Текст книги "Соборная площадь (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

В один из последних августовских дней на базар с утра пораньше заскочил Рыжий, сотрудник уголовки из городского отделения милиции, больше работавший по карманникам. Поздоровавшись с ребятами, попросил купить ему банку немецкого пива и пачку сигарет. Видно было, что вчерашний вечер он провел довольно бурно.

– Что там у вас нового? – когда Рыжий немного оклемался, спросил Серый, тоже бывший мент, перекинувшийся к ваучеристам с год назад. – Внеплановых провокаций не намечается по отношению к нам?

– Кому вы нужны, – отдуваясь, небрежно бросил Рыжий. – Кропаете без криминала и продолжайте дальше. Кстати, одного из ваших застукали на карманной краже.

– Кого? – заинтересовались мы. – Среди нас таких, вроде, не встречалось.

– Наркоту помните? Армянина, беженца из Азербайджана.

– Арутюна?

– Да, взяли с поличным прямо в трамвае. Карманы перепутал.

– Еще его тетка с нами стояла, – дополнил перечень примет Скрипка. – Симпатичная такая, полная. Двое малых детей.

– Теперь тетка трудится возле ЦГБ, на жвачках с шоколадками, – пояснил Аркаша. – Да, влип Арутюн. Гену Бороду раскрутил, к наркотикам приучил, и сам опустился.

– Так ему и надо, – насупился Сникерс. – Я никогда не доверял этому козлу.

Вскоре Рыжий отчалил. Внешне он больше походил на ростовского приблатненного корешка. Только быстрый цепкий взгляд из-под белых ресниц выдавал истинную профессию. Начал он как всегда с трамвайной остановки напротив. Через минуту след его затерялся. А еще через час ко мне подплыла полная дама в свободно сидящем дорогом платье.

– Так, ваучеры, купоны, монеты, кажется, доллары, – заскользила она лупастыми глазами по моей табличке. – Скажите, а золото вы берете?

– Само собой, – чуть подался я к ней. – Что у вас?

– О, мне нужен серьезный специалист.

– Надеюсь, разберемся. Показывайте.

– Это не ваша фотография под названием «Новые русские» была как-то напечатана в одной областной газете? – неожиданно спросила дама.

– В черных очках, в шляпе и кожаной курточке, – быстро среагировал я. – Нет, уважаемая, похожих ваучеристов на базаре полно.

– Но ваше лицо мне все равно знакомо.

– Вполне возможно. Я, знаете ли, не из последних. Рекорды Всесоюзные ставил, печатался, выступал по телевидению. Вы подошли, чтобы узнать, кто я?

– Нет, просто интересно. Кругом лица обычные, а у вас… знакомое, – окинув меня еще раз внимательным взглядом, дама вытащила из сумочки бумажный комочек. Сделав предупреждающий жест, я поманил ее вовнутрь магазина. Там, возле продавленного стола напротив зарешеченного окна, развернул сверток. В нем оказался тонкой работы перстенек с зеленым камешком посередине и двумя белыми по краям. Вытащив лупу, долго всматривался в камни. Несомненно это были изумрудик и два брюлика по ноль три карата, высокой чистоты.

– Сколько вы хотите? – спросил я.

– Не знаю, – дама с интересом следила за моими действиями. – Вы, наверное, разбираетесь больше.

Когда-то дочь проболталась подружкам, что я работаю на базаре и неплохо разбираюсь в ювелирных изделиях. Ей тут же принесли женский перстень, попросили предложить мне. Кто-то из отпрысков бывшего до перестройки торгового туза. Дама тоже напоминала члена мафии негоциантов. Когда я, приехав по звонку дочери, обследовал изделие, то пришел к выводу, что оно не стоит выеденного яйца. Девять старых алмазов расположились короной вокруг неродного гранита. Дочь чуть не пищала, что на этой веши можно неплохо заработать. Мне было жаль, что она вообще ничего не смыслит в драгоценностях. Вложив перстень в руку, я посоветовал вернуть его владельцам, и больше никогда не связываться с подобными «подарками». Месяца два она не звонила. Обиделась.

– Да, я немного разбираюсь, но хотелось бы услышать ваше предложение.

– Ну, тысяч восемьсот.

Я хотел сказать, что цена дороговата, что точно такие изделия в ювелирных магазинах хоть и стоят больше, лежат годами, потому что покупать их некому. Народ нищает. В этот момент в торговый зал быстро вошли двое щуплых парней в гражданской одежде. Я сразу понял, кто они на самом деле. В голове мелькнула мысль, что табличку, слава Богу, снял. Незаметно попытался отдать перстень даме.

– Не надо суетиться, – парни стали по обе стороны, одновременно загораживая выход на улицу. – Ну, что там у нас на сегодня?

– Женщина предложила оценить вещь, но я в золоте не соображаю, – зачастил я, поняв, что отпираться бесполезно.

Взгляд у дородной дамы стал тяжелым. Она медленно повернулась к одному из оперативников, презрительно скривила полные губы:

– Это мой перстень, как хочу, так им и распоряжаюсь.

– Конечно, – согласился опер. – После десяти лет заключений вам нужно на что-то жить. Но вы, уважаемая, до сих пор не вернули наворованного у государства во времена правления Брежнева и компании. Заберите вещицу, пройдемте с нами.

Даму увели. Ошалело покрутив головой, я направился к выходу из магазина. Слава Богу, пронесло. Но какие претензии можно предъявлять к человеку по прошествии стольких лет, пусть даже он занимался когда-то жульничеством. С этим вопросом я обратился к Аркаше.

– Да отстань ты, – раздраженно отмахнулся он. – Тут цепочку золотую потерял на пять граммов, а ты за какую-то бабу. Может, директором торга работала. При конфискации имущества ничего не нашли. Вот и следят до сих пор. Тебе от этого ни холодно, ни жарко. За собой смотри, а то погнал в магазин, никого не предупредив. Влип бы еще на соточку баксов…

Я поежился. То, что Аркаша посеял цепочку, особого сочувствия не вызвало. Мы часто теряли золотые вещи, второпях сунув их в любую заначку. Через микроскопическую дырочку в кармане или в сумке они, тяжеленькие, запросто выскальзывали на дорогу. Помнится, однажды нашел тоненькую цепочку с маленьким крестиком. Не успел пройти нескольких метров, ее уже не оказалось. Сумела проскользнуть между нитками шва.

– Дорого взял? – все-таки спросил я у Аркаши.

– Какая разница. За сколько бы ни взял – потерял.

– Дома получше поищешь.

– Карманы наружу вывернул, – покривился тот – На рынке, наверное, когда чеки сливал. У тебя они есть?

– Шестьдесят пять штук, едрена в корень. Те еще, по сорок пять тысяч. У меня как всегда, запоздалая реакция.

– Когда ты успел нахапать? – вылупился Аркаша.

– Пиджак брал по полтиннику, вот я и набил пакет.

– По тридцатке не берут. Беги сдавай, иначе снова как со ста шестьюдесятью восемью ваучерами будешь гонять по всему рынку.

– До Нового года далеко, – буркнул я. – Должны подрасти.

– Ну… я тебя вообще не понимаю. То ли дальновидный, в тот раз выкрутился, то ли жадный. Или полный дурак.

– Скорее всего, последнее. Сами прозвали писателем.

– Вот именно, приходят на рынок и бродят как ненормальные. Печатать не печатают, а от другой работы уже отвыкли. Классики.

– Неправда, многие устроились сторожами, столярами. В газетах пашут, в фирмах разных. Поэты одеждой, продовольственными товарами торгуют, теми же ежемесячниками, типа «Спид-Инфо». Так что наш брат ко всему приспосабливается.

Хмыкнув, Аркаша снова принялся шарить по карманам, не хотелось ему смириться с потерей. Впрочем, на его месте так вел бы себя каждый. Не оставляет человека надежда на лучшее, а его, это лучшее, уже кто-то подобрал. Нацепив табличку на грудь, я перевел сумку с деньгами под локоть, чтобы в случае чего ее невозможно было открыть чужому человеку. Народ сплошной массой безостановочно валил в ворота главного прохода, с рынка напирал такой же плотный поток. Лица в основном хмурые, озабоченные. Изредка мелькнет беспечная девичья рожица, самодовольная улыбка преуспевающего гражданина или нахрапистое выражение на квадратной морде владельца нового «Скорпиона». Больше неброская серость с задранными по-русски вверх широкими носами. Из-за трамвайной линии донесся слабый звук выстрела. Поначалу на него никто не обратил внимания. Привыкли за последние годы. Выстрел повторился уже ближе. Кто-то повернул голову в ту сторону. Следующий хлопок заставил толпу замедлить движение. Из-за рядов колбасников на рельсы выскочил молодой белобрысый с усами мужчина, бросился бежать по направлению к углу базара на Буденновском проспекте. За ним гнались несколько разгоряченных погоней кавказцев. Расстояние быстро сокращалось. Мужчина обернулся, выстрелил из газового пистолета в первого набегавшего. Второй, не останавливаясь, проскочил чуть дальше, отрезая путь к отходу.

– Да что же это делается, а? Черномазые уже среди бела дня бьют и никто не поможет, – звонко закричала какая-то женщина. – Русские люди, мужчины, что вы стоите смотрите!

Ее поддержали сразу несколько женских голосов. Кавказцы уже вцепились в парня, пытаясь сбить его с ног. Аркаша сорвал табличку, затрусил в ту сторону. Я заспешил за ним, снялся с места кое-кто из наших ребят. Толпа плотным кольцом окружила дерущихся. Кто звал омоновцев, кто казаков и милицию. Сразу несколько рук граблями потянулись к рубахам инородцев. Аркаша крепко ухватил за воротник одного из них. Тот попытался вырваться, быстро сунул руку в карман, но оказавшийся рядом дядька здоровенным кулачищем врезал под солнечное сплетение так, что кавказец согнулся пополам, зашелся в плаксиво угрожающем визге. Дядька добавил еще сверху, промеж лопаток.

– Тихо, тихо… Зачем самосуд, цивилизованные люди, – задыхаясь от напряжения, забормотал Аркаша. – Сдадим в милицию, там разберутся.

Вместе с мужиками я тормознул едва не выскользнувшего из кольца второго негодяя. Ну очень скользкий народ эти горцы, так и хочется вытереть руки о тряпку. Странно, столько писателей прославляли их гордость, смелость, справедливость. И где достойные мужчины качества теперь? Может, и не было их вовсе, если сейчас они накидываются на одного стаей голодных шакалов? Забивают ногами до смерти вместо вызова, как в старых кинофильмах, один на один. Живуча татаро-монгольская племенная привычка. Еще двоих, среди которых оказался горец в годах, задержали остальные граждане. Не били, не материли, не угрожали, просто не выпускали из рук и все. Молодой мужчина размазывал по лицу кровь с разбитых губ. Ненадежный пистолет его валялся под ногами. Он наклонился, поднял газовую безделушку, сунул за пояс испачканных брюк.

– В следующий раз, корешок, носи с собой что-нибудь посолиднее, – посоветовал ему Саня Хохол. – И сразу в лобешник. Они по-хорошему не понимают.

– Ну, только убивать, – добавил выросший словно из-под земли казачий урядник. – Жаль, раньше не подоспел. Я бы им…

Многие согласно закивали казаку. Раньше, не будь сами участниками инцидента, высказались бы против. Таков русский человек, обиды воспринимает, пока они перед глазами. Отвернулся – тут же забыл. Подоспел наряд омоновцев. Дюжие ребята грубо потащили кавказцев к открывшему железную дверь «собачатнику». Мужчину повели следом.

– И все-таки я против насилия, хотя зверей развелось как тараканов, – сказал Аркаша, отряхиваясь. Мы неторопливо пошли вдоль своего участка. – Обнаглели, сволочи, слова поперек не скажи.

– Я тоже против, – зло процедил я сквозь зубы. – Интеллигентно, как прибалты, предложил бы им переместиться на родной Кавказ и забыть в Россию дорогу. Была бы польза – слова бы не сказал, но сотни лет одни неприятности. Драки, убийства, насилия, кражи.

– Русские бывают похлеще.

– С русскими справиться легче, никуда не денутся. А кавказец совершил преступление и умотал в горы. Ищи правду в ущелье. А пример какой показывают! Большинство русских подонков работают под их марку. Было на Руси в прошлые века подобное?

– У них тоже не было, – буркнул Аркаша.

– А кровная месть? А межплеменные разборки?

– Русский бунт похлеще, вспомни Стеньку Разина, других атаманов, гражданскую войну, наконец.

– Это борьба за идею, за освобождение от цепей рабства. А у них разборки на пещерно-племенном уровне.

– Да, ты прав, на первобытном уровне, но все равно за свободу.

– Как у американских индейцев, которые до сих пор в цивилизованном обществе остаются собаками на сене, хотя им давно обрубили уши. Для их же блага, заметь, – с раздражением в голосе продолжал доказывать я. – Еще вспомни о том, что первые поселенцы просто уничтожали аборигенов на их же территории, умеющих только скакать на мустанге да воевать, а Россия посадила многочисленные первобытные племена, способные лишь огрызаться, себе на шею. При том, на своей земле. Кормит, поит, прощает дикие выходки. Где это видано, в какой стране мира? Не только в Америке, но даже в Австралии папуасов загнали в резервации, чтобы не мешали спокойно жить, не подставляли усыпанную цыпками ногу в стремлении идти вперед, к процветанию цивилизованного общества. Да, не забывают и аборигенов, постепенно вовлекая их в строительство лучшего будущего. Постепенно! А в России решили сразу, раз и навсегда, стереть грань между племенным и достойным лишь высокоразвитого общества укладом жизни. Что из этого получилось? Ничего. До сих пор межнациональные разборки, до сих пор по общему культурному развитию вторые после Африки.

– Зато у нас нет оскорбляющих человеческое достоинство резерваций. Общая масса практически однородна. Русские и все, – усмехнулся Аркаша. – Так что твои доводы не совсем приемлимы.

– Да пойми ты, тянут они нас назад, – психанул я. – Не дают влиться в единое пространство той же сытой чопорной Европы, хотя еще со времен Ярослава Мудрого те признавали нас своими, европейцами. А сейчас, с началом перестройки и открытием границ, по странам и континентам вопль – русские идут. Слава Богу, американцы начали разбираться кто есть кто. Уже пишут не о русской мафии, а о русскоязычной, что далеко не одно и то же. До этого весь позор падал на головы истинно русских.

Мы дошли до своего места работы. Аркаша поправил сумку на плече.

– Спасибо за лекцию, – цепляя табличку, сказал он. – Не со всем, конечно, я согласен, но доля правды есть. И большая.

– Как ты можешь согласиться, когда сам наполовину еврей, – уколол я его. – Логика мышления, понимаешь, одинаковая с нерусскими.

– А ты кто? – повернулся всем корпусом Аркаша. – Сам на каждом перекрестке подчеркиваешь, что не русский, а русич.

– Если чувашская княжна, которую я чпокнул, твердо заявляла, что она по национальности русская, то мне сам Бог велел покопаться в истории своего древнего рода, – отпарировал я. – Кстати, когда я в очередной раз заламывал в отчаянии руки по поводу позорящей себя пьянками, грязью, развратом и другими непотребными действиями русской нации, одна женщина с удивлением воззрилась на меня. Мол, кого я считаю русскими. Этих, с пропитыми широкими мордами оборванцев, корявеньких, недоразвитых мужичков и баб? Они только по паспорту русские, а на самом деле к великой малочисленной нации, сумевшей заставить говорить на своем языке одну шестую часть мира, никакого отношения и близко не имеют. Это потомки разных племен, по большей части с татарского Поволжья, со всех сторон прилепившихся к могущественному развитому государству Русь. Вот так-то, дорогой. После ее замечания я словно прозрел. Как гора с плеч свалилась.

– Уймись, могущественный, – снисходительно похлопал меня по плечу Аркаша. – Коли ты такой великий на самом деле, то вдвойне обязан заботиться об остальных малых народах, у которых отобрал не только землю, но и родной язык.

– Я забочусь. Но честное слово, надоела многовековая забота хуже горькой редьки. Хочется пожить как немцы, или шведы.

– В отпуск не собираешься? Как швед.

– С удовольствием бы. А ты?

– Хм, билеты со своей уже взяли. В сентябре бархатный сезон.

– Тебе легче. В твоей сумке шестьдесят пять ваучеров не заторчали.

– Ты ж у нас самый умный, – хохотнул Аркаша. – Чурка и тот догадался бы избавиться от чеков вовремя.

– На это большого ума не требуется, – не согласился я. – Еще ни разу не довелось встретить продавца или продавщицу с высоким интеллектуальным мышлением, потому что нет почвы для развития. Купил – продал, преобладает животный инстинкт. К сожалению, я на рынке начал ржаветь, пропадает стремление к высоким материям, к поискам истины. Может быть потому часто срываюсь, что не вижу смысла в простом накапливании денег.

– К звездам здесь не тянет, в этом ты прав, – пошевелил жирными плечами Аркаша. – Но – каждому свое. Природа создала человека индивидуалистом. Один выделяется тем, что много пьет, другой хорошо ворует, третий дерется. Если у меня нет никаких духовных или низменных талантов, то я хочу возвыситься над массой хотя бы хорошей одеждой, самоуверенным видом от того, что имею возможность купить то, что понравилось.

– Да, каждому свое.

Вздохнув, я машинально пощупал через тонкую кожу сумки толстый пакет ваучеров. Вряд ли теперь удастся пристроить их даже по своей стоимости. Короткий всплеск цен быстро спал, перешел в медленно иссякающее журчание. Коммерческие структуры не позволят им подпрыгнуть вновь, потому что невыгодно. Да и ненадежно все, неустойчиво, даже в структурах власти. Грабят, наживаются, жируют, забыв о том, кому обязаны своими богатствами – о народе. А он может напомнить о себе в самый неподходящий момент.

Ко мне подошел мужчина в хорошем костюме, в фетровой шляпе. Лицо показалось знакомым.

– Не помнишь? – с нагловатой усмешкой в краях волевых губ спросил он. – Я купил у тебя старую «сотку», в Чехию собирался ехать.

– Ну и как съездили? – напрягся я. Теперь все стало ясно.

– Ничего хорошего, в смысле твоей «сотки», – придвинулся ближе мужчина. – На границе чешский волонтер порвал ее на моих глазах. Хорошо, что так обошлось, мог бы и в полицию сдать. Фальшивая оказалась, дорогой.

– Он ее проверял? – осторожно спросил я. Подошел Сникерс, стал со мной рядом.

– А что ее проверять, простая бумажка, – покосившись на него, мужчина немного ослабил давление. – Отшлепали на принтере, потоптали ногами для верности и пустили в оборот.

– Простите, вы привезли обрывки с собой?

– Нет, еще этого не хватало.

– Тогда почему я должен вам верить? Таможенник не проверил, сотку вы назад не привезли. Почем я знаю, может вы сплавили ее в каком чешском баре.

– Ты что, парень, белены объелся? – вскипел мужчина. – Я вот пойду и накапаю на тебя куда следует.

– А где доказательства, – недобро ухмыльнулся Сикерс. – Таких как ты умных, отец, у нас на день по десятку.

– Тем более я сразу предупредил, что в подлинности сомневаюсь, – с напором добавил я, прикидывая в уме, во сколько обойдется заглаживание конфликта, если мужчина все-таки решится заявить в милицию. Посадить не посадят, но стоять на базаре вряд ли придется. – Вы сами пришли к выводу, что она настоящая. Никто вас за уши не подтягивал.

– Но ты предупреждал, что она может оказаться ненастоящей? – воспрянул вновь мужчина.

– Не предупреждал, а сказал, что сомневаюсь. Даже не я, а ребята. Я лично решил, что «сотка» нормальная. Потертая, конечно, но ходовая.

– Чего ты с ним разговариваешь, – насупился Сникерс. – Пошли подальше и дело с концом. Тем более, доказательств никаких. Сам давно прокрутил сотню баксов, а теперь возникает. Если каждый начнет требовать деньги обратно, то нам тут делать нечего.

– Вы на глазах будете кидать, а мы молчать. Так выходит? – побагровел мужчина. Вокруг начал собираться народ. – Нет, милые мои, так не пойдет, не на того нарвались.

– Что вы предлагаете? – тихо спросил я. Базар – вокзал надо было срочно заканчивать. Если подвалит кто из оперативников, неприятности обеспечены.

– Верни деньги и дело с концом.

– Верните сто долларов, но в таком состоянии, в каком взяли. И я отдам двести шестьдесят тысяч.

– Потеха… Я говорю, что волонтер порвал ее. Как на духу, вот те крест православный, что было именно так.

Люди все прибывали. Невдалеке притормозил наряд омоновцев. Аркаша со Скрипкой знаками показывали, чтобы я на время свалил, а потом пусть ищет. Но где гарантии, что этот мужик не начнет таскаться сюда ежедневно. Вид у него, несмотря на модный костюм и фетровую шляпу, настырного деревенского заготовителя. Да и сбрасывать со счетов его правдивый, кажется, рассказ не стоило.

– Хорошо, – после некоторого размышления заговорил я. – Хотите компромисс?

– Какой?

– Я утверждаю, что «сотка» была нормальной, хотя в банк не ходил. Вы не проверили ее по настоящему, например, машинкой, а доверились какому-то волонтеру. Значит, виноваты оба. Предлагаю вам сто тысяч и замнем разговор.

– Сто тысяч… А остальные себе в карман? Хорош компромисс.

– Тогда не получите ничего. Мне она тоже досталась не даром.

Я демонстративно подкинул сумку на плече и собрался покинуть место разборки.

– Бери, дурак, – подтолкнули мужчину из толпы. – Тебе поверили на слово, никаких доказательств. Другой бы на его месте давно послал подальше.

Мужчина нерешительно протянул руку. Я вложил в нее две пятидесятитысячные купюры. Толпа облегченно вздохнула и, осыпав меня уважительными взглядами, растворилась. Наряд омоновцев гуськом потянулся по периметру рынка.

– Я бы ни копейки не дал, – сплюнул сквозь зубы Спикере.

– Я тоже, – поддержал его Серый. – Где-то проболтался, а потом приперся предъявлять претензии. Но это ж писатель, видно, мало наказывали.

– Мы работаем на доверии, – пожал я плечами. – Люди должны не сомневаться в нашей порядочности, иначе перестанут обращаться.

– Ты считаешь это быдло людьми? – поднял вверх ладонь Коля. – Жаль, что он не оказался на твоем месте. Он бы тебе еще в лобешник заехал, а не деньги вернул. Одно слово – поэт.

День как начался бестолково, так бестолково и закончился. Одни нервотрепки да растраты. Приехав домой, я зашвырнул сумку в шифоньер, не удосужившись как обычно посчитать бабки. Что лишний раз расстраиваться из-за убытков. Подогрев супчик, похлебал из тарелки, закусывая ломтем вареной колбасы и включил телевизор. По нему как не было программ на экономические темы, так и не предполагалось в дальнейшем. Ни цен на ваучеры на РТСБ, ни курса акций приватизированных предприятии, ни единой информации по другим ценным бумагам. С утра пролепечут что-то в общих чертах по узкому кругу вопросов, рассчитанных не на массовую аудиторию, а на крутых специалистов. Изредка, правда, оповещали о неизменном подъеме курса доллара к национальному рублю. Облокотившись о спинку дивана, я почти не воспринимал смыла играющих всеми цветами радуги картинок на экране. Усталость брала свое. Зудело в области лобка. Рука машинально потянулась к ширинке. И вдруг до меня дошло, что по идее там зудеть не должно. Волосы давно сбриты, кроме Людмилы никаких женщин, перед немытыми собутыльниками двери закрыты на прочный замок. Включив настольную лампу, я надел очки и расстегнул ширинку. Под корешками волос снова во множестве гнездились красные пятна с черными точечками посередине. Неужели это от трусов или от мочалки! Все нижнее белье и сама мочалка прокипячены в крутом кипятке. А может, мы с Людмилой заражаем друг друга по очереди? Уцелела какая гнидка и прыгает теперь от нее ко мне, от меня к ней, не переставая размножаться со скоростью пулеметных очередей. Достав средство от педикулеза, я с остервенением втер его в кожу. Ну, елки-палки, неприятность за неприятностью. У Людмилы я был дня два назад. Последнее время она взяла за привычку спрашивать, когда и во сколько приду. Раньше этого не замечалось – когда хочешь, тога и приходи. Акцентировать внимание на этой мелочи все-таки не стоило, так можно додуматься черте до чего. В передней дилинькнул звонок. Поставив пузырьки с мазью на место и помыв руки, я пошел открывать. На пороге возвышался Саня Кравчук, прозаик из Белой Калитвы. Давно мы не видели друг друга, с тех пор, как у него наконец-то вышла тоненькая брошюрка с коротенькими рассказиками на уголовные темы. Тогда мы с Саней, войсковым казачьим старшиной по печати, надрались крепко. Даже вспомнить трудно, где и как расстались.

– Примай казака, писатель, – гаркнул Саня.

Я пошире распахнул дверь, отойдя в сторону, радостно похлопал старого приятеля по прямым плечам. Еще одного друга, самого молодого атамана Верхнедонского округа Области Войска Донского – Юру Карташа – тоже не видел больше ста лет.

– Заходи, братка. В Вешенской не был? Как там наш поэт – атаман?

– Не довелось, – выставляя бутылку столичной на стол, загудел Саня. – Атаманствует, куда деваться. А вот пишет ли стихи – не знаю. Слухай, что хочу сказать, у тебя переночевать можно? Автобусов и след простыл. Или корешку на Западный звякнуть?

– Никуда не звякай, диван в твоем распоряжении.

– Тогда пары бутылок, надеюсь, хватит. Если что – еще сбегаем.

– У меня в холодильнике коньяк, полмесяца простоял. За батареей отопления нашел, видать, от собутыльников прятал.

– Ты так и бухать перестанешь, – с недоверием посмотрел на меня Саня. – Полмесяца срок приличный.

– Стремимся выбиться в белые люди.

Застолье под стакан подпольной, воняющей керосином водки с кусочками вареной колбасы и неизменной бесконечной сигаретой на закуску растянулось чуть не до утра. Саня жаловался, что рукопись его сборника рассказов, пролежав несколько лет в издательстве «Орфей», директором которого был общий знакомый, так и не стала книгой, хотя сам директор Леша Подбережный шустро опубликовал свои труды, оформив их в глянцевый переплет. Такими вот стали старые друзья, которых в прошлом сами выдвигали на ответственные посты в областном литобъединении. А за свой счет вряд ли вытянешь. Журналистам, пусть и заведующим отделам в районной газете, ставка известная – лишь бы с голодухи не подохли. Коммерцией заниматься опасно, кругом криминал. Я как мог успокаивал Саню, приводя в пример свое положение в литературном мире, других знакомых литераторов. Кое-кто из них, правда, успел проскочить с тощими книжонками еще по государственному каналу. Например, поэт Саня Григорьев, вышедший почему-то под фамилией Агатов. Как пил, так и пьет, бродяга, не хуже Брунько. Тот вообще превратился в алкаша, из Танаиса не вылезает. А если наведывается в Ростов, то бродит по улицам настоящим бомжем, сшибая у знакомых мелочь на стакан вина. А ведь еврей, правда, польского происхождения. Чистый жид по отцу. Вся книжная продукция, даже телевидение, находятся под контролем у евреев. Об этом писал в личных секретных записках еще наш первый и последний Президент Советского Союза Миша Горбачев. Странно, почему акцентировал на этом внимание. Предполагают, что он сам рыцарь Мальтийского Ордена. Недаром встречу по мировым вопросам с Президентом Америки провел у берегов Мальты. А может, и член могущественной, правящей миром, самой масонской ложи. Каменщик какой-нибудь, строитель, в общем. Такие вот дела.

Это все, что запомнилось из разговоров с Саней. Под утро мы добавили еще и я отключился. Очнулся лишь под вечер в грязной, разбитой как при погроме, комнате одинокого шизофреника из первого подъезда. Поначалу не мог сообразить, где нахожусь и куда подевался Саня. Кругом торчали оголенные электрические провода, из развороченного туалета доносилось журчание воды. Заросший седой щетиной, в прошлом инженер-электронщик с военного предприятия, старик-шизофреник сидел за столом напротив и преданно улыбался. Я часто подкармливал его, снабжая то деньгами, то продуктами, то бутылочкой вина или водки, в зависимости от настроения.

– Ремон произвожу, – радостно сообщил он, придвигая ко мне стакан с рубиновой жидкостью.

– Что это? – пошевелил я слюнявыми губами.

– Коньяк «Белый аист». Ты сам принес. Французское шампанское мы уже оприходовали.

Я попробовал сунуть руку в карман, проверить, остались ли еще деньги. Попытка закончилась неудачей. Придвинув к себе стакан, с трудом осилил несколько глотков. Успел подумать о том, закрыта ли дверь собственной квартиры, и снова провалился в черный омут. И вновь встрепенулся оттого, что кто-то шлепал по щекам. Посреди стола догорал огарок свечи, напротив все так-же улыбался хозяин квартиры. За обросшим паутиной окном расползались густые сумерки.

– Милый, очнись. Что ты с собой делаешь. – Услышал я далекий голос Людмилы. – Я люблю тебя, ты единственный, больше никого не надо, только не пей. Прошу тебя, очнись…

– Где Данилка? – не в силах поднять голову, спросил я.

– С мамой оставила. Не пей больше. Иди домой и проспись, я еще приеду…

Ладони соскользнули с лица. Некоторое время я тужился прийти в себя. Хозяин поднялся, с кряхтением направился к выходу. Его не было долго. В башке потихоньку начало проясняться. Я окинул плывущим взглядом крохотную кухоньку. То ли мерещится, то ли этот бардак на самом деле. В разрушенных домах краше. Наконец, сзади кто-то зашаркал домашними тапочками по скрипучим, покрытым многолетней грязью, половым доскам. Вернулся хозяин.

– Людмила была? – спросил я, скорее для того, чтобы удостовериться, что это не мираж.

– Какая Людмила? – недоуменно посмотрел на меня старик.

– Моя. С которой я к тебе заходил.

Старик задумался.

– А-а, на машине прикатила, – с раздражением в голосе наконец сообщил он. – Нарядилась, волосы навила. Духами пахнет.

– На какой машине? – не понял я. Подумал, что может быть подбросил брат Людмилы. У него свой жигуленок.

– На «бобике» на военном. А возле него в форме с погонами молодой парень поджидал. Оба радостные.

– Что ты мелешь! – меня взяла оторопь. Шиза накрыла деда, что-ли! – Какие военные?

Неожиданно вспомнилось, что Людмилу до меня часто навещал друг ее парня, от которого она родила ребенка и с которым не жила ни одного дня. Единственный раз отец приходил, когда Антону исполнилось почти годик. Потом тело его нашли далеко вниз по течению Дона. То ли сам утонул, то ли убили. А друг, вертолетчик с аэродрома на Военведе, зачастил к ней, вроде как помогал. Вскоре они стали любовниками, об этом она рассказала сама. Но после появления на горизонте меня, она захлопнула перед ним, давно обретшим семью, навещавшим теперь раз в год по обещанию, дверь. А может нет! Внутри похолодело. Я почувствовал, что быстро трезвею. Еще никому не прощал измены, даже малейшего намека на нее. В таких случаях ревность была сильнее разума, хотя не раз представлялась возможность устроить жизнь весьма выгодно. С машинами, с квартирами в центре, с высоким положением будущих тестя с тещей и приличным счетом в банке.

– Какой еще военный? – повторил я вопрос.

– Простой, в форме с погонами, моложе тебя, – с сарказмом в голосе сердито бросил старик. – Обнялись, засмеялись, когда я зашел за угол. Машина прямо возле стены дома припаркована, – он плеснул в стаканы. – Тихая всегда была, скромная как монашка. А ты говоришь! Сели и уехали.

Я не знал, что делать, верить мне или нет. С одной стороны явственно чувствовал, как Людмила шлепала ладонями по щекам, слышал ее голос, хотя саму не видел, потому что хлопали сзади. С другой – сам подбросил тему для фантазий шизофренику, упомянув имя сожительницы. Появление парня в форме еще можно объяснить, но откуда взялся военный «бобик». Да и кто попрется к сопернику, тем более, связанному с базарной мафией. Не родная жена, а почти забытая любовница, к тому же не из лучших, с ребенком на руках. Может другого кого нашла, пока я валялся на дне пьяных омутов. Рядом с ее домом расположилась войсковая часть. Во время прогулок, вероятно, и познакомились. Еще подумалось о том, что после загулов всегда пропадали деньги, а у нее был ключ от квартиры. Бардак в голове, мешанина в чувствах.