Текст книги "Соборная площадь (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

– Не надо – донесся до слуха отчаянный призыв девушки, но я уже поворачивал ключ.

На пороге стоял совершенно пьяный Андрей.

– Ты это… накинул бы что-нибудь, – все-таки заметил он мой адамовский костюм.

Пройдя в комнату, я нырнул в штаны. Девушка нехотя оделась тоже. Застегнув последнюю пуговицу, с укором посмотрела на меня. Отвернувшись, я хотел спросить о чем-то Андрея, скорее, всего, об афганце, и об очередном его предательстве. О предательстве потом, но не заметил ли он, когда тот ушел. В раскрытую квартиру неожиданно ворвался всклокоченный сосед.

– Бухаете, мать вашу так, скребетесь, – прямо с порога закричал он срывающимся голосом. – А там жена померла.

– Как?! – мои глаза полезли из орбит.

– А вот так! – вскинул руки сосед. – За столом, на кухне. Собственной блевотиной захлебнулась. Вот так.

– Совсем? – задал неуместный вопрос, мгновенно протрезвевший Андрей. Как-то он признался, что по пьянке переспал с ней, своей тещей. Впрочем, вечно пьяную женщину перелапали» все ее собутыльники, вплоть до моего, ограбившего меня, бывшего друга.

– Совсем. Не дышит, – сосед растерянно заморгал. – Не знаю… Скорую надо вызывать…. Или в поликлинику сбегать. Пойдемте посмотрите, что-то ж надо делать…

Как и все мы в первые мгновения, он еще надеялся на чудо. Андрей с девушкой быстро пошли к двери, я же привалился к стене, не в силах совладать с поднявшейся от ног волной страха.

– А ты? – позвал сосед. – Пойдем, поможешь на диван перенести, что ли.

– Нет, поеду к Людмиле, – еле выдавил я из себя.

Резко махнув рукой, тот бросился догонять ушедших вперед недавних собутыльников. Постояв немного, я посмотрел на заставленный посудой стол на залитую вином газету на нем. Значит, пока мы предавались интимной близости, жена соседа умирала. Мысли об этом пробуждали новые волны безотчетного страха, заставляя цепенеть все тело. Но может, она умерла раньше. Или позже… Усилием воли я оторвал ноги от пола, оделся и, замкнув дверь, выскочил на залитую солнечным светом улицу. Скорее, скорее к Людмиле. Там маленький Данилка. В комнате тихо и спокойно. Может быть, сейчас она пустит. Я не такой уж пьяный, скажу, что с похмелья. Пора завязывать, пора браться за ум. Страшно… Жутко…

На базаре я появился только через несколько дней. Миновали скромные похороны жены соседа, на которые так и не пришел. Закончились поминки. Лишь после этих неприятных событий решился, наконец, заскочить домой за деньгами. И умчался снова под осуждающими взглядами соседей. Все-таки бухали вместе. Я оправдывал себя тем, что трезвый и близко не подпускал эту женщину к порогу, а к пьяному она чаще заваливалась с мужем, с Андреем или с кем-то из алкашей. Людмила, кажется, поняла мое состояние. Была предупредительна, не намекала на неудобства, связанные с моим внезапным вторжением. Я игрался с Данилкой, как мог, помогал по хозяйству. Отношения по-прежнему оставались прохладными, натянутыми. Основную причину даже не стоило пытаться отыскивать, потому что их, главных, было несколько. Тут и ее привычка жить в одиночестве, и лень-матушка, и неуверенность в крепости союза. В завтрашнем дне. И мое постоянное недовольство по поводу медлительности Людмилы, неприемлемой моему организму размеренности во всем, неправильных действий, поступков. Короче, как только я оклемался, тут же засобирался к себе домой, чему она, кажется, несказанно обрадовалась.

День ваучеристов был насыщен до предела, как никогда за все полтора года после начала приватизации. Ваучеры скакали в цене, как зайцы. Стоимость их давно перевалила за сорок тысяч рублей, ребята надеялись на быстрый подъем до ста тысяч. Конец грандиозной правительственной программы, после которой должно было последовать долгожданное начало пересмотра старых цен. Об этом кричали буквально все средства массовой информации, подогревая и без того сумасшедший ажиотаж вокруг приватизируемых предприятий.

– Ты куда-нибудь вложил чеки? – спросил я у Аркаши.

– И не подумал, – презрительно хмыкнул тот. – Обещания инвестиционных фондов озолотить не стоят выеденного яйца. Скоро вы, обладатели злополучных акций, убедитесь в этом сами.

– Почему ты так уверен?

– Потому что питаюсь тухлыми посулами с семнадцатого года. Изменилось что за это время? Нет.

– Ты послушай, у меня дома мешок мелочи, – встрял в разговор Скрипка. – Медно-никелевый сплав, ценный. У населения на руках тысячи тонн. Подняло твое правительство номинал копеек, двадцатиков, рублей?

– Почему мое? – возмутился я.

– Потому что ты у нас главный демократ. Писатель. Голосовал за него, призывал.

– А ты не голосовал?

– Ходил. По привычке. Но мне все равно, кто будет у власти, лишь бы дали, на что брюхо набить. А твои правители даже мелочь у населения не удосужились выкупить, тогда, как обыкновенная стеклянная бутылка стоит теперь сто рубликов. А мелочь из медно– никелевого сплава, можно сказать, стратегическое сырье. Почем сейчас простое железо, я молчу. Вот тебе и вся «прихватизация» и обещанные будущие дивиденды. Как за копейки скупают ваучеры, так копейками и расплатятся.

– Но сам десяток чеков в «Гермес-Союз» вложил, – подковырнул я.

– Почему не вложить, – не смутился Скрипка. – Они мне, считай, даром достались. По три – пять тысяч. И эти денежки уже вернулись, скудненькими дивидендиками.

– А сколько с той суммы успел бы накрутить, если бы продал, – усмехнулся Аркаша. – С десяти чеков по пятьсот, по тысяче рублей с каждого, да умножить на количество прошедших дней.

– Ого, сумма приличная, – засмеялся я. – Пара автомобилей.

Жадно облизав губы, Скрипка покосился на нас и отошел в сторону, совершенно забыв уколоть меня тем же оружием. Глаза суетливо забегали по сторонам.

– Переживает, – определил его состояние Аркаша, довольный своими математическими подсчетами. – А ты нет, хотя вложил и пропил намного больше.

– Я еще надеюсь. Глядишь, когда-нибудь посмеюсь и над тобой.

– Все может быть, – Аркаша не оставлял надежды вывести из себя и меня. – Ну, как запойчик, снова обчистили?

Ну, жид пархатый, все-таки достал. Молча перекинув сумку через плечо, я пошел искать Алика-нумизмата, осыпаемый со спины мелкеньким смешком. Нашел я его в центре базара. Алик только что купил старинную икону в серебреном окладе.

– Что хочешь предложить, писатель? – сверкнул он набором золотых коронок. И без того смуглое лицо успело прожариться до черноты.

– Ложки. Императорские, его Величества Александра. Третьего.

– О, давай отойдем в сторонку, посмотрим.

Он долго вертел в руках столовый набор, сверкающий на жарком солнце почище его зубов. Затем вытащил лупу, принялся рассматривать поверхность одной ложки миллиметр за миллиметром. Остальные сунул в карман добротного пиджака песочного цвета. Наконец, поднял полысевшую, толкачиком, голову.

– Только шесть? Или есть еще?

– Все, – развел я руками.

– Жаль, наборчик редкий. Если бы двадцать четыре…

– У меня дома половина медного складня восемнадцатого века с белой и синей глазурью. Если бы целый…

– Ну да, ну да, – пожевал губами Алик. – Не знаю, что сказать. Предложи в музей. Впрочем, там ответят то же самое.

– Бабки нужны, – не утерпел я, чувствуя, что лучше бы промолчал.

– За триста тысяч ты же не согласишься? А больше я пока дать не могу. Нужна серьезная консультация.

– Триста пятьдесят. Все-таки из царской столовой.

– Не уверен. Скорее, причуды какого-нибудь промышленника или древнего старика – ювелира, вспомнившего при советской власти бурную молодость.

Но Алик уже вытаскивал деньги. Сложив их в сумку, я поспешил к выходу с рынка. Возле троих крутых базарных дельцов, контролировавших солидный кусок главного прохода в центре базара, вертелся невысокий щуплый Акула – еврей с хищной мордочкой, работающий по крупным суммам валюты. Взяв на комиссию пять-десять тысяч долларов у богатеньких «буратино», он исчезал в неизвестном направлении, чтобы через промежуток времени вернуться с тугими пачками российских рублей. С несчастной сотней, даже тысячей баксов не связывался. Ему верили, он никогда не подводил. Но что-то было отталкивающее в его поношенной одежде, фигуре. Холодность, недоступность вперемежку с чрезмерно активной деятельностью. Он часто заскакивал на наш край, поддерживал разговор, смеялся вместе со всеми. И все равно оставался как бы в стороне. Не брезговал он и солидными пакетами чеков. Мимоходом ответив на его кивок, я погнал дальше. Втеревшись между Аркашей и Скрипкой, шустро нацепил табличку. Снова надо было крутиться, пополнять пропитое и уворованное, не забывая о Людмиле с сыном и дочери с внучкой. Внимательно осмотревшись по сторонам, заметил Арутюна, делово ведущего разговор с Генкой Бородой, тоже сливщиком, мотавшимся с ваучерами в Москву. Гену уважали все. Добродушный, жизнерадостный бородач, скупавший у нас ваучеры по потолку. Толкнув локтем Аркашу, я указал рукой на них:

– Ты не заметил, что-то у Гены вид изменился? Вялый какой-то.

– Кажется, начал увлекаться наркотиками, – с сожалением причмокнул губами Аркаша. – Плохо, если сядет на иглу. Мужик хороший.

– Не Арутюн ли его подталкивает? – ахнул я. Гена для меня был больше, чем хороший знакомый. Он начал работать позднее, но как-то сразу пришелся ко двору. – У армянина денег нет.

– Откуда ты знаешь?

– Сам говорил. А у Гены бабок достаточно. Если Арутюн договаривается с ним работать под проценты, тогда полбеды, а если раскручивает, тогда надо спасать. Я Гену уважаю.

– Я тоже. Надо предупредить.

Подняв руку, Аркаша сделал Бороде приглашающий жест. Когда тот подошел, я сразу понял, что он «уколотый». Тот же бессмысленный взгляд, глупейшая ухмылка, широкая черная борода растрепалась.

– Привет, господа, – поздоровался он. – Наскребли пакетик чеков? Но я сегодня выходной.

– Смотри, как бы воскресение не выпало тебе на всю оставшуюся жизнь, – недовольно заговорил Аркаша. – Принял уже?

– Что принял?.. Ах, это, – небрежно отмахнулся Борода. – Таблеточки, феназепамчик для успокоения нервов.

– Здесь не феназепамчик, покруче, – исподлобья посмотрел я на него, – Героинчик или большая доза маковой соломки. Ты знаешь, что у Арутюна денег ни копейки?

– Неправда. С десяток «лимончиков» у него есть. Но он вложил их в строительство Ниагарского водопада, – хихикнул Гена. – Временно.

– Ни копья у него нет, – резко оборвал я. – На твои рассчитывает.

– Куда же он их дел?

– Спроси сам. Осторожнее, Гена, иначе скоро штаны не на что будет купить.

– А у тебя есть на что? Арутюнчик мне рассказывал…

– Плевал я на твоего Арутюнчика, – дернув щекой, взъярился я. – Он уже законченный наркоша, а я еще не падший алкаш. Короче, я тебя предупредил, а там делай, как знаешь.

В это время подошел Арутюн:

– Писатель, рассказываешь, как последние бабки пропил? – с сарказмом засмеялся он.

– Информирую Гену, что у тебя нет денег.

Арутюн сразу изменился в лице:

– Мы, кажется, договорились, – с угрозой в голосе произнес он. – Ты поклялся, что не будешь совать нос в чужие дела. Слово русского дворянина дал.

– За что дал, про то не забыл. Но Бороду не трогай.

– Иначе будет разборка, – дополнил Аркаша, воинственно выпячивая живот вперед.

– Вы что, ребята, серьезно? – опешил армянин. – Я занял у него денег под проценты. Работаю и за себя, и за него. Каждый день отчитываюсь, можете спросить.

– Видим, как ты работаешь, – подал голос, стоящий за спиной Бороды Скрипка. – В общем, мы тебя, армян, предупредили.

– А ты не армянин? – вскинулся Арутюн.

– Армянин, но разница большая.

Придурковато хихикая, Гена Борода поплелся вглубь базара. За ним, покосившись на Скрипку, подался Арутюн.

– В морду бы дали и дело с концом, – подошел к нам Сникерс. – Давно мне этот корешок не нравится. Тетка его куда скромнее.

– Он-то хрен с ним, Бороду жалко, – цыкнул я слюной сквозь зубы.

– Не будет перья распускать, – непримиримо сверкнул глазами Сникерс. – Одного Длинного с угла уже приголубили на четыре тысячи баксов.

Я невольно повернулся в сторону главного прохода в рынок. Действительно, здорового, непрерывно, как автомат, банкующего баксами, марками и ваучерами, нашего бывшего соперника, с утра до вечера торчавшего возле железной стойки ворот, на месте не оказалось. Исчезли и его друзья – Очкарик с еще одним ваучеристом.

– А что с ним случилось? – спросил я у Аркаши.

– С Луны свалился? – уставился на меня тот. – Уж полмесяца прошло. Его знакомый корешок занял у него четыре штуки баксов и смайнал. А потом он сам попался на какой-то афере.

– С друзьями?

– Нет. Очкарик изредка приходит, второй не знаю.

Аркаша быстренько развернулся к направлявшейся ко мне клиентке. Залопотал, захлопал ладонями по бокам, как старый петух над молодой курицей. Отойдя немного в сторону, я тоже настроился на работу. Ждать пришлось недолго. Как всегда после запоев, мне пофартило. Цыгане предложили сразу восемнадцать, правда, здорово потрепанных ваучеров, Я выкупил их на две тысячи дешевле каждый от объявленной с утра цены. Теперь купцы хватали даже едва не разорванные пополам чеки, лишь бы совпадали номера, просматривались печати, да проявлялись магнитные пятна. Грубо сработанных фальшивых ценных бумаг давно в глаза никто не видел. Наверное, фальшивомонетчики разочаровались в их надежности. А может, научились копировать так, что комар носа не подточит. Затем, покручивая на указательном пальце ключи от машины, подвалил клиент из «новых русских», с итальянскими дымчатыми очками на широком носу, в футболке с головой Мадонны во всю грудь, в черных брюках модного покроя и в кожаных с застежками туфлях. Небрежно сбросил три сотни долларов мелкими купюрами. Я взял их по цене стольников, хотя мелочь и покупалась, и продавалась дороже. Но богатому «Буратино» лень было торговаться из-за копеек, а мне напоминать о разнице тем более не стоило. Кого еще обувать, как не удачливого коммерсанта, просаживающего за вечер в казино по нескольку тысяч баксов. Не мы, беднота. Хотя некоторые из нашей среды могли и посоперничать на предмет покупки, допустим, военных складов с боеприпасами в Приднестровье, от которых по слухам генерал Лебедь не знал, как избавиться. Прикатил на велосипеде Роман, шумно поздоровался за руку со всеми. Когда– то этот тридцатилетний, играющий под дурачка парень, стоял с ваучеристами в центре базара. Но полгода назад перекинулся на квартирный рынок, расположившийся чуть сбоку от громады собора, во дворе конторы по найму бездомных бедолаг и алкашей на сезонные работы. Судя по довольной широкой морде, дела у него шли явно лучше наших, хотя рубашка и штаны остались прежними.

– Вчера пару квартирок пристроил. Однокомнатных, – громко рассказывал он. – По три лимончика с каждой, за услуги.

– С купцов? – поинтересовался Серж.

– И скупцов, и с продавцов. Но с оформлением документов пришлось помотаться здорово. Чуть язык на плечо не вывалил. ЖКО, бюро инвентаризации, разрешение на куплю-продажу… короче, бухгалтерия для помешанных.

– Разве посредничество предусматривает эти услуги? – Засомневался Сникерс.

– А как же, полный набор. С одним алкашом месяца полтора провозился. Но договорился за шесть лимонов, а с новых хозяев содрал одиннадцать. Правда, на взятки пришлось раскошелиться, чтобы побыстрее и без лишних расспросов.

– Значит, ты теперь в фаворе, – быстро оглядела Рому с ног до головы подошедшая жена Папена. – И много продают?

– Ха, только успевай поворачиваться, – развязно ответил тот. – Но спрос выше предложений. Много беженцев, особенно черножопых. Эти всегда при бабках, не то что русаки, за копейку торгуются. Одна проблема, чтобы прилично заработать, надо крутиться как юла. Одиноких искать, стариков, старух, алкашей, тех, кто хочет продать большую площадь, а купить меньшую. На разнице площадей дети частенько надувают своих родителей. Толкнут двухкомнатную со всеми удобствами, а им купят собачью будку. Или вообще ничего, мол, первое время у них поживут. Вот и существуют потом старики… на вокзалах под мостами.

– А тебе все равно, лишь бы бабки шли, – не выдержал Хохол.

– Какое мне дело до разборок, – искренне удивился Рома. – Это их проблемы.

– Русаки продают квартиры за полцены, поэтому и надеются купить подешевле, – не обратив внимание на последние слова предприимчивого дельца, пробурчал Сникерс. – А черножопые за двух-трехэтажные хоромы заламывают баснословные цены. Только на чьи бабки они их воздвигали, на чьей земле…

Ребята разошлись по местам. Я тоже подался ближе ко входу в продовольственный магазин. Но Рома заглянул неспроста. Поставив велосипед у стеклянной стены павильона, позади ваучеристов, он направился ко мне:

– Есть одна вещичка. Не хочешь посмотреть?

– Показывай, – пожал я плечами.

Мы не раз обменивались предметами старины. Как-то я подсунул ему купленный за бесценок ржавый дореволюционный подстаканник с орлами за георгиевский крест с расшлепанными углами. Потом он всучил погнутый перстенек за пятерку долларов восемьдесят первого года выпуска. В этот раз Рома вытащил из кармана джинсовых шортов усеянную невзрачными стекляшками длинную заколку.

– Женская брошь, – объявил он… – С алмазами.

– Заколка для галстука, – воспротивился я. – Обыкновенные фианиты.

– Это золотая брошь, а сверху, в платине, алмазы. Очень старинная, я проверял. У одной старухи выкупил.

Я подумал, что он ее просто украл. Было что-то в его облике цыганское, вороватое. Но промолчал. Вытащив увеличительное стекло, навел его на довольно крупные белые камни. Грани были абсолютно не симметричными. Внутри маленьких булыжничков просматривалась тончайшая паутинка. Но сомнений, что это алмазы, не возникало. Правда, очень древние, невысокой чистоты. От старости нижняя их часть даже покрылась мельчайшими трещинками, пожелтела. Верх тоже не вызывал восторга, хотя настоящие камешки в любом состоянии имеют какую-то свою прелесть. Они не отталкивают, как обыкновенные стекляшки, завораживают взор, заставляя часами любоваться ими.

– Согласен, алмазики, – оторвался я от лупы. – Но что с ними делать, потрескались, пожелтели. Брюлики из них вряд ли получатся. Да и за огранку сдерут столько, сколько не стоят уже обработанные.

– Три камешка действительно подкачали, – согласился Рома. – Зато остальные шесть отличные. Их можно вынуть и переместить на перстень, крестик, браслет. Или вдевать в брошь. Ты не спросил о цене.

– Сколько?

– Дешевле огурцов, чуть выше золотого лома. Двадцать пять штук.

Я подкинул на руке грубоватое ювелирное изделие. Грамма два. Если бросить в раствор аммиака с перекисью водорода, то вся налипшая грязь отстанет. Затем камешки можно полировать шерстяной тряпочкой с тонким слоем зубного порошка. Брошь, конечно, засверкает, приобретает товарный вид. Но до брюликов далеко. Как переливался камешек на женском перстеньке, купленном мною в начале года. С ним не хотелось расставаться. Тысячу раз я подносил тоненький золотой кружочек, брызжущий в разные стороны красными, синими и зелеными искрами, к электрической лампочке, увеличивая тем самым многократно его привлекательную силу. Даже во тьме бриллиант светился яркой, далекой, холодной звездой, похожей на острый осколок чистейшего льда. Но… продал. Как всегда испытывал затруднения в деньгах.

– Если хочешь, могу взять на комиссию, – наконец сказал я. – До вечера или до завтрашнего утра. Как тебе удобнее.

– Двадцать пять штук, – заканючил Рома. – Разве это деньги?

– А если заторчит? Мне выгоднее заниматься ваучерами, чем бегать в поисках купца и заработать всего пять, максимум, десять тысяч сверху.

– Хорошо, завтра утром я заскочу. Сам бы привел брошечку в порядок, да делов невпроворот. Полно, брат, работы, полно…

Вскочив на велосипед, Рома отъехал. Как раз в это время объявился Пиджак. Слив ему все ваучеры по приемлемой цене, я надолго примерз к одному месту в ожидании клиентов на мелкие баксы. Брали их в основном хохлы, потому что на Украине в пересчете на купоны они стоили дороже. Да и оперировали приграничные украинцы, спекулируя небольшими партиями колбасы, маленькими суммами. Местные челноки, шаставшие по турциям и разным арабским эмиратам, запрашивали за один раз не меньше штуки баксов. Но выстроившиеся в цепочку за трамвайной линией, хохлы еще не распродались. И все-таки мне повезло. После тягучего предобеденного безделья, когда деловая жизнь замирала по всему базару, один за другим стали подваливать клиенты победнее. Мелочевки ни у кого из ребят не оказалось, и я развернул свою деятельность в полную силу, не смущаясь и не оглядываясь испуганно по сторонам. Посетивший нас утром Гелик из уголовки шерстил ваучеристов где-то в центре рынка со своей бригадой, начальник угрозыска из районного отделения появлялся обычно после часа дня. Теперь я имел полное право его не бояться, по крайней мере, до конца месяца. Выручив за триста долларов мелочью на тридцать тысяч больше, нежели продал бы «сотки», я поспешил домой, чтобы до вечера успеть притулить оставленную Ромой брошь. Как-никак завтра утром он приедет за деньгами. Конечно, если не удастся пристроить, то можно ее вернуть. Но тогда зачем было брать вообще. Дома я быстренько приготовил в керамической кружечке от чайного сервиза состав, бросил в него брошь. Пообедал, не забывая изредка погреметь изделием в посудине. Когда пришла пора вытаскивать, осторожно подцепил его пальцами, промыл под краном. Камешки засияли всеми цветами радуги. Не бриллианты, но приятно. Можно смело просить тысяч восемьдесят. Ранний отъезд с базара перестал раздражать. Я выскочил за дверь, помчался по знакомым точкам, пока богатые купцы еще не покинули рабочих мест. Заодно прихватил с собой несколько серебряных полтинников, разбираемых клиентами, в основном женщинами, для переплавки на цепочки и крестики и для опускания в емкости с водой, после чего она становилась чистой, как слеза, без единого микроба. В церкви святили воду тоже серебреными крестами, она долго не протухала. Взял и серебренный западногерманский большой кубок на двести граммов, давно выкупленный у Арутюна для перепродажи. Ценность он собой представлял сомнительную, смотрелся тоже неважно – высокий конусообразный стакан с утолщением посередине и выбитой на внешней стороне странной надписью. В общем, какому-то егерю за победу чуть ли не в соцсоревновании. Один из руководителей небольшого предприятия как раз заказывал что-нибудь оригинальное из серебра. Может, кубок его заинтересует. Если нет, то проскачет по лому. Доехав до Северного жилого массива, я тут же ступил на торговую тропу, по которой хаживал не раз. Сначала ушел именно западногерманский кубок, при том за приличную цену, минимум в два раза превышающую отстегнутую мною Арутюну. Полтинники не залежались тоже. Их с удовольствием раскупили по одному, по два воняющие дешевыми духами, женщины из сферы обеспечения населения продуктами питания. Тем более, на них стояли разные годы выпуска, а кое-кто из покупательниц уже пристрастился к собирательству нумизматических монет, – кстати, моя добросовестная пропаганда с прицелом на будущее. А вот брошью никто по-настоящему не заинтересовался. Вертели в руках, терли, щупали, любовались сверкающими гранями. Даже примеривали. Но о покупке, несмотря на ошеломляющую дешевизну алмазов, речи не заводили. Потом, немного позднее, я понял, что просить надо было раз в пять дороже, потому что именно низкая цена вызывала подозрение. Многие из клиентов часто посещали ювелирные магазины. Разница между стоимостью драгоценных камней в моей броши и увиденной в глубине освещенных витрин, например, «Изумруда», отличалась слишком заметно даже для самых жадных, привыкших скупать золото и камни за бесценок. Как я ни старался, какими цветами не разукрашивал открывающиеся перспективы быстрого обогащения, а в этом отношении я крепко начесал язык, усилия оказались бесполезными. Пришлось возвращаться домой с вещицей в кармане. А утром я вернул ее Ромке. И только по прошествии времени крепко пожалел о непродуманном поступке, как многие из клиентов, хоть раз подержавших брошь в руках. Надо было, не раздумывая заплатить двадцать пять тысяч, чтобы через месяц-полтора взять все четыреста. Но… поезд ушел. Да и время наступило азартное. Многие из ваучеристов полностью отказались от скупки золота и даже долларов, полностью переключившись на чеки. С каждым днем все неотвратимее надвигался конец приватизации, а вместе с ним завершение нашей деятельности. Не раз и не два базарные менты, сотрудники уголовных отделов, те же Гелик, Андрос, работающий по карманникам Рыжий, без обиняков напоминали об этом. Перед ребятами вставал вопрос, чем заниматься дальше. Некоторые уже сейчас спешно прощупывали солидные коммерческие фирмы, ростовскую аукционную биржу, специализирующуюся на купле-продаже чеков, акций, других ценных бумаг, подавали заявления на получение загранпаспортов в надежде развить бурную деятельность на этом, еще не полностью освоенном направлении. Но большинство мечтало открыть собственное дело – магазин, мастерскую и тому подобное. Жана Луи Папена пригласили на должность коммивояжера в зарекомендовавшую себя с хорошей стороны фирму. Неделю он не появлялся на базаре, осваивая новую должность. Но вскоре вернулся, разочарованный, недовольный. Оказалось, мотаться по российским городам в поисках выгодных клиентов для сбыта им продукции фирмы куда сложнее, хлопотнее, нежели стоять на базаре. Сержу с ребятами повезло больше, знакомые застолбили им места на квартирном рынке. Начальный капиталец они сбили, остальное зависело от них самих.

– А ты куда подашься – спросил я у Аркаши.

– Даже не знаю, – тяжело вздохнул он. – Если бы дума приняла закон о земельных ваучерах, тогда остался бы здесь до последнего. А раз землю продавать не собираются то придется снова переключиться на книги. Тебя начну издавать, если хорошо напишешь.

– Я вплотную займусь постройкой дома, – включился в разговор Скрипка. – Для сына и его семьи.

– Он у тебя вечно по заграницам, – усмехнулся Аркаша. – А вообще, рано мы заговорили об уходе. Я предполагаю, что на приватизации дело не кончится. Голь на выдумки горазда, придумают что-то еще. Новый обмен денег, например, или вспомнят о военно-промышленном комплексе, его еще не тревожили. В крайнем случае, можно переключиться на продажу акций того же «Газпрома», «Норильского никеля», если, конечно, Зюганов с Жириновским и Стерлиговым не прихлопнут демократические преобразования в зародыше. Тогда рассчитывай только на себя, на свое здоровье. А его-то как раз нет. После работы на Чернобыльской атомной сердце вообще ни к черту. На таблетках живу.

Май пролетел птичкой колибри перед носом. Незаметно наступил июнь. Я работал, как лошадь, за десятерых, не упуская, однако, возможности расслабиться. Но в меру. Базар походил на разворошенный пчелиный улей. Теперь не люди искали ваучеристов, чтобы сдать чеки, а сами ваучеристы бегали за людьми в надежде подешевле их купить. Жара стояла невыносимая, как перед концом света. Мы глушили газировку уже не стаканами, а ведрами, обливаясь пульсирующими из нас реками пота. С похмелья лучше было не выходить вообще, чтобы прямо на месте не потерять сознания от солнечного удара. В заначке у меня лежало шестьдесят семь ваучеров. Я не сдавал их, каждодневно дожидаясь резкого скачка цен вверх. Но в Москве с прыжками не торопились. Наоборот, не покидало ощущение, что там хотят подрезать непомерно выросшую стоимость чека, обломать ему хотя бы рога, чтобы не здорово о себе мнил. Эта неопределенность до предела взвинчивала нервы. Ребята лаялись друг с другом как сапожники, едва удерживая себя от рукопашной схватки. Однажды Сникерс сорвался, врезал приставшему к нему с дурацким вопросом алкашу. Базарные менты тут же содрали с него неплохую мзду за сокрытие сего безобразия. Хохол послал подальше молодую армянку. Последний инцидент имел продолжение. Где-то через час подскочил «собачатник» с омоновцами. Бравые ребята похватали нас, покидали в зарешеченную здоровенную будку на колесах. В глубине уже сидела кучка кавказцев.

– Тебе, дорогуша, светит пятнадцать суток, – ткнув пальцем в Хохла, гоготнул здоровенный омоновец в черном берете. – Армянка накатала заявление.

– Да не трогал я ее, – разнервничался Хохол. – Она сама прикопалась. Ну я и сказал, чтобы дергала к себе в черножопию и там устанавливала порядки.

– Молодец, – хмыкнул в усы здоровяк, видимо, только что вернувшийся из горячей точки. – Но до заявления доводить было не надо.

– В своих республиках они нас за людей не считают, – обиделся Вадик. – А мы должны их в жопу целовать?

– Я с ребятами здесь вообще не причем, – развел руками длинный ваучерист с центрального прохода базара, случайно оказавшийся среди нас. – Мы совершенно никого не трогали. Спокойно стояли и разговаривали.

– А теперь подумайте вместе, как выкрутиться, – подмигнув, омоновец с грохотом закрыл железную дверь.

– На хрен ты с ней связывался, – беззлобно накинулись мы на Хохла. – Послал бы подальше и дело с концом. На каждую сволочь еще внимание обращать.

– Ребята, честное слово, я объяснял ей, сколько стоит сотка баксов. Полчаса, на пальцах даже показывал, по-хорошему. Все равно не поняла. Тогда я послал ее на хер.

– Ладно, нам сказали подумать, – прервал перепалку Данко. – Только не понимаю, зачем долго думать. По червонцу скинемся и все. Омоновцы тоже люди, кушать хотят. Старший наряда мне знакомый.

– Она написала заявление, – опустил голову Хохол.

– Порвут, – уверенно успокоил Данко. – Если, конечно, оно у них, а не на столе у начальника базарного отделения милиции.

Дверь со скрипом открылась, в будку закинули пьяного в дым казака при полном параде. Поднявшись с железного пола, тот поводил бессмысленным взором. Заметив сидящих в углу кавказцев, выхватил из-за голенища начищенного сапога нагайку, шагнул к ним.

– Расселись, звери… Подъем, мать вашу…

Вовнутрь заскочили двое молодых омоновцев. Вывернув казаку руки, долго выдирали из его пальцев рукоятку нагайки. Наконец, защелкнув на запястьях наручники, выпрямились, тяжело отдуваясь, хмуро посматривая в сторону испуганных кавказцев.

– Кого связали? За черножопых?.. – извивался на полу казак, – Я в Югославии сражался, в Приднестровье… Несколько раз раненный.

– А мы из Абхазии, – сдвинул брови омоновец постарше. – Ты не слишком-то шуми. Каза-ак… Какой ты казак, ты хрен собачий. Нажрался, падла, вырядился. В Югославии…

– Ну, суки, за такие слова всех порешу, – зарычал тот.

– Кто суки?

Омоновец рывком швырнул пытавшегося подняться молодого усатого парня на спину, с силой врезал кованым ботинком под бок. Еще раз, еще, пока тот не зашелся в долгом стоне. Второй ударил рукояткой отобранной нагайки в грудь. Казак рухнул на пол.