поздорову!..

Росомаха исчезла в чаще леса.

8

Только Сергей вернулся из тайги, – не успел даже сбросить экспедиционное обмундирование, – как на пороге появился Ильля-Аки.

– А, вернулся, странник! Сколько вод, земель померил? – заговорил он словами традиционного мансийского обращения к приезжему. Старик тряс его руку, похлопывал по плечу, задавал какие-то пустячные вопросы, на которые Сергей отвечал односложно, нехотя. По его возбужденному взгляду Сергей почувствовал, что он не только с этими словами пришел. И правда. Вдруг Ильлю-Аки будто подменили. Он заговорил таинственно и многозначительно:

– Слышишь, внучек, сказка-то сбылась. Не зря я сказывал… Напрасно экспедиция здесь Сорни-най ищет. – Старик хитровато подмигнул. Потом продолжал: – В Березове она! Там когда-то было наше самое священное урочище. Возле трех колдовских лиственниц, выросших из единого корня, стояла кумирня. В собольем и куньем убранстве богиней золотой восседала золотая Сорни-най.

А недалеко от нее в другом капище сидел Айас-Торум. Тоже большой, тоже великий бог. Ночами на поляне горели костры. Бубен гудел. Шаман говорил… Люди слушали. Если кто-то с кем-то ссорился – здесь мирился. Вожди родов с берегов далеких рек приносили клятвы в подтверждение мира, заключенного после многолетней кровавой вражды. Желающие могли приобрести тут амулеты, приносящие удачу в любви и охоте. С великих и малых рек, со всех концов света шли сюда люди с молитвами. Большим духом был Айас-Торум. Великой слыла Сорни-най. О мудрости и силе ее до сих пор по тайге легенды кочуют.

Потом, не торопясь, Ильля-Аки достал из кармана трубку удивительно уродливой формы. Из кисета, расшитого обычным мансийским орнаментом, наложил махорки. Затем с такой же неторопливостью продолжал свой рассказ:

– Пришел на Север поп, разорил кумирни. И на том месте поставил свой небесный дом – церковь. Но таежные боги не дались в руки несшим железный крест. Они исчезли. Ушли в землю. Айас-Торум превратился в махар. По-русски это мамонт. Счастливые люди и теперь иногда находят его кости на берегу реки. Да и им сам нередко шумит в заводи, роет крутояр. Только никогда мамонт еще не ревел, не плевался горячей водой с песком, не дышал «мертвым духом»…

Сергей понял, что старик говорил о лиственничном мысе, что на одном из холмов Березова. Каждой весной лиственницы, как прежде, покрываются нежно-зелеными иглами. Эти или другие деревья были здесь в те далекие времена – неизвестно. Но доля истины была в словах старика.

Сергей сам был свидетелем одного события. Как-то во время весеннего разлива река размыла склон холма, и одна гигантская лиственница наклонилась. Один березовский житель решил распилить дерево. Звенели, тупились пилы, вгрызаясь в твердую, как сталь, древесину.

Наконец лесина рухнула. И в тот же миг за грохотом падения послышался перезвон: из дупла струилась струйка серебряных кружочков. Это был клад монет разных веков и народов – сокровища Айас-Торума и Сорни-най.

Старик остановился, видя, что его не совсем понимают, потом, глядя в упор, произнес почти сердито:

– Ты что, не знаешь сказку о Священном быке земли мамонте? Я же тебе рассказывал… О, ей! Молодежь! Вам и невдомек, что в сказочное время живете! Сказ-ки-то теперь ведь сбываются. Чудеса кругом!.. В Березове знаешь что творится! Небо гудит. Земля дрожит. Деревья пляшут, как шальные. То сам Священный бык земли бесится. Он вырвался из плена земли. Ревет. Плюется горячей водой, песком. Из его пасти летят каменья огненные. А за ним следом с гулом и громом выходит Сорни-най. Наша золотая огненная богиня…

«Совсем спятил старик», – подумал Сергей, глядя на него с сожалением.

– Ты на меня не смотри так! Ильля-Аки с ума еще не сошел. Ильля-Аки вещие слова говорит. Езжай в Березово. И если в тебе еще есть какой-то слух – сам услышишь, как выходит на волю золотая наша богиня, как гудит проснувшаяся земля…

– В Березове газ фонтанирует! Открытие! Понимаешь, открытие! – кричал, как ошалелый, влетев в избу, приятель Сергея Венька.

– Поехали! Сейчас пароход подойдет…

В тот же день они были в Березове. Там действительно творилось что-то невообразимое. Еще за пятнадцать километров до пристани пароход как-то непривычно «зашумел». Загудели и машинное отделение, и палуба, на которую высыпали пассажиры. А гладь реки, где золотым бубном сияло осеннее солнце, вся дрожала. С песчаного берега, черневшего стаями гусей и уток, несся не птичий гомон. С каждым поворотом реки шум рос. Не слышно стало ни шипения лопастей, ни гудения в машинном отделении. А когда показались дома поселка, раскинувшегося на холмах, загремело, кажется, и небо. Грохот стоял над Березовом.

Но это был не небесный гром, а крик земли, проснувшейся наконец-то от векового сна. За каменной школой, на краю поселка, там, где стояла буровая вышка, ревела земля.

Венька кидал в небо фуражку и, как мальчишка, о чем-то кричал. Голоса не было слышно. Но глаза, лицо и весь вид его выражали торжество и неописуемую радость. Чему бы радоваться? Грохоту земли, гари и копоти, горячему дождю, летевшему сверху?

Верхушки кедров и сосен почернели, будто съежились. Огромными изломанными макаронами валялись трубы. На подступах к скважине копошились люди. Они, видно, пытались усмирить, закрыть скважину. И время от времени отскакивая, как ужаленные, снова и снова приближались к ней. Они были явно не в веселом настроении. Сверху лил горячий дождь с песком. Окна домов стали белыми, будто просоленными. Пахло «мертвым духом». Слова Ильля-Аки походили на правду. Только это был обыкновенный газ, а не мифическая Сорни-най и ее помощник мамонт…

Ревела земля. Говорило Березово. И все о случившемся. Скоро Сергей узнал некоторые подробности.

Случилось это ночью. Яркие сентябрьские звезды так и не вышли из-за густой и мокрой шерсти туч. Уснули и последние огоньки в домах. Березово спало своим привычным вековым сном. Лишь изредка эту дрему нарушал ленивый лай дворняжки. Даже монотонный шум дизеля, казалось, баюкал, навевал сны. Буровая стояла на краю поселка. Рядом с ней кедры уже не смотрелись великанами… Но и тайга, казалось, не обращала внимания на гудение одинокой буровой.

«Позвякают трубы, погремит лебедка – да и снова все замрет. В этом гиблом краю какая нефть, какой газ!» – говорили скептики. Их, видно, было не мало, потому что скоро на эту буровую действительно махнули рукой.

Партии геологов уходили на юг, в более «перспективные районы на нефть», как тогда выражались. Рабочие, оставшиеся добурить скважину, трудились без особого старания. Порою даже нарушали элементарные правила. И на этот раз не оборудовали устье скважины фонтанной арматурой…

Темень окутывала буровую. Рабочие смены поднимали трубы. И вдруг земля рявкнула, взревела. Стальные трубы ракетой рванулись в небо. Потом искореженным железом рухнули на тайгу. Трехтонный кронблок, словно мячик, взлетел вверх, а падая, смял под собой трехсотлетний кедр, возле которого, быть может, не раз прохаживался сам светлейший князь Меншиков, сосланный в Березово после смерти Петра.

Фонтан горячей воды с песком взмыл к тучам. Грохот и мрак стояли над ночным Березовом. Люди выбегали из домов, в испуге спрашивали друг друга:

– Не земля ли перевертывается?

– Может, бомба?

– Наверно, мамонт наконец-то вырвался из векового плена земли?

И люди, говорят, бежали с мешками, с веслами к реке, чтобы переправиться на другой берег. И мало кто из них мог предположить, что он был свидетелем начала «открытия века» – как потом назовут тюменскую нефть и газ.

Гремела земля. Плясала огненная богиня. И танцы в районном Доме культуры, казалось, стали веселее и задорнее. С шумной буровой приятели направились прямо в Дом культуры. По субботам и средам здесь собиралась вся молодежь. Кто играл в шахматы, кто гонял бильярдные шары или листал журналы в читальном зале, а кто кружился в танцах.

На дамский вальс пригласили и Сергея. Не верилось ему, что его может пригласить девушка. И такая девушка, как эта, – красивая, нежная, с ласковым, теплым взглядом. И имя у нее нежное – Светлана. Может, все происходит в сказочном сне? Пыльные ботинки его скользили по полу, а голова чуть кружилась, как плавные звуки «Амурских волн». Этот вальс Сергей любил слушать по радио. Но не думал, что эти волны так сказочно прекрасны, как синие глаза Светланы.

Она спрашивала его о тайге, о товарищах, о работе, а он молча кивал ей, любуясь украдкой ее утонченно-матовым лицом, будто выплывшим из любимых стихов Блока, пшеничными волосами, губами, сочными, как таежная брусника. Брусника, сладкая поздней осенью… А груди у нее как две волны. Чуть коснутся – обжигают. И трепет какой-то плывет по телу. И волнение. Тайное. Неизъяснимое. И она вся как лирическое стихотворение. Звучит, плывет, кружится.

Но вдруг баян замолчал. Пары на мгновение замерли, а потом, разбившись, поплыли по залу. Сергей проводил Светлану до группы девушек, стоявших у расставленных вдоль стен кресел с откидными спинками, нехотя поплелся к группе парней, где в широких брюках клеш о чем-то веселом уже шумел его друг Венька. Ребята были свои, геологи. Только из других отрядов. Сергей их видел и не видел, слышал и не слышал. И хотя объявили о конце вечера, в душе его звучали звуки вальса, и казалось, он продолжал плыть по волшебным волнам…

А на краю поселка по-прежнему гудела земля. Только у пляшущей огненной богини теперь был определенный вид. Утонченное матовое лицо, пшеничные волосы, две трепетные волны-груди, синие, как небо, глаза, и вся она как недочитанное стихотворение, полное волшебства и тайны…

9

Фыркали железные кони. Огнем сверкали их стеклянные глаза. Стонал снег под полозьями саней, каких тайга еще не видывала. Это были не сани-розваль-ни и не оленьи нарты, а дома, поставленные на лыжи. Как в любом жилище, в них были окна, а над крышами – трубы, над трубами – дымок.

– Как называется это чудо-жилище, которое движется? – спрашивали удивленные северяне.

– Балками, – отвечали хозяева.

– А вы кто такие? Почему вам не живется в обыкновенных домах?

– Мы сейсмики!..

Фыркали железные кони. Огнем сверкали их стеклянные глаза. Стонал снег под полозьями… Это врубались в тайгу партии сейсмической разведки. Они пришли сюда вслед за топографами. И были вооружены не только топорами и пилами. Загремели в глухой чаще тракторные тягачи, потянули за собой по просекам «балки». Сейсмики пришли сюда, чтобы с помощью чувствительных приборов «прощупать» землю, отыскать в недрах пласты, в которых скопляются нефть и газ.

Если бы не «заговорило» Березово, то сейсмиков, как и буровиков, повернули бы на юг. Не быть бы им здесь!

Если были споры о гиблой тайге – они на время замолкли. И разговоры о бесперспективности поисков тоже смолкли. Березово, как в древние, языческие времена, стало словно бы «снова священным». Сюда потянулись люди. Даже прилетели из Москвы… Кто верил в сибирскую нефть – тот в Березове становился крылатым. Кто в счастье верил – смело шагал в Березово. Кто о романтике мечтал – не обходил Березово. Шумно стало в Березове.

Сергей впервые ехал на тракторе. До этого он ездил только на лошадях да катался иногда на оленях. В ушах грохотало. Гремели, кажется, и деревья, стоявшие по обе стороны просеки.

Только по этой, прямой как стрела, просеке ехали как-то «непрямо». Трактор то подпрыгнет, то чуть замрет, то снова рванет, как разъяренный конь. Сергею скоро показалось, что в этой адской тряске начинают греметь и его кости.

И когда замолк гул мотора и сквозь мутное стекло заструились веселые огоньки, он выскочил из кабины, как ошпаренный. Пришел в себя только в балке, где не царствовал уже запах железа и бензина. В балке было довольно уютно. От печи веяло теплом. По стенкам полки, как в каюте парохода. Хоть тесно, но лучше, чем в открытой лодке. И не сравнишь балок с шалашом охотника, где ветер свободно гуляет, где спишь на еловых ветках. Хороший дом – балок, мудрый дом – балок. Это потом уж Сергей почувствовал.

Загудит трактор, потянет – оживает балок, чуть покачиваясь, движется по просеке. А ты сидишь в доме – и едешь. Хотя тебя порой и тряхнет, а ты едешь. Пляшут дрова у печки, валятся книги с полки, позванивают чашки на столе, а ты сидишь, а дом-балок едет на новую стоянку, где опять будут «обстреливать землю».

А что такое «обстреливать»? Разве в тайге война? Нет! Это сейсморазведка. Занятие вполне мирное. Взрывом, похожим на маленькое землетрясение, «прощупывают» земную кору.

В одном из балков размещается сейсмостанция. И главный там – Венька, его друг. Он сидит за аппаратом, незнакомым еще Сергею. Плавно, как по клавишам, ходит его рука.

– Готов ли ты? – кричит он в телефонную трубку. – Так принимай команду!

Потом весело подмигивает Сергею. Мол, смотри, учись. Довольно баловаться охотой. Пора и коренным жителям приниматься за серьезные дела.

На том конце провода о чем-то говорят. Но их слов не разобрать. На улице шумит трактор. Венька возмущается, ругает зачем-то тракториста. Наконец шум замолкает.

– Внимание! – раздается команда.

Потом в телефонной трубке чей-то простуженный голос спрашивает:

– Ты готов?

– Так точно!

– Внимание!

– Есть!

Венька нажимает на кнопку и одновременно командует в трубку:

– Огонь!

И вековая тайга, знавшая лишь крик звериный, вздрагивает от взрыва.

Выключив моторчик, Венька вынимает кассету. Отдавая ее проявителю, самодовольно восклицает:

– Отлично стрельнули!

Просыпается трактор. И балок опять качается до новой стоянки, где запланирован следующий выстрел. Пока едут – Венька рассказывает. Он сегодня не только обучает своего друга-таежника, раскрывая ему секреты операторского искусства, но и «вталкивает в него» азы геофизики.

– Знаешь, что такое сейсморазведка? – обращаясь к Сергею, спрашивает Венька. Видя в пытливых глазах интерес, продолжает: – Взрыв… И волны мчатся в толщу земной коры, чтобы, встретив преграду, вернуться назад. Механизм осциллографа, который я включал, эти волны запечатлевает на фотоленте. Проявитель сделает их след живым, зримым. Для тебя, непосвященного, это непонятные пустые зигзаги. Для инженера-интерпретатора о многом говорят эти лучи-молнии. Он может переложить их технический язык на человеческий. Вот вырисовалась структура, скажет он. Перспективная. Здесь, в такой ловушке, может быть нефть и газ. Найти такую структуру – значит подойти вплотную к открытию. Но до нее путь еще долог. Пока буровики привезут станки, начнут бурить, испытают скважину. Если структура не пустая – будет фонтан нефти или газа. Последнее слово всегда за буровиками. Но без сейсмиков и их труд был бы холостым!.. Вот что такое сейсмика!

Железно ржал трактор. Качался балок. Замирал железный конь – раздавался над тайгой взрыв. Маленькое землетрясение. Считанные секунды работает лентопротяжный механизм.

Оператор Венька становится учителем. Сергей его жадно слушает. Потом пробует сам… И эта кочующая дорожная жизнь становится привычной для сына охотника и рыбака.

Но чувствовал ли себя Сергей разведчиком недр? Пожалуй, нет. В нем жило что-то другое. В свободное от работы время, когда случалась непредвиденная заминка, он, как и прежде, бегал на охоту. А вечерами, когда в жарко натопленном балке другие «жарились» в карты, он при слабом свете электричества уносился в мир книг. А иногда просто думал. Тайна «Золотой бабы» не переставала его волновать. Наоборот, проходя с отрядом сейсмиков по местам, где, казалось, не ступала еще нога человека, он все больше и больше думал, что вот-вот где-то здесь может быть раскрыта тайна, которая многие века волновала умы людей.

Однажды Венька, увидев Сергея с газетой в руках, посмеялся над ним. «Не о той ты бабе мечтаешь, друг мой. Пора тебе познакомиться не с идолом золотым, а с золотой девушкой. Как, бишь, ее там звать? Светланой?» – и не договорил, увидев, как побледнел Сергей. Со дня той первой встречи прошло две недели, а Сергей до сих пор никак не осмелится к ней подойти. «К чему тешить себя какими-то пустыми мечтами, надеждой?! – думал он, проклиная свое легкомысленное влечение. – Такие парни вьются вокруг нее. И с кем захотел сравниться!..»

Он старался всеми силами не думать о ней. Но она упорно являлась во сне. То обнаженным золотым изваянием стыла вдали, то возникала совсем рядом живой, теплой, обыкновенной девушкой. Сергей боялся даже смотреть на нее, чтобы не спугнуть ее неосторожным взглядом. Она садилась у его кровати, строгая и внимательная, как медицинская сестра. Тонкими, нежными пальцами чуть-чуть касалась его лба и волос, и ему становилось легче. Он чувствовал себя тяжелобольным и несчастным. Больнее и несчастнее других, лежащих здесь же. Почему-то во сне он видел себя в палате. А палата большая-большая, как тайга. А больных много-много, как деревьев в лесу. И на всех одна сестра. Она, Светлана. Сергей понимал это. И все же ему так хотелось, чтоб она дольше посидела около него. Может, потому, что у него никогда не было сестры? А ведь так и мечталось, чтобы сестра была настоящей, а не медицинской.

А то становилась она еще ближе и родней. Как жена. Ложилась рядом с ним. И тогда огромная палата превращалась в маленькую, но светлую и уютную комнату. И деревьев больше не было. А на тумбочке стояла ее фотокарточка в необыкновенной рамке, которую он сам вырезал из лиственницы, из долговечного дерева.

Это было во сне. А в действительности у него только фотокарточка. Без всякой рамки.

И у фотокарточки этой была своя, в чем-то тоже необычная история.

Как достать фотографию человека, если с ним ты не встречаешься, не разговариваешь, но живет он в поселке, где и тебе случается бывать? Разве так трудно?! Наверно, можно. Во всяком случае, гораздо легче, чем жениться или добиться взаимности в любви. Но как это сделать?! Попросить у нее? Но это невозможно. Он не только подойти, но и издали встретиться взглядом с нею стеснялся. И все же встречаться приходилось. Как и все рабочие сейсмической партии, возвратившись с поля, Сергей шел в контору. Но, увидев ее, он терялся до того, что порой даже забывал сказать привычное «здравствуйте!». И, может, потому работники конторы, как ему казалось, пристально рассматривали его каждый раз, словно какую-то небыль.

Можно было попросить кого-то из знакомых ребят сфотографировать ее. Кое у кого были свои фотоаппараты. Но тогда ведь… Засмеют! Люди на язык остры. А в таком деле… Нет, никто его не поймет. Даже Венька.

Единственный выход: купить фотоаппарат, научиться самому снимать и где-то незаметно щелкнуть. Решено – сделано. Самое трудное было сфотографировать. Долго охотился за удобным случаем. Но однажды все же удалось совершить заветное. И вот – фотография в кармане. Ее лицо, глаза, губы… Теперь она была с ним всюду: в дороге, в тайге, в углу родного дома.

Только наяву ее вскоре не стало: перед Новым годом она уволилась. Уехала в свой город – Москву. И Сергею уже казалось, что легче найти и увидеть таинственную Золотую богиню, чем Светлану.

10

Раньше человеку, родившемуся в тайге, конечно же, не приходилось ломать голову о выборе профессии… Еще в звонком детстве тайга манила его в свою таинственную лесную чащу, где порхали крылатые игрушки-рябчики, скакали белки по ветвям, пели глухари на заре, бродили медведи. А уж когда юношеские руки-ноги наливались силой – узкие таежные тропы сами ложились под ноги, не надо было слишком думать – по какой идти. Всюду тайга. А в ней – все, что нужно для жизни: вкусное мясо, пушистый и красивый мех и радость удачи на промысле. Радость удачи охотника! Может, это главное, зачем он долгие-долгие месяцы пропадал в урмане. А вернется охотник – глаза сияют и у маленьких, и у больших. Просят показать мех, умоляют рассказать, где, что и как… Для того, наверно, на Севере длинны зимние ночи, чтобы поведать охотнику про свои нехитрые лесные приключения. А что на этих вечерах не успеет выложить – на медвежьем празднике покажет в огненных плясках, песнях, присказках и сказках.

Если неудачна охотничья тропа – можно испытать себя на рыбном промысле. Река такая же кормилица, как и тайга. И большую рыбу не всякий поймает. Но мечтать о ней может всякий. Потому что рыба в речке плавает. А речка рядом. Не надо долго гадать, по какой тропе из деревни спуститься к звонкой и веселой воде.

Если охотником и рыбаком не хочешь стать – можешь завести оленей. У оленевода – длинная дорога, вечная дорога. Жизнь оленевода – вечное каслание. Синие ветры поют ему свои песни. И у каслания есть своя радость и сказка… Так что три дороги стелились перед таежником, когда он вступал в жизнь: охота, рыбалка, каслание. Одна дорога была у женщины Севера: выйти замуж за обладателя одной из этих дорог.

А сейчас столько дорог распахнулось перед Сергеем в миг его вступления в жизнь, что закружилась голова, затуманилась! Да так, что не выберешь ни широкую, ни узкую, ни длинную, ни короткую.

Вернувшись тогда в райцентр с «поля», Сергей встретил на улице Юлию Семеновну, свою бывшую учительницу. Она преподавала историю. На ее уроках Сергей каждый раз уносился мысленно в далекие времена и чувствовал себя почти что участником, а не посторонним наблюдателем памятных великих и малых событий. Неизвестно, всех ли Юлия Семеновна околдовывала так, но над Сергеем она явно имела власть. Встретив Сергея, она вся засияла, засветилась. Похлопав по плечу, похвалив его за успехи в работе (про Сергея написали несколько строчек в местной газете), она уже с серьезным выражением лица сказала:

– Есть путевка. Одна. Одна-единственная пришла на весь интернат, и никто не хочет… в учителя. Геология, техника в моде… А кто, скажи, детей этих геологов будет учить? А история?! Это же предмет особый!.. Если игнорировать историю, если все забыть… Самые высокие завоевания техники могут превратиться в прах!.. Чтобы успешно строить будущее, надо помнить прошлое…

Она внимательно посмотрела ему в глаза. Сергею давно уже казалось, что от Юлии Семеновны трудно что-то утаить. В данном случае Сергею было таить нечего. Он был просто растерян. Так неожиданно все. Давно об институте уже он не думал. После открытия Березовского месторождения газа все переменилось в этом крае. Понаехало в Березово столько народу, что в домах не найдешь свободного уголка. Приедешь в райцентр – и спать порою негде, хоть чум ставь посреди улицы. Да и на улице стало шумно. Люди, машины. День и ночь шумят, галдят, снуют. Но за этой внешней суетою таилась большая и трудная работа. За год работы в геологических партиях Сергей стал привыкать к этому новому ритму железного каслания, который принесли в его край разведчики недр. Он уже не понаслышке знал о суровой романтике жизни геологов. Сам на своих плечах вынес многое. И слова любимой учительницы на первый взгляд показались ему какими-то странными. Но сама мысль поехать учиться в Ленинград, которая жила еще в школьные годы, вдруг неожиданно загорелась в нем.