Текст книги "Абреки Шамиля [СИ]"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава тринадцатая

На казачьем кордоне, расположенном на правом берегу Терека, время подходило к обеду. Секретчики, раскиданные на равном расстоянии друг от друга от въезда в станицу Стодеревскую до выезда из нее, уже сошлись возле кострища с подвешенным над ним котелком с рыбным варевом. Скоро их должна была сменить новая группа разведчиков, а пока вертлявые малолетки затеяли спор между собой, кто из них первым приметил движение отряда абреков на левом немирном берегу. Выходило, что в этот раз не оплошал Тараска, еще один племяш сотника Панкрата, не считая Чигирьки. Сам Панкрат сидел в тени чинарового дерева и готовился раздать боевой припас к винтовкам и пистолетам. У сморщенных для форсу ноговиц ворочала хлесткими завитками воды всегда стылая горная река, из которой норовила выпрыгнуть сытая рыба. Над головой не уставал тренькать одинаковыми коленами красногрудый песнопевец, в зарослях кустов хрумтели корнями, гыркали и повизгивали разные чакалки, за которыми наблюдали жадными глазами бирюки с хитрыми лисами и широкогрудыми рысями. То же самое происходило и с людьми по обеим берегам Терека, разделившего материки – Европу и Азию – на два непримиримых лагеря. Кто–то выслеживал новую жертву, а кто–то уже готовился содрать с нее шкуру. Несмотря на многочисленные отряды солдат почти под боком у каждого чеченского аула, долгожданные мир и спокойствие, обещанные мордастыми московскими начальниками, все не наступали.

Панкрат успел открыть коробки с патронами и накидать возле себя несколько кучек длинных и коротких гильз со свинцовыми и медными пулями. Он даже собрался позвать дежурного урядника Чердышку, чтобы тот начал их раздачу, когда в лесу раздались выстрелы, а за ними топот конских копыт. Накрыв боезапас буркой, сотник вскочил на ноги и замер, до боли напрягая слух. Он сразу понял, что какой–то нездешний житель пытается на коляске оторваться от разбойничьей банды. Резкий посвист одного из разведчиков заставил его заторопиться к привязанной к дереву лошади и вскочить в седло.

– Секретчики к бою, – коротко приказал он, пуская своего кабардинца по направлению к дороге, выбегающей из леса. Когда казаки пристроились за ним, он снова подал команду. – Тараска и ты, Чигирька, скачите наметом в камыши. Если абреков будет много, поднимайте на конь станичников, а если несколько чеченцев гонятся за одинокими путниками, пропустите беглецов дальше, а потом подключайтесь к нам. Мы их тут будем встречать.

Тараска с Чигирькой будто растворились в лесной чащобе, едва слышный треск валежника вспорхнул над травой и осел на нее беззвучной пылью. Подождав, пока малолетки отъедут подальше, сотник перешел на широкую рысь, он решил занять позицию до того момента, когда коляска с незнакомцами вырвется на открытое пространство перед камышевым сухостоем. Указав, чтобы часть отряда перешла дорогу и спряталась за кустами перед лесом, сам с остальными казаками занял место напротив. Терцы положили лошадей на землю, приготовили винтовки к стрельбе.

Ждать пришлось недолго, из леса вырвался фаэтон с лакированными боками, испещренными вдоль и поперек глубокими царапинами, и быстро покатился по направлению к станице. Позади него на коротком поводке стелилась запасная лошадь. Внутри коляски раскачивался на расставленных ногах мужчина в широкополой шляпе, в безрукавке и в ботфортах до самых ягодиц. Одной рукой он тянул на себя длинные вожжи, а другой нахлестывал длинной плетью английского скакуна.

– Аллюр, мон Каркасон, аллюр… – выкрикивал возница, то и дело оглядываясь назад.

На заднем сиденье, уцепившись пальцами в откинутый верх, подпрыгивала миловидная особа в шляпке и в кофточке, наброшенной на простенькое платье. На открытой груди у нее моталось туда–сюда ожерелье из крупного жемчуга. Было видно, что девушка очень сильно напугана, но старалась не подавать виду.

– Коляску пропустить, – не слишком беспокоясь, что его могут услышать, крикнул Панкрат казакам на той стороне дороги. – Выход из леса взять на прицел.

За фаэтоном взбунчился густой шлейф пыли, он промчался мимо казачьей засады ядром, выпущенным из мортиры. В один из моментов Панкрат заметил, как возница что–то крикнул обернувшщейся к нему спутнице, затем выдернул из–за пояса пистолет и передал его ей, она весьма неумело перехватила оружие. Сам кавалер перекинул винтовку со спины на грудь, намереваясь отпустить вожжи и пристроиться рядом с девушкой. Сотник бросил взгляд на высившиеся в отдалении заросли камыша, он не сомневался, что Тараска с Чигирькой поступят как им наказали. И тут–же снова обратился к выходу из леса, прильнул ухом к земле. Поначалу он не услышал, а всем телом почувствовал дробный топот копыт по заросшей травой лесной дороге, и только потом увидел вылетающих на разгоряченных конях абреков, вооруженных до зубов. Впереди с винтовкой в руке выставлял левое плечо вперед главарь банды, по глаза заросший крашенными бородой с усами. Он сидел в седле не шелохнувшись, отчего казалось, будто чеченец плывет по воздуху. Одет он был в коричневую черкеску с серебряными газырями, в красную рубаху с высоким глухим воротником и в синие штаны, заправленные в ноговицы. На голове у него была надета круглая каракулевая папаха серебристого цвета, а на поясе болтался кинжал Гурда в серебряных ножнах. Панкрат чертыхнулся в душе, потому что из всего этого можно было сделать вывод, что главарь банды принадлежал к богатому тейпу. Если казаки его убьют, то неминуемо последует кровная месть со стороны его многочисленных родственников. За ним стелились еще пятеро всадников, дремучих и диких на вид.

– Кажись, к нам решил наведаться сам Джохар, ближайший родственник двоим убиенным братьям Бадаевым, – негромко сказал урядник Чердышка, лежавший с правого бока от Панкрата. Он деловито взвел курок. – Те уж давно на том свете, видать, пришла пора и третьему ихнему сродичу отправиться туда же. Отцу и сыну…

– Погодь, – остановил его Панкрат. – Со своими кровниками я буду разбираться сам.

– И то дело, ты начал, ты должен и заканчивать, – не стал спорить Чердышка. – Тогда я возьму на прицел заднего разбойника, чтобы он своим телом загородил чеченам дорогу назад.

Панкрат поднял руку, и как только банда поравнялась с засадой, резко опустил ее вниз, сам цепляясь пальцем за курок. Выстрелы остальных казаков не заставили себя ждать, выгнав лесную тишину на лужок перед камышовым сухостоем. Передние абреки сунулись бородами в гривы коней и мешками с требухой свалились под их копыта. Но главарь банды вдруг завернул морду арабчаку и направил его на то место, где укрывались урядник с сотником. Видимо пуля, выпущенная Панкратом, не задела жизненно важных органов, а может обычная для чеченцев живучесть, подкрепленная звериным началом, толкнула абрека на последний смертельный бросок. Конь взвился на дыбы прямо над разведчиками, он замолотил острыми подковами перед собой, едва не прошибая насквозь крупы продолжавших лежать на земле казачьих лошадей, а вместе с ними и человеческие тела. Главарь в упор выстрелил из винтовки в урядника, не успевшего передернуть затвор и сразу отбросил оружие в сторону. Над серебристой его папахой сверкнула сабля, он вытянулся в седле, стараясь достать клинком теперь до головы Панкрата. Сотник едва успел откатиться в кусты, посылая с разворота еще одну пулю в абрека. И опять чеченец только покачнулся на спине арабчака, он оскалил зубы в страшной ухмылке и снова бросил коня вперед. Он почти завис над казаком хищной птицей, готовой клювом и когтями разорвать жертву на части, от всей его сухопарой фигуры несло животным бешенством, не знающим пощады. Сотник вдруг увидел, как выскальзывают у противника из стремян носки ноговиц, как поднимается он над седлом, готовый взлететь над кустами. Стало ясно, что лошадь ему больше не нужна, абрек понял, что это последний рывок в его земной жизни и решил вложить все силы, чтобы добраться до горла кровного врага, которого не мог не узнать. И как только он покинул седло, Панкрат отшвырнул винтовку и вырвал шашку из ножен. Отбив стремительный удар саблей, он бросил клинок вниз и уже оттуда всадил его под газыри на левой стороне черкески чеченца. Почувствовал, как острие пронзило напрягшееся тело, как вырвалось оно, уже окровавленное, из его спины. На сотника навалилась неимоверная тяжесть чужой плоти, заставляя его с трудом удержаться на ногах. Он уперся кулаками в грудь абрека, оттолкивая того от себя, увидел страшный оскал, разорвавший его рот, и налитые бешенством черные глаза. Но ни одна черточка на лице разбойника больше не дрогнула, потому что чеченец умер еще в воздухе.

Панкрат вывел своего коня из кустов и вскочил в седло, из засады с другой стороны дороги уже выезжали станичники. Обернувшись на мертвого Чердышку, раскинувшегося на траве, сотник сжал губы в белую полоску и перевел взгляд на абреков, попадавших с лошадей от первых казачьих выстрелов. Некоторые из них еще стонали, корчась в предсмертных судорогах.

– Может добить, чтобы не мучались? – предложил подхорунжий Николка. – Иначе какой ни то оклемается и опять перебежит до своих.

– Надо бы сничтожить, чтобы отвадить дикое племя разбойничать, да жалко пули тратить. Сами передохнут, – отмахнулся сотник. Он посмотрел сначала в сторону леса, подстраховываясь, не остался ли там кто из бандитов, затем взглянул по направлению к зарослям камыша и коротко приказал. – За мной.

Навстречу отряду уже торопились Тараска с Чигирькой, за ними катилась коляска с беглецами. Видимо заметив, что за спиной путь абрекам преградили неожиданные их защитники, странный возница с не менее интересной пассажиркой решили не отрываться от казаков слишком далеко. Когда они подъехали, Панкрат с удивлением увидел у мужчины на перевязи через плечо шпагу с серебряным эфесом и в сафьяновых ножнах. Почти такая же висела на стене их дома в комнате мамуки, которую она привезла из Франции.

– Бонжур, месье, – еще издали закричал возница, умело заправлявший вожжами. Вид у него и у его спутницы был усталым, а одежда давно требовала смены. – Экскюзи муа, силь ву пле, я и мадемуазелле Сильвия д, Эстель, как это… ла Франсе. Ла Пари, месье казак.

– Панкратка, никак это французы, – присвистнул Николка, поднимаясь в седле. – Ну дела, кого только черти к нам не гонят.

– А что им здесь делать, этим мусьям? – вздернул в недоумении плечи и хорунжий Федулка. – Разве что помогать нашим бабам хвосты быкам подкручивать?

– А вот мы сейчас узнаем, – выдвинулся вперед сотник, он заговорил по французски, медленно подбирая слова. – Откуда и куда едете, господа хорошие? И почему за вами увязались разбойники?

– О, какое это наслаждение услышать родную речь вдали от своего дома! – обрадовался кавалер, он живо переглянулся со спутницей, у которой мигом взлетели вверх темные ресницы, а на бледных щеках заиграл яркий румянец. – Спасибо, месье, за подарок. Сначала мы выехали из Франции на поиски дальней своей родственницы, а теперь едем из Пятигорской здравницы в казачью станицу Стодеревскую,

– Вот как! – ощущая, что холодок от неожиданного волнения начинает бегать и по его спине, потянулся рукой к усам Панкрат. – И кто же в этой станице вам нужен?

– Мадам Софи д, Люссон, месье. Мы являемся дальними родственниками этой женщины, – похожий на мушкетера молодой мужчина приподнял шляпу и снова опустил ее на голову. – Господа казаки при штабе в Пятигорской подсказали нам, что во времена войны с Наполеоном Бонапартом французская мадемуазель вышла замуж за казачьего хорунжего. Теперь он стал атаманом этой станицы, зовут его господин Дарганов. Она уже успела нарожать ему кучу сорванцов.

Сотник наконец–то дотронулся до усов, но подкрутить их забыл. Видно было, как по его лицу забегали тени от обуявших его сильных чувств, которые он безуспешно пытался скрыть от товарищей вокруг:

– Это правда, с той войны батяка привез себе невесту, мою мамуку. Девичья фамилия у нее была такая, как вы сказали, – хрипло признался он. – Выходит, что один из тех сорванцов, которых нарожала французская женщина, это я – Панкрат Дарганов. Как видите, я успел подрасти.

– Не может быть! Неужели опасному пути по этой бесконечной стране пришел конец! – разом вскинулись оба путешественника, они бросились в объятия друг друга.

– О, мон шер, мон копин!.. – не уставала причитать красивая спутница мушкетера, яркие зрачки у нее увеличились в размерах, заполнив белки насыщенной голубизной. Она то оборачивалась на казака – спасителя, кидая на него неприлично пристальные в этих местах, и вместе с тем благодарные взоры, то снова тыкалась лицом в шею своего соседа, накрывая того шалью густых светлых волос. – О, мон херос…

Было видно, что сидящего рядом с ней кавалера она воспринимает лишь как своего спутника. Скоро терцы перестали различать, кому предназначались восторженные восклицания девушки, то ли ее собеседнику, то ли Панкрату, по прежнему не знающему, куда себя девать. Наконец кавалер отцепил пальцы возбужденной подружки от своей груди и перевел сияющие глаза на всадника.

– Месье Панкрат Дарганов, мы уже две недели скитаемся по всему югу Российской империи. Мы побывали у донских казаков в Приазовских степях, затем у кубанских с черноморскими, живущими по берегам Черного моря. Оттуда через черкесов мы добрались до осетинского Беслана. Во всем было виновато неправильное произношение нами названия реки Терек.

– На Кавказе немало образованных людей, – похмыкал в усы сотник, невольно вспоминая байку о том, как терцы–предки, побывавшие с Суворовым в Италии, искали реку Тибр. Оказалось, что по итальянски она называлась не как по казачьи – Тибра, а какая–то Тиубериуе.

– Но мы ставили ударение на последнем слоге и местные жители думали, что мы ищем темрюк–тихорецк–теберда–терекли, даже какой–то егорлык у донцов. И только из Беслана один добрый человек сопроводил нас до самого курорта в станице Пятигорской

– Поносило же вас, господа французы.

Мушкетер проглотил слюну и с пафосом закончил:

– Господин Дарганов, я тоже ваш родственник по линии вашей матушки Софи д, Люссон. Мое имя Буало де Ростиньяк.

Панкрат неловко кивнул головой, он до сих пор не представлял, как вести себя с незнакомцами. Делая попытку улыбнуться, настроился было стряхнуть оцепенение:

– Гостям мы завсегда рады, – как–то отрешенно сказал он. Осмотревшись вокруг, негромко приказал. – Николка, положите Чердышку на коня и сопроводите убитого до его дома. Чеченов не трогайте, пусть ихние тела забирают родственники с того берега. Абреков на свою сторону мы не звали.

– Все сделаем, Панкратка, – откликнулся подхорунжий. – А с кем это ты по ванзейски загутарил? Чую, гости издалека и направляются они в ваш дом. Уж больно язык знакомый.

– Так оно и есть, друг Николка, – под ухмылки секретчиков по поводу знакомого языка, пояснил сотник. – Это родственники моей мамуки, они из города Парижу.

– Вот оно как! – обрадованно засуетился друг, подбивая и станичников на добрые усмешки. – Значит, война войной, а праздники у нас только начинаются.

– Как свечереет, ждем всех станичников в нашей хате.

На широком дворе дома Даргановых, за столами, богато уставленными чашками с местными деликатесами и с графинами виноградного вина, собралась вся немалая семья полковника, близкие и дальние его родственники, а так же почти все жители станицы Стодеревской. На одной лавке с хозяином и сидевшей по левую руку от него хозяйкой пристроились недавно прибывшие в станицу иностранные гости. Буало успел вырядиться в черкеску, а голову украсить папахой, его спутница была в наброшенном на плечи бешмете, под которым переливалось цветами простенькое платье, на распущенные волосы она накинула разноцветный платок. Оба с нескрываемым любопытством приглядывались к станичникам, словно прикатили с необитаемого острова. Было видно, что друг к другу они относятся с уважением, но без особых на то чувств, должных вспыхнуть между ними за долгую дорогу наедине с самими собой. А может у французов так полагалось. Казаки отвечали им таким же интересом. Но, чудное дело, все без слов понимали общую беседу, не доставляя Софьюшке лишних хлопот, которая вместе с детьми исполняла роль переводчика. Двое суток как один миг пролетели в нескончаемых разговорах по поводу визита необычных гостей. Вернее, на своем языке говорили хозяйка дома и ее земляки, остальные члены дружного семейного клана лишь с уважением поглядывали в их сторону, пытаясь разобрать хоть что–нибудь из сказанного. Потом, усевшись в кружок вокруг главы семьи, они обсуждали услышанное, накручивая на каждую фразу с десяток своих домыслов. К концу третьего дня все были уверены, что гости приехали не с проста, скорее всего они решили забрать с собой Софьюшку и увезти ее на родину в далекий Париж. Девки захлюпали носами, братья стали кидать на иностранцев подозрительные взгляды. Приуныл и Дарган. И только на исходе второго дня со второй ночью, уже утром, сама Софьюшка развеяла сомнения. Она накинулась на мужа и на детей с казачьим напором, редко проявляемым ею, но сейчас насквозь пропитанным еще и радостным возбуждением:

– С чего это вы надумали, что я уеду одна? – уперев руки в бока, громко закричала она. – Вот так вот все брошу и помчусь за тридевять земель доживать жизнь в одиночестве. А вас на кого оставлю – родного мужа и пятерых своих детей с двумя внуками?

– Нам показалось, что родственников в Париже у тебя поболе, – всхлипнула младшая Марийка. – Будто этот… фазан с перьями приехал только за тобой, а иностранная скуреха, которая с ним, во всем его поддерживает.

– А ну живо носы подтереть, чтобы я больше не видела сопливых нюней, – сказала как отрубила Софьюшка. – Если я надумаю куда уехать, то только со всем выводком. Конечно, если нас еще где примут…

И теперь на просторном дворе установилась та радостная атмосфера, отличавшая дом Даргановых от других куреней, у которых не было такой веселой хозяйки. Носились молодайки с глиняными чашками, полными разносолов, с горами вызревшей жерделы и алычи на расписных тарелках, с огромными на них ломтями сотового меда. Наполнялись вином вместительные чапуры, между казаками завязывались долгие беседы. Подходили сменившиеся с дежурства секретчики, коротко докладывали Даргану или Панкрату об обстановке вокруг и присоединялись к гулявшим. Заглядывали и горцы из мирных, по кавказскому обычаю желали главе дома и всей его родне многих лет жизни с сундуками добра, выпивали восьмистаканную чапуру чихиря и уходили. Редко кто из них присаживался за общий стол, потому что горские народы с терскими казаками пока разделяла глубокая пропасть во всем – что в быту, что в жизненном укладе. Но в первую очередь – в вере.

Под столами и вокруг них бегали ребятишки, среди которых суетились два внука хозяев– Сашка и Павлушка. Старший Александр старался держаться независимо и рассудительно, в кругу детей своего возраста и постарше он был главный. Зато Павлушка вел себя по иному, во всех его движениях и даже в разговоре чувствовалась тройственность. Видно было, что он с малолетства начинает думать одно, говорить другое, а делать третье. Дарган кривился от выходок внука, но предпочитал помалкивать, не обронив старшему сыну и слова о несхожести мальца с их казачьей породой. Вот и сейчас дед, несмотря на большое событие, собравшее почти всех станичников под крышей его дома, невольно обратил внимание на тот факт, каким прозвищем соседские пацаны позвали Павлушку за собой.

– Басай, – крикнул мальчишка лет пяти в пестрой, выскочившей из штанов рубашке. – Басай, давай играть в прятки.

– Не хочу я хорониться, – отозвался тот. – Пойдем лучше ножики в соседского кота покидаем.

Услышав его ответ, Дарган в который раз подумал о том, что пацаненок растет жестоким и себе на уме. Он обернулся к сидящему по правую от него руку Панкрату и спросил:

– Не замечал, как ребятня кличет нашего Павлушку? Каким–то Басаем.

– Моя Аленушка обзывает его так–же, – ухмыльнулся старший сын, черпая ложкой загустевший холодец. – Дедука Дарган, ты досе не присмотрелся, что твой меньший внук с пеленок не любит ни одеваться, ни обуваться. Зимой он тоже норовил выскочить на улицу голышом.

– Цыганчонком каким растет, чи шо? Да и смысл не в этом, сынок, одно дело босой, а совсем другое Басай, – не согласился глава семьи. – Подобное прозвище совсем не нашенское.

– Так его прозвали чеченские дети, что приезжают с родителями в нашу лавку за товарами. Это они начали – басай да басай. У ночхойцев упор в словах делается на букву «а», как у тех же москалей, – снисходительно пояснил Панкрат. – Ты откудова? Я из Ма–асквы. Так и у горных людей, и не только в разговоре, но и в названиях аулов: Аргун, Ачхой – Ма–артан, Га–алашки. А потом эту кличку подхватили и станичные пацаны.

– Истинная правда, братка, чеченцы и есть гольные москали, – подключился к диалогу Петрашка, который перестал сводить глаза со спутницы французского кавалера, как только оба переступили порог отцовского дома. Девушка, сидящая напротив него, тоже отвечала ему взаимностью, чем добавляла тревог обоим родителям. Но Дарган с Софьюшкой пока молчали, не загадывая плохого на будущее. Тем временем студент с напором повторил. – Вот те крест москали, они только строят из себя горных джигитов.

– Ты же знаешь, что поначалу чеченцы были крещеные, а потом их завоевали турки и обратили в мусульманскую веру, – пожал плечами Панкрат, но спросил старший брат совсем о другом. – Понравилась мамзелька, эта Сильвушка, что взора с нее не снимаешь?

– А ни то, – не стал отпираться Петрашка, покосившись на отца, которого отвлекли от диалога с сыновьями вновь подошедшие станичники. – Если бы не этот наш мушкетер, я бы к ней давно подъехал.

– А немку свою, что в Москве осталась, на кого запишешь?

– Не пара она мне, все больше о своем думает. Намекала, чтобы усадьбу на Воздвиженке я на себя переписал.

– Ишь ты, а потом, когда вы бы сошлись, в распыл те хоромы пустить?

– Не знаю, но то, что она стала мне не верная, я и сам догадался.

– Тогда отходи от немки, и дело с концом.

– Я так и поступаю. Мамзелька, вон, понравилась, Сильвушка французская.

– Эко тебя заносит, – похмыкал в густые усы Панкрат. – Как бы, братка, ты не доигрался, батяка ни с тебя, ни с Аннушки уже глаз не сводит. А он у нас на руку быстрый.

– Еще какой, – посерьезнел студент. – А что наша сестра, тоже себе подыскала?

– Не то слово, Петрашка, – притворно вздохнул сотник. – Она успела живьем съесть твоего соперника, этого мусью Буало. Вишь, как зенки пыхают, аж раскаленными огнями занялись.

– Ну дела, братка, боюсь, французы зря сюда приехали. Если я узнаю, что кавалер с мамзелькой не муж с женой и не жених с невестой, то от своего уже не отступлюсь.

– Батяка вам бошки враз поотрывает. Обоим.

– Тогда, Панкратка, будет поздно…

Довести беседу до конца братьям не дали станичники, кто–то из них растянул меха татарской гармошки, кто–то ударил по струнам подаренной русскими офицерами балалайки, еще двое зажали между коленями круглые барабаны. И пошло по кругу веселье, с каждым разом наворачивая все круче. Молодые казаки выскакивали в середину мигом образованного людьми пятачка и, распушив полы черкесок, принимались выделывать такие кренделя, от которых глаза у приезжих французов полезли на лоб. Видимо на своей родине они подобного не видели отродясь. Танцоры проносились вдоль рядов станичников, взявшись руками за кинжалы и мелко перебирая ногами, они словно демонстрировали свои ловкость и удаль. Затем двое или трое из них сходились в центр круга и начинали ломать тела с ногами в искрометных движениях, рассмотреть которые в подробностях не представлялось возможным. Но все–же было видно, что танец состоял из русских и горских колен. Отплясав друг перед другом, мужчины расходились веером, приглашая принять участие в веселье девушек и женщин. Те принимали вызов, они выбегали к парням с гордо поднятыми головами, набросив на плечи цветастые платки. И все равно повадки у них были не полностью русскими, плавными и величавыми, а смешанными с горскими, быстрыми и резкими. Лишь наполнявшая их вольность, да светившаяся на чистых лицах благодать от душевного простора, оставались непоколебимыми, какими были они на Руси тысячи лет назад. Ничто не могло принизить или отобрать эту свободу, дарованную русской нации природой и сохраненную ею для себя в первозданном виде.

В один из азартных моментов Петрашка не выдержал, он вскочил с лавки и ворвался в середину танцующих норовистым конем. Привстав на носки ноговиц, он согнул на чеченский лад руку в локте на уровне груди, а другую вытянул в сторону и заперебирал длинными ногами, не шелохнув стройным туловищем, подпоясанным по талии тонким наборным ремешком с подвешенным к нему кинжалом гурда. Так он проплыл один круг, затем второй, дожидаясь, пока музыканты наберут темп. Все, кто танцевал рядом с ним, освободили пятачок, они знали, что здесь равных младшему из братьев Даргановых не найдется никого. Отец с Панкратом потянулись подкручивать усы, на их суровых лицах отразилась гордость, Софьюшка с девками тоже задрали подбородки вверх. Скоро барабанная дробь переросла в сплошной гул, а переливы гармошки слились в единый звук, который взбудоражил нервы, призывая плясуна отдаться танцу без остатка. Неожиданно Петрашка подлетел к соседке мушкетера, остановился на одном месте, едва касаясь носками ноговиц притоптанной каблуками земли. Сидящая на лавке девушка не сводила с него глаз, она как завороженная следила за каждым его движеним. Тем временем студент, приложив ладонь к правой стороне груди, слегка наклонил голову с папахой, пошитой из меха годовалого ягненка каракулевой породы. Темнные глаза его возгорелись диким пламенем, от которого не было спасения. Молодая женщина воззрилась на джигита, она еще не понимала, что от нее хотят, но уже готова была бежать за ним хоть на край света. Она перестала замечать заинтересованные взгляды своего спутника и настороженно–изучающие главы дома, в котором была гостем, с этого момента она подчинялась лишь зову своих чувств.

– Мой сын Пьер вызывает вас на танец, – с улыбкой посмотрев на свою соседку, по французски сказала Софьюшка. – Мадемуазель Сильвия, если вы хотите доказать, что во Франции пляшут не хуже, чем на Кавказе, то вы можете сделать это прямо сейчас.

– Но я не умею танцевать как местные девушки, – растерянно пролепетала молодая женщина. – А еще я боюсь, что глаза вашего сына, дорогая Софи, испепелят меня раньше той минуты, как я выйду в круг.

– Постарайтесь не смотреть в его зрачки, милая, – покровительственно усмехнулась Софьюшка – Вы еще успеете опалить крылышки, в здешних местах такие пламенные взоры не редкость.

– Мерси боку, уважаемая Софи д. Люссон, но мне кажется, что с добрым советом вы опоздали…

Сильвия как во сне сбросила с плеч бешмет, затем сдернула с головы платок, встала с лавки и пошла навстречу широкоплечему молодцу с белокурым чубом над высоким лбом, притягивающим ее темными омутами все сильнее. Она отыскала в себе силы переступить ногами, подстраиваясь под бешенный темп музыкантов, одновременно понимая, что теперь выбраться из бездонных глубин зрачков партнера ей будет нелегко. Между тем казак отошел немного назад и тут–же очутился позади танцовщицы, как бы защищая ее вытянутой рукой и не сводя с ее профиля жгучего взгляда. Молодая женщина заставила себя повторить движения местных девушек, вспомнить те моменты на родине, когда она наблюдала в Париже за танцами приезжих арабских танцовщиц. Наконец она нащупала такт, вскинув руки, изобразила ими гнущиеся под ветром ветви дерева, не забывая однако покачивать бедрами. Изгибы стройного ее тела все больше подпадали под власть музыки, Сильвия словно впитывала звуки, безотчетно отдаваясь их отлаженному ритму. Вскоре девушка бросила на партнера призывный взгляд и поплыла по кругу белым лебедем, изредка взмахивающим широкими рукавами платья словно крыльями. Так это было непривычно для сидящих за столами и образовавших круг станичников, что они невольно разразились громкими восклицаниями:

– Как она пошла, точно не иноземка, а истая горянка!

– Не то слово, брат казак, эта девка будто тут и родилась.

– Не туда смотрите, станичники, – возгласы одних наблюдателей перебивались голосами других. – Вы лучше обернитесь на Петрашку.

– А что Петрашка, наш студент казак еще тот.

– Про что и гутарим – пропала французская баба. Вот вам крест.

Между тем Петр все теснее прижимался к партнерше, видно было, как розовеют его щеки, а дыхание становится учащеннее. Местные красавицы от ревности прокусили свои красные губы, за все время отпуска студент так и не соизволил обратить на них внимание. В какой–то момент казак оторвался от иноземки, мигом очутившись на середине круга. Вскинув руки, он пошел ломать себя на горский манер, не жалея ни сил, ни энергии. Он выбрасывал одну ногу, моментально подбивая ее другой, отчего первая отскакивала назад, чтобы пулей вернуться на прежнее место. И тут–же вторая сшибала ее под каблук ноговицы, заставляя проделывать тот–же фортель. Петр с лихим придыханием бросал перед собой ладони с растопыренными пальцами, затем сжимал их в кулаки и снова швырял вниз, к мелькавшим из–под черкески носкам кожаной обуви. Так продолжалось до тех пор, пока станичники не взорвались громким ревом одобрения. Студент сделал победный круг и снова пристроился позади иноземки, ни разу не спустившей с него своих огромных восторженных зрачков. Теперь она должна была показать по местному обычаю, на что способна в танце. Но Сильвия вдруг развернулась к партнеру и прильнула к нему грудью, выворачивая большие губы ему навстречу. Казак неловко торкнулся в лицо девушки, затем раскрыл свои губы и вмялся ими в жадный рот, захлопывая веки и застывая на месте истуканом. Такого в станице еще никто и никогда не видывал, мужчины смущенно потянулись к усам, женщины стыдливо прикрылись концами головных платков. Софьюшка прыснула в кулак, она быстро повернулась к своему мужу, у которого глаза неторопливо поползли на лоб. Хозяин подворья посмотрел на спутника мамзельки, продолжавшего добродушно улыбаться, и начал подниматься из–за стола. Вид его сдвинутых к переносице бровей, равно как собиравшиеся вместе пальцы на сильных руках, не предвещали ничего хорошего.

– Дарган, пожалуйста, сиди на месте, – негромко сказала ему жена. – Во Франции это обычное явление, от которого еще никто не умер.

– Во Франции может быть и так, а здесь Кавказ, – неуверенно проговорил глава семьи. Он снова вильнул зрачками в сторону кавалера, на лице которого проступил некий интерес к происходящему, опустившись на лавку, пробурчал. – А если так начнут поступать все наши скурехи с малолетками?