Текст книги "Абреки Шамиля [СИ]"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава восьмая

Петр Дарганов, младший из сыновей сотника Дарганова из станицы Стодеревской, длинным кнутом нахлестывал буланого кабардинца. Конь, запряженный в двуколку, выбрасывал вперед длинные ноги, чтобы тут–же подтянуть задние к своему поджарому животу и, оттолкнувшись от земли, зависнуть на мгновение в воздухе, за один прыжок преодолев растояние в несколько маховых сажен. Сзади коляски стелились по земле двое запасных скакуна той же южно–русской породы с разметанными по ветру гривами и мокрыми вывернутыми ноздрями. Редкие экипажи на ровном тракте, что в одну, что в другую стороны, еще издали жались к обочине, служки на почтовых станциях лишь провожали глазами пыльный хвост за двуколкой, опаздывая выбежать навстречу. Бешеная скачка длилась не первый день, позади остались бескрайние смешанные леса со светлыми пятнами березовых рощ, изумрудные равнины с сочными травами. Дорога втягивалась в воронежские лесостепи с островками чахлых деревьев да сохлыми пучками травы, гонимыми жаркими ветрами по желтому пространству. Скоро должна была раскрыться донская земля, где бугристая, а где ровная как стол, но везде прожаренная солнцем до коричневого цвета закостеневших от его лучей будыляк. Рядом с возницей подскакивал на мягком сидении его спутник – студент Московского университета, житель одной из кубанских станиц. Он был почти земляком, и когда Петр решился из Москвы тронуться в далекий путь, то не раздумывая взял его с собой. Во первых, все веселее коротать время в дороге, а во вторых, родное плечо кубанского казака было как нельзя кстати. На тракте не прекращали разбойничать лихие люди, а в походной сакве у студента лежало несколько тысяч рублей, вырученных за сдачу в аренду принадлежащего семье Даргановых дворца на улице Воздвиженской. Благо, купленная в приезд батяки пролетка стояла во дворе особняка, освобождая Петра от утомительного путешествия на перекладных до станицы Пятигорской на Кавказе.

Незадолго до отъезда он получил письмо из дома, в котором почерком матери, но под явную диктовку отца, было прописано, чтобы он забрал часть денег из банка, где они хранились, и привез домой, потому что пришла пора выдавать замуж сестер Аннушку с Марьюшкой. Младший из братьев догадался, что выручка от продажи коней, разводом которых занимался отец, здорово упала. А может быть возникли непредвиденные расходы, известные только главе семьи и матери.

– Так что ты решил, Петрашка? – на казачий лад обозвал возницу спутник. – Не подойдешь больше к своей Эльзе?

– Теперь навряд ли. Что толку, когда она променяла меня на легкую жизнь, – еще сильнее натягивая вожжи, буркнул тот. Ему не хотелось говорить на тему, из–за которой страдал не только он, но и невинный конь, исходивший хлопьями белой пены. Добавил. – Невелика беда, на Тереку своих скурех скоро топтать будет некому. Найду, в бобылях не останусь, как тот урядник Вислоус.

– Кто таков?

– Есть в нашей станице казак. Смолоду семьей не обзавелся, так всю жизнь по любушкам и запробавлялся.

– Бывает. Но я тебе скажу, что на твою Эльзу такое не похоже, все-ж она из Европы, а там народ верующий поболе нашего, – после некоторого раздумья засомневался было кубанец. – Хотя как посмотреть, в борделях на Грачевке как раз немки держат первое место.

– Она меня обманула.

– А может ты ошибся?

Петр долго щелкал кнутовищем, мучаясь одновременно и от жалости к лошади, и от злости на свою бывшую подружку, терзавших его который день подряд.

– А кто ее знает, – наконец неопределенно буркнул.

Он в сотый раз перебирал в уме взаимоотношения с Эльзой за те два года, которые они пробыли вместе. И каждый раз убеждался в том, что нужен был девушке как собаке пятая нога. Она начала подначивать его с первых шагов дружбы, намекая на то, что особняк на Воздвиженке Петр мог бы давно переписать на свое имя и жить в свое удовольствие. Мол, зачем ему прислушиваться к своим родителям, простым казакам, и быть при роскошном дворце наподобие управляющего или сборщика податей, когда он мог бы не класть денежки в банк, а тратить их на свои нужды. А когда пришло бы время, то жениться и создать семью с кучей здоровых детей. У них в Германии молодые люди становятся самостоятельными, как только переступят порог родительского дома, а он все ждет, когда отец с матерью подберут ему невесту. Петр крутил головой, напрочь отвергая ее доводы, но не в силах был расстаться с ней навсегда. Он понимал, что она права, что он действительно живет по казачьим обычаям, даже берет пример со старших братьев, подыскивая невесту не из местных девчат, а из иностранок. Но пойти против воли отца и настоять на том, чтобы дворец переписали на его имя, он был не в состоянии. Да и кто бы в семье обрадовался ранней его прыти, когда впереди предстояло еще не один год учебы в университете.

А началось все с безобидной на первый взгляд очередной заслуги на поприще знаний, с лестного предложения руководства, которым он не замедлил поделиться с девушкой и которое вывернуло их взаимоотношения наизнанку. Сколько раз его награждали за успехи в учениях то грамотами с дипломами, то денежными премиями. Но в этот раз приз был посолиднее…

Петр Дарганов, студент медицинского факультета Московского императорского университета имени Ломоносова, прикрыл тяжелые створки двери, ведущей в кабинет ректора, и с облегчнием вытер пот со лба. Затем направился быстрой походкой по широкому коридору к мраморной лестнице, спускающейся на нижние этажи. Только что руководитель монументального дома разума, возведенного почти сто лет назад на Воробьевых горах, предложил ему провести летние каникулы не в казачьей станице, а с большей пользой для дела – в голландской столице городе Амстердаме. Предполагалось прихватить там же и солидную часть нового учебного года, а уж потом вернуться на родину. При университете был иностранный колледж, и лучшие студенты часто разъезжались по обоюдному обмену по всему миру, проходя практику в том числе и в регионах на другой стороне земного шара.

– У этих голландцев отличный флот, за время каникул вы успеете совершить кругосветное путешествие на их корабле, – развалившись в кресле за громадным столом, причмокивал губами седовласый заслуженный профессор, имевший титул тайного советника. Его грудь украшало множество русских и иностранных орденов, он обладал ученым именем и являлся членом всех русских и заграничных университетов – Скажу больше, сударь, если бы мне в молодые годы предложили подобное мероприятие, я бы оказался на седьмом небе от счастья.

– Весьма благодарствую, ваше сиятельство, за оказанное мне доверие, – старался не смотреть Петр в глаза ректору, у него уже был намечен свой план. – Но дома меня заждались родители с братьями и сестрами, мы и без того стали редко видеться.

– А что вы собираетесь делать в этой станице на берегу Терека? – не мог осмыслить упорства студента вальяжный господин. – Кавказские абреки, другой разбойный сброд. А вы лучший студент четвертого курса медицинского факультета, императорский стипендиат. Вам просто необходимо и дальше подниматься в гору. Соглашайтесь и не раздумывайте.

– Не знаю, что на это сказать. Честь, конечно, высокая.

– Еще Петр Первый, кстати сказать ваш тезка, прежде чем начать реформы в России, сбежал к этим самым голландцам в разноцветных чулках и деревянных башмаках, и работал у них простым плотником на корабельной верфи.

– Это мы проходили на лекциях по истории, как говорится, доннер эн бликсен!

– Что такое вы позволили себе в моем кабинете? – насторожился глава императорского университета.

– Ничего особенного, так ругаются голландские шкиперы, когда надвигается шторм.

– А для чего мне это знать, позвольте вас спросить? – допытывался ректор.

– В переводе это всего лишь гром и молния, ваше сиятельство, – развел руками в стороны Петр. – Я прошу меня простить, если допустил невольную оплошность.

Хозяин кабинета пожевал губами, переложил с места на место бумаги на столе. Он благоволил к стоявшему перед ним на ковровой дорожке способному пареньку из простой казачьей семьи, знал и о том, что на Тереке, откуда он родом, никогда спокойно не было. И если подающий надежды студент уедет сейчас туда, то он может не вернуться обратно. Так бывало уже не раз, и четыре года упорного с ним труда лучших преподавателей учебного заведения будут выброшены коту под хвост. В то время, как недалекий отпрыск шустрых купчиков, ничтоже сумняшеся, постарается занять его законное место. Но и переломить упорный характер потомка терских казаков удавалось не всегда. Тайный советник, стоящий на страже государственных интересов, бросил локти на стол:

– Я не настаиваю на немедленном ответе, предлагаю вам, сударь, пойти и подумать.

– Ваше сиятельство, сколько вы даете мне времени? – тут–же подобрался Петр.

– Ну… навестите мать и отца, раз уж вам так хочется, других своих родных. Думаю, на дорогу туда и обратно месяца вполне хватит. Но чтобы через месяц вы были в моем кабинете как пика при ваших земляках–казаках.

И теперь Петр спешил поделиться новостью со своей подружкой, с которой познакомился два года назад. Он выскочил из подъезда и устремился по бесчисленным ступенькам на бульвар перед университетом с цветочными клумбами посередине. Стоявший рядом с швейцаром на выходе старший смотритель сдвинул форменную фуражку на затылок, не успев одернуть мерзавца за своевольное поведение. Проскочив бульвар, Петр с разгона прыгнул в пролетку и приказал извочику гнать на Разгуляй, где возле старого моста через Яузу его ждала зазноба сердца, девушка по имени Эльза. Они познакомились на гулянье в Александровском саду, оккупированном студентами и учащейся молодежью всех мастей с того времени, когда один из императоров Российской империи надумал поставить там беседку и учредил ежевечернюю игру духовых оркестров. С тех пор под белой кремлевской стеной не смолкали молодые голоса.

На Разгуляе Петр выскочил из пролетки, расплатился с извозчиком и прошелся взад–вперед по тротуару. Время до назначенного свидания еще было, к тому же девушка никогда не опаздывала, проявляя истинную немецкую педантичность. Ко всему она была чистюлей, хотя он часто замечал за ней откровенную развязность, присущую только женщинам легкого поведения. Среди студентов ходил стойкий слух, что немки самые озабоченные по части телесных утех, но с Петром Эльза вела себя строго, не позволяя ему лишнего поцелуя в щеку. Он посмотрел на другой берег Яузы с рядами Красных казарм и в этот момент заметил спешащую на встречу с ним подружку, студентку Высших женских курсов при Первом медицинском институте. Но сегодня будущий фармаколог была не в обычной для всех девиц с курсов коричневой форме с кружевным воротничком и с башмаками на толстой подошве. К Петру приближалась молодая девушка в длинном платье из голландской ткани розового цвета, на голове у нее была широкополая шляпка с интересом и с откинутой на поля темной вуалью, на ногах красовались красные туфли на узком каблуке. В руках, затянутых по локоть белыми перчатками, сам собой раскручивался пестрый китайский зонтик. Петр удивленно сморгнул и невольно взглянул на свою студенческую униформу.

– О, герр Петр, – заметив его растерянность, с грассирующими звуками и с невытравимым немецким акцентом сказала Эльза. – Не стоит расстраиваться из–за того, что вы не прихватили из своего дома приличного костюма. Ведь вы еще не успели заработать себе на одежду.

– Биттэ, фрейлен Эльза, – сминая неловкость, подставил студент локоть под ее руку. – Не желаете ли вы этим сказать, что привезли с собой из Мюнхена половину своего гардероба?

– Этого сказать я не могу, но кое–что у меня имеется.

– Откуда же у вас деньги? Вы стали подрабатывать гувернанткой в богатом доме?

Он знал, что родственники девушки не столь состоятельные люди, они обыкновенные фармакологи в собственной аптеке, сами изготавливавшие и продававшие лекарства.

– Я подрабатываю, Петр, но не гувернанткой, – с некоторым раздражением ответила Эльза. – И давай закроем эту тему.

– Как пожелаете, фрейлен, – насмешливо подмигнул ей кавалер.

– Перестань паясничать, – грубовато оборвала она его. – Иначе я обижусь и дальше пойду сама.

– О, прошу прощения, сударыня, я только хотел сказать, что если бы мы договорились заранее, я тоже постарался бы не ударить в грязь лицом, – тут–же пошел на попятную Петр. За два года он успел здорово привязаться к девушке, хотя окончательного выбора для себя пока не сделал. – А для променада по аллеям Александровского сада и вокруг Манежа сойдет и моя студенческая форма.

– Ты абсолютно прав, – сменив гнев на милость и пристраиваясь рядом, согласилась девушка. – Но сегодня днем ко мне наезжал мой дальний родственник, он подарил мне два билета в театр на Неглинной.

– И ты не могла меня предупредить? – не удержался от восклицания студент.

– О майн гот, ты меня все больше удивляешь. Каким образом?

Собеседник сбил фуражку на затылок, взлохматил светлорусый чуб. Не найдя ответа на заданный вопрос, перевел разговор на театральную тему:

– И что–же нам предложат посмотреть на этот раз? Надеюсь, это не скучный французский театр инволь? И не приевшаяся пьеса англичанина Шекспира с мрачным Отелло и беззащитной Дездемоной, которую мы успели просмотреть уже несколько раз.

– Сегодня там показывают венецианский карнавал масок, – с улыбкой взглянув на собеседника, сообщила девушка. Она восхищенно повела глазами вокруг. – Какие на них красивые одежды и как они прекрасно поют! Но у нас еще есть время прогуляться вокруг Кремля.

– Согласен, – кивнул головой Петр. – Тем более, мне надо кое о чем с тобой посоветоваться.

Молодые люди вышли на Садовую, не спеша прошлись до Красных ворот, от которых до Сухаревской башни с губернаторским выездом было рукой подать. Повернув обратно, перебежали перед ухарями–извозчиками на Басманную, миновав несколько переулков, вошли в один из них и через несколько минут очутились на Тверском бульваре, заполненном народом. Все это время Петр с девушкой говорили ни о чем, но как только ступили на притертые булыжники главной улицы духовной знати Москвы, он прижал ее локоть к своему боку и поведал о разговоре в кабинете ректора университета.

– Ты сказал, что господин ректор дал тебе месяц на размышления? – переспросила Эльза. – И как же ты решил использовать это время?

– Я хотел бы вместе с тобой съездить на родину, мамука с батякой уже прислали с оказией письмо с приглашением нас с тобой в гости, – Петр пожал плечами, придерживая шаг в ожидании ответа.

– А дальше? – с интересом воззрилась на него девушка.

– Не знаю. Если честно, не хочется мне проходить эти голландские университеты. Панталоны, деревянные башмаки, вечные учения…

– Душа требует свободного полета, – иронически поджала губы спутница.

– А что в этом плохого?

– Ничего, если не считать тотального отставания в развитии.

– О чем ты? – не понял Петр.

Не доходя до площади перед Кремлем, девушка завернула в один из переулков и побрела прочь от Тверского бульвара. Скорее всего она почувствовала назревание скандала и решила пресечь выяснение отношений на виду у всех.

– Мы далеко собрались? – наконец надумал спросить спутник.

– Сделаем еще один круг, успокоимся и пойдем в театр.

– Но я хотел бы знать, ты собираешься поехать со мной? – настаивал Петр.

– А ты не желал бы переменить тему разговора?

– А чем она тебя раздражает?

Несколько улиц они пересекли молча, затем повернули на Трубную, пошли по направлению к Грачевке. Показались ряды домов с занавешенными окнами и раскрытыми настеж дверями, послышались звуки роялей и скрипок, перезвон гитарных струн. Все этажи зданий занимали бордели, здесь располагались известные всей Москве номера Галашкина, Нечаева, Фальцфейна и Ечкина. В освещенных лампой с рефлектором коридорах царили Содом и Гоморра, проститутки просили угостить их лафитом или можжевеловкой, осчастливить папироской. Петр с друзями несколько раз бывал в обществе тульских, варшавских, бристольских и гамбургских проституток с синеватым отливом щек, не скрываемым даже толстым слоем пудры. С вымазанными яркой краской губами и с запахом дешевых духов от потных шей и не совсем чистых волос. И ни разу у него с ними не получилось так весело и непринужденно, как со станичными любушками, потому что приторные запахи убивали в платных клиентках все женское.

Перед номерами девушка на секунду задержала движение, затем резко отвернула на одну из перпендикулярных улиц, она видимо и сама не ожидала, что ноги приведут ее в этот район. Но было поздно, из раскрытых дверей одного из зданий показалась худощавая размалеванная обитательница борделя, заметив парочку, громко окликнула спутницу Петра по немецки. Из всего предложения он разобрал только имя Эльза, заставившее девушку вздрогнуть и ускорить шаги. Окрик повторился, не возымев нужного действия, проститутка выругалась и направилась в обратную от них сторону. Некоторое время Петр молча отмерял расстояние по сглаженной подошвами брусчатке, затем решился спросить:

– Эта немка, которая назвала тебя по имени, она твоя знакомая?

– Откуда мне знать, кто меня окликал, – дернула плечом Эльза. – В этом районе у меня знакомых нет.

Она надолго замолчала, давая собеседнику понять, что его вопросы ее раздражают. Они снова дошли до Тверского бульвара, оставалось скорым шагом доспешить до Неглинной улицы, на которой находилось здание театра. Перед тем, как сделать последний поворот, Петр остановился, придержал подружку за рукав платья:

– Ты не ответила на мой вопрос, который я задал тебе еще в самом начале разговора.

– О чем ты хочешь спросить? – повернула она к нему лицо с холодным выражением в серых глазах.

– Ты поедешь со мной в станицу к моим родственникам?

– Любоваться дикими горами и перевязывать раны терским казакам? – с издевкой воззрилась на него спутница. – Ты отказался от предложения побывать в одной из самых достойных столиц Европы и набраться знаний для своего же блага.

– Если рассуждать как ты, то как раз на Кавказе возможностей пополнить багаж знаний у меня будет больше, – не согласился он.

– Это правда, но с методами врачевания больных из времен Александра Македонского.

– Ты не поедешь со мной? – прямо спросил он. И получил такой же прямой ответ.

– Нет.

– Почему?

– Я разочаровалась в тебе как в человеке, мечтающем о своем деле. У тебя на уме одни горы, драки, да беззаветное служение со своими земляками лишь оружию.

– А кому нужно служить? – усмиряя в груди поднимавшуюся волну раздражения, дрогнул бровями Петр.

– Себе, – ответила девушка. – Просто себе. А потом народу, любому.

– Я не хочу идти с тобой в театр.

– Не ходи. Думаю, что и спектакли тебе не интересны…

Позади осталась Область Войска Донского и часть Кубанской земли, в станице Кропоткинской сошел спутник Петра. Кубанец предложил зайти к нему в хату и передохнуть, заодно поменять лошадей. Двуколка завернула на просторный казачий баз при курене, крытом чаканом и побеленном от основания до застрех меловым раствором. Перед расставанием кубанец подал узелок с харчем.

– Чего ты так гонишь? – когда Петр снова занял свое место на козлах, не удержался он от вопроса. – От самой Москвы никто на хвосте не сидел, дома в Стодеревской тоже все в порядке.

– От досады, – подтягивая вожжи, не стал разглагольствовать на неприятную тему Петр.

Дальнейший путь предстояло проделать одному. Но до самой Пятигорской ничего не случилось. По ухоженному тракту разъезжали небольшие отряды терских казаков при пиках и с шашками, едва не через версту попадались пролетки с откидными верхами, в которых сидели в обнимку со своими женщинами разморенные на солнышке русские офицеры. Незаметно надвинулся вечер, скоро обтянутые резиной колеса зашуршали по булыжной мостовой курортной здравницы. Вспомнив слова кубанца–попутчика о том, что за ним никто не гонится и дома все благополучно, Петр не стал изнурять лошадей, а подкатил к гостинице и соскочил на землю, намереваясь передать вожжи лакею. Внимание привлекли несколько молодых парней, по виду балкарцев или карачаевцев. Они стояли возле подъезда здания в насунутых на брови папахах, с подвернутыми на рваных черкесках рукавами и с настырными улыбками рассматривали входивших в двери и выходивших из них женщин с девушками. Рядом вертелись двое полуобрусевших подростка из местных с хитроватыми чумазыми лицами. Мамаши обмахивались старомодными веерами, девицы прикрывались шелковыми зонтиками и каждая из них норовила кинуть лукавый взгляд в сторону джигитов с едва пробившимися усами. Изредка кто–то оставлял на лавочке серебряную монетку, а то и весь рубль, к которым кавказцы прикасались только тогда, когда вокруг никого не было. Эта странноватая благосклонность не к нищим из своего собственного народа, а к представителям развивающихся наций, вызывала у Петра непонимание с чувством протеста. Он всегда думал о том, что даже собак нужно кормить лишь тогда, когда они этого заслужили и твердо усвоил пословицу – кто не хочет работать, тот не должен есть. В конце концов, как говаривал его отец, всех не накормишь. Лакей почему–то задерживался, Петр раздраженно обернулся по направлению к хозяйственному двору. В этот момент его окликнула одна из постоялиц гостиницы, женщина лет под сорок с опущенной на лицо темной вуалью:

– Молодой человек, я вижу, что вы проделали долгий путь, – приятным голосом сказала она. – Вы торопитесь случайно не из первопрестольной?

– Из Москвы, сударыня, – обернулся к ней Петр. – Что бы вы хотели узнать?

– Что там новенького? – дама в шелковом платье и в соломенной шляпке с цветами на ней подошла поближе, сверкнула сквозь сетку любопытными глазами. От нее за версту несло духами. – Мы уже скоро как месяц на минеральных водах, а газеты сюда доходят с большим опозданием.

– Ничего нового не произошло, разве что началось обустройство набережной Москвы реки до самого впадения в нее Яузы.

– Ну, эта затея не впервой, и первопрестольную желательно бы обустраивать не на северо–восток, а на запад, – отмахнулась подкованная в государственных делах курортница. – А что там с Венгрией, разве наш император еще не подавил восстание мадьяров?

– Сложно сказать, сударыня, но все идет к тому.

За спиной Петра послышался легкий шорох, он оглянулся, но ничего странного не заметил, лишь увидел, как напряглась кучка молодых кавказцев.

– Спасибо и на этом, – раскрывая зонтик над головой, поблагодарила казака женщина. – Желаю вам счастливого пути.

Он проводил ее взглядом до цветника посреди бульвара и снова развернулся ко входу в гостиницу. Лакея по прежнему не было видно, а в груди принялась разрастаться необъяснимая тревога. Джигиты странно перемигнулись, затем один из них стал отдаляться от подъезда, увлекая за собой остальных. Вертевшиеся между ними двое подростков тоже куда–то испарились. Петр подался корпусом к двуколке, заглянул под сидение в дальнем углу салона, где прятал дорожную сакву с деньгами и подарками родным. Но сумки там не оказалось, на полу лежала только свернутая в тугой жгут нагайка с вплетенным в нее свинцовым шариком. Моментально оценив обстановку, Петр схватил плеть и бросился наперерез приготовившимся сорваться в бега кавказцам. Одного он поймал за шкирку и швырнул на землю, подставив одновременно ногу второму, распластавшемуся на плитах тротуара. Третий джигит остановился сам, терзая рукоятку кинжала и сверкая черными зрачками как загнанный в силки бирюк–однолетка.

– А ну стоять, – ощерился на него казак, не переставая высматривать двух юрких подростков и нащупывая за поясом пистолет. – Где сумка с деньгами, бирючиное ваше племя?

– Где оставил, там и возьмешь, – гортанно выкрикнул джигит, нервно бегая пальцами по ножнам.

Юнцов нигде не было видно, наверное они или спрятались, или успели убежать совсем. Но то, что компания представляла из себя единое целое, сомнений не возникало. Обстановка накалялась, горец напротив понял, что перед ним не расхлябанный русский, которого можно было запугать одним грозным видом, а местный казак, конфликт с которым может дорого ему обойтись. К тому же, по закону гор, если он без нужды обнажал клинок из ножен, то вдевать его обратно он не имел права, не применив по назначению. И джигит, несмотря на лежащих уже на земле двоих товарищей, ждал выпада казака и в свою сторону, чтобы окончательно взорваться и принять вызов. Местные эти особенности Петр знал досконально, поэтому не торопился усложнять события, надеясь на мирный исход. Но за время своего отсутствия он запамятовал, что если горец пошел на какое–то дело, то обязан довести его до конца, годы учебы в первой столице империи успели расслабить и его. В подтверждение опрометчивости лишних шагов, когда нужно было действовать решительно, один из разбойников, лежащий на земле, извернулся гибким телом и нанес удар ноговицами по его ботинкам. Второй тут–же вскочил, отбежав к другу, выхватил длинный и узкий кинжал. Его примеру последовал и первый товарищ, занося над папахой исходивший сухой синевой клинок. Дальше медлить было нельзя, Петр вырвал из–за пояса пистолет и наставил на джигита, успевшего увернуться от его приемов, он больше остальных походил на вожака. Но нажимать на курок не поспешил, сознавая, что выстрел всполошит всю округу.

– Где саква с деньгами? – ударив носком ботинка разбойника, продолжавшего валяться на тротуаре, крикнул он. – Если не вернете сумку, перестреляю как бешеных собак.

Джигиты молча буравили его пылающими огнем зрачками, они словно навсегда превратились в глухонемых. Казак со всей силы еще разок двинул их соплеменника ботинком под ребра, наступил на потянувшуюся к кинжалу его руку.

– Я не собираюсь шутить, – крикнул он и выругался по татарски.

Воздух огласился громким воплем лежащего, начиненным проклятиями. Оба горца рванулись было к Петру, чтобы защитить побитого, их взгляды приковывал теперь ствол направленного на них пистолета. Но они продолжали молчать, выражая раздиравшую их изнутри ненависть угрожающими телодвижениями да хищным оскалом зубов из–под черных усов. За спиной у Петра послышался деревянный стук, краем глаза он увидел, как раскрываются настеж окна в здании гостиницы, как высовываются из них любопытные лица постояльцев. Скоро кто–нибудь из заезжих москалей выскажет соболезнование в адрес малых народов, обижаемых прибывшим из России молодым лоботрясом, и тогда можно будет прятать оружие за пояс и отпускать разбойников с миром. Петр взял на мушку голову вожака, чтобы не допустить и у себя на малой родине подобного российского безобразия, чуть приподнял пистолет и нажал на курок. Оглушительный выстрел прокатился по улицам курортной станицы, достиг склонов окрестных гор и вернулся обратно. У того из джигитов, в которого он целился, папаха слетела будто сорванная ветром, оба горца присели от страха, глаза у них округлились. Лежавший на земле их товарищ свился в тугой клубок и закрылся ладонями. Окна с треском захлопнулись, из–за стен гостиницы послышались запоздалые крики женщин и ругань мужчин. Но отступать назад было уже некогда, Петр снова направил пистолет на главаря, спокойно повторил:

– Следующая пуля снесет тебе башку, и твои мозги шлепнутся на землю как сырое тесто на стенки тандыра.

Он сделал шаг вперед и громко щелкнул нагайкой. Главарь с невольным страхом смотрел на приближающегося казака, его пальцы судорожно цеплялись за тонкий наборный пояс. Вторая рука тоже не находила места, шаря сбоку черкески, где должна была висеть сабля. Наконец джигит не выдержал адского напряжения, ощерив крепкозубый рот, он гортанно крикнул по направлению к торчавшему на другой стороне бульвара продовольственному ларьку. Петр скосил глаза на пестрый курятник, из–за угла которого на полусогнутых ногах выползали двое юнцов, успевших исчезнуть перед заварухой. Из–за спины одного из них выглядывал край дорожной саквы, набитой деньгами и подарками для родственников. Осторожно положив сумку перед Петром, пацаны подняли на него вертлявые зрачки, вымаливая прощения. Но казак зло перекинул нагайку в правую кисть и принялся хлестать кавказцев по головам, по согбенным спинам, по ногам и по ребрам – по всему, до чего доставали скрученные в железный жгут кожаные ремни со свинцовым шариком на конце. Он бил с оттяжкой, чтобы надолго запечатлеть память по себе, а когда кто–то из бандитов пытался огрызаться, не стеснялся пройтись и по заросшим черным волосом узким лицам, оставляя на них рваные рубцы. Он твердо знал, что этот дикий народ нормального языка не поймет никогда, и сколько ему не выговаривай, что воровать и разбойничать нехорошо, он все равно будет тянуть украденную или отобранную у кого–то добычу в лес или в родные горы, не стремясь заработать нужное себе своим собственным трудом.

Петр уже устал хлестать, когда до его слуха донесся стук подков по булыжной мостовой. Он вскинул светлорусый чуб, повел мутными зрачками по сторонам.

– Не упарился, господин хороший? – грубым голосом спросили у него.

Казак провел рукавом пиджака по залитым потом глазам и сразу увидел окруживших его станичников на лошадях. Чуть наклонившись в седлах, те с суровым вниманием рассматривали его самого и катавшихся по земле горцев.

– А ну присмотрись, Федулок, никак Петрашка Дарганов, что в Москве обучается! – вдруг воскликнул казак постарше в чине подхорунжего.

– Навроде он самый, – неуверенно подтвердил унимавший скакуна малолетка. – Смахивает ни то крепко.

– Здорово дневали, станичники, – опуская нагайку, перевел дыхание Петр. – Чи сразу не признали, что надумали конями давить?

– Как признать, когда ты экзекуцию джигитам устроил прямо посередь станицы, – оттаявшим голосом объявил еще один всадник.

– Мы ж тебя за москаля приняли, – указывая на студенческую одежду, заговорили казаки разом. – Едва в нагайки не взяли, чтобы без суда руки не поднимал на резвых наших соседей.

– Весь в своего батяку, тот тоже, если что не так, сразу лез на рожон.

– А ни то, вся семья с характером.

– А ежели эти джигиты в мой карман залезли? – поддавая ногой подкатившегося к нему разбойника, просветил станичников Петр. – Едва без денег не оставили, и без московских сувениров.

– Тогда это дело святое, – лица патрульных посерьезнели, они потащили свои плетки из–за голенищ нечищенных сапог. – Надо их на гауптвахту отогнать и там шомполов еще добавить.

– Да их уже отходили как надо, – получше присматриваясь к горцам, заметил казак с урядницкими нашивками. – Токо бы до дому доползли.

– Ты поменьше рассуждай, – одернул урядника подхорунжий. – Надымка и ты Николка, берите басурманов в кольцо и гоните к штабу, там с ними разберутся.