Текст книги "Соборная площадь (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

– Понятно. Значит, опасность не миновала, – сказал Аркаша. – Скоро заявятся и у нас.

– Нет, мы им до фени, – твердо ответил цыган. – Они шерстят баранов покрупнее, тех, кто занимается скупкой золота не один год. Как Скрипка, например.

– А при чем здесь я? – забеспокоился знаток музыкальных инструментов и швейцарских часов. – Я тоже гол как сокол. Сыну дай, дочери оторви…

– Двухэтажный особняк дострой, – подмигнув нам, продолжил перечень цыган. – Ты бы лучше штаны с ботинками купил. Смотреть противно.

– Э-э, брат, его прикид для отвода глаз, – тоже съязвил повеселевший Хохол. – Помнишь, как в фильме «Илья Муромец» татарский хан отбирал у своих нукеров золото? Перевернет кверху ногами, тряхнет – и порядок, гора драгоценностей.

– Может, и его надо тряхнуть? – нарочито сдвинул черные брови цыган. – Глядишь, гора бриллиантов выпадет.

– Да вы что, ребята, – поспешно засунул, нацепленную было снова табличку в рваный портфель Скрипка. – Вы так и подставите меня. Нет, я лучше домой поеду.

В этот день мы разошлись рано. В последующие несколько суток нас никто так и не потревожил, хотя разборки в центре базара продолжались еще дней десять. Участились случаи нападения в подъездах домов, в которых жили ваучеристы. Ранним утром в парке Горького дворники обнаружили под деревом труп известного крупного валютчика. Кому-то проломили голову, еще двоим поломали ребра. Ребята оказались в больнице. Естественно, денег и ценных вещей при них не нашли. На жалобы знакомым ментам, тому же начальнику группы из уголовки. Гелику, по-прежнему продолжавшему навещать Лану и пугать нас своим долгим торчанием с нашими местами работы, те только пожимали плечами да сочувственно цокали языками, откровенно давая понять, что надеяться мы можем лишь на себя. Ловля бандитов была за пределами их деятельности. Да и не все ваучеристы писали заявления. А кто в горячке настрочил, потом пожалел об этом тысячу раз. Мало того, что бумаги просто не рассматривались, но, узнав сумму отобранных долларов, количество ваучеров, сотрудники следственных отделов рьяно начинали докапываться об их происхождении. Отмазывайся потом, как можешь и чем хочешь. Беспредел набирал силу буквально с каждым днем. Мы слушали выступления Руцкого, Хасбулатова, генерала Макашова по телевидению и в какой-то степени соглашались с этими мало приятными нам людьми. В чем-то они были правы. Большую половину Государственной думы, обеих палат – верхней и нижней – составляли передовики производства, директора предприятий, представители колхозов, просто случайные люди, ни черта не смыслящие в политике. Ни один из них не дал дельного совета, по какому пути идти России дальше. Выступления доморощенных политиканов на съездах депутатов больше походили на выступления бригадиров перед крестьянским сходом в каком-нибудь захудалом колхозе. Ни мысли, ни содержания. Корявая, неправильная речь, ограниченное выражение на обветренных лицах. Непонятно, зачем таких «избранников народа» выпускали на трибуну, зачем позорили и без того опозоренную нацию. Слабоумная грызня за столами президиумов и в кулуарах кремлевских дворцов не могла пройти бесследно. В октябре наступил ее пик. Мы почувствовали его приближение примерно за полмесяца до надвигающихся событий. Цена на ваучеры катастрофически упала, кривая на доллары наоборот поползла вверх, хотя до этого баксы как-то подталкивали престиж чеков. Цены на товары народного потребления поднималась, как на дрожжах. Но приток на рынок золотых и серебреных изделий уменьшился. Вообще деловая жизнь в коммерческих структурах как бы замерла. Мы снова довольствовались малым. Те из ребят, кто тормознул крутую пачку чеков в надежде на быстрое обогащение, пролетели фанерой над Парижем. Ваучер упал в цене так быстро, что никто, как говорится, ахнуть не успел. Все свершилось по-русски, – быстро и бестолково.

А потом мы наблюдали на экранах телевизоров за осадой белого дома, телевизионного центра Останкино, за действиями боевиков из русской национальной гвардии, руководимых боевыми генералами Макашовым и Руцким. Хасбулатов на время исчез из поля зрения. Поговаривали, что вновь накачался наркотой. Но непризнанный политический «вождь всех времен и народов» вместе с верхушкой оппозиции оказался в осажденном войсками, Белом доме. Наверное, он тоже отдавал ц.у. своим сторонникам, противникам существующей власти, посылая их под пули и снаряды. А может, ему доставляло больше удовольствия дергать за веревочки дураков генералов-марионеток. Во всяком случае, боевые действия на площади перед Белым Домом мало чем отличались от виденных в кинофильмах штурмах Берлинского рейхстага. Те же разрывы снарядов прямо на стенах и в окнах, тот же посвист трассирующих пуль. И тот же щебень под ногами, что у нападающих, что у наступавших. Труппы показывали потом. Но сколько их на самом деле – очередная государственная тайна новой демократической власти. Бабурины вместе с лидерами коммунистической партии зюгановыми ушли в подполье. Затаились, выжидая удобный момент для нанесения решающего удара. Освещаемое комментаторами по телевидению развитие событий буквально кипело жаркими страстями. От доносимых динамиками звуков беспорядочных взрывов можно было оглохнуть, от вида окровавленных тел убитых и раненых поломать ногти о ладони. Но народ безмолвствовал. Абсолютное равнодушие, казалось, поразило людей. Они работали, исполняли каждодневные свои мирские дела, даже не напрягая как в былые времена голосовых связок при обсуждении того или иного, по словам высоких лиц с экрана, значительного эпизода. Наоборот, с садистским интересом наблюдали за бойней, сидя в креслах в тихих квартирах или прямо с моста через широкий проспект, буквально в нескольких десятках метров от жуткой арены. Скорее всего, так же свершилась Великая Октябрьская Социалистическая революция. Только тогда после нее еще началась Великая Гражданская война, унесшая жизни многих миллионов сограждан. Сейчас же ее развязывать было не перед кем. С того исторического момента все стали равны – ни бедных, ни богатых. Для лозунга «Экспроприируй экспроприированное» просто не нашлось ржавого гвоздя, чтобы вколотить его в тело лихоимца. Новый буржуин еще не поднялся на ноги. Он чувствовался где-то рядом, но еще был невидим. А против своих же холопов, дравшихся всего лишь за власть, на Руси не ходили испокон веков. Пусть, мол, позабавятся. Один хрен, как ничего не было, так и не будет.

Цивилизованный мир в очередной раз скупо поаплодировал победителям, не спеша, однако, с налаживанием тесных экономических контактов, когда Белый Дом наконец-то взяли. Но жизнь потихоньку стала выправляться и без посторонней помощи. Строптивых заключали в «Бутырку», в «Матросскую тишину» и в прочие тюрьмы. Цена на ваучеры медленно, но твердо поползла вверх. Народ снова поволок припрятанное на черный день добро на базар. Забот прибавилось. Теперь мы работали без оглядки назад, уверенные в том, что на полгода – год мир обеспечен. А по прошествии сего времени приватизация благополучно завершится. Главное, не упустить дарованного Богом случая сейчас. Потом же со склоченным капитальцем будет легче искать свое место под солнцем. Хоть на любимой, не говоря о загранице, Родине, не раз удивлявшей мир очередными реформами. Глупость, она бесконечна и необъятна. Как сама Россия. А у России путь свой…

Вот и подошел Новый 1994 год. Сумку мою приятно оттягивали полтора миллиона рублей. Тысячу раз я хотел купить хотя бы подержанный автомобиль или, в крайнем случае, съездить за границу, чтобы пусть одним глазом увидеть, как живут капиталисты. Но все не получалось. То в середине декабря узнал, что в августе моя дочь Юля от первого брака родила внучку. Она жила в квартире, оставленной ей матерью. Надо было как-то помогать дочери, матери-одиночке, сводить концы с концами, потому что с прежней работы ей начисляли гроши, а на внучку от собеса она получала две или три тысячи. Да и Людмила моя, хоть по-прежнему ничего не требовала, была под боком. Отец ее продолжал пить, мать еле передвигалась из-за болезни сердца. Сама Людмила стойко переносила тяготы последнего месяца беременности. Я мотался с одного края на другой, стараясь выделять обеим небольшие суммы. Но не баловал. Разве что по пьянке, когда шлея накрепко зацеплялась под хвост. Все шло более-менее гладко. Но в тот день – теперь я точно знаю, это произошло шестнадцатого декабря, – я возвратился с базара домой рано. Арутюн зарядил меня двадцатью тремя граммами золотого лома и несколькими изделиями, попросив их продать, – у меня как раз объявился богатый купец. Сложив товар в мешочек, и приплюсовав свой запас, я намеревался по утречку двинуть к купцу, а затем уже, от него, снова на базар. Не успел поесть, как в передней раздался звонок. На пороге стоял мой бывший корешок по формовке Витька Перегожин. Ему я всегда был рад. Даже в одной из книжек сделал героем повести, вернее, одним из участников событий. И хотя пить совсем не хотелось, мало того, домой тоже ехал почему-то с неохотой, я сразу потащил друга, большого любителя вмазать, в магазин. К литровой бутылке «Распутина» и плоской с «Амаретто» прикупили еще баночного пива, сосисок и прочего. Виктор не упирался. Он давно знал, где я промышляю последнее время. Пошла гулять Россия. Под воспоминания о работе в литейном цеху, о кольцевом и автоматическом формовочных конвейерах, о рекордах, о дружбе семьями, мы осушили обе бутылки, запили их пивом и даже смотались еще. Затем я играл на гитаре, вместе мы в полный голос прогорланили не одну песню. После чего пришла пора хвалиться достижениями на новом трудовом фронте. Я показал бабки, золото, монеты, рассказал о секретах работы на ваучерах, предложил другу переходить ко мне напарником.

– Не-е, совесть не позволяет, – пьяно улыбнулся Витька. – Я лучше бригадиром грузчиков на «Электроаппарате». Ни забот, ни хлопот. Зарплата нормальная. Танька моя, правда, промышляет вязаными кофточками. Наворует шерсти в Доме быта на Северном и там же свяжет. А потом продает. Иной раз подключаюсь и я. Но это когда в охотку. Ты меня, барсука, знаешь.

– А Пашка? – спросил я о неродном его сыне, вспомнив, что тот год как вернулся из армии.

– Пашка по шабашкам, – засмеялся друг. – С бригадой строителей коровники по колхозам воздвигает. Ты за него не беспокойся, этот рыжий черт хоть кого обкачает.

– Не женился?

– Не-а, и не думает… Здоровый вымахал, не узнаешь. Когда ты у нас последний раз был? Год назад почти?

– Да-а, время летит.

– Ну. Танька о тебе вспоминает. Меня все подначивает, мол, вот писатель молодец, и книжки успевает писать, и деньгу большую заколачивать. А ты, мол, недотёпа.

– Слушай, давай махнем к вам? – завелся я. – Шампанского возьмем, шоколада, цветов. Сто лет не виделись.

– А чего, давай, – согласился Виктор. – Она обрадуется.

– Только я сразу захвачу с собой весы, золото и прочее. Завтра как раз в вашем районе нужно быть. Пересплю у вас и погоню. Есть богатенький клиент.

Насчет того, что Танька обрадуется, я не сомневался. Выпить за чужой счет толстая жена друга была не дура. Отсчитав сто тысяч рублей, и сунув мешочек с золотом во внутренний карман недавно приобретенной кожаной куртки, я натянул меховую шапку, и мы вышли за дверь. Такси мы поймали быстро. Отоварились на маленьком базарчике Северного жилого массива тоже. Кажется, я накупил даже лишнего, потому что подарки мы несли вдвоем, в том числе и пару бутылок русской водки в придачу к французскому шампанскому. На ногах я стоял более-менее твердо, голова тоже еще что-то соображала. Даже помню радостные восклицания необъятной Татьяны, открывшей мне дверь. Но после первого стакана перед глазами поплыло. Танька вместо водки почему-то налила домашней самогонки, постоянно привозимой ею от родителей, живущих в Маныче. Мол, свою надо допить, а потом за гостевую приниматься. Сын ее, рыжий растрепанный Пашка, мотался туда-сюда с будто приклеенной слащавой улыбкой. Наконец он утащил неродного отца в зал, и они принялись громко о чем-то спорить. Татьяна услужливо подоткнула наполненный мутной жидкостью второй стакан, ни на секунду не прерывая потока льстивых слов. Но мне было уже достаточно. Мозг еще как-то контролировал происходящее, а вот тело служить отказывалось напрочь. Свалившись на пол, я с трудом дополз до ведущего в зал коридорчика, приткнулся носом к плинтусу, мечтая лишь об одном – отключиться полностью до утра. Так было противно, невыносимо тяжко, что я тысячу раз успел проклясть предложенную самим же поездку к другу. Ломало, перекашивало, хотелось выхлестнуть содержимое желудка. Горячими волнами рвота подступала к горлу и… откатывалась. И зачем надо было глушить проклятую самогонку. Года три назад я приходил к другу с одной из своих женщин. Мигом опорожнив принесенное с собой, мы взялись за Татьянину самогонку. Тогда тоже трясло как в лихорадке, а потом наступил необъяснимый страх. Я с трудом добрался до собственного дома, наказав себе никогда больше не посещать эту квартиру, потому что бывшая со мной женщина огорошила странным признанием:

– Она тебе жутко завидует.

– Кто?

– Жена твоего друга, прямо из кожи готова вылезти. Ты как-то рассказывал о своей семье. Думаю, в вашем разводе она сыграла не последнюю роль. У тебя было все: квартира, обстановка, деньги, чем ты постоянно хвастался. Этого делать не стоило. Они страшно завистливые люди. Советую держаться подальше, потому что никакие они тебе не друзья.

Тогда я обиделся, прогнал женщину. Но визиты прекратил, продолжая принимать Виктора только у себя дома, чтобы выслушать очередные жалобы на неустроенность. Старые гвозди выдернуть из дерева жизни труднее. Хотя давно чувствовал на подсознательном уровне, что все так и есть на самом деле, как с единственного взгляда со стороны сумела разглядеть знакомая.

Шум голосов в зале возрастал. Виктор вроде бы как отбивался от наседающих на него Татьяны с сыном. Я вдруг ощутил неладное, подумал о том, что заряжен чужими ценностями под завязку. Не знаю, почему эти мысли пришли в оглушенную алкоголем голову именно в квартире друга. Казалось бы, надежнее места не сыскать. Неимоверным усилием воли собрал волю в кулак, поднялся, сунул ноги в туфли, направился к входной двери. Выскочившая из комнаты Татьяна попыталась удержать, но я продолжал упрямо рваться на улицу. Недоверие к людям, неожиданно ставшим чужими, придавало силы. И Танька уступила, отошла в сторону. Спустившись на лифте, я вышел из подъезда. Был глубокий вечер, где-то около полуночи. Рыхлый днем снег под ногами затвердел, морозец усилился. На воздухе стало немного легче. Сориентировавшись, я твердыми шагами пошел по направлению к трамвайной остановке. Уверенность в том, что доберусь до собственного дома, укреплялась с каждым шагом. Вот и угол длинного здания, за которым прямая дорога к проспекту Королева. Вокруг тихо и пустынно. Неожиданно сзади раздались голоса. Обернувшись, я увидел раздетых, спешащих ко мне Виктора и Пашку.

– Отдавай золото, – без предисловий потребовал незаконный сынок друга. Я видел, как опасливо переминается он с ноги на ногу, как неуверенно прячется за его спиной Виктор, оглядываясь по сторонам.

– Какое золото? – опешил я.

– Которое у тебя в кармане куртки.

– Виктор, вы что, хотите меня ограбить? – ошарашенно переспросил я у друга.

– Тебя все равно ограбят, – заморгал тот глазами.

– Но ты же знаешь, что золото чужое.

– Тем более.

– Ни хрена себе, – я не находил слов от стыда за себя, за него, за положение, в которое ввязался. Родные люди и грабят, вместо того, чтобы довести до дома. – Вы с Татьяной мне друзья. Братья. Как же так!

– Время такое, – отрывисто и уклончиво ответил он. – Я же сказал, тебя все равно ограбят. Так лучше мы.

Я совершенно протрезвел, абсолютно не понимая логики. Тем временем Пашка сделал шаг вперед, придвигаясь ближе. Кажется, поначалу он думал, что я стану защищаться. Но, увидев мое полностью деморализованное состояние, обнаглел до предела:

– Короче, давай золото, – более жестче повторил он.

И я сдался, не в силах поднять руку на друга, потому что был знаком с ним двадцать пять лет, потому что мы вместе тягали набитые формовочной землей тяжеленные опоки в литейном цеху. Аж пупки звенели от адского напряжения, не говоря уже о мускулах. Сдался, потому что не знал, куда себя девать от горячего стыда за случившееся. Пошарив по карманам курточки, вынул мешочек и протянул его Виктору:

– Держи, друг. Но не забывай, что тебе предстоит серьезная разборка, потому что золото чужое.

– Разберемся. Хоть завтра. Придешь и разберемся.

Последние слова странным образом поколебали мысль о том, что грабят по-настоящему. Вдруг подумалось, что Виктор наоборот беспокоится обо мне, а завтра я приеду, и все будет в порядке. Они уже собрались уходить, как вдруг Пашка вернулся и потребовал тем же жестким голосом:

– Снимай и курточку.

Теперь я уже раздевался покорно. Отдав курточку, вытащил из кармана приличную пачку оставшихся денег и тоже протянул прыщавому сосунку. Нет, они не грабили. Они просто хотели, чтобы меня не обшмонал кто-то другой, хотя, конечно, я мог бы добраться домой самостоятельно. Но так спокойнее, ничего ценного не осталось. Проводив их, торопливо бегущих к далекому подъезду, спокойным взглядом, я развернулся и зашагал в сторону одинокого трамвайного звонка. Тело расслабилось, мозги вновь заволокло ядовитым туманом сильного алкогольного опьянения. Раза два или три я приложился к мерцающей в лучах луны мертвенным светом жесткой дороге, поскользнувшись на обледенелых буграх. Потом сознание переключилось на автопилот.

Очнулся я с в подъезде какого-то дома, под батареей отопления. В первый момент не мог понять, где я нахожусь, и что произошло. Ни курточки, ни шапки с туфлями, карманы брюк вывернуты наизнанку. Мимо торопливо пробегали еще полусонные жильцы. В голове постепенно прояснялось. Значит, наступило утро, люди спешат на работу. Курточку со всем содержимым вчера забрал у меня друг со своим сыном, а туфли с шапкой, видимо, сняли уже местные алкаши, когда я вошел в подъезд, и завалился под батарею отопления. Так, на всякий случай, я еще раз пошарил глазами вокруг. Глухо, как в танке. Теперь не мешало бы узнать, в какую сторону занесло. Не дай Бог придется тащиться разутым и раздетым через весь город, как бывало не раз. В пьяном виде человек идет домой не сразу потому, что не хочет остаться один в пустой квартире, или, если есть семья, не попадать на острые зубы жене и домочадцам. Поэтому он отправляется на поиски друзей и знакомых, у которых можно было бы пережить временные житейские неурядицы, привести себя в порядок. Выйдя на улицу, я понял, что нахожусь недалеко от родной «хрущобы». Идти в носках по снегу, да еще с глубокого похмелья, было настоящей пыткой. Но я с честью преодолел это расстояние, не обращая внимания на шарахающихся в сторону прохожих. Мысль о том, что Виктор сделал правильно, отобрав у меня ценности, подогревала душу. Неизвестно, сумел бы я добраться до любимой постели самостоятельно. Арутюн на работу еще не уходил. Рассказав о случившемся, я попросил открыть двери в собственную квартиру, потому что ключи исчезли тоже. Общими усилиями мы сломали замки. Но замки – дело наживное. Не раз приходилось вышибать их ногами. Главное, я в своем доме, где тепло, уютно и есть деньги на похмелку.

– Хорошо, что твой друг отобрал у тебя золото, иначе бы ты снова оказался на мели, – сказал перед уходом Арутюн.

– А если он меня действительно ограбил? – не удержался я от подсознательного предположения. – Может такое быть?

– Э-э, брось ты, я его видел. Серьезный парень, скромный, стеснительный. Какой ограбил. Выбрось из головы дурные мысли.

– Тогда вечером давай съездим к нему вдвоем. Я как раз отойду, да и он с работы придет.

– Сегодня не смогу, свидание у меня, – отказался Арутюн. – Сам съезди. И не думай о друге плохого. Такого не бывает.

– А завтра? – не отступал я. – Не доеду. Трясет.

– Ну… как хочешь. Деньги нужны, понимаешь? Они не в обороте.

– Понимаю. Но один не смогу.

– Хорошо. Поедем завтра.

Похмелившись и кое-как починив замок, я пошел болтаться по поселку. Поэтому выбрались только на третий день к полудню в надежде застать хоть кого в квартире у друга. На звонок никто не открыл. Я знал, что Татьяна работает в Доме быта, мы подались туда. После долгих расспросов узнали, что она работает в вязальном цехе.

– А-а, явился, – с порога закричала она. – Ты помнишь, как бросался на нас с ножом? Витьку чуть не пырнул. Мы не знали куда деваться.

– С каким ножом? – оторопел я. От мысли, что меня действительно ограбили, лоб мгновенно покрылся мелкой испариной. – Что ты мелешь, Таня, я же помню, как от вас ушел.

– Ушел! – еще пуще разошлась та. – Витька с Пашкой часа два тебя искали. Боялись, что ты забьешься в какой угол и замерзнешь.

– Зачем же они меня искали, если я бросился на вас с ножом?

– Ну, ты подумай, а? Пожалели тебя, дурака, вот зачем, – она резко всей тушей повернулась к Арутюну. – Мы всю ночь не спали, думали, упадет где и закоченеет. На ногах не стоял.

– А деньги он у вас не оставлял? – переводя взгляд с одного на другого, как можно спокойнее спросил Арутюн. Кажется, он тоже опешил от такого напора. – Вещи, золото?

– Какие вещи, какое золото! – схватилась за голову Татьяна, но так театрально, что даже армянин не сдержал ухмылки. Впрочем, эта бестия всю жизнь играла в артистку. – Он нам ничего не показывал, а по карманам у нас никто не лазиет. Все осталось при нем.

– Как не показывал? – возмутился я. – Перстенек еще предлагал купить по дешевке. Не помнишь?

– Но ты ж его обратно засунул. И весы…

– И рубль серебряный царский, и вилку серебряную, – зло ощерился я. – Все осталось в курточке, которую твой Пашка отобрал вместе с Виктором. А сначала забрали золото, деньги я тоже им отдал.

– Вот иди и разбирайся с Витькой, а я знать ничего не знаю, – от злости залилась алой краской и без того полнокровная жена друга. – А если будешь тут выступать, то быстро вызовем милицию. Понавел тут… головорезов. Ищут меня, видите ли, весь цех на ноги поставили. Я вам поищу, золотом спекулируют, валютчики чертовы.

– А при чем здесь валюта и золото, – приподнял плечи Арутюн. – Это не ваше дело чем мы занимаемся, вы отдайте, что положено.

– Нету у меня ничего. Нате, обыщите, – баба приподняла подол. – За золото вас в милиции по головке не погладят, вмиг упекут, куда следует.

– Вот оно в чем дело, – еле сдерживаясь от ярости, понял я. – Значит, вы точно рассчитали, что я в ментовку не заявлю. Во-первых, золото, во-вторых, лучшие друзья. Кто поверит. Я и сам, если бы не помнил все до мельчайших подробностей, никогда бы не подумал на вас… Твоя идея, дрянь, ты всегда была мастаком на подлости. Ничего, за все придется отвечать. И за то, как Людмиле моей капала, что я блядую, и за сплетни. За все.

– Бабы, – негромко позвала Татьяна, пятясь задом ко входу в цех. – Бабы, сюда. Убивают…

– Ясно, вздохнул Арутюн. – Пойдем отсюда, здесь делать больше нечего.

Сплюнув на пол, я резко развернулся и пошел к выходу из Дома быта. Только сейчас, после случившегося, глаза начали раскрываться на эту семейку по-настоящему. Какая же Татьяна ядовитая пакость, змея подколодная. Неужели у нее ничего не осталось за душой! А было ли? Вспомнилось, как эта толстая корова гульнула от Виктора с одним знакомым. Поехала с ним на машине в Маныч за рыбой и прямо в кабине «отоварилась».

– Почти всю дорогу подскакивали на колдоебинах, шоссе под Манычем земляное. Но тяжела, – смеялся знакомый, – Сидение аж до бензобака едва не продавили.

Виктор тоже рассказывал о своих любовницах. Особенно об одной, живущей где-то в сторону Военведа. Около года заныривал он к ней, может, и сейчас не бросил. Значит, не любили друг друга. Никогда. Зачем же тогда живут вместе? Из-за квартиры? Из-за Пашки? Развелись бы, как я в свое время, и дело с концом. Странное существование, полусонное, полное лжи. Такого не пожелаешь и врагу. Недаром вторая жена, тоже Людмила – везло мне на это женское имя капитально – в очередной их приход к ней в гости, естественно, с новыми сплетнями обо мне, просто с мужем выгнала обоих на улицу, не дав досказать наполовину выдуманную историю до конца. О свершившемся факте поведал тоже Виктор. Правда, с сожалением. Он питал чувства к моей жене и не хотел порывать с ней взаимоотношений даже после нашего развода. Наверное, похотливые, а не дружеские, как пытался представить. Да Бог с ним. Маленький, ущемленный в правах крестьянский сын, вечно мнивший себя эдаким наполеончиком и на формовке, и в бытность свою депутатом райсовета, куда выбрала его бригада грузчиков с режимного завода. Положенного срока он не продержался. Ленив, туповат, абсолютно равнодушен к людским проблемам.

– Поехали к Виктору, – выйдя на улицу, бросил я Арутюну через плечо. – Если и этот скот откажется вернуть вещи, то я обращусь к крутым.

– Да, брат, попал ты в переделку, – пробурчал тот. – Клянусь, я верю каждому твоему слову. Среди ваучеристов ты зарекомендовал себя с лучшей стороны. Но как тебя могли кинуть твои истинные друзья, – в голове не укладывается. Сколько раз мы довозили тебя, пьяного в умат, домой. Ничего не пропадало.

– Вот именно – довозили, – скользя по гребням замерзшей грязи, откликнулся я. – А эти сволочи и не подумали. Боюсь предполагать худшее.

– Ты о чем?

Я долго молчал, не в силах продолжать дальше. Слишком страшным показалось то, о чем я думал. Неестественным, из ряда вон выходящим.

– Что ты хотел сказать? – повторил вопрос Арутюн.

– Да понимаешь, Татьяна не хотела меня отпускать. Пашка на пороге горницы злой, издерганный. Витьку, правда, не заметил. До этого они втроем за дверью грызлись. Когда еще лежал на полу в коридоре, почудилось, что они хотят обчистить, а потом бесчувственного выволочь из дома и бросить. Вдобавок кто-нибудь из них треснул бы по башке. А если бы остался жив, сказали бы, что сам ушел и на улице нарвался на грабителей. Попробуй, докажи потом, что не так.

– Да брось ты, – засомневался Арутюн. – Неужели они способны на такое. Деревенская баба, наглая, правда, как танк.

– Сейчас все способны на все. Время такое, – вспомнил я слова Виктора, когда они с Пашкой грабили меня. Теперь сомнений в этом не осталось вовсе. – Кто еще, если не они. Ну, падла, везет. То соседи с товарищами, то друзья… Дальше некуда.

Мы пересекли площадь перед торговым центром на Северном жилом массиве, дождались трамвая.

– Слушай, может, тебя переклинило? Сам рассказывал, что очнулся в подъезде незнакомого дома. Без туфель, без шапки, с вывернутыми карманами, – продолжал сомневаться Арутюн в салоне трамвая. – Хотя поведение этой бабы явно паскудное.

– Все перед глазами, как на ладони. Это потом меня снова развезло, потому что бояться было некого и не за что, – процедил я сквозь зубы. Чувства обиды и ярости не умещались в груди. – Одного не пойму, почему так долго поддерживал с ними дружеские отношения. Наверное, от проклятого одиночества. Понимаешь, я на заводе был гадким утенком. Ссоры с начальством. Резкие статьи в прессе. Награждали за труд и тут же наказывали за непокорность. Витька был единственным, кто оказался рядом. Он развелся, я тоже. Жены, и старые, и новые, работали в цеху, практически в одной бригаде, только мы на формовке, а они в стержневом отделе. Теперь понимаю, что одно это и сближало. А так мы разные. Он потенциальный коммунист. Ярый, потому что понял, если слушаться начальников да повиливать перед ними хвостиком, то можно достичь каких-то высот. А потом, как множество освобожденных в цеху и на заводе паразитов, ходи да поплевывай по сторонам, получай высокие оклады. В общем, начальствуй. А я глубоко презирал этих скользких людей, в основном, дебилов, не могущих связать двух слов. Видно же, кто чего стоит. Мало того, я сын репрессированных родителей, родился в лагере. Тьфу, суки, даже на учет в КГБ поставили как абсолютно ненадежного, с антикоммунистической родословной. Несмотря на заслуги в работе и творчестве – ударник, лауреат – в партию мне путь был категорически заказан. А Витьке нет. Помню, как он переживал развод с первой женой. Катастрофа, конец карьере. Не боль за оставленных жену и детей, а за измаранную биографию «выходца из крестьянской семьи». А у самого семь классов образования. Идиот очередной.

– Что-то ты погнал на него, – ухмыльнулся Арутюн. – То с распростертыми объятиями принимал, не знал, чем угостить.

– Предательство это, понимаешь? Предательство. Я никому его не прощал. Ни жене, ни даже детям.

– А до этого он не предавал?

– Предавал не раз. Но когда против тебя идут из-за разногласия в политических взглядах, это одно, а когда из-за корыстных целей – совершенно другое. До этого случая он у меня иголки не украл.

– А сосед со всей семьей? Новый друг Андрей, другие. Постоянно пьют за твой счет, воруют.

– Потенциальные алкаши. Украл – пропил. Наливаю я им сам, по доброй воле. Пускаю в дом тоже по одной причине – от одиночества. А здесь меня обокрал настоящий друг, с которым за двадцать пять лет сожрали не один пуд соленой формовочной земли пополам с горячим потом. Мало того, отобрал золото с целью не пропить, а обогатиться за мой же счет. За счет человека, которого сам при любом удобном случае называл лучшим другом. Раз называл, значит, с моей стороны должна быть взаимность. Я не предатель.

– Ясно. О чем ты будешь говорить с ним сейчас?

– Не знаю. Мне просто стыдно смотреть ему в глаза.

– Я советую тебе напирать. Не теряйся как с его бабой, – подсказал Арутюн. Иначе ничего не добьешься. Скажи, что это дело так не оставишь. Приедут, мол, с базара крутые ребята и устроят такую разборку, что сам будет не рад.

– Попробуем.

На проходной завода «Электроаппарат» нам дали номер телефона, по которому можно было дозвониться до бригады грузчиков. Виктора позвали только после того, как я сообщил, что приехал от его жены, и что она чувствует себя плохо. На другом конце провода долго пережевывали известие. Наконец женский голос сообщил:

– Она ж только звонила Пережогину. С ней было все в порядке.

– Обстоятельства изменились, сударыня, – настойчиво сказал я в трубку. – Пусть отложит дела и придет на проходную. Срочно. Я жду здесь.

– Ну… хорошо.

Виктор появился минут через десять, бледный, растерянный. Пугливо озираясь по сторонам, подошел ко мне.

– Где золото? – резко подался я к нему.

– Не знаю. От нас ты ушел с ним, – не поднимая головы и часто моргая, он слово в слово повторил то, что нам стало известно от Татьяны. И добавил: – Я на другое утро приехал к тебе, но тебя не было дома.