Текст книги "Соборная площадь (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

– Он воевал, а мы членом груши околачивали, – зло процедил второй. – За сук еще в отделении получишь.

– Да где он там воевал. Петух, – рыкнул первый омоновец. – У бабы под юбкой, видал, расфуфырился! Лампасы, небось, зубным порошком чистил. Нацеплял, падла, чужих крестов и гоношится.

– Ничего, вы за все ответите, – слизывая с губ кровь, не успокаивался казак. – Я вам покажу, где воевал…

– Заткнись, козел, – омоновец постарше снова резко двинул его в бок тяжелым ботинком. – Проглоти язык… В отделении покажешь, успеешь еще.

Постояв немного, оба молодца прошли к двери. Затем спрыгнули на землю. Казак скрежетал зубами, но молчал. Мы продолжали прижиматься к накалившейся за день железной обшивке. Наконец, Данко нарушил молчание:

– Скидывайтесь по червонцу, я передам старшему. Думаю, выпустит. А ты, Хохол, больше такого не делай. Сидеть тут из-за тебя, смотреть…

– Разговор со зверями бесполезен. Их надо просто убивать, – ни к кому не обращаясь, процедил длинный ваучерист.

Мы быстренько сбросились. Но отпустили нас не сразу. В будку впрыгнули несколько омоновцев, машинка шустро сорвалась с места, понеслась по улицам вечернего города, натужно воя мотором. Затормозила она только возле райотдела милиции на Текучева. В дверях показалась голова старшего наряда. Данко быстро наклонился к нему, шепнул что-то на ухо. Кивнув, тот громко скомандовал:

– Кавказцы, на выход. Казак, поднимайся тоже, весь пол обоссал, скотина.

– А мы? – приподнял плечи длинный ваучерист.

– Нас обратно довезут, – опередил с ответом старшего Данко. – Но если хочешь, можешь идти пешком. Никто возражать не будет.

– Нет уж, я лучше в машине посижу.

– Тогда молчи.

– Заявление порвут? – с тревогой спросил Хохол.

– Не беспокойся, обо всем договорено, – Данко прижал палец к губам.

Последний задержанный покинул будку. Дверь захлопнулась. Где-то в течение получаса мы сидели, отрезанные от окружающего мира железной обшивкой «собачатника». Разговаривать не хотелось. Ребята выглядели усталыми, измученными. Наконец, снаружи послышались громкие голоса, вовнутрь ввалилась орава омоновцев. Шумно переговариваясь и беспрерывно ругаясь матом, они обсуждали эпизод с казаком, которого, как только тот куда-то позвонил, пришлось выпустить.

– Фронтовик, падла. Надо было ему еще ввалить.

– Ну, затолкнуть в камеру и обломать все ребра.

– Ты понимаешь, что напридумали – за Россию, но против кацапов, против кацапов, но за Россию. А кто эту самую Россию населяет? Сволочи, как чуть, так к России под сиську. Толстой по пьянке ляпнул, что Россия собрана казаками… Удержал бы Ермак Сибирь? Нет. На поклон к царю – батюшке, мол, помоги, Также и Азов. Русский народ наложил лапу – порядок. Семьдесят лет обходились, войну без них выиграли, территории вернули…

– Ну, я говорил, возьмите магазин, сделайте в нем цены на рубль дешевле и потянутся люди к вам. Как об стенку горох, лишь бы набить свое брюхо.

– Живучий…

«Собачатник» выкатил на площадь перед собором. Старший наряда снаружи открыл дверь. Данко вложил ему в руку собранные нами деньги. Небрежно сунув их в карман форменной гимнастерки, омоновец с равнодушным видом отошел в сторону.

– Всего лишь передовой отряд, вроде разведчиков на войне, – не мог успокоиться один из омоновцев. – а ставят из себя господ…

– Паскудная Россия, – подойдя к дверному проему, процедил сквозь зубы Сникерс.

– Ты чего? – не понял я его внезапного раздражения.

– Ничего…

На площадь уже опустились густые сумерки. Тускло отсвечивали червонным золотом облитые светом мощных прожекторов огромные купола собора. Между главами угнездились синие тени. Где-то высоко под крышей, в узком окне, мерцал крохотный огонек. Символ России, доброй, богатой. И таинственной. Рядом возвышался остов разрушенной еще во время войны, теперь медленно достраиваемой на деньги прихожан, квадратной колокольни. По слабо освещенному двору изредка проплывали темные тени. На площади, возле закрытых ларьков, народу почти не было. Работы, значит, тоже. Оставалось протолкаться между плотными рядами батайских колбасников, дойти до остановки транспорта и уехать домой. Немногие из нас решались держать банк до наступления полной темноты. Попрощавшись с ребятами, я отвалил в сторону.

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа…». К этому дню у меня скопилось сто шестьдесят восемь ваучеров. На их приобретение пошла почти вся наличка. С горящими глазами я бегал по базару в поисках выгодных купцов. Но те будто сквозь землю провалились. У некоторых ребят пакеты были покруче моего – до тысячи чеков. Они тоже метали икру. Кажется, из всех ваучеристов не переживал один Скрипка. Его личное кредо купил, – тут же продал, сработало четко. И теперь заросший седой щетиной, щуплый, пожилой, но подвижный армянин изголялся над нами, как хотел. Он подскакивал клоуном от одного к другому, дурашливо морщил нос, с ехидным смешком брызгал на всех слюной. Ребята гнали его грубыми пинками, чем усиливали и без того распиравшую тощую грудь радость. Скрипка умерил свою прыть лишь тогда, когда услышал, что одного знакомого армянина, работавшего на базаре со взрослым сыном, зарезали в Чалтыре свои же армяне. Тому, видимо, мало показалось навара от перекидки ваучеров, если пошел к друзьям играть в карты. Содрал крупную сумму денег. При расчете его и прикончили. Неделю назад пропал и оборотливый Акула. Как вскоре выяснилось, он взял на комиссию у крупных дельцов двадцать тысяч долларов, пообещав возвратиться с «капустой» к вечеру этого же дня. И пропал. Домыслов было много. Оказалось, что с женой он капитально поссорился, даже заявление написали на развод. Бабой она предстала не из простеньких, тоже участвовала в коммерческих сделках, правда, по турецкой мануфактуре. Среди ребят прошел слух, что она могла его и пришить. Заинтересованные лица обследовали подвал дома, в котором они жили, проверили связи с представителями торгового бизнеса. Но зацепиться было не за что.

– Балдеет где-нибудь в другом городе, – уверяли более беспечные. – С такими бабками везде можно неплохо устроиться, до конца жизни хватит. Семьдесят лимонов на наши.

– В Штатах двадцать тысяч баксов тоже сумма, – вторили им.

– Вот именно. Или в Израиле, он же еврей.

– В Штаты и в Израиль нужны визы, а они выдаются не сразу.

– Оформил заранее, Господи. Получил визу, подготовил документы на выезд, загодя купил билет. Потом хапнул баксы и бегом на самолет. Доверие ему оказывали дай Боже. Втерся капитально.

Мать Акулы не единожды приходила на базар. Трясущаяся, жалкая, едва сдерживая рыдания, она просила ваучеристов рассказать о сыне все, что они знали, помочь разыскать его. Клеймила позором бывшую невестку, прозрачно намекая, что та способна на любую подлость. Только много позже в забетонированном русле Темерника, напротив железнодорожного вокзала, обнаружили труп мужчины, по приметам схожий с бывшим Акулой. Но явных доказательств, кажется, не выявили. Так и ушла эта темная история в прошлое, тем более неопознанные трупы находили каждодневно десятками. Валютчики с Семашко рассказывали, что видели Акулу садящимся в иномарку. Возникла версия о том, что в тот день он сдавал баксы постоянным клиентам, поэтому без опаски влез в машину с дымчатыми ветровыми стеклами. Приученный частыми честными сделками со знакомыми партнерами, поплатился за свою доверчивость жизнью. В конце концов те, видимо, решили вернуть переплаченные ему деньги именно таким способом. Но это были всего лишь предположения, будоражившие изредка умы ваучеристов. Неотработанные, недоказанные версии. Да и кто из правоохранительных органов желал бы ими заниматься. Ваучеристы, валютчики, челноки, мелкие владельцы частной собственности могли рассчитывать только на себя, если даже имеющие вооруженную до зубов охрану крутые бизнесмены то и дело попадали под вал захлестнувшей страну преступности. Фенита-ля-комедия, как сказал бы написавший противореволюционное «Наваждение» великий Прокофьев.

Я мотался по базару, изредка тормозясь на своем месте передохнуть и хоть немного покрутится на оставшихся деньгах. Их было действительно мало, не наскреблось бы и миллиона. К вечеру ноги уже не держали. Аркаша, Серж, Сникерс, Вадим, даже всегда находящий выход из любого положения семейный подряд в полном составе, тоже исходили синим пламенем от безденежья и неясности картины на Российской товарно-сырьевой бирже – главного скупщика чеков и надежного до недавнего времени поставщика информации. РТСБ молчала. И вдруг как гром среди ясного неба по рядам ваучеристов электрическим зарядом проскочило сообщение, что ваучер упал в цене сразу на восемь тысяч. Это была катастрофа. Я влетал почти на полтора миллиона рублей. Державшие на руках пакеты в тысячу и более чеков, соответственно, на восемь – десять лимонов. От второй информации большинство ребят едва не парализовало вообще. Прекратилась скупка билетов «МММ». Неужели любитель бабочек, неприступный как скала господин Мавроди решил объявить себя банкротом! Стоящие рядом Очкарик со Сникерсом, еще несколько парней, сомнамбулами уставились на пачки билетов из тонкого картона с портретом кумира. Если новость не очередная «утка», рассчитанная на сбивание цены и убирания с экономического Олимпа соперника, то парням крепко не повезло. Буквально месяц назад они вложили в «мавродики» большую часть своей налички. То-есть, им светило завершить приватизацию практически голыми. Если я, пришедший на базар с копейками, с потерей полутора миллионов оставался еще с каким-то, пусть тощим, наваром, то некоторые из них для раскрутки продавали машины, даже родительские квартиры. Информация произвела впечатление взрыва бомбы, подорвавшей экономическую основу всего и вся. Купцы по-прежнему не появлялись. Тогда мы сами ринулись на ростовскую биржу, расположенную на втором этаже здания «Молкомбината» на Большой Садовой. Но гостеприимно распахнутые до позднего вечера двери оказались закрытыми. Не ответили на звонки из уличных автоматов и многочисленные банки, скупавшие у нас ваучеры по более низкой, чем местные купцы и, тем более москвичи, цене. Мы поплелись обратно.

– Что будем делать? – удрученно спросил я у Аркаши.

– А что предлагаешь ты? – буркнул тот в ответ. – Ничего? Ну и сопи в две дырки в ожидании нового прихода Иисуса Христа.

– Понимаешь, садиться голой жопой на угли и дожариваться мне бы не хотелось. Может, сами рванем в Москву?

– Если бы у меня заторчало две тысячи чеков, я бы не спрашивал твоего совета. Сел бы в поезд и на следующий день приехал на РТСБ.

– Так-то оно так, – протянул я. Мы молча дошли до Соборного переулка. – Кстати, что-то Гены Бороды давно не видно. Ты не в курсе, куда он пропал?

– Вчера видел, наверное, дома сидит, – поддал ногой пустую пачку из-под сигарет Аркаша. – Рассказал, что сначала квартиру обчистили, потом в Москве нарвался на кидал. Те обработали его на несколько тысяч долларов. А теперь Арутюн накупил ему на взятые у знакомых под проценты деньги дорогих ваучеров. Короче, пора Бороде задуматься о продаже собственной хаты, иначе не рассчитаться.

Слова Аркаши оказались пророческими. Вскоре все мы узнали, что Гена Борода продал свою шикарную трехкомнатную квартиру в центре города и перебрался с семьей в убогий флигель недалеко от городской свалки. Те, у кого он одолжил деньги, поступил с ним еще по-Божески. В противном случае Гену, как Акулу, нашли бы на дне заросшего бурьяном оврага с тухлым ручьем посередине.

– Все-таки сел на иглу, – качнул я головой. – не уберегли мы Гену. Если бы сосед не выгнал Арутюна, я бы прямо сегодня с поселковыми ребятами набил ему морду.

– После драки кулаками не машут, – сплюнул под ноги Аркаша. Мы вышли на базарную площадь. – Ты лучше думай, как нам хотя бы свои деньги вернуть. Уверен, ваучер теперь будет только падать.

– Больше не поднимется?

– Зачем? Времени осталось – считанные дни. Уже все, конец грандиозной игры, разве что придумают новую. Во всяком случае мэр Москвы Лужков продлил срок действия ваучера в пределах столицы до конца года. Хэт, тупорылые. В Европе бы определили последний день и все, хоть ты умри. Не успел – сходи в туалет. У нас же сплошная Азия. Заигрывают, заигрывают с народом. Посулы, подачки, послабления. Тьфу…

– Я же предлагал тебе рвать когти в первопрестольную, – удивленно посмотрел я на Аркашу.

– Для чего?

– Слить чеки по более высокой цене. Сам сказал, что там продлили.

– Для своих, – взъярился Аркаша. – Ну как об стенку горох. С московскими печатями, понимаешь? Ты что, совсем разучился газеты читать?

– Почему, иногда просматриваю.

– Тогда проверь, какие на твоих ваучерах стоят нашлепки, а потом можешь рвать когти хоть в Кремль к Чубайсу. Он тебя как раз дожидается.

Я молча проглотил обиду. Спорить с Аркашей не имело смысла, потому что ориентировался он в мире бизнеса намного лучше. Наверное, родился с природным чутьем собаки. Но и на старуху нашлась проруха, тоже вляпался. Меньше, чем остальные, не по яйца, но все-таки. Интересно, почему вовремя не избавился от чеков. Еврейская жадность, практицизм? Или сработал закон общественного сознания, от которого застрахованы только гении? Как бы то ни было, Аркаши необходимо придерживаться. Какую-никакую лазейку он найти обязан.

В тот день мы разошлись, когда до программы «Время» по телевизору оставалось не более получаса. Обстановка так и не прояснилась. Источник основной информации тоже не дал ответа на мучившие ваучеристов вопросы. Те же рекламные ролики с обаятельным Леней Голубковым и его братом, наконец-то уговорившим красавицу Викторию Руффо потанцевать вместе с ним. Для начала. Другие красочные соблазнялки. Если раньше приватизационный чек иногда упоминали, то теперь, похоже, о нем забыли напрочь. Всю ночь я одиноко проворочался в постели, в который раз подсчитывая убытки. Мало утешения принесли мысли о том, что первые шестьдесят семь ваучеров куплены по более низкой от последней цене. Утренние экономические источники зациклились в основном на курсе доллара и акциях некоторых крупных акционерных обществ. Об «Альфа капитале», «Московской недвижимости» и других инвестиционных фондах, владельцем ценных бумаг которых являлся я, тоже не обмолвились ни словом. Почистив зубы и проглотив стакан горячего чая с непритязательным бутербродом из куска дырявой воздушной горбушки от «Дока хлеб» с маслом, я с больной головой помчался на базар. Все оставалось по-прежнему. Купцов как корова языком слизала. Многие ребята вновь умчались по коммерческим структурам в надежде слить чеки хотя бы по низкой цене. Стоимость его катастрофически падала. Толпы людей осаждали редких ваучеристов, требуя прежние деньги, обзывая парней спекулянтами, вымогателями, грозя натравить милицию. У кого еще водилась наличка, отбивались как могли, скупая только доллары, купоны и золото. На былой доход от ваучеров уже никто не рассчитывал. Вскоре из коммерческих банков вернулись гонцы. Итог их поездки оказался неутешительным. Многие избавились от чеков по бросовой цене, напрочь заказав с ними связываться.

– По сколько хоть приняли? – с дрожью в голосе поинтересовался я у Хохла, приехавшего первым.

– По двадцать пять тысяч, мать бы их за ногу, – со злостью сплюнул тот. – На пятнадцать штук с чека влетел.

– А на каком количестве?

Вопрос был абсолютно неуместным. Наверное, я надеялся успокоить себя тем, что другие потеряли большие, чем я, суммы. И получил положенный в таких случаях ответ:

– Пошел ты на хрен, – покраснел как рак от ярости Хохол. – Свои считай, долбаный писатель. Еще раз спросишь, заработаешь в лобешник, понял?

Я молча отошел в сторону. Хохол был здоровее, шире в плечах, психически неуравновешенный. Не раз его крепкий кулак опускался на потерявших бдительность подвыпивших мужиков. Впрочем, со времени начала приватизации нормальной психики не осталось ни у кого. Каждого ваучериста можно было смело отправлять под конвоем в Ковалевку с диагнозом «полное расстройство нервной системы». Никто из близ стоящих ребят даже не обратил внимания на вспыхнувший между нами конфликт. Они стали привычными, как утреннее приветствие. В одиннадцать часов дня новая напасть обрушилась на головы тех, кто еще не потерял надежды повыгоднее пристроить чеки. Ваучер упал еще на три тысячи.

– Теперь и по двадцать пять штук не возьмут, – нервно покусал губы Аркаша. – В конце компании объявят, что банки будут скупать чеки по номиналу и гуляй Вася.

– По десять тысяч? – съежился я.

– Нет, по сто штук за каждый. Только для тебя, – съязвил тот. И раздумчиво добавил. – Зря я не поехал со всеми. Или держаться уже до конца…

– Больше ничего не остается. Пан или пропал.

– У тебя сколько?

– Сто шестьдесят восемь.

– У меня полсотни, я переживаю, а тебе, гляжу, по фигу.

– Ну, только вся задница от пота в волдырях, – огрызнулся я.

До обеда время текло медленно, как река Янцзы в среднем течении. Мы нервно отбрехивались от населения, предлагавшего ваучеры. Избавившиеся от чеков ребята принялись накручивать потери скупкой долларов и золота. Никто из них не только не сходил в столовую, но даже пирожка не купил. Менты не досаждали тоже. Начальник уголовки, проскакивая мимо, с сочувствием поцокал языком. Гелик с бригадой оперативников переживали за нас как за родных, не заикаясь о сигаретах, о баночном пиве, тем более, шампанском. Слиняли куда-то и кидалы с многочисленными мошенниками рангом пониже. Наверное, все они понимали свалившиеся на наши головы проблемы. Купленные доллары, марки, теперь не прятались в трусы, подбрючные ремни, в другие потаенные места. Их просто складывали в наружный карман рубашки, нимало не заботясь о внезапной облаве. Нас предоставляли самим себе. Я продолжал крутиться на мелочевке баксов, на украинских купонах. Пусть слабенький, но навар. Один Скрипка банковал в полный рост. Когда к нему подходили с чеками, он радостно сообщал, что берет их по пятнадцать тысяч. В конце концов отчаявшиеся клиенты все-таки сбросили ему пять чеков, перед уходом не забыв покрыть отборным матом и его, и родное правительство.

– Зачем ты их взял? – недоуменно пожал я плечами. – Туалет обклеивать?

– Почему туалет? Вложу в какой-нибудь инвестиционный фонд, – осклабился Скрипка. – Торги пока еще не закончились, акции в цене. К тому же у меня не двести штук, как у тебя с Аркашей. И не по сорок тысяч.

Я было хотел презрительно хмыкнуть, но вдруг подумал, что в его намерениях есть какой-то смысл. Действительно, двери фондов все еще оставались открытыми. Правда, по приобретенным в девяносто третьем году акциям я получил в девяносто четвертом всего семьдесят тысяч – сорок от «Ростсельмаша» и тридцать от «МММ». По остальным, известным не менее «бабочек Мавроди», ни копейки. И все-таки первая отдушина наконец-то нашлась. Чем черт не шутит, тем более, сам Чубайс с Черномырдиным не скупятся на гарантии, хотя их в любой момент могут вышвырнуть из высоких кресел. Каждую осень «ЧП» всероссийского масштаба. Оглоедов, мечтавших повернуть реформы вспять, достаточно, начиная от местных ярых коммунистов, генеральных директоров крупных объединений, кончая столичными руцкими с зюгановыми. Потоптавшись немного, я снял табличку и быстренько пошагал на Пушкинскую улицу, где в грандиозном здании бывшей партшколы разместили чековый аукцион. Народу в огромном зале было как на похоронах Брежнева. Пока выяснил, что наивероятнейшие перспективы у «Газпрома» и «Норильского никеля», успел взмокнуть до носков. Мало того, престижные акционерные компании раскрыли двери для приема чеков всего на несколько дней и закроют их наглухо в последний день приватизации. Прикинув, что в запасе осталось немного времени, и что сейчас вряд ли удастся пробиться к окошкам операторов, я снова заспешил на базар. Все-таки живые деньги не воздушные без фундамента акции, на них можно крутиться как угодно. Перейдя Большую Садовую, уже в Соборном переулке, заметил небольшую группу бегущих по противоположному тротуару ваучеристов. Они направлялись в сторону ростовской биржи. Не мешкая, я развернулся за ними. Мы ворвались в здание ««Молкомбината» остервенелой оравой, запыхавшиеся, потные, поднялись по лестнице на второй этаж. И тут дорогу нам преградил сам Монте-Кристо.

– На сегодня все, ребята, – предупреждающе поднял он руки. – Деньги кончились, приходите завтра.

– С утра? – выдохнул кто-то.

– Часикам к десяти, к одиннадцати. Но цена может измениться. Сами понимаете, мы зависим от котировок на РТСБ.

– А по какой принимал? – поднялся я на цыпочки.

– По тридцать штук, – разворачиваясь, толкнул меня локтем в бок Серж Длинный. – Погнали обратно. Если Монте Кристо сказал, так оно и будет. Опоздал… твою сестру через дивизию.

Так, размышлял я, волочась по улицам родного города, коммерческие банки приняли у ребят по двадцать пять тысяч. Значит, наметился прогресс? Скрипка сегодня с пяти часов сорвал семьдесят пять штук. Он старый аферист, чутье как у гончей. Интересно, успел ли слиться Аркаша, у него пятьдесят чеков по сорок тысяч каждый. Или решил держаться до последнего? С такими мыслями я дотащился до базара. Скрипка радостно суетился, Аркаша нервно покусывал губы. В семейном подряде тоже наметилось оживление. Без расспросов стало ясно, что они уже в курсе и чеки придержали. Кроме Скрипки, конечно. На лицах ребят из команды Сержа отражалась явная досада. Понятно, кому понравится потерять с каждого чека по пятнадцать штук. Я снова нацепил табличку, занял законное место.

– Не хочешь приобрести серебряную «веревку»? Девятисотая проба, – вяло спросил занятый своими мыслями Аркаша.

– Монетная, на заказ, – догадался я. – За сколько?

– Не знаю, спроси у Ланы. У нее еще браслет мужской, с чешуйками.

– Она ж по серебру не работает.

– На купонах за счастье крутиться, а ты по серебру, – покосился в мою сторону коллега. – У тебя много налички?

– Ваучеров на шестьдесят, если брать как Скрипка, по пятнадцать. Может, попробовать разбавить? Все сумма влета будет меньше.

– А если завтра он вообще никому не станет нужен?

– Тогда один выход – вложить в какое-нибудь акционерное общество, чтобы деньги не превратились в дым. Елки-палки, никогда не везло, ни в одном прибыльном мероприятии. Ни с обменом денег, ни с подъемом чеков с долларами.

– Не квасил бы – повезло.

В следующие три дня ваучер упал до неприемлемой для такой ценной бумаги цены. На ростовской бирже стоимость его скатилась ниже московской. Как и положено. Я поставил окончательный крест на утерянных миллионах, на надеждах обменять свою квартиру на центр города, на покупку хотя бы подержанного автомобиля. Ко всему в одну из предыдущих пьянок исчезли шоферские права. Сколько раз мог приобрести машину, даже в застойные времена, и столько же раз оказывался на нуле. Ни одной умной бабы не попалось, чтобы удержала от дурных поступков. Все чудные, ленивые, разбалованные советской властью, падшие до уровня инфузорий, но почему-то мнившие себя туфельками. Ни приличной обстановки в квартире не хотели, ни «Жигулей», ни, тем более, поездок за границу. Только пожрать, поспать, посрать, поработать спустя рукава. Снова пожрать, посрать, поспать… До прихода последнего дня. И все-таки надежда на выгодную пристройку пакета ваучеров меня не покидала. Я давно пришел к мысли, что все главные события в родной безалаберной стране происходят после. Поэтому на советы искренне переживавших за меня ребят избавиться от чеков пока они что-то стоят, отвечал отказом. Кажется, на всем базаре я остался один. Даже Аркаша не выдержал, слил ваучеры первому подвернувшемуся «грачу», правда, по тридцать тысяч. Я продолжал стоять до последнего. Прошел еще один сумасшедший день, в течение которого чек скакнул в сторону небольшого повышения. Но и это послабление дало возможность многим ваучеристам на разнице цен в покупке и продаже за одни только сутки вернуть почти половину утерянного. Сожаление по отношению ко мне перешло в откровенные насмешки, правда, с некоторой долей уважения.

– Наш писатель дворянин, – кивал в мою сторону Сникерс. – А дворяне тупые как пробки. Просрали Россию. Теперь писатель просирает свои бабки, мало показалось, что обчистили до последнего половника.

До тринадцатого июня оставалось три дня. С утра я пришел на работу как обычно. От бессонных ночей кружилась голова, от нервного перенапряжения тянуло левую сторону. До этого упруго отталкивающаяся от асфальта ступня левой ноги начала по нему пришлепывать. Пальцы левой руки тоже утратили силу, они превратились в вялые придатки ладони.

– Смотри, парализует, – с опаской оглядывал меня Аркаша. – У самого грыжа разыгралась, да и печень что-то… Боюсь, как бы не последствия от Чернобыля. Дернули черти согласиться, мог бы и отмазаться. Врач знакомый.

Я молчал, не переставая приподниматься и опускаться на носке левой ноги. Страшновато, конечно, но такие симптомы были не новостью. Мышцы ступни слабели и раньше, особенно после долгих запоев. Потом все проходило. Собутыльники объясняли это тем, что резко бросать пить не следует. Не только ноги откажут, но и «белка» может накрыть. Я давно уже не пил, значит, последствия прошлых попоек. А нервные перегрузки у меня в течение всей жизни.

Наконец появился Пиджак, прямиком направился ко мне.

– У тебя сто шестьдесят восемь ваучеров? – отведя в сторонку, тихо спросил он.

– Да. Но я не собираюсь отдавать их по двадцать тысяч.

– По тридцать, забираю все. Но – молчок.

Я быстро глянул в его хитрую мордочку, одновременно в который раз прикидывая сумму влета. Она была большой, но все равно намного меньше, нежели сдал бы ваучеры другим купцам, набавлявшим за крупный пакет копейки. Даже москвичи не дали бы больше. Пиджак быстро вильнул глазами в сторону. Это насторожило. Значит, он надыбал слив на несколько тысяч выше, иначе не стал бы связываться.

– По тридцать пять, – сказал я. – Поверь, даже при такой цене я навариваю копейки.

– По тридцать и ни копья больше, – отпарировал Пиджак. – Выше меня никто не дает, а завтра ты можешь потерять все.

Я заколебался, пошарил было рукой по сумке. Внутри поднялась волна протеста. По предложенному сейчас потолку можно было сдать чеки еще несколько дней назад. Столько дней держаться, истрепать нервы и все равно остаться в дураках, чем вызвать новые насмешки ребят. Лучше, как обещал, вложить их в один из фондов.

– По тридцать пять, – твердо сказал я.

– Ищи, – усмехнулся Пиджак. – Желаю удачи.

Он ушел. Нервно походив из стороны в сторону, я сорвал табличку и бросился к трамвайной остановке под недоумевающими взглядами ребят. Скорее на ростовскую биржу. Монте Кристо хорошо знает меня, не раз вместе с друзьями работали только на него. Неужели он не поднимет потолок, если ваучер в Москве полез вверх. Этот высокий лысый молодой мужчина с черными усами был в курсе всех событий. Под рукой у него прямые телефоны аж до мыса Доброй Надежды. Выскочив из битком набитого вагона на Ворошиловском проспекте, я мигом доскакал до угла Большой Садовой, забыв и про ногу, и про руку. К счастью, Монте Кристо оказался в своей маленькой каморке с сейфами, паковал пакеты ваучеров. На крохотном столике возвышались аккуратненькие стопки долларов и национальных денежных знаков, преимущественно полтинников. Переведя дух, я переступил порог:

– Кристо, у меня сто шестьдесят восемь чеков. Я брал их по сорок с лишним тысяч.

– Знаю, – усмехнулся тот в усы. – Не по сорок, конечно, подешевле, я имею в виду в общем, но все равно. Так что ты хотел?

– Сдать.

– Тридцать две пятьсот. Это потолок. И то ради старого знакомства. Через два часа отправляем последний самолет, и больше брать, наверное, не будем.

– А в Москве? – решился я на дерзость.

– Поезжай и спроси у них, – Кристо жестко посмотрел мне в глаза. – Если мы будем раздавать информацию направо и налево, то на следующий день вылетим в трубу. Коммерция, дорогой писатель, время свободного рынка. Тем более, на сегодня чеки мы уже не принимаем. Успеть бы на РТСБ до конца торгов.

– Хорошо, согласен на твою цену.

Вытащив пакет, я протянул его Кристо. Тот быстро, как счетная машина, перелопатил ваучеры, записал количество в приходную книгу. С сочувствием посмотрев на меня, спросил:

– Ты совсем на мели?

– Около лимона есть.

– Негусто. Бабки будут только завтра. Моли Бога, чтобы твои ваучеры успели проскочить. В Москве биржу завалили под крышу. Со всей России хлынули буквально в последние дни приватизации. Представляешь, какие суммы необходимо выплатить?

– Представляю. Триллионы, а то и больше.

– Вот именно, а налички у государства мало. Вчера, например, не принимали, позавчера тоже. Ладно, – он пристукнул ладонью по столу. – Если пройдет удачно, завтра подходи часам к девяти, не раньше. Чем будешь брать, «капустой» или долларами?

– По какому курсу?

– Чуть выше московского, на двести – триста рублей. Прокрутишь на базаре, еще подзаработаешь.

– Вряд ли, – с сожалением качнул я головой. – Спрос упал. Не знаю, с чем это связано, но с таким количеством баксов я могу заторчать на неделю. А конец приватизации через два дня. Дадут ли нам еще поработать!

– Твое дело, – усмехнулся Кристо. – «Зеленые» лезут вверх.

– У тех, у кого их много. А мне откладывать до приличного подъема нечего. Сам видишь, на нескольких лимонах кручусь.

– Хорошо, тогда российскими.

Пожав благодетелю руку, я вышел за дверь кабинета, не зная, радоваться или огорчаться. Если чеки привезут обратно, то смело можно говорить, что за почти два года на таком денежном деле, как скупка у населения ваучеров, я ничего не заработал. Если же все пройдет нормально, то от большого количества чеков навар составит лишь около ста тысяч рублей. А собирал я их, считай, полмесяца. Пиджак за несколько минут мог бы заработать сегодня на мне почти полмиллиона, не говоря уже о том, что я у Пиджака не один. Только после финиша компании нам стало известно, что в Москве, на Российской товарно – сырьевой бирже, цена на ваучер до последнего дня держалась в пределах пятидесяти тысяч рублей. То-есть, минимум на пятнадцать тысяч выше той, по которой сдал я. Но мы об этом не ведали, потому что РТСБ наглухо прекратило выдавать любую информацию, тем самым предоставляя возможность личным представителям на местах снять ну очень жирную пенку и вложить ее, сметанно-сливочную, себе в рот. А что изменилось бы, если бы мы узнали истину в первой инстанции? Ваучеристы со всей России бросились бы в Москву и размазали бы друг друга по стенам еще перед входами в операционные залы. Да и денег, пардон, каждому именно поровну на всех не хватило, потому что… каждому свое. Так было написано на воротах гитлеровского концентрационного лагеря Бухенвальд. Именно, каждому свое…