Текст книги "Абреки Шамиля [СИ]"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Дарган не ведал, сколько абреков собралось по другую сторону леса. Если Шамиль решился на переброску части своего войска сюда, то без подмоги пехотинцев у сотни вряд ли что могло бы получиться. Поэтому он со спокойной совестью пошел на разделение отряда, уверенный в том, что Панкрат с десятком–другим разбойников, напавшим на засаду, справится без особых училий. А он с остальными станичниками, скакавшими на встречу с главными силами противника, применит отработанный до мелочей прием – казачий вентирь, о котором не раз предупреждал подполковника. Сотник понимал, что надеяться следовало лишь на свои силы да на выносливость коней, верой и правдой служивших казакам. Вот и сейчас он думал лишь о том, чтобы мягкотелый офицер не подвел его воинов, успев расположить солдат вдоль дороги ввиде татарского кувшина с узким горлом. Тогда сотня превратилась бы для этого кувшина в тугую пробку.

Быстро смеркалось, в воздухе запахло морозцем, под копыта скакунов легли длинные тени. Надо было спешить, чтобы завершить дело до наступления темноты, иначе можно было перестрелять своих. Когда терцы проскочили большую половину дороги, в глубине чащи с правой стороны раздались выстрелы и громкие крики. Это вступил в бой отряд Панкрата. Лица станичников посуровели, бойцы стали похожими на коршунов, вылетевших на поиски добычи. Теперь ничто не сумело бы отвлечь их внимания от цели. И это обычное перед боем напряжение сыграло роковую роль. Всадники не особо обратили внимания на то, что лошади вдруг разом закосили глазами в чащу. Они приписали странное поведение животных появлению стаи чакалок, собравшихся поживиться мертвечиной. Впереди между деревьями показался просвет, за которым ждала неизвестность. И в этот момент позади отряда раздался ружейный залп, рой злых пуль пронесся между казаками, опалив их спины горячим вихрем. Кто–то вскрикнул, кто–то раскинул руки и молча опрокинулся на землю. Ряды сломались, началась давка с конским ржанием и человеческими проклятиями. Дарган с размаха сунулся на холку скакуну, затем рванул на себя уздечку, с силой закручивая морду лошади назад. Он понял, что противник опередил его с замыслами, устроив вентирь ему самому, и теперь следовало во чтобы то ни стало вывести терцов из–под обстрела, чтобы не возникла паника.

– Сотня, уходи с дороги! – нашаривая оберег в волосах на конской гриве и быстро тиская его между пальцами, гаркнул он во всю мощь легких. Он твердо верил в то, что и в этот раз талисман поможет всей сотне вырваться из горского капкана. – Казаки, укрывайтесь в лесу, здесь мы как на ладони.

Терцы попытались направить коней в заросли по обе стороны дороги, они стегали их нагайками, железными мундштуками раздирая им губы до крови. Но те лишь выкатывали глазные яблоки, да молотили передними копытами перед собой, крутясь на одном месте. Наконец животные поняли, что от них требуется, повалив разрубленным на две половины табуном на обочины тракта. Когда дорога почти опустела, выяснилось, что предупреждение Даргана прозвучало вовремя, впереди показались всадники в горских одеждах. На ходу прицеливаясь, они выстрелили по не успевшим освободить тракт терцам. Снова несколько человек с короткими вскриками опрокинулось на землю. Сотник заскрипел зубами от бессилия, он с трудом разодрал челюсти и чужим голосом отдал новую команду:

– Ружья к бою!

С разных сторон защелкали взводимые курки, железная дисциплина, царящая в казачьих войсках, помогла им справиться с минутным замешательством. Сотня ощетинилась винтовочными дулами и затаила дыхание в ожидании очередного приказа. Дарган молниеносно оценил обстановку, он увидел, что горцы, выскочившие из засады позади, еще не успели перестроиться, они метались по дороге, боясь приближаться к казакам в одиночку. Зато те, кто поджидал станичников впереди, уже набрали ход и неслись по тракту озверевшей лавой.

– По набегающим абрекам, – командир сотни сцепил побелевшие губы, затем будто выстрелил всего одним словом. – Огонь!

Теперь дикие лошадиные взвизги и не менее одичалые восклицания донеслись от наступавших на казаков разбойников. В центре их отряда творилось что–то невообразимое, кони грызли все, что попадалось им под морды, они копытами били своих хозяев по ногам и по бедрам. Абреки не знали воинской дисциплины и если попадали в сложные переплеты, то или погибали все до единого, или поворачивали назад, стремясь сохранить свои жизни. Между тем Дарган не собирался выпускать из рук власти над возникшей ситуацией. Заметив, что задние разбойники наконец–то сгрудились в плотную лаву, он снова напряг горло:

– Заряжай! – раздался его зычный голос, умноженный лесным эхом. – Круго–ом!..

Казачьи кони послушно развернулись на месте, подминая под себя низкий кустарник, уши у них застыли торчком в ожидании грома от выстрелов. Всадники приникли к прицелам, стараясь поймать в рамку каждый своего врага.

– Огонь!

Дружный залп свинцовой стеной прокатился по дороге и ударился множеством смертей в живые мишени. Оттуда, куда он угодил, прилетел яростный вой противника со смертельными хрипами. А сотник снова подавал команду, в груди у него зарождалось чувство радости от господства над врагом, смешанное с горечью утраты за погибших станичников. Оставалось всего ничего – вывести сотню на тракт и с боем прорваться к выходу из леса. И пусть задумка с вентирем в этот раз не удалась, казаки все равно покидали поле битвы не побежденными.

– Заряжа–ай!

Но в тот день удача напрочь отвернулась от терцов. Не успели они перезарядить винтовки, как на них просыпался град пуль от прятавшихся за деревьями пеших абреков. Стало ясно, что сотня влетела в огромную сапетку, умело приготовленную горцами для извечных своих врагов. Падали сраженные пулями товарищи, среди живых набирала силу новая волна растерянности. Дарган, не теряя времени, выхватил шашку из ножен и повел станичников на прорыв. Но не назад, где чеченцы продолжали накапливать свои ряды, а вперед, где после дружного казачьего залпа среди разбойников до сих пор царила сумятица. Он надумал проскочить в самое логово абреков – к Гудермесскому аулу, напротив которого Терек делал крутой поворот. Дорога до реки через вражескую территорию показалась ему ближе, нежели до батальона пехоты во главе с коротышкой подполковником. А на своем берегу они бы сумели зализать раны, чтобы через время отомстить врагу по незыблемым законам гор.

– Круго–ом!.. – перекрывая звуки боя, закричал Дарган. Когда всадники исполнили его команду, он махнул рукой. – Огонь!..

Не успел гром залпа затеряться между деревьями, как сотник вылетел из кустов на середину тракта. Он воздел шашку над головой:

– Сотня, шашки во–он! За мной, отцу и сыну…

Дарган с силой ударил каблуками коня под бока и понесся на абреков, суматошно продолжавших месить снег копытами своих лошадей. Он был уверен, что отряд не отстает от него ни на шаг, и еще не сомневался в том, что ведомые старой гвардией, оставшиеся в живых воины как один придут ему на выручку, даже если их будет поджидать одна лишь смерть. Расстояние между сотней и бандой сокращалось с бешенной скоростью, скоро уже можно было различить покрытые белым налетом ужаса, перекошенные злобой узкие лица, по глаза заросшие крашенными бородами. Сотник налетел на горцев жаждущим крови коршуном, в затылок ему дышал его брат Савелий и другие опытные казаки, помнившие поход в далекий город Париж. На всем скаку они сумели перестроиться, образовав ловким маневром железный кулак, всей своей мощью ударивший по врагу. Ни один из разбойников не сумел преградить этому ядру дорогу, они или со страхом отскочили с пути, или упали разрубленные пополам под копыта лошадей. Позади плотной кучки ветеранов стелился свободный проход, по нему с оглушительным свистом летел поредевший, но не уничтоженный, отряд терских казаков. И не было силы, способной остановить их натиск.

За просветом между деревьями вскоре завиднелась равнина, на другом краю которой стояли глинобитные сакли с плоскими крышами и с коническими трубами над ними. Дорога до самого аула с едва заметной колеей от арбяных колес была свободной. Кони распластались над ней стаей растревоженных птиц, в ушах у всадников загудел ветер. Отмахав саженей триста, Дарган придержал кабардинца, завернул его к обочине. Он хотел убедиться, что никто из малолеток не запутался в расставленных абреками силках, иначе пришлось бы возвращаться и отбивать их от разбойников. Но все юнцы, недавно призванные в строевые, оказались целыми и невредимыми, последними мимо сотника промчались пятеро седоусых казаков во главе с братом Савелием, восседавших на скакунах по татарски – как влитые, с выдвинутым вперед левым плечом. Проводив их пытливым взглядом, сотник собрался трогаться следом, когда издалека донеслись несколько выстрелов, заставивших его вздрогнуть. За ними последовал дружный ружейный залп, похожий на тот, с которым русские солдаты идут в атаку. В лесу назревало что–то серьезное. И вдруг Дарган с холодком в груди подумал о том, что отряд под командованием хорунжего Панкрата, посланный им на подмогу пехотинцам, ведет с абреками неравный бой на рассекреченной засаде. Он ужаснулся, осознав, что мысль о старшем сыне ни разу не потревожила его за все время стычки, она возникла лишь после того, как опасность на какое–то время отступила. Сотник уже хотел крикнуть, чтобы отряд заворачивал обратно, когда увидел, как от кромки леса отрывается змеиная голова погони. И понял, что и с подмогой опоздал, и надежды на пехотного подполковника по прежнему нет никакой. Задрав кверху светлую бороду, Дарган издал рев загнанного в клетку зверя, почуявшего, что бессилен что–либо изменить. В этот раз судьба оставила ему лишь один выбор– спасать оставшихся в живых станичников. Он с силой стегнул нагайкой мелко дрожавшего под ним кабардинца, пошел отмерять бешенным наметом немерянные никем пространства, чтобы занять место впереди своего отряда. В горле у него клокотало, глаза застилал красноватый дым.

Сотня влетела в аул, приготовившийся к отходу в сон, промчавшись главной улицей до небольшой площади, уже нацелилась проткнуть ее насквозь, когда сбоку как из–под земли выросла большая группа верховых чеченцев. Наверное они представляли из себя нейтральных горцев, всего лишь охранявших окрестности своего населенного пункта. Но это уже не могло иметь никакого значения, Дарган не задумываясь повел казаков на этот отряд. Он воздел шашку, подлетев к не успевшему ничего сообразить передовому всаднику, с радостным оскалом опустил клинок ему на голову. Услышал знакомый хряск костей, увидел страх в глазах оторопевшего от неожиданой своей смерти человека. Рядом с ним кровожадно рвались к горцам оставшиеся в живых терцы, они тоже жаждали отомстить за погибших своих товарищей. Шашки сверкали над их папахами кусками ослепительных молний, они врубались в живую плоть и вздымались вновь, уже окрашенные в красный цвет. По спинам разбойничьих лошадей растеклись ручьи крови, расползлись ошметки дымящегося мяса. Но даже этого жуткого зрелища для выброса бешенства, накопившегося у казаков, оказалось мало, они не оставляли в покое и мертвые тела.

А Дарган продолжал лютовать, он дотягивался концом шашки до пытавшихся увернуться от него горцев, рубил их с плеча, снося им головы вместе с папахами. Он хищным коршуном кружился по площади, представляя из себя восставшего из ада демона во плоти. До тех пор, пока не выросли перед ним глинобитные стены какой–то сакли. Сотник вдруг увидел, что на подслеповатом окне распялся голопузый мальчик со спускавшимися изо рта концами грязной тряпки. Наверное он, как и дети терских казаков, как и другие дети, сосал завернутый в материю и смоченный в молоке хлебный мякиш. Может быть один из зарубленных только что чеченских мужчин был его отцом, или родитель был среди тех непримиримых абреков, которые гнались сейчас за казаками. Это было неважно, мальчик все равно был отпрыском вражьего племени, вызывавшим неприязнь даже своей беззащитностью. Но он чем–то неуловимо походил на Павлушку, меньшего Панкратова сына, любимого внука всей семьи. В его облике присутствовало что–то казачье одновременно с горским – чуть с горбинкой короткий носик, удлиненное личико с выдвинутым вперед упрямым подбородком и крутой излом светлых бровей на открытом лбу. Сотник тряхнул светлорусым чубом, стараясь избавиться от наваждения. Красное марево из кровавых кругов начало расползаться ледяной коркой на подтаявшей воде.

– Дарган, пора покидать это место, – вдевая шашку в ножны, окликнул его подъесаул Савелий, старый вояка и родной брат. – Абреки совсем близко, топот копыт их коней уже на окраине аула.

Сотник поводил вокруг медленно трезвеющим взглядом, заметил, что казаки прилаживают оружие на отведенные тому места, одновременно выстраиваясь в готовые к маршу привычные ряды. Терцов не волновал шум приближающейся погони, они знали твердо, что их жизни зависят от железной дисциплины, вершителем которой был их станичный атаман – сотник Дарган Дарганов. Вид у всадников был суровый и спокойный, словно не остались позади прорывы из кольца окружения и никчемная бойня попавшихся им под горячую руку горцев.

– Савелий говорит дело, – не выказывая беспокойства, пробасил другой ветеран, подхорунжий Горобец, которого поддержал есаул Гонтарь. – Нам еще до Терека надо доскакать, а потом переправиться на левый берег.

Дарган провел ладонью по лицу, будто пытаясь содрать с него липучую картину, написанную кровью и мешавшую ему смотреть. Затем воткнул шашку в ножны, не оглянувшись на замершего в окне пацаненка, затрусил в голову сотни. Через мгновение дробный топот копыт его отряда уже слышался за околицей аула, упорно стремясь к укрытому зарослями кустарника бурному Тереку. А еще через пять верст волны реки с размаха ударили в покрытые красным мылом бока строевых лошадей, смывая с них и это мыло, и пот, и налипшую грязь. Заодно стараясь ледяными струями образумить и угрюмого вида всадников, одной рукой подгребавших под себя крутые валы, а другой державшихся за гривы своих скакунов. Терек сносил пловцов вниз по течению, поближе к станице Стодеревской, подальше от враждебного берега. И чем ближе придвигался кусок родной земли, тем теплее становилось на душе у казаков. Скоро под копытами загремело каменистое дно, а потом вязкий ил помог лошадям выбраться на обрывистый откос, который укрыл их со всадниками за густыми зарослями ивняка. Распаленным погоней абрекам осталось только опростаться с той стороны реки оглушительным ружейным залпом и разразиться проклятиями:

– Продажные шкуры, вы давно превратились в таких же сип–сиповичей, которым служите за кусок хлеба, как бездомные собаки, – закручивая на краю обрыва скакунов, кричали они. – Наш имам Шамиль объявил газават русским, но и вы, неверные гяуры, будете вместе с погаными отвечать за все. Смерть вам, подлые выродки!

– За вами должок остался, – не выдержал кто–то из терцов. – Мы скоро придем, но пощады теперь никому не будет.

– Это мы вырежем под корень весь ваш змеиный род, – исходили слюной абреки. – Ждите наших джигитов и днем, и ночью…

Но терцов это не трогало, они торопились выжать одежду, чтобы снова вскочить в седла и поспешить на помощь хорунжему Панкрату, посланному с отрядом на выручку попавших в засаду пехотинцев. Не было еще случая, чтобы станичники бросали на произвол судьбы своих братьев – казаков.

До самого утра атаман станицы Стодеревской так и не сумел избавиться от кошмаров, мучавших его. Софьюшка молча внимала его терзаниям, не решаясь влезать с расспросами. Она знала, что муж все равно ничего ей не расскажет, он встанет и уйдет на конюшню, где проведет остаток ночи в обнимку с лошадьми. Им он доверял больше, нежели кому бы то ни было. А еще он любил оружие, которого в доме набралось на добрую казачью сотню. И только потом шла она, Софьюшка, несмотря на то, что атаман испытывал к ней глубочайшее доверие, не сравнимое с уважением даже к станичным старикам. Еще она знала, что ночные кошмары супруга обязательно дадут ответ на задачу, который он при удобном случае огласит всей семье. Поэтому Софьюшка осторожно поправила край одеяла и принялась дожидаться наступления утра. И оно пришло, это розовое утро нового светлого дня. Лишь только первый луч солнца ударил пыльным столбом в противоположную от окна стену, Дарган встал с постели и пошел в прихожую, где стояла бадья с настоем из дикой груши. Зачерпнув терпкой жидкости ковшом, он осушил его до дна, набрал полный еще, и снова выпил весь. Затем вышел на крыльцо, прищурился на блескучее солнце, поднимавшееся над горными зубцами. От зыбкого ветерка шелестели листьями раины, посаженные вдоль плетня, головки рыжего подсолнечника между ними стряхивали ночную росу и разворачивались навстречу не жарким пока потокам света. В хлеву мыкнула корова, в стайке стукнул копытами застоявшийся конь, в курятнике кудахнула хохлушка. Природа, а вместе с ней животный мир, просыпалась, стараясь поскорее впитать в себя живительную энергию солнца и запастись ею на целый день.

Дарган потянулся до хруста в костях, он стряхнул с себя остатки ночной дурноты вместе с концовкой того боя. Тогда все закончилось большими потерями станичников, несмотря на то, что пехотный подполковник вовремя выдвинул батальон на подмогу Панкрату, обложенному абреками со всех сторон, и постарался оттянуть на себя главные силы горцев. Солдаты даже оттеснили разбойников к самому Гудермесскому аулу, чем дали возможность терцам хорунжего Дарганова вырваться из ихнего кольца и отдышаться. Одного не догадался сделать сытенький командир батальона – это упредить нападение врага на оставленную им в засаде целую роту пехотинцев. Многих из них горцы порубили словно капусту на огородных грядках. А потом их банды без следа распылились по окрестным аулам, чтобы по первому зову Шамиля снова собраться под зеленые знамена ислама и злыми осами опять начать жалить непрошенных гостей из ненасытной России.

Стоя на крыльце, Дарган долго вбирал в себя зоряную прохладу, насквозь пропитанную мощью мирозданья, наполнявшую и его силой нового дня. Затем прислушался к звукам, доносившимся из хаты. Первыми отозвались на солнечный восход маленькие внуки, их голоса приятно прокатились по натянутым нервам, за ними забормотала полусонная Аленушка, вслед за которой добродушным сурком зафырчал Панкрат. И пошло, поехало по всем комнатам, будто скользившие по стенам солнечные зайчики пощекотали каждого из жильцов в отдельности. И когда раздался голос Петра, просыпавшегося позже остальных обитателей дома Даргановых из–за подхваченной у москалей как простуда лени, у главы семейства в голове созрело решение кособокого вопроса, не дававшее ему заснуть всю ночь. Перемявшись с ноги на ногу, полковник со спокойной душой пошел облачаться в свою казачью форму. Просторную горницу уже заполняли сытные запахи, пора было подсаживаться к столу.

– Батяка, а когда намечается новый поход в горную Чечню? – забирая из тарелки, стоящей посередине стола, большой кусок пахучего хлеба и подставляя его под деревянную ложку с наваристым борщем, спросил Петр.

– А что такое? – сразу набычился Дарган.

Софьюшка с тревогой посмотрела на младшего из сыновей, затем вильнула глазами на главу семьи. И промолчала. Панкрат, сидящий рядом с братом, насмешливо похмыкал в усы, его жена Аленушка озабоченно качнула обвязанной платком головой.

– И я бы с вами сходил, а то как–то скучно стало.

– Ты-ж только приехал, – хмуро заметил полковник. – Помог бы сначала по хозяйству, а вечерами по скурехам ни то побегал бы.

– Да не надо они мне, – под стеснительные смешки обеих сестер, отмахнулся Петр. – Успеется еще с этим.

На некоторое время в большой горнице установилась тишина, лишь слышно было, как мусолит мозговую кость успевший подрасти Павлушка. Дарган положил на столешницу кусок хлеба и вздернул вверх поседевший чуб, спросил чужим каким–то голосом с еще теплившейся в нем надеждой.

– А эту Голландию посмотреть не хочешь, куда тебе ваш профессор предложил? Чи как ее там, с мореходами в деревянных башмаках. Заодно бы опыта набрался от них.

– И это никуда не денется, – как–то спокойно отозвался студент. – Еще вся жизнь впереди.

– Вся жизнь!?. – поперхнулся слюной глава семьи. Он вдруг грохнул кулаком по краю стола. – Тебе в горную Чечню захотелось, сопляк–малолетка? А ты знаешь, что мы и на равнинной едва живыми остались? А в горной у абреков каждая скала не чужая?

– Ну и что! – вытянулся в струнку побледневший Петр. Он еще не понимал, за что отец на него так разгневался. – Батяка, мы ж туда уже ходили.

– Когда тебя, паршивца, из плена вызволяли, в какой ты угодил по своей дурости? – все больше распалялся полковник. – Опять в вонючей яме хочешь посидеть, без питья, без еды, с одними железными кандалами на руках и ногах?

– Я попал в плен не по своей дурости, а вся наша группа влетела в чеченскую засаду.

– Молчать!..

Лицо у Даргана, украшенное глубокими морщинами, заходило ходуном, казалось, что скоро оно превратится в морду хищного зверя с острыми клыками – таким страшным представлялось оно в гневе. Софьюшка встала со стула и поспешила в прихожую за ковшом с холодным напитком. Она знала, что муж при всех утолять жажду все равно не будет, но вид ковша, наполненного влагой до краев, немного отрезвит распалившегося главу семейства. А Дарган тем временем не знал, на чем остановить остекленевший свой взгляд, в груди у него бушевала буря чувств.

– Совсем окацапился в своей Московии, что отцу начал перечить? – продолжал он рычать.

– Я и не думал перечить, батяка… – попытался было оправдаться Петр. И сразу проглотил язык, потому что отец тут–же проткнул его жгучим взглядом насквозь. Но ругаться и распускать руки он не стал, а удерживая внутри рвущиеся наружу желания, с придыханием спросил:

– Сколько тебе дал на раздумья ваш профессор, чтобы ты отправился на учебу за границу?

– Не на учебу, а на практику, – тихим голосом поправил отца младший сын. Он действительно отучился уже от бессловесной покорности, царящей в отчем доме. – Ректор нашего университета дал мне месяц.

– Как раз через этот месяц чтобы духом твоим здесь не пахло, – так–же негромко подвел черту под семейным конфликтом Дарган. – А если еще раз заикнешься о походе в горную Чечню, я своими руками оторву тебе голову и брошу ее на базу под плетень…